Клуб «Ненужных людей»

✦

— И ты серьёзно ему поверишь? — Феликс очаровательно оголяет зубки и косится на брата в поисках поддержки, не переставая крутить тонкое колечко в ухе. Он нервничает, и у него плохо получается скрыть это.       На Джисона блондин смотреть не хочет и не из-за какого-то придуманного секунду назад принципа, а потому что тупо обидно. Если он творит хуйню — на него обижаются, читают нотации, а если похожее вытворяет Хан Джисон, то его жалеют, и чай горячий в руки вручают. Справедливость вообще существует в этом мире? — Выйди, — старший, наверное, второй или третий раз кивает куда-то вбок, намекая оставить его с Ханом на балконе одних.       Джисон громко хлюпает кипятком, сидя на полу, и старается не замечать напряжения между братьями. Мягкий ворсистый плед, складками собравшийся на плечах, медленно сползает, и на это тоже парень не обращает внимания. Разливающийся по телу алкоголь греет и растворяет, как и спокойный голос друга рядом. Парню до нелепого хорошо, просто ахуенно — в переводе на трезвый человеческий язык. — Но он же…       Хан успел коротко поведать о своём срыве с последующим приключением пока развязывал шнурки на кедах и выпутывался из худи. Минхо с Чанбином, непонятно откуда взявшемся, слушали внимательно, ловили шатающееся тело под руки и направляли в сторону кухни, а вот Феликс только и делал, что недовольно вздыхал и неприятно цокал где-то вне поля зрения. — Ликс, тебе тоже стоит поговорить кое с кем. Наедине. — Не указывай. — Не мешай, — всё ещё с внушительным спокойствием просит брат. — Пожалуйста, выйди.       Джисон в моменте ловит в звуках улицы ноты, под которые неплохо было бы покачать головой, но после первого же выкрутаса его клонит вбок и точно на плечо Минхо. Снова слышится недовольство Ли младшего, снова Ли старший сверкает глазами в сторону двери и просит закрыть за собой. — Зря ты стараешься, Хо, — перед тем как скрыться за полупрозрачной шторой и хлопнуть дверью, Феликс снова ворчит сквозь натянутую улыбку.       Младший оставил их, можно выдохнуть, но не дышится, потому что стоило одной видимой двери закрыться, как открылась другая, несуществующая — сомнения — непрошеные и наглые нарушители без стука ворвались в голову.       От Джисона тянет чем-то знакомым сладким, цветочным шампунем, усталостью и чужим человеком. Этот запах сандала и навязчивой ванили забивается в ноздри и не морщиться просто не получается. — Ханни, ты точно в порядке?       Минхо не обманут эти омытые спиртом глаза и заверения «всё окей». Чувствует, что плохо; знает, что нихуя не окей; уверен, что парень обманывает и вместе с зелёным чаем глотает слёзы, которые наружу не выходят, стекая по глотке. Мать выгнала из дома, ему стыдно за срыв — сам признался на пороге, ему херово от самокопания, в котором он один себя же и закапывает. — А мы? — Джисон не хочет поднимать голову и смотреть на друга. Неловкость берёт своё. — Мы в порядке? — Я не злюсь, если ты об этом. Я хочу… — Кажется, звезда упала, — Хан резко поднимает руку и тычет куда-то вверх. — Видел?       Звёзд на небе сегодня не видно. Их скрыли полупрозрачные серые облака. — Видел.       Минхо не имеет права сердиться на пьяный импульс, не может заставить себя даже в благих целях встряхнуть парня и по лбу стукнуть за слабость. Да и не хочет даже думать об этом, ведь представлять, как он случайно или намеренно может что-то «сломать» внутри Хана, сравнимо с психологической пыткой. Картинки страшные, мысли мрачные, а результат будет плачевным. — А ты успел… Успел загадать? — Нет, Ханни.       Всё, о чём мог мечтать Минхо до банального просто и легко реализуемо. Счастье брата и спокойствие Джисона. Ладно, может это и за гранью реальности, но блондин не отчаивается, и будет продолжать и дальше упрашивать Вселенную забрать счастье, предназначенное ему и разделить между этими двумя. Так было бы правильно, но, наверное, не честно по отношению к самому себе. — Я тоже не успел. — Подождём ещё одну или пойдём спать? — Минхо свободной рукой подгребает закутанного Джисона ближе и по новой незаметно морщится, потому что будь ты проклята ёбаная ваниль и грёбаный сандал. — Хённи тоже упал, как звезда…       Ожидаемо, что Джисон заговорил о Хване. Было бы странно, если бы он молчал о нём. Пил он сегодня, судя по всему, и в его честь тоже. Говорить о Хёнджине Минхо всё ещё не хотелось, ведь его далеко не рыцарский поступок привёл если не к глобальному, то точно к неисправимому пиздецу. Он даже думать о не коронованном Принце не хотел. А вот о Джисоне хотелось. — Ханни, тот мужчина… — Ты знаешь, как его зовут? — перебивает друг и исподлобья во мраке ночи вглядывается в знакомые лунные глаза. — Вы спросили? — Нет, — Минхо смущает не только близость лица Джисона, но и тёплые отпечатки его голоса на коже. Он уже не видится и не слышится таким уж пьяным, но смелость и открытость оставляют намёки. — А почему ты не узнал? Я всё ещё не понимаю, как вы… — Он дал мне визитку, — Хан возвращается к кружке и отпивает чай, выдыхая с искренним наслаждением. — Визитку? — Я тоже подумал, что он придурок, но он… Он такой… Знаешь, вот он как Хённи, — Джисон звучал красочно и даже слишком. От обилия эмоций он даже чуть единственную в этой квартире кружку не перевернул. — С ним интересно и он много чего знает, а ещё он юрист и он сказал, что может помочь мне.       Ли старшего покоробило от сравнения какого-то левого типа с Хёнджином. Это раз. А во-вторых, нервы дёрнулись от слов о помощи. — Помочь с чем?       Очевидно, что помощь этого «клона» Хвана заключалась во вливании алкоголя в чужой рот, но с какой целью? — Не знаю… Не помню… — Джисон протараторил ещё что-то про отменные шутки и про то, что этот мужик потерял родного брата. Опять намёк на мёртвого Принца. — Я позвоню ему завтра. — Может, не нужно? — Почему? — Хан снова большими, почти оленьими глазами разглядывал Минхо снизу, да так внимательно и заворожённо, что забывал элементарно моргать. — Он псих, а не юрист, — не увидев понимания в глазах Джисона, Минхо принялся загибать пальцы и «разжёвывать» причины своего недовольства. — Он тебя спаивал, мог подмешать что угодно и… — тут пришлось заткнуть себя, потому что об этом «и» даже думать было неприятно. — Он сел за руль пьяный, подвергнув тебя опасности, он стукнул тебя головой о дверь, пока вытаскивал из машины. — Да ладно, он не плохой, — Хан легонько пихает кулачком куда-то в бок. По его смазанным, возможно даже заторможенным движениям, очевидно, что алкоголь всё ещё управляет. Может, оно и к лучшему, ведь пьяные в большинстве своём более разговорчивы, а значит у Ли получится достучаться до друга, он снова поможет «облегчить» душу, как и вчерашним, точно таким же, вечером наедине друг с другом. — Джисон. — Весело же было и мне… Мне стало легче, и всё благодаря ему, — Джисон не злился на странную реакцию друга. На его месте Хан бы тоже, наверное, переживал, но он ведь извинился и не один раз. А если и этого мало, то он продолжит бросаться извинениями до конца дней своих. — Не злись, Хо. — Я не злюсь. — Переживал так? — Переживаю.       Их недо-ссора так и не стала полноценной. Всё стихло, не успев даже вспыхнуть и не понятно, чья это заслуга. — Хённи тоже за меня переживал, — снова взгляд Джисона был обращён к невидимым звёздам. — Он говорил, что я герой.       Пьяные речи Хана играли на нервах Минхо. Все мысли за этот вечер обретали смысл и те зёрна сомнений, что посадил Феликс, начали пробиваться хилыми ростками с так себе корнями. — Что ещё он говорил? — голос блондина потух, но зато Джисон светился, пока вспоминал. Это была своего рода терапия для одного, а для второго — пытка. — Что я красивый. — Ты правда красивый, — ясно и понятно, что этот комплимент, а точнее просто его констатация не дотягивают до хвалебных речей Хвана и снова горько. Джисон красив душой, а значит и его внешние черты становились особенными, просто неописуемыми.       Если бы Минхо не боялся, а точнее не сомневался в своих собственных чувствах, он мог бы сказать парню что-то запоминающееся, например, что если бы звёзды падали каждый раз, когда он вспоминал его улыбку и заразительный смех, небо бы опустело за считанные часы.       Хан бы обязательно посмеялся над этой глупостью, и щёки его совершенно точно вспыхнули бы ярким румянцем. Если бы Минхо не путался, если бы…       Парень не умеет делиться своими разрушающими мыслями, а Джисон и не спрашивает, о чём он думает. Да и должен ли? У него сейчас совершенно другие заботы. — Чай кончился. — Хочешь ещё? — А есть кофе? — Хан странно похлопал ресницами, видимо, пытался выглядеть максимально невинным в своих просьбах. — Хённи научил меня… Мы любили пить кофе. Знаешь, он мог рассказать о человеке, если знал, какой кофе тот пьёт… — Кофе, так кофе.       Опять Хёнджин, опять внезапное раздражение встаёт костью поперёк горла. Минхо молча забирает холодную кружку из ужасно горячих рук Хана и идёт, как джинн, исполнять желание.       На кухне свет не горит. Хозяин квартиры даже не заметил, что брат его выключил. Он по памяти делает несколько шагов к шкафчикам, открывает нужный, и щёлкает кнопкой электрического чайника.       В такой тишине и темноте думать о чём-то или о ком-то страшно. Минхо такую удручающую атмосферу на дух не переносит, потому что это всегда риск оказаться на полу, с приклеенными к горлу ладонями.       Если напрячь слух, можно различить бурчание Чанбина в соседней комнате, который наверняка всё в том же положении поперёк кровати. От Феликса ни звука. Подслушивать чужие разговоры не хотелось. Не его это дело какими словами сейчас его младший причиняет боль Бину и уж точно не его ума дело, какими предложениями парень отбивается и защищает своё сердце.       Чайник щёлкнул, перед этим выплюнув вместе с паром лишние, по всей видимости, капли. Минхо, всё в том же мраке насыпал растворимый кофе и залил кипяток. Молока нет, сливок тоже, про сахар или его заменитель тоже нужно будет вспомнить завтра, например, когда нужда и голод поведут его в ближайший супермаркет.       Неожиданный скрип балконной двери ставит шёпот за стеной на паузу. В тишине Минхо возвращается на балкон, где повисла такая же тишина, но приятная.       Хан всё так же подпирает шершавую стену спиной, и руками тянется к желанному напитку, один аромат которого уже отрезвляет. Минхо падает на то же место слева от парня, которое чувствуется всё ещё тёплым. — Я там сидел, чтобы ты потом не замёрз, — улыбается парень, перед тем как сделать осторожный глоток. Он ожидаемо обжигает губы, потому что Минхо по глупости забыл предупредить, чтобы был осторожен. — Со вкусом боли… Как я люблю. — Прости, — самое первое, что приходит на ум. От этого извинения погода не изменится, и губы гореть не перестанут, но так ведь нужно. Одно простое слово иногда может залатать трещину, поэтому Минхо, если душой не кривить, безумно хочется извиниться перед Джисоном за всех, кто посмел его когда-то обидеть, а не только за кипяток. Это тоже делу никак не поможет, и наверняка огромные ямы внутри Хана не заполнит, но просто тупо хочется, чтобы он знал, что Минхо не всё равно.       Тучи продолжали медленно плыть, закрывая от не спящих глаз тусклую Луну. В воздухе снова витало ощущение скорого дождя, хоть грома и молний на горизонте даже не было. Тишина оглушала. — Так что там про кофе? — Тебе интересно? — Хан снова бессовестно рассматривает профиль друга. Минхо повернуться не решается и просто кивает. Пусть это и неправда, ему до пизды на философию Хёнджина, но пусть лучше Джисон болтает, чем молчит и грузит себя непонятно чем. На языке, тем временем, кислит это бесполезное «прости». — Я на самом деле не знаю, как тебе рассказать… Вот ты какой кофе любишь? — Обычный. — Как и я?       «Ты вообще-то слишком необычный», — пулей пролетает мысль. Минхо даже поймать её не успевает, чтобы отбросить, и чуть не проговаривает вслух. — Что? — Ну, я тоже просто чёрный люблю… Обычный.       Боковым зрением Минхо видит этот ни с чем не сравнимый блеск в тёмных глазах, и устоять под этим завораживающим танцем маленьких звёздочек в сияющих радужках он не может. Теперь он тоже разглядывает в ответ и проглатывает с воздухом противную ваниль, аромат которой не перебивает даже горький запах кофе.       Джисон не красивый, он по-настоящему человечный. У него есть изъяны: мелкие шрамы на виске, заметная полоска от часто нахмуренных бровей и слишком странные на вид губы. Они-то и приковывают взгляд блондина. — Хённи говорил, что люди, которые кайфуют от такого кофе — страдают.       Минхо каждое слово буквально видел, а когда Джисон замолчал и поджал губы, пришлось оторваться, посмотреть прямо в глаза и улыбнуться, словно он всё услышал и понял. Но Минхо не слышал, не слушал, не разобрал и тем более не запомнил. И всё потому, что его Ханни оказался не красивым, а пленительным или даже пьянящим.       Скорее всего один, заряженный озоном и спиртом, воздух на двоих так повлиял на парня, ведь чем ещё оправдать эти помехи перед глазами? Чем объяснить желание поцеловать эти неидеальные губы? — Ты страдаешь? — Я? — Ты замолчал и я подумал, что ты тоже… — огромные, полные звёзд и отблесков ночных огней глаза Джисона тоже замирают на губах Минхо.       Минхо страдал, конечно же, а кто нет? И сейчас его самое важное из страданий сидело слишком близко, и естественно улыбалось, обласканное лунным светом. Парень представляет, что именно эта Луна и соединила их дороги, а Солнце всегда, увы, разводило пути.       Расстояние незаметно сократилось и жалкие десять сантиметров между парнями превратились в такие далёкие сантиметра два-три. Минхо чувствует дыхание Джисона, тот, наверняка, тоже. Снова серые глаза впиваются в эти неидеальные, ужасно сухие и неправильные губы, а зрачки расширяются. Чувства разом словно оголились за секунду, и это пугает, ведь в моменты, когда что-то понимаешь — жить становится легче. А когда что-то чувствуешь — тяжелее.       Но какая жизнь без чувств? Как можно к Джисону без чувств? — А можно… Попробовать какой ты?       Блондин перестаёт дышать, но уже по своей воле, чтобы не чувствовать ни ванили, ни запаха спирта, ни желания приблизиться ещё и ещё. Джисон удивил странным вопросом, ответ на который придумать не получается. У Минхо сейчас такой же ступор, как если бы он стоял на краю обрыва и его бы спрашивали: «а не хочешь ли прыгнуть?». — Что ты имеешь в виду?       Хан всё ещё ласкает взглядом подсвеченные бледным светом черты лица и надолго задерживается именно на глазах — светлых, загадочных и фальшивых. Под властью градуса Джисону хочется пошутить как раз про это, но друг снова повторяет вопрос и все шутки вылетают из головы. — Мы с Хённи целовались и мне нравилось. Я бы хотел, — в эту секунду Джисон ещё не осознаёт что несёт, не замечает перемены в серых глазах, и, конечно же, он не слышит, как прямо сейчас и его, и сердце Минхо забились в унисон. Бешено, неправильно, опасно. — П-прости, я зря это… Чёрт…       Опять Хёнджин. Опять, сука, всплывает Хван Хёнджин.       Кожа на руках блондина незаметно для обоих не то сереет, не то бледнеет. Но один из парней всё же ощущает, как становится нестерпимо больно сжимать кулаки и вгонять ногти под кожу. — Мин, правда, прости…       «Зря ты стараешься, Хо», — скрипит в подкорке и намокшие глаза Джисона подтверждают слова Феликса. Или нет? — Почему ты плачешь?       Минхо уже проклинает себя, что не отправил Хана спать, а решил поговорить с ним. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, так? Значит по заслугам. Сам, можно сказать, привёл себя к этому неприятному факту — Джисон с головой в Хёнджине и это надолго. И на это приходится смотреть, вглядываться в эти лужи, которые уже собрались в уголках глаз. Сил отстраниться нет, а вот продолжать царапать кожу Минхо силы находит. — Потому что я скучаю по нему, — Хан упирается лбом в чужое плечо и ждёт, наверное, что его оттолкнут, но друг этого не делает. — Я… Он стал мне таким родным, что я будто умер вместе с ним… Мы были как братья, понимаешь? — Ты целовал брата, получается? — Минхо терялся и не знал, что выбрать: нелепую улыбку или усмешку, показывающую его расстройство. Слишком сложно было не реагировать вообще, а промолчать на очередную «исповедь» тем более.       Можно закрыть глаза на то, что видеть не хочется, но сердце закрыть и защитить никак нельзя от того, что чувствовать не хочется. — Я… Я… — Джисон путался и не мог объяснить того, что было между ним и Хёнджином. Душой они роднились, а губами разрушали эту дружбу. Секреты их сближали, а ночи на крыше отдаляли. А последняя ночь вообще поставила жирную кровавую точку на странице совместной сказки. Парень отставляет полупустую кружку куда подальше и теперь тянет руки к Минхо, заведомо зная, что друг их примет. Всегда принимал. — Мы… Мы дружили, ты не подумай ничего такого. Хённи говорил, что друзья не целуются, но… Но мне это было нужно.       «Хённи говорил…». С Минхо достаточно. — А зачем ты хотел поцеловать меня? Друзья ведь не целуются, — парень мнёт своими руками бледные ладони Джисона. Согревает так, а может, утешает, но на самом деле, он так свою злость усмиряет, заглаживает.       Разговор явно катится туда, где будет больно, где встречающие снизу шипы проткнут насквозь, где уже поздно будет что-то объяснять. — Не знаю.       Пока Хан втягивал воздух и громко хлюпал носом, Минхо снова вспомнил о том, как дышать. А ещё он вспомнил слова младшего — Джисон тоскует по Хвану, а Минхо лишь замена. — Я бы тоже хотел тебя поцеловать, — неожиданно тихо выдаёт парень, продолжая поглаживать маленькие пальчики. — Тогда… — Нет, — Минхо замирает, склонив голову и приклеив щёку к прохладным волосам друга. Знакомая, почти родная сладость необъяснимо расслабляет и за что-то постороннее и ванильное уже цепляться не хочется. — Ты хочешь поцеловать меня, чтобы вспомнить его, а я хочу поцеловать тебя, чтобы ты запомнил меня.       Получилось сложно и неудивительно, что Джисон завис, переваривая услышанное. Минхо сам, если честно, ахуел от сказанного. — Запомнил? Тебя?       Флешбэки с крыши, спокойный голос Принца, слишком яркие звёзды для обычного вечера в сердце большого города, просьба помнить и ещё одна — не сдаваться. — Ты нравишься мне, Ханни, — Минхо тихо бросает незапланированное откровение в воздух. Это был просто факт, а не мольба понять и услышать. Сухой блядский факт, оправдывающий все переживания, долгие касания, тёплые объятия и приступы удушья.       Если человек пьян, он свободно может говорить правду — ему всё равно не поверят. Равно, как и пьяному можно сказать всё, что душа пожелает — вряд ли он вспомнит.       Джисон не знает, что ответить на это… Признание? Он нравится Минхо? Прям нравится в том самом смысле? А что сейчас загорелось внутри? Это печень так фильтрует коктейли или это полыхает странный орган, сигнализирующий о счастье? — Ты… Ты можешь сказать мне об этом завтра? — Зачем? — Чтобы я вспомнил, — Хан себя знает. Нет никакой гарантии, что он хоть что-то заберёт с собой в завтрашний день. Зря он сегодня поддался соблазну алкоголя, зря… — Кстати, пока я живу у тебя, — парень криво-косо приподнимается и вытягивает из заднего кармана помятый конверт. — Возьми. — Что это?       Минхо не хочет выпускать единственную оставшуюся руку и лишь крепче сжимает её своими двумя. Боится, несомненно, боится. — Деньги. — Джисон, оставь, мне не нужно.       Пьяного человека сложно переубедить — легче согласиться. И пусть Хан не вусмерть пьян, он всё ещё не отдаёт себе отчёт в сказанном и сделанном. — Я тогда не смогу жить с тобой, а так будет лучше.       «Чёрт, я только что сказал, что ты мне нравишься, а ты… Пихаешь мне деньги и отказываешься жить со мной, если я их не возьму. Почему ты такой, Ханни? Почему я теперь думаю о твоих губах и почему мне так странно и страшно одновременно? Что же ты со мной делаешь?». Вопросов в голове Минхо становилось только больше, словно каждый разговор с Джисоном открывал какую-то дверцу внутри, орудовал там по-своему, устраивая определённый порядок, а потом бесследно растворялся, оставляя дверь не закрытой. И очень хочется узнать ответы на эти вопросы, как голодному хочется еды, как больному — лекарств, правда пока это остаётся невозможным, но это не значит, что старший сдастся. Он просто ещё не придумал, как поступить и с какой стороны подступиться. — Кажется, ещё одна звезда упала, — Минхо кивает в небо и отвлекает этим Джисона. Тот с детским восторгом вглядывается в ночное полотно и улыбается так, словно и правда видит настоящий звездопад.       Конверт так и остаётся покоится в складках пледа, ладони Хана снова в руках Минхо, мысли опять крутятся по орбите от «всё сложно» до «всё возможно». Половина души отчаялась, застрелилась, любезно умертвила себя, но вот вторая борется и делает всё возможное, чтобы суицид другой остался незамеченным. Разрывает. — А ты успел на этот раз? — не оборачиваясь, Джисон вопросом режет тишину. — Да. — И что? Что загадал?       «Чтобы ты вспомнил. Чтобы ты ничего не забывал, Ханни».