Клуб «Ненужных людей»

✦

      Чем дольше чего-то ждёшь, тем больше вероятность, что ждёшь не того, ждёшь напрасно.       Это утро было таким же обычным, как и вчерашнее. Но есть всё же одно маленькое «но» — Ян Чонин. Вчера Крис просыпался один в своей квартире, как и все предыдущие дни, а сегодня рядом клубочком под боком лежит его звёздочка, которая наотрез отказывалась оставлять его одного.       Пряди цвета чистого летнего неба своеобразными узорами рассыпались по однотонному бежевому постельному. Сжав кулачки, младший цеплялся за складки на простыне, то пытаясь натянуть её на себя, то натянуть на самого Криса, и это умиляло. Такое утро казалось правильным. Но вместо того, чтобы и дальше рассматривать прекрасное рядом с собой, старший лениво тянется к телефону. Вот оно ещё одно «но» нового дня — Хёнджин.       Привычно, что Хван его игнорирует, хуй знает, какой день. Ожидаемо, что он обиделся на молчание, которым отплатил ему Крис, но когда-то это должно закончиться. Он устал ждать, когда Его Высочество оттает, поэтому снова берёт всё в свои руки. Большой палец замирает над клавиатурой. Написать? А может позвонить?       Чонин бормочет во сне, роняя голову на матрас, и затылком отпихивает пухлую подушку. Теперь его руки тянутся точно к старшему. Крис отвлекается на невнятный шёпот, улыбается в полную силу и надеется, что лицо его не треснет.       Наверное, всем знакомо такое чувство, будто тело парит и душа летает. Вот сейчас старший на себе ощутил эту необъяснимую лёгкость от обычных чужих прикосновений. О таком пишут стихи, такое показывают в фильмах на большом экране, такое просто чувствуешь и радуешься, что ещё не всё потеряно, душа не сдохла и подаёт временами признаки жизни в виде мурашек и огонька в груди.       Рука так и замерла с телефоном, а глаза никак не могли оторваться от растянутых губ младшего. Он улыбался даже во сне. Вчера в ночи эти гладкие губы оставляли свои следы на всей груди, не пропуская ни единого сантиметра. На этой же простыни Чонин не обделил вниманием и его спину под бледным лунным освещением, то облизывая, то покусывая каждую выделяющуюся мышцу. Было слишком приятно. Хотелось ещё. — Счастье моё, — хрипло тянет Крис первое, что выдаёт фантазия, и проходится костяшками по гладкой щеке спящего, едва касаясь. О таких простых и приятных вещах, как трогать кого-то, нежно прижимать к своей груди, словно хрупкую фигурку, парень не задумывался до встречи с Чонином. С ним и только с ним непонятно почему хотелось всё и сразу: обнимать, ласкать, шептать комплименты и жадно целовать, разрывая губы лишь на долю секунды, чтобы просто вдохнуть кислород и продолжить. Чонин сам того не понимая не учил, а именно заставлял учиться быть мягким, ручным и особенным, но нечто дикое, почти звериное всё же временами выбиралось на свободу. — Просыпайся, малыш.       Малыш проснулся, но далеко не счастливым. — Ну зачем?       Привычка поднимать себя с кровати в шесть утра была личной прихотью старшего и да, пожалуй, зря он решил такой же фокус провернуть с Чонином. — Я соскучился.       Это была не ложь — Крису действительно мало Чонина. Он скучает, даже когда тот рядом, в его руках или под ним.       Привязывать себя к человеку или другого человека к себе, каким бы дорогим он не был, крайне неправильно и, пожалуй, глупо. Но будь у Криса сейчас верёвка под рукой, он бы связал их тела вместе в качестве подтверждения брошенных слов. — А я скучаю по долгому сну, — Чонин зевает, лениво подползает ближе к парню, к своему парню, и носом утыкается в горячее тело. Все пахнут по-разному. Вот кожа старшего, например, источала монотонный аромат цитрусов, и ничего другого. А Чонину Крис говорил, что тот пахнет разнообразием: то чем-то домашним и коричным, то незнакомым и далёким от понимания запахом, но чаще всего младший был сладким. Просто сладким, как тянущаяся карамель или как взбитые до идеальной консистенции сливки. Чонин стал любимым лакомством.       Недовольство ранним пробуждением Крис намеренно пропускает мимо ушей и, откинув край одеяла, нападает на своё счастье с голодными поцелуями, доказывая, что ему правда недостаточно.       Было всё равно на свежесть дыхания, плевать было и на сползающие на глаза путаные пряди, которые нещадно кололи не хуже утренней едва заметной щетины, похуй было и на увиливания Чонина. — Ещё пять минут, — капризничал младший и нагло отворачивался, так и не открывая глаз. Ему приятно получать столько внимания и любви, но спать и правда хочется куда больше.       Дома он лишён этой роскоши, и он наивно полагал, что в квартире, где нет маленьких детей, ему удастся выспаться. Хуй там. Есть один взрослый, который полночи задыхался от пугающих криков и не давал заснуть, а теперь вот лезет с поцелуями, отрывая его от наслаждения сном. Не-спра-вед-ли-во. — Нос откушу, — бормочет Ян, уже во всю закрывая лицо руками. Крис не отчаивается и переходит на шею, где принимается аккуратно водить горячим языком по бледным венам, явно с одной единственной целью — возбудить. Это работает. Длинные пальцы младшего сами собой оказываются в тёмных жёстких волосах. — Ты невыносим.       Невыносимо терпеть стояк, в котором повинен Чонин и его мечтательная улыбка младенца. Невыносимо Крису думать и о том, что каждый раз, когда его губы прикасаются к нежной коже младшего, он умирает от наслаждения, мысленно умоляя сердце не останавливаться и биться дальше ради этих острых ощущений. Такое необъяснимо. Такое называют, пожалуй, любовью. — Мне нужно домой заглянуть перед отработкой, — тем же хриплым голосом Чонин пытается достучаться, и теми же пальцами он грубо сжимает копну волос на затылке, когда Крис нагло и без разрешения начинает играть языком с его пирсингом в правом соске. — Чёрт…       Мысли и чувства никак не могут договориться между собой: одни кричат продолжать, вторые — остановиться, не напирать. Есть же вероятность, что Чонину это надоест и причём быстро. Крис отдаёт слишком много себя и от себя, но он до сих пор не понимает, успевает ли всё это принимать младший? Нужно ли ему это? Нужен ли он сам, весь такой неидеальный, испорченный, такому чистому и светлому?       Тут либо один испачкается, либо второй станет чище. Люди меняются — факт, но нельзя предугадать, кто и в какую сторону изменится в этом союзе. Банально страшно снова стать причиной чьей-то загубленной жизни.       Очень вовремя телефон начал вибрировать. Все внезапные мысли о дурном прошлом покидают сознание, словно и не было их всего минуту назад. Крис отрывается от, кажется уже готового на всё Чонина, и нехотя приподнимается, чтобы разглядеть, кто звонит так рано. Он ждал увидеть имя бывшего друга, даже жаждал, но звонил, к счастью или, к сожалению, отец. — Важное? — младший всё ещё нежится от тепла чужого тела, не разлепляя глаз, и крутит волосы старшего у висков. — Или это будильник? — Это папа, — с явной сталью в голосе чеканит старший. — Радуйся, что он тебя спас.       На этом Чонин остаётся один на огромной кровати, в огромной комнате, которая почти как вся квартира, в которой он привык ютиться с мелкими. Такая пустота ему не по душе, а уж холод — тем более. Но на всё это «неприятное» он мысленно машет рукой и, перевернувшись на бок, укрывает себя воздушным одеялом, отрекаясь от реальности в пользу ещё нескольких минут сна. — Привет, пап, — парень вяло чешет затылок, стоя босиком на ледяном паркете в полупустой гостиной, где кроме длинного чёрного дивана и ультратонкой плазмы в центре бежевой стены нет ничего. Неловкость сковывает не только в движениях, но и в словах, от того, что на нём сейчас ничего, кроме лёгких пижамных штанов, цвета горячего шоколада. Он ощущает себя голым. А может так на него подействовало тяжёлое дыхание в динамике, кто знает? — Ты так рано звонишь. Что-то случилось? — Ничего. — Тогда… — Звоню спросить, когда наконец появишься на пороге родного дома?       За этим вопросом прячется не обычное родительское любопытство, а скрывается банальное «доебаться с утра пораньше». Крис и правда давно не заглядывал домой, если семь дней можно считать таким уж долгим сроком. — Занят был, поэтому не мог найти время, — как-то тухло и без прежнего энтузиазма оправдывается сын, нелепо переминаясь с ноги на ногу. Не то, чтобы он боялся своего отца, и уж тем более гнева его, но он боялся. Как человек, Бан старший — сущий дьявол и пусть он уже не является главой города, отошёл от политики и разорвал многие связи, его так же, как и раньше, страшатся и уважают в равной степени. И родной сын, между прочим, как раз-таки и возглавляет этот список. — Зато смог найти причины, — почти по слогам выговаривает свои недовольства мужчина.       Зачем этот звонок и к чему он ведёт вообще не понятно. Но сын своего отца продолжает молчать и выжидать, заполняя паузу размеренным дыханием, потому что привык; потому что так надо; потому что иначе, блять, нельзя. — Послезавтра ужин. Быть обязательно. — Я понял. — Да неужели, — это всё, что вместо слов прощаний, выдаёт отец, прежде чем сбросить вызов.       Этот звонок стал третьей мелочью, которая отличила это утро от всех предыдущих. От мрачного тона отца остался осадок, сравнимый с известковым. И даже дальнейшие приставания пробудившегося Чонина никак не помогли перебить эту едкую химию.       Завтрак прошёл в тишине и раздумьях. Оба прятали лица за кружками с чаем, и заполняли тишину хрустом сахарного печенья. Это не казалось странным — провести мысленный диалог с самим собой в утренний час было необходимостью. Один разгонял серые мысли о предстоящей встречи в семейном гнезде, а второй думал о мраке, в котором обитает его парень. С виду всё очень эстетично, прям как в рекламных буклетах про элитные апартаменты, и довольно-таки светло, если говорить про цвет стен и незначительные детали интерьера в спальне, расставленные на деревянных стеллажах среди книг. Но если оглядеться ещё раз — слишком пусто, невозможно серо, холодно и уныло.       На прощание Чонин себя уже не сдерживал и в прямом смысле вылизывал губы старшего, упираясь спиной в металлическую дверь, забывая таким образом об утренних беспокойствах, а Крис просто позволял творить с собой всё, что его счастье пожелает. — Что-то не так? — мурлыкал младший, мягко покусывая мочку уха. Воздух накалялся от этой дикой прелюдии, у которой не будет желанного конца. — Ты слишком нагло меня возбуждаешь, — сухо прошептал Крис, и именно этот тон смог остановить парня. Всегда останавливал и ставил на место. — Прошу прощения, — Чонин нервно заправляет за уши лазурные пряди, упавшие на глаза и с мнимым испугом смотрит прямо перед собой. Хотя ему действительно было страшно в ту секунду услышать, а может и увидеть, что надоел, что им наигрались, и пора всё это заканчивать. Сумбурные отношения со старшим нельзя назвать горками, но Чонина то подбрасывало до небес от радости, то прибивало к земле, на самое дно собственных страхов и сомнений. — Если ты извиняешься за то, что ты слишком красивый, то я не смогу тебе этого простить.       Комплимент раззадорил и вроде как утешительно по голове погладил, но тревога никуда не делась. Не все чувства и ощущения подвластны дрессировке, увы. — Тогда прости за то, что у тебя опять стоит, а мне пора бежать, — младший неловко ведёт бровью и, через долю секунды, отодвигает эту неловкость куда подальше — Крис губами припадает к шее, целует с особой нежностью его татуировку, сделанную по глупости год назад, выводит кончиком носа круги вокруг острого кадыка и дышит слишком горячо.       Оба со стороны кажутся готовыми сорвать с себя одежду, и какое счастье, что никто сейчас их не видит. Случайному зрителю наверняка было бы некомфортно наблюдать, как одна влажная ладонь старшего упирается младшему в пах, а вторая плавно поглаживает шею, которую Чонин вовсю выгибает, поддавшись ещё одной вспышке страстного голода. Ему тоже мало, правда. Ему нужно ещё. Всё. — Я приеду после, можно?       Крис вместо ответа чуть надавливает на приподнятый член и мягко сжимает головку через плотную ткань серых спортивных штанов. Невозможно открыть рот и подать голос, и уж тем более не получается открыть глаза и оторваться от сливочной кожи, которая лёгким наркотиком кружит голову. Сладко так, что зубы сводит. Крису банально страшно увидеть испуг или отвращение, потому что он на самом деле далеко не такой, каким его видит Чонин, и рано или поздно он всё поймёт. Он уйдёт.       Сесть и поговорить — это для простых смертных. Да и какие могут быть разговоры, когда они магнитами тянутся друг другу каждый раз, когда оказываются на достаточно близком расстоянии? Прятать за поцелуями и засосами свои тревоги — это про эту парочку. Бросаться друг на друга в порыве обладать и быть обласканным при любом удобном и неудобном случае — вот это про этих двоих.       Не-воз-мож-но. — Мне… Блин, Крис, мне правда пора, — младший трётся спиной о полотно двери, которое уже не чувствуется отвратительно холодным и отрывает Криса от своей шеи, сжав порозовевшее лицо в своих бледных ладонях. — Я приеду, ладно? И мы продолжим. — А ты когда-нибудь был на свидании? — внезапно выдаёт старший, устраивая руки на узкой талии Чонина. Младшему вновь приятно, а старшему по-прежнему тревожно— у любой сказки есть конец, а настоящая жизнь отличается от сказочных историй тем, что конец-пиздец всегда приходит неожиданно. — Нет. А почему ты спрашиваешь? — Я тоже не был, — Крис не в силах себя сдерживать снова трепетно целует, потягивая и покусывая нижнюю распухшую губу Чонина, и насытившись, наконец, продолжает. — Подумал, что вместо этих стен и Нетфликса, мы могли бы провести время как-то иначе. — Иначе?       Чонин теряется в эмоциях и привычная улыбка то появляется, то исчезает. Если честно, то это нервный тик за уголки губ дёргает. Снова он одной ногой на лезвии ножа, а вторая висит в воздухе и нарушает всю координацию. — Не хочешь? — Не знаю, — младшему хотелось сиять ярче небесного светила, и причём всегда, но это спонтанное предложение всё гасило. Крис больше не хочет его? — Тогда просто доверься, хорошо?       Лёгкого кивка было вполне достаточно, как и слюнявого поцелуя, чтобы сомнения одного заткнулись до поры до времени, а волнения второго — вышли следом за дверь.       Оставшись наедине с настоящей оглушающей тишиной, Крис снова зависает с телефоном в руках решаясь позвонить Хвану. Ему до чёртиков хочется перемирия, и он, как старший, готов первым поднять белый флаг. Короткие гудки слышатся слишком громко и неправильно. — Ой, пошёл ты.       Гаджет летит на кровать, а хотелось бы кинуть его в стену. «Успокоительное» ушло, Крис снова чувствует себя прежним — нестабильным.       Утро было слишком хорошим, даже несмотря на звонок отца, чтобы портить его часами обвинений в адрес самого себя. Он не идеальный друг и никогда даже не претендовал на это звание, но он пытался, и пытается до сих пор, а Хёнджин теперь точно может пойти на хуй, потому что так ничему и не научился, уроков из прошлого не извлёк — не поменялся.       Тихий, еле различимый голос собственной совести нашёптывает парню, что Хвану тоже нужен рядом человек, необходим кто-то, похожий на Чонина и тогда все злые чары, как в сказках, спадут и будут все жить долго и счастливо.       Каждому нужен кто-то. Одному — не выжить, как не старайся.       Закусив губу и свою гордость, Крис снова хватается за телефон. Пропущенный от Минхо, ещё одно новое сообщение от Чанбина, которое останется таким же непрочитанным, как и все десять-двадцать-тридцать предыдущих. С этим дерьмом он разберётся позже, хотя… Есть ли смысл? Он всё решил, поставил перед фактом самого себя, в первую очередь — всё, конец. Нет больше никакой «семьи», никакого «клуба» и никаких встреч. — Ну возьми же ты, блять, — очередные короткие гудки раздражают. — Ответь.       Тишина.       Сколько бы лет не прошло, Крис не сможет отодрать от себя клеймо испорченного, точнее того, кто всё портит. Из-за него хороший мальчик Хёнджин стал вести разгульный образ жизни. Из-за него же и из-за совместного безразборного пьянства и наркотиков погиб Соджун. Из-за личных загонов и отсутствия каких-либо границ, возможно, пострадает на этот раз и Чонин.       Страшно ли от самого себя? Несомненно. Ощущать себя монстром, видеть в отражении не привлекательного парня, а чудовище со страниц детских рассказов, гнобить себя и чувствовать, как настоящий гной течёт по венам — вот рутина, к которой привык Крис. Сколько бы времени не прошло…       Ещё одна попытка дозвониться. Глухо. Всё зря.       Закрывая руками лицо, можно спрятаться ненадолго от действительности. Можно многое не замечать, игнорировать, но жить так, намеренно ослепшим, к сожалению, не получается. Даже настоящая слепота положение бы не исправила.       Хочется отмыться от всего этого невидимого и грязного, но ни горячая вода, ни гель для душа со стойким ароматом диких лимонов не помогали. Кожа так и чешется; ногти продолжают царапать кожу, натянутую на рёбра; впиваются в ладони, которые зудят; оставляют красные полосы на шее и на бёдрах. Ничего не помогает.       Прошлый Крис, к слову, нашёл бы своё «спасение» в плотно набитом косяке, либо в яркой таблетке, которая в паре со стаканом хорошего рома, работала как противоядие от всего. Плацебо. Эликсир. Панацея. Зелье. Этому же нужен Чонин — его новая зависимость, его дурман и по-настоящему эффективное лекарство от жизни.       Парень, на приятной волне мыслей о звёздном и одновременно лучистом, быстро набирает сообщение о предстоящем первом свидании, где в буквах и цифрах прячет подростковый страх получить отказ. Чонин на строки о месте и времени отвечает лишь чередой ярко-синих сердец.       Хочется улыбаться, кричать, петь, да даже танцевать, если честно, очень хотелось, но задумка так и осталась задумкой. Телефон неистово вибрирует в ладони и парень, желая вновь увидеть имя совершенно другого человека, просто часто моргает, решая, что так он сможет прогнать наваждение. Не проходит. На экране всё так же светится родное — «Мама». — Алло? — за медленным вдохом следует такой же медленный выдох. — Крис, — совсем не ласково и без прежней материнской теплоты звучит голос женщины. Это слишком непривычно, до чёртиков несправедливо, ведь мама всегда начинала беседы со слов «мальчик мой» или «сынок», и плевать, что сын давно взрослый и по всем критериям уже мужчина. — Да, мам, говори. — Тебе ведь звонил отец? Он сказал тебе… — Да, про ужин знаю. Я приеду. — Это не ужин. Не просто ужин, сынок. Отец хочет познакомить тебя… — Я понял.       «Отец устраивает очередное свидание вслепую». Такое уже было, кажется, чуть больше года назад, но будущей невесте и её именитым родителям банально не понравился внешний вид жениха. После затянувшейся до рассвета вечеринки, Крис, толком не проспавшись, явился на обед в родной дом не просто помятым, а пережёванным и выплюнутым. Сейчас это вспоминается с кривой улыбкой, а тогда было люто страшно видеть перед лицом кулаки отца и слушать протесты мамы из-за закрытой двери столовой. Репутация — это важно. Фамилия Бан — почётно. Жить вопреки желаниям и наставлениям отца — несовместимо с жизнью. — Ты не должен…       Мама всегда была, есть и будет на стороне любимого сына. Часто она его прикрывала, ещё чаще закрывала глаза на несоответствующее возрасту поведение, но всё в итоге выросло и переросло в тёплые доверительные отношения. Короче говоря — они, скорее друзья, чем мать и сын. — Почему же? Я могу на этот раз явиться в костюме клоуна, и всё пройдёт веселее. — Ты не понял. Ты не должен отказываться.       Тотальное непонимание отодвигает былое недоумение. — Мне притвориться немым?       За глупым смешком Крис маскирует излишнее волнение. Если мама говорит такое… А сын понимает к чему она клонит и уж если зашла речь о невозможном, то дела плохи. — Крис, это дочь вице-президента Ким Чжэёна и ты должен… — Мам, я не понимаю. Ты всегда была за меня, и ты знаешь, что мне плевать на этих пустышек, которых подсовывает папа. Да и какая дочь? Какого к чёрту президента? Я же не дотягиваю по всем фронтам и… — не смотря на холодные струи воздуха от кондиционера, парню жарко, душно. Горло горит от речи, которая не возымела должного эффекта. — Мам, я… Я уже встречаюсь кое с кем и у нас всё так замечательно, что… — Тогда тебе стоит расстаться с этим кое с кем на доброй ноте и желательно прямо сейчас.       После этих слов захотелось швырнуть не только телефон в стену, но и себя. Тот, прежний Крис, скорее всего, обязательно бы впечатал кулак или даже лицо в гладкий бетон, а вот новый лишь натянуто улыбается, всё ещё избегая услышанного и прощается с мамой обычным «я тебя услышал» и бесцветным «до встречи».       Расстаться с Чонином? Да ни за что. С ним сердце оживает. Рядом с этой звёздочкой ярко и совсем не страшно. С ним и только с ним Крис действительно живёт, но снова встаёт вопрос — а не зря ли?       Он на самом деле готов бросить всё и отказаться от всех, ну, кроме Чонина, естественно. Он устал морально, и всё благодаря тому же младшему, Крис понял, насколько далеко он убежал от себя, что тупо не разглядел многого, в том числе и хуевого к себе отношения со стороны так называемых друзей. Вчера, например, он уже попрощался с парнями, которые так и не явились, и с Чэвон, которая пришла и пиздецки огорчилась новости. Всё. Никаких больше собраний.       Больше не хочется быть удобным, всепонимающим и всепрощающим. Руки теперь не тянутся помогать всем подряд, а готовы тянуться лишь к тем, для кого имеет смысл и внимание, и забота, и защита, в конце концов. Ради Чонина хочется, без него — нет. — Расстаться… Ага… — Крис бросает реплику в воздух и почему-то слышит эхо от сказанного, которое тупым лезвием ковыряет душу.       «Расстаться».       К страданиям нельзя привыкнуть, точнее, нельзя привыкать, но Крис смог, адаптировался, и без мук совести не проходило ни дня, ни одного, пожалуй, вдоха или выдоха.       Снова в руке оказывается телефон и открытый диалог с Хёнджином. Привычка? Три сообщения, которые Крис до этого читал одним глазом, заново приковывают внимание, отвлекают от размышлений, но лишь на короткий миг — слишком много строк, а степень любопытства перечитать и понять всё ещё не дотягивает до нужного уровня.       Очередные гудки обламывают последнее желание достучаться до бывшего друга. Не хочет? Не надо. Больше не надо.       Горько, на самом деле, потому что именно колкостей Хёнджина сейчас очень не хватало. Он и только он смог бы понять его, ведь он тоже ходит-бродит по этому миру с клеймом «богатенького», чья история уже написана и расписана.       Крису его не хватает. — Последний раз, — сам себя зачем-то уговаривает парень, переворачиваясь на живот, и втыкая подбородок в плотно набитую пухом подушку. От гудков, которые гулко звенят, кажется, на все апартаменты, мороз пробегает по коже, оставляя после себя следы в виде колючих мурашек. — Отвечай, ну!       Рычать в пустоту глупо, но и Крис далеко не самый умный из всех живущих. Он бесится. Ему, блять, и правда нужен Хван, нужно поговорить, услышать обычный совет или какое-никакое утешение, но Принц непреклонен в своих капризах. Игнор — вот его способ общения с миром. — Плевать.       Родные люди или Чонин? Откажись Крис от ужина, от него в прямом смысле откажутся родители и страхи тут далеко не о наследстве. Всем нужна семья, и уж лишиться её в его возрасте — смерти подобно. Можно сказать, что отец со своими заёбами и мама со своими приёбами так или иначе держали сына на плаву. Если отбросить десятки банковских счетов, золотые карты, байки и тачки, клубные привилегии, которые и не нужны вовсе, то оставались такие обычные вещи, как внимание, родительская любовь и простая забота. За всеми бриллиантами и ценными бумагами были люди, два человека, подаривших ему жизнь — это бесценно и за такое стоит держаться двумя руками.       Тяжело. Слишком неподъёмными были все эти размышления. Крис снова один на один с чувством вины за то, что ещё даже не сделал. Нужно решать и определяться. Пора. Будет больно и вряд ли эту очередную боль он вытерпит.       Веки тяжелеют, уподобляясь настроению, и Крис неудобно разваливается поперёк кровати, раскинув руки по сторонам. Всё познаётся в сравнении и, как оказалось, без Чонина рядом крайне некомфортно. Нет рядом знакомого аромата жжёного сахара — плохо; нет привычного тепла — сложно; нет мягкого голоса, отвлекающего от самого себя — невыносимо.       Мысли не щадят, продолжают крутиться и кружить голову все два с небольшим часа. От таких каруселей становится тошно. Крис не в том возрасте, чтобы подобная мнимая мясорубка внутри не давала своих результатов. Его рвёт тем утренним чаем и хрустящим печеньем, сладость которого теперь вызывала омерзение.       До назначенного свидания слишком много времени. Можно спокойно потратить часов пять на распятие себя любимого, или можно попробовать всё проспать. Спрятанные таблетки снотворного напоминают о себе, но вместо них Крис закидывает в себя пару белых пилюль от тошноты.       Внезапный стук отрывает парня от стакана, всё ещё полного до кромки ледяной водой. О том, что за незваные гости могли явиться, Крис не думает — открывать он не торопится, да и не будет. Сообщение от счастья исправляет ситуацию и, спустя каких-то пару минут, парень видит на пороге не только сладко улыбающегося Чонина, но и Минхо с Джисоном, стоящих позади.       Сюрприз явно вышел неудачным. — Поговорим? — минуя любезности и приветствия, блондин уверенно шагает прямо к Крису. Приходится отойти и пропустить парней, ведь аргументов против у него нет. Он был просто не готов к тому, чего старательно избегал.       Пусть Крис и не самый мудрый, но он и не обладатель титула «тупица тысячелетия». Он прекрасно знает зачем к нему постучался Ли старший и по вдумчивому лицу понятно, что разговор будет далеко не самым приятным.       Чонин заходит последним, тихо прикрывая дверь, и так же почти бесшумно щёлкает замками, скидывая обувь. Джисон жмётся к стене, исподлобья поглядывая на хозяина квартиры, который так и не удосужился сменить пижамные штаны на что-то более подходящее к приёму гостей, которых нахуй никто не звал. В глазах его знакомая печаль и отблеск страха, а рука непривычно зажимает другую руку — Минхо. — Ну, проходите, — Крис ведёт подбородком в сторону гостиной, которую прекрасно видно из светлой прихожей и ждёт, пока кто-нибудь сделает первый шаг.       Минхо снимает кроссовки, ждёт, когда с шнурками разберётся Джисон и шагает прямо к дивану, утягивая Хана за собой. Тот так и не поднимает головы, словно находиться здесь ему неприятно, да и вся ситуация его буквально разрушает.       Крис помнит его страхи, а Чонин, висевший на плече, видимо, чует его собственный страх перед разговором. Лёгкий, совсем детский невесомый поцелуй в висок немного оживляет и успокаивает, а длинные пальцы, забравшиеся в волосы — отрезвляют. — Ты какой-то напряжённый, — еле шепчет младший, втягивая носом аромат цитрусов. — Ты злишься?       Чонин знает, что да, злится. Вчера злился и сейчас тоже. Старшему теперь всё, что касалось собрания и парней, видится красной тряпкой. Но он, наперекор всем ожиданиям и внутренним уверенностям спокойно отвечает, что всё нормально, он в полном порядке.       Солнце во всю освещает и ослепляет, роняя точечно лучи то на кремового цвета стены, то на мутные лица парней. Всё желаемое высказать читается во взглядах. Серые глаза блестят от ярости; в угольных глазах Джисона одна сплошная печаль и ничему другому места там нет; ореховые — Чонина — горят от ожидания, а вот на дне тёмных зрачков Криса один лишь мрак. Не-при-ят-но. — Ну?       Минхо, стоявший скрестив руки на груди, опускает взгляд на мирно сидящего Джисона, затем бегает глазами по слипшейся бок о бок парочки и слов найти не может. Хотелось бы поговорить без свидетелей, но оставлять Хана хоть на минуту хотелось куда меньше. — Почему не отвечал? — голос уже не такой ледяной, но всё ещё холодный и опасный. — Почему не приходил? — тут же отбивается старший, и, подражая, переплетает на груди руки. Ему бы тоже хотелось звучать отстранённо и выглядеть соответственно, но чёртовы пожирающие мысли, с которыми он не успел разобраться, всё портят. — У меня есть дела. — Вот и у меня, Минхо, есть свои дела и личная жизнь. «С которой я должен расстаться, блять». — Крис, — обстановка меняется. Рядом с Ханом на удобном диване теперь к подбородку поджимает колени самый младший из всех. Минхо у одного края дивана, Крис — у другого. Они стоят точно друг напротив друга, словно у них поединок или дуэль, но бьются они словами и равнодушными взглядами на расстоянии. — Это твоя ответственность.       Крис с полуслова всё понимает. Да, его, и что? — Я не хочу объяснять то, до чего вы сами не додумались. Давай уже высказывай мне за Ликса и всего хорошего.       Минхо снова озирается. Непросто будет дальше продолжать диалог, когда один в комок сжимается от напряжения, а второй, удобно устроившийся на диване, улыбается через силу, ожидая, когда кто-то переступит за невидимую черту. — Ты знал, — Минхо подрагивающими бровями и такими же дрожащими веками намекает Крису о том, что он знал. — Ты не должен был его трогать. — Я готов извиниться, но не перед тобой. — Ты не понял. Ты не должен был.       Крис и правда не должен был, ведь знал о Феликсе чуть больше, чем тот рассказывал сам. Спасибо старшему брату, который доверял Крису не только свои личные головняки, но и скелеты из шкафа любимого младшего брата. В эту секунду, смотря на каменное лицо старшего, Минхо жалеет о том былом доверии. Он хотел как лучше, хотел защитить и предотвратить, ну, а ещё хотел, видимо, объяснить все побеги Феликса весомыми на то причинами. «Пора перестать чего-то хотеть». Плотную завесу в прошлое Феликса блондин открывал не спеша, и он наивно полагал, что рассказанного будет вполне достаточно, чтобы у Криса была какая-никакая «инструкция» к младшему на всякий случай. Зря. Всё зря. — Что сделано, то сделано, Мин. Я не буду оправдываться, если ты этого ждёшь. — Я на это и не рассчитывал. — Тогда зачем? Зачем пришёл? Зачем ты напоминаешь мне… — Вот именно, Крис, я хотел своими глазами убедиться, что ты помнишь, — парень прячет руки в передних карманах джинсовых шортов, чтобы тихо сжать кулаки. — И спросить, как у тебя рука поднялась?       Чонин и Джисон синхронно мотают головой вправо-влево. Солнце заметно опускается, лучами теперь облизывая светлый паркет. Один из них не понимает абсолютно ничего, а второй медленно вспоминает прошедшие события. — Я сорвался, окей? Я не железный и мне жаль, правда. Я извинюсь… — Ты понимаешь, к чему это могло привести.       Говорить загадками устали, кажется оба. Слишком многое остаётся не озвученным из-за пары лишних ушей, поэтому Крис вежливо, насколько это вообще возможно в его состоянии, и предельно мягко просит Чонина увести Джисона на кухню и приготовить чай.       Никто не спорит. Минхо лишь глубже вонзает ногти в кожу и когда спины двух голубоволосых скрываются, и слышится щелчок закрытой двери, только тогда парень позволяет себе шумно выдохнуть весь воздух из лёгких. Всего четыре широких шага и он уже лицом к лицу перед человеком, которого уважал, но за это утро успел возненавидеть. — Ты знал, что для него это триггер, — Минхо цедит каждое слово и с нескрываемым удовольствием любуется поражением старшего. Руки он всё ещё держит при себе, но тяжело, хочется врезать. — Мало того, что ты его напугал, так ты ещё и Бина ударил. Ты совсем ебанулся? — Мин, — Крису не хватает воздуха. Адреналин, фанатом которого он никогда не был, бешено разгоняет все процессы в организме: звуки становятся слишком громкими, движения резкими, а речь тупо теряется. Он облажался, несомненно. Ему не просто стыдно, ему жаль до самой крайней степени сожаления. — Ты сам его успокаивал, когда он пришёл порезанным, — парень не отдавая себе отчёт грубо тычет указательным в твёрдую грудь и продолжает шипеть, не скрывая своего недовольства. Напоминает. — Ты прекрасно знал, как та мразь обращалась с ним и ты обещал ему, что никто его больше пальцем не тронет. Ты при мне твердил, что не все конченные, что насилие нельзя понимать и прощать, — Минхо делал акцент на некоторых словах, и этим вбивал гвозди в старшего. — Тебе он доверял, тебя он считал тем, кто защищает, а не калечит. Он мне каждый чёртов день в уши лил, что ты, блять, чуть ли не его герой… — Хватит. — Один такой на свете единственный… — Минхо! — Крис уже теряется в словах парня. Ему нужна пауза. — Он меня таковым не называл, но зато ты… Ты… — Да заткнись ты, — голос грубеет, а взгляд, наоборот, смягчается. Снова хочется сбежать к раковине или к унитазу и от всей подступившей к горлу гадости избавиться. — А потом ты хватаешь и трясёшь его… Ты… — Мин, послушай, прошу. Но Минхо не станет выслушивать, ему похуй, он сюда не за лекцией о нравственности и об отвратительном поведении младшего брата пришёл. Сам знает, что тот далеко не самый лучший подарок, но он родной, любимый, его.       Много чего ещё хотелось напомнить, но парень держался, потому что самому вспоминать те истерики физически больно. Каждый, с кем путался Феликс, в конечном итоге выбрасывал его избитым и покалеченным, и не только ментально. В последнем случае, Феликс оказался в прямом смысле слова полуживым, и держался он за жизнь только на бешеной дозе алкоголя. Один неосторожный толчок в спину, брошенное гнусное ругательство, пощёчина, жгучая боль в запястьях, и Феликс теряется. Он был один на один с опасным зверем в клетке и от страха старший брат его тогда спасти не мог. До сих пор неизвестно сам он выпал из окна, или всё же ему помогли — младший молчит, а старший не спрашивает, но последствия остались всем известные — тронуть Феликса — ковырнуть всё дерьмо, которое с ним творилось и, тем самым, вернуть его в тот день, когда он был в одном шаге от смерти. — Давай ты послушаешь? Я не буду обвинять тебя в том, что он напился, но твоя вина есть… — Блять, я лишь просил рассказать, в чём дело, — старший закипает и тоже сжимает кулаки. Сегодня явно не его день, хотя встал он вроде бы с той ноги. — Насколько я помню, все рассказы добровольные и если он просил его не трогать, то значит не нужно было его трогать во всех смыслах. — Ты с ним не справляешься, — ядовито перебивает Крис меняя вектор спора. — Ты пытаешься скинуть всё на меня? Он больной на голову, это очевидно. Так разбирайся с его тараканами в башке и психуй на них. «Мне уже неинтересно. Я уже устал». — А какого чёрта ты не психуешь? Поставь себя на его место… Хотя… Что с тобой не так, Крис? Он же был твоим другом когда-то. Неужели ты настолько «идеальный», что по щелчку пальцев можешь отключить все чувства? — О чём ты?       Злость, которая имеет способность разъедать изнутри, испортила, по всей видимости, возможность ясно мыслить. Крис слышит, но не понимает слов, которые ему так агрессивно вколачивает в голову Минхо. — О чём я? Да обо всём, — блондин разводит руками. Его ярость тоже многое внутри перевернула и теперь, когда он должен лишь сильнее злиться и громче кричать, ему почему-то неистово хочется смеяться. Ему до Хвана дело не было ни при жизни, ни после его смерти, но даже не взирая на этот здоровый похуизм к чужому для него человеку, новость о его кончине оставила свой отпечаток. Было грустно, но не за самого Хёнджина, наверное, а сколько за хрупкость человеческой жизни. — Как ты, а? Как себя чувствуешь? Как смерть Хвана пережил? Ровно? Ничего не болело? Да ты хоть…       «Смерть Хвана. Смерть? Хвана? Хёнджина?».       Об уходе из жизни можно сказать по-разному: кто-то сообщает близким всё в письмах на бумаге, кто-то пишет некролог и снимает слезливое видео на память себе и в память о покойном, кто-то просто звонит и делится сухими фактами, а кто-то, Ли Минхо, например, выбрал весьма изощрённый способ преподнести новость о смерти плевком в лицо. Ощущения не из приятных. Тошнит.       День и правда выдался так себе, если мягко сказать. А может, вся жизнь у Криса тянет на «так себе»? Может он спит? Неужели у него расцвела шизофрения и всё это жалкая слуховая галлюцинация? Очень бы хотелось, честное слово. Парень готов согласиться на какую угодно выдуманную и не выдуманную болезнь, найти тысячи объяснений всему услышанному, но верить в смерть Хвана не хочет. Не может. Отказывается. — Ты шутишь? — А тебе смешно? — Нет, подожди, — Крис не может сфокусировать взгляд: всё плывёт, но стальной голос Минхо и даже его тяжёлое дыхание он слышит прекрасно. Ноги превращаются в желе, сил стоять нет. Отупение роняет Криса на диван, и прибивает его ладони ко рту. «Не может быть». — Ты не знал?       Собственное недоумение устраивает Минхо рядом со старшим. Он никак не мог предвидеть того, что тот просто-напросто не был в курсе. И в голове теперь вместо «извини» вертится важный вопрос: «а почему он не знал?». Левая рука непривычно ложится на согнутые плечи, виском Минхо припадает к голой коже старшего и едва заметно трётся, как самый ласковый и заботливый кот. Помогает ли эта немая поддержка, которую Минхо оказывать далеко не мастер? Увы, но нет.       Хван Хёнджин умер, всё, трагичный конец, печальный финал, непонятный эпилог, спонтанная концовка, убивающий последние крупицы души эндшпиль.       Хёнджин, тот маленький темноволосый мальчик, которого он когда-то нашёл в толпе, был экспериментом. Но по сей день Крис предпринимал попытки узнать, как протекает его жизнь после сепарации, и как он там повзрослел? После пропасти, которая возникла между ними, парень не уставал думать,чем там Хван дышит и о чём мечтает? «До этой минуты я думал…».       В том самом далёком прошлом юный Хёнджин, как раз перед своим тринадцатилетием шептал единственному другу, что мечтает о брате — о старшем брате. Он нуждался в нём, как рыба в воде, ему нужна была защита, но от чего или от кого Крис не уточнял и лишь молча переваривал услышанное откровение. В день пятнадцатилетия Хёнджин равнодушно скидывал дорогие подарки с круглого столика, падал на колени от переизбытка спиртного в крови и отказывался называть Криса хёном, потому что они равны, если не по возрасту, то по уму уж точно. Это был один из многочисленных капризов и Крис не возражал, продолжал наблюдать за ним, как за своим ручным зверьком, иногда даже позволял рулить в их странном союзе. За неделю до восемнадцатилетия Хёнджин рискнул воткнуть в себя шприц и вот тогда невидимый руль Крис всё же забрал. Одно дело колоться самому — он же взрослый и понимает все риски, а другое — наблюдать, как от отравы в крови корчится тот мальчик с тёмными волосами, который рос на глазах.       «Его нет».       Хёнджин помнился сахарными леденцами, мятным мороженым и обязательно с крупной шоколадной крошкой, глянцевыми журналами про спорткары, запахом новой резины от баскетбольного мяча, ароматом травяного чая и соли, которая часто разъедала лицо, мешаясь с каплями крови. Хёнджин остался никотином, горьким пойлом, фейерверком, который они запустили прямо из багажника машины. Хёнджин так и будет в воспоминаниях являться в образе ароматной жвачки после виски, ярким зонтом в серый день или отпечатком шины на ровном асфальте. — Когда?       Минхо, прильнув ещё ближе к парню, рассказал не только когда, но и как это случилось. Получился краткий выжатый пересказ того, что и так для него самого сократил Джисон. На подробности не было сил.       Тело старшего потряхивало, как и Минхо трясло минут десять назад, но то было от нестерпимой злости, а Крис дрожит от боли. «Мы правда были друзьями когда-то».       В квартире было уныло и тихо, как на похоронах. Чонин, обнимавший со спины своего хёна, вслушивался в разговоры старших, забыв про зелёный чай, и не настаивал, чтобы им сейчас захлёбывался Хан. Он просто обнимал, был рядом и Джисон явно был благодарен. Закрытая фанерная дверь и от него не скрыла диалога между Крисом и Минхо. С каждым вопросом, звучавшим болезненно остро, и с каждым ответом, Хан сам заново переживал ту ночь, то прощание и то опустошение.       Закрытые глаза окунули во тьму, но в ней парень освоился быстро, вновь воображением заполняя чёрное другими яркими моментами, связанными с Хёнджином: они вместе пьют на крыльце круглосуточного; Хённи признаётся, что он не просто так прицепился — ему нужен он, непутёвый Хан Джисон, который привлёк своим синим «морем»; они впервые держаться за руки; привычно обнимаются, но не на прощание, а на удачу встретить новый день без проблем; их губы впервые находят друг друга; наконец-то Джисону спокойно рядом с кем-то, а Хёнджину есть на кого положиться в прямом и переносном смысле; они неустанно благодарят друг друга просто за то, что ни есть и они рядом.       «Он не подарил мне счастье. Это был равноценный обмен».       Чонин мягко водит подбородком по голове Хана, раскидывая в разные стороны послушные «морские волны». Он бы рад сказать что-то утешительное и подходящее, да только не умеет. Он никогда не сталкивался со смертью. Все его родственники и знакомые живы здоровы. Парень даже по фильмам, где непременно кто-то погибает, не смог бы должным образом поддержать, потому что не смотрел, ведь сестричкам такое видеть рано.       Чувство некой неполноценности сейчас обнимает младшего также крепко, как он прижимает к своей груди друга, и это не самые приятные «объятия», честное слово. Отвратительное осознание беспомощности выходит с тяжёлым выдохом.       Такими молчаливыми и поникшими их находит Минхо. Он тихо зовёт Хана, протягивая руку, говорит, что пора уходить, но Джисон этого не слышит. Слух цепляется за рёв избитого животного. — Это что… Что ты сказал ему?       И Джисон, и Чонин, видимо, пропустили что-то важное, какое-то неосторожно брошенное слово, либо очередной упрёк, ради которого Минхо эту встречу и затеял. Один думал о жизни и смерти в тот момент, а второй не думал, а вспоминал смерть, забравшую жизнь. — Ханни, пошли, — Минхо сам выглядит выжатым или избитым, хотя его никто и пальцем не трогал. Он подходит на шаг ближе к обнимающейся парочки и без ревности, а с нескрываемой заботой, перехватывает тонкое запястье Джисона. — Пойдём. Нам, правда, лучше уйти. — Мин, ч-что… — напуганы все и все трое синхронно вздрагивают от звука разбитого стекла. Кадр точно достойный какого-нибудь драматического фильма. — Как? Его нельзя оставлять. — Он сам просил нас уйти, — блондин смотрит точно на Чонина. — Всех.       Горе не терпит свидетелей. Это чувство важно и нужно переживать одному, но правильно ли? Крис сядет и подумает над этим обязательно, но чуть позже. Сейчас он желает крушить всё, что так напоминает его самого: длинная ваза из прозрачного стекла летит на пол; рамки с детскими фотографиями разбиваются о стену; книги по психологии, которые парень так любил скупать, но не находил время читать, он не просто скидывает, а рвёт. Внутренности его тоже разрываются, как и хрустящие листы.       Крис воет в голос и вой этот настолько душераздирающий, что Чонин не может просто бесполезно стоять и слушать, не выдерживает. Ему хочется помочь своему любимому человеку, хоть словом, хоть объятием — совершенно неважно чем. Даже то, что он не знает, в чём должна заключаться «помощь» его не останавливает, он в прямом смысле срывается с места, оставляя парней одних на пустой кухне.       Чонин с присущей ему наивностью думает, что Крису станет легче без присутствия посторонних людей, но как же сильно он ошибается. Старший продолжает крушить всё вокруг и останавливаться на перевернутом столике он не планирует. Очередная хлипкая ваза летит в стену, осколками рассыпаясь на кровати, и Чонина пробивает крупной дрожью то ли от обычного страха за любимого человека, то ли от того, что он сам посторонний. Чужой человек. — К-крис… — младший пытается начать свой диалог, но звучит он тихо и жалко даже для самого себя. Крис, естественно, в творящемся хаосе не замечает ни подавленного голоса, ни самого Чонина, который не оставляет попыток привлечь к себе внимание. Докричаться, в конце концов, получается, только вот радости это не приносит. — Уйди, — голос Криса совсем не тот приятный и ласковый, к которому Чонин так привык. Чего уж таить, он не похож даже на тот строгий и властный, который он слышал на собрании во время скандала. Сейчас это звериный рёв — дикий, грубый и режущий. Рёв полный боли и печали. — Я не могу тебя так оставить, — Чонин не знает, откуда в нём столько смелости. Скорее всего, в нём играет адреналин и неиссякаемое желание успокоить, принять и разделить эту боль вместе. — Я хочу тебе пом…       Рукой старший лупит по стене в попытке заткнуть младшего. Получается. Чонин от каждого глухого удара вздрагивает, словно бьют по его голове. Ни о каких слезах речи быть не может — внутри всё замерло от ужаса. — Крис, посмотри на меня, — «посмотри, что ты наделал».       Чонин сам боится взгляд от парня оторвать, потому что контраст того, что было в спальне до его ухода и то, что случилось после разговора с Минхо колоссальный. — Уходи, — внутри заметно всё сжимается и, от неприятных ощущений в груди и животе, Крис морщится, загибается и по новой воет, ощущая тёплые дорожки слёз на щеках. — Уходите… Все… — Тебе нельзя одному, — «никому нельзя». — Умоляю, не… — Чонин! — рык не перебивает звука от нового удара ладонью по стене. Костяшки сбиты, крупные капли крови одна за другой быстро пачкают пол и штанину некогда любимой пижамы. — Просто не надо… Я понимаю, что больно, но не делай ещё хуже.       Когда Джисон рассказывал о Хёнджине там, в парке, младшему было неприятно, прямо-таки не по себе. Любая смерть — это смерть. От неё, конечно, не убежать и не скрыться, но когда она врывается нежданно-негаданно, то становится страшно. Чонину сейчас реально страшно за жизнь старшего, у которого эмоции через край. — Нихуя ты не понимаешь, — на языке кислит, противно горчит от собственных слов, но сдерживать себя Крис нужным не считает. Не хочет. — Просто уйди, малыш.       Воздух в комнате накалён. — П-пожалуйста… — Да съебись же ты блять! Уйди по-хорошему! — глаза, которыми старший в этот момент посмотрел на Чонина, вообще не принадлежали Крису. Младший, хоть и за короткое время, видел в них многое, но с такой яростью и всепоглощающим сожалением он сталкивается впервые. — Я не хочу тебя оставлять. Тебе больно! — Чонин силится подойти и обнять, согреть в своих ладонях, и не только потому, что надо — хочется. Он протягивает дрожащие руки, которые тут же отталкивают, но сил сделать шаг назад нет. Лопнувшие капилляры парализуют, как и размазанная тёмная кровь на светлом полу. — Не делай так. — Мне не нужна твоя помощь! Ты ничем, слышишь меня, ничем не поможешь! — Замолчи!       Чонин опять бросается, пересилив себя. По иронии судьбы или по её злому умыслу его снова грубо отодвигают.       Не хочется пачкать младшего, но, увы, Крис не умеет без последствий. Теперь и свободные от одежды предплечья Чонина заляпаны кровью, которая ручьями бежит по кистям, огибая вздутые вены. — Пошёл вон! — Крис! — Чонин так долго не продержится и обязательно сорвёт голос, но на себя и свои будущие проблемы плевать, а вот на скорчившегося парня, своего парня, нет. — Не надо… Нет… — Убери руки, Чонин… Прошу, уходи…       Младший не из обидчивых, правда. Он многое пропускал мимо ушей за свою жизнь и делал это мастерски. Но почему-то именно слова Криса ранят. А последующее тихое «засунь свою заботу в задницу и проваливай» выбивает не только почву из под ног — душу вырывает из тела, не иначе. Пусто.       Возможно, Чонин просто-напросто пересмотрел дорам или перечитал подростковых книг, и поэтому свято верил в то, что с болью лучше справляться не в одиночку. «Боль нужно разделять с кем-то, чтобы не погрязнуть в ней и не утонуть». Почему до старшего это не доходит? Почему Крис решил захлебнуться в этом болоте добровольно и без малейшего шанса выплыть, чтобы снова увидеть белый свет? Почему ещё недавно он называл его своим спасением, а теперь кричит убираться?       Чонин не похож на спасателя, да даже на спасательный круг не тянет, и он знает это и не питает пустых иллюзий. «Никакая я всё-таки не звезда. Я не твоё счастье. Я никто». Однако искреннее желание быть рядом противоречит всему надуманному, и, причём до слёз, которые теперь бесконтрольно капают на застывшие протянутые ладони. Обидно, что весь его пыл и порыв быть нужным втаптывают в битое стекло, смешанное с рваной бумагой и следами крови под ногами такими отвратительными словами.       Слышится хруст. Сзади кто-то подходит, аккуратно берёт под руку и так слабо трясёт, что младший не сразу замечает этого. Мутным взглядом он осматривает погром вокруг. Крис, любимый Кристофер устроил не только беспорядок в квартире, но и в своей душе. Надежды на восстановление нет. Вещи, конечно, можно купить, а книги склеить, но как починить сломанную душу? От этих мыслей слёзы только сильнее наворачиваются, но Чонин их мужественно смаргивает, и глотает вместе с отвращением. — Пойдём, — уверенный голос Джисона немного отрезвляет. — Ему нужно пережить это в одиночку… Ты же видишь.       О да, Чонин видит и сжимает кулаки до белизны и красных полумесяцев на ладонях. Он всё видит и что-то даже понимает. Например, что каждый волен переживает свои беды по-разному и чувства у всех тоже разные. У младшего, вот, вместо чувств сейчас битый лёд внутри на который нагло наплевали. Он, может быть, даже обиду затаит и подумает, прощать ли Криса за всё разбитое и сказанное, если конечно у него вообще попросят прощение. «Я могу понять многое и простить способен тоже практически всё, но…». Сейчас об этом думать бессмысленно.       Джисон тянет друга в сторону выхода и тот, сжав челюсть, безвольно следует за своим хёном. Под треск разлетевшегося на щепки стула, все трое покидают квартиру.       За закрытой дверью остаётся необъяснимая привязанность к старшему, забота и тревога, что наедине в той разрухе Крис сорвётся и запьёт всё то, что сейчас переживает. Минхо уже одной ногой ступает в просторный лифт, а Чонин никак отлипнуть от металлической двери не может. Не ради драматизма, а чтобы сердце успокоить, он двумя ладонями хватается за грудь, словно только что в него попала пуля. По всем ощущениям так и есть, только она невидимая и явно разрывная. «Он там один… Он не сможет… Он напьётся».       Нет гарантии, что от Криса останется хоть что-то кроме пустой оболочки из костей и кожи после этого срыва. Чонин хочет остаться здесь, на этом самом месте. Он просто свернётся клубочком у порога и в нужный момент не даст старшему сбежать за дозой алкоголя. Он готов, честное слово, но Джисон не позволяет, утаскивая упрямого, стараясь тише хлюпать носом и лишний раз не материться.       Когда дверь захлопывается с характерным звуком, Крис выкручивает громкость на максимум и истошно ревёт, причиняя боль голосовым связкам. Если до этого он был просто громким, то сейчас он вполне себе оглушающий. В голове целый ворох вопросов и он даже не представляет, за какой ухватиться в первую очередь и есть ли вообще смысл? Кто ему даст ответы? Кто скажет, почему Хван это сделал? Кто, блять, расскажет, о чём тот думал?       Огромными и красными, кроваво-красными буквами сейчас перед глазами светился другой, самый важный, единственный болезненный вопрос: «почему он не попрощался?». «Сообщения».       Крис и раньше ощущал себя ублюдком и знал, что таковым является. Он жил не по правилам, а по своим придуманным на пьяную голову законам. Он растрачивал себя и этому «учил» Хёнджина. Потом стало мало одной жизни, которая повзрослела и стала упрямиться, показывая характер и острые зубы. В сердце постучался Хан Соджун.       С ним была страсть, напоминающая отношения бензина и зажигалки. Соджун был готов на любую авантюру, а Крис зажигал его стремление жить на полную. В их недолгой истории один слишком увлёкся, а второй — слишком быстро «сгорел».       Каждый ёбаный день парень винил себя в смерти Хана, потому что мог ведь остановить, мог схватить за руку и оттащить от дороги, мог вообще не приходить с ним на эти гонки, в конце концов. Он просто пустил всё на самотёк и выбрал роль наблюдателя, положив огромный толстый хуй на чужую жизнь.       В ту злополучную ночь Крис и на чувства Хёнджина заодно наплевал. До начала заезда они столкнулись почти лоб в лоб. У Хвана тогда двоилось всё: с одной стороны — его пришёл поддержать единственный друг, его родная душа, а с другой — душа эта была в невменяемом состоянии. Старший тогда от всех заботливых предложений уехать домой отмахнулся одной левой, протягивая младшему бутылку пива правой.       Крис не знал, даже не догадывался, что Хёнджин в тот момент забрал бутылку не для того, чтобы влить содержимое в себя, а чтобы отправить её в первую попавшуюся урну. Не знал, не помнил, или не хотел вспоминать.       Все последующие дни, недели и месяцы он тоже старательно забывал, потому что с утра до вечера ворошил прошлое, винил себя, ненавидел. Иногда просыпалось чувство ненависти к Хёнджину и Крис упивался этим, его терзаниями и болью. А теперь будет упиваться другой — свежей и с привкусом собственного ничтожества. Из-за него погиб уже второй человек и самоубийство уже не спишешь на случайность. Не в этом случае.       Парень, сжимая зубы, гоняет по кровати остатки былого порядка в поисках телефона. Битое стекло и пострадавшие книги летят на пол к остальному мусору, который очень похож на внутренний мир самого Криса — всё порвано, смято, разбито и обязательно окрашено кровью.       Руки судорожно бегают по смятому одеялу, лезут под подушки, ладони царапаются о крупные осколки, заливая светлое постельное бордовым.       «Сообщения… Он наверняка писал, блять…».       На самом краю кровати глаза, тоже налитые кровью и страхом, натыкаются на то, от чего Крис прятался. Маленький пакетик с белым порошком теряется, почти сливается с простынью, но парень видит и тянется к нему.       Без парней и без «клуба» теперь будет тяжело, ведь забота о других держала его в узде. Хотелось быть примером. Он позволял себе срываться, но дозировано, когда сил уже не оставалось терпеть самого себя. Пару раз его находил Хёнджин, отравленным непонятно чем, вытаскивал из ночного клуба или из людного бара и без претензий отправлял домой. Потом, на собраниях, он конечно же пользовался моментом и намёками упрекал, но, увы и ах, Крису было плевать, ведь он вместе со спиртным и наркотиками проглатывал всё не высказанное или всё то, что он высказывал, но безрезультатно. Ему это было нужно, а вот претензии — нет.       Он помогал, он слушал и давал советы, а потом возвращался в пустую квартиру и воспоминания о Соджуне давали ему ощутимую пощёчину. Он курил, запивал густой дым от марихуаны макколли, молча плакал, готовясь к следующему, такому же паршивому дню.       Сейчас Крис в таком же настроении втирает в дёсны яд, который всё кипящее внутри немного охладит. Его трясёт, но от предвкушения необходимого расслабления. Он просто устал чувствовать всё самое гадкое и болезненное. Устал.       Чистый кокаин неимоверно горький, но парень, привыкший ко всему подобному, просто игнорирует это неприятное жжение и даже улыбается забытому вкусу. Слишком быстро энергия вернулась, и чувство возбуждения защекотали нервы. С шумом в голове появились слабые помехи перед глазами, но это пройдёт, вот-вот станет хорошо, нет… Ещё лучше.       Крис вопреки всему улыбается, потому что и правда становится легче дышать. Мысли в голове упорядочились и больше не напоминают о Соджуне. Так приятно просто дышать полной грудью, которая не забита недовольствами Чонина. Слишком удобно, оказывается, лежать на битом стекле и тупо смотреть в потолок. Он справится, он переживёт.       С Хёнджином тоже было так же хорошо и плохо одновременно. Сейчас он не помнится карамелью и звоном бокалов на светских вечерах. Вернулся «вкус» настоящего Хвана — плесень, затхлый воздух в тёмной комнате, мокрая одежда, небрежно брошенная в угол после бассейна, жгучий вкус неприметной на вид таблетки, выдохшееся рисовое вино в высоком стакане, запах метала и впитавшаяся соль в губы.       Кисти рук начинают ныть, но терпимо. Крис с той же помятой улыбкой приподнимается, завороженно рассматривая засохшие багряные узоры на коже, и улыбается шире. Ноги тоже покалывает, но приятно. Хочется встать и идти и неважно куда, и он почти готов рвануть и побежать, но один неосторожный звук его останавливает.       Возле деревянной ножки кровати, под очередным обломком от красивого когда-то стула, покоится его смартфон, который он так желал найти. Парень сгибается, смахивает пальцем уведомление о сообщении от «Счастья» и заходит в диалог, где его ждали три чёртовых послания от Хвана.       «Люди — животные, а себе я не могу дать определение. И не могу вспомнить, почему случился переход от «нас» до «тебя» и «меня». Когда? Смерть нас разлучила? Или никогда не было никаких «нас», потому что ты так и не запомнил мои любимые конфеты и всегда приносил персиковые леденцы, которые я терпеть не могу. Ты поздравлял меня с Днём рождения всегда на день раньше. Ты подсовывал мне таблетки, зная, что я и без них ненормальный. Это была дружба или мы изначально шли по пути предательств? В любом случае, друг ты мне или враг, я тебя любил, как родную душу. Я отрицаю любовь, ненавижу дружбу, но люблю до сих пор… Пошёл ты, Крис…».