✦
— Поговори со мной, — Минхо смотрит на брата сверху вниз, давит тяжёлым взглядом, но Феликсу ни горячо, ни холодно, ни тяжело… Он закрылся. Сел на полу у стены в углу комнаты (даже не на кровать залез ради своего комфорта) и сжался в маленький комок боли. Минхо правда больно смотреть на него и он старается не срываться на жалость. — Ликс, пожалуйста, — брат опускается на колени рядом. Всё ещё держится, но трещит по швам. — Посмотри на меня. Минхо бы сейчас быть на балконе рядом с Джисоном, который сегодня сказал «я тебя люблю», и говорить с ним о том, как дальше или о том, что сам Минхо чувствует. Но нет… Феликс забирает его время, занимает внимание, мысли и берет в долг тревоги. Гарантий, что долги младший вернёт старшему если не в скором времени, то хотя бы когда-нибудь, нет никаких. Минхо не верит, что даже после этого братского разговора по душам, Феликс хоть как-то изменится, поумнеет и так далее по списку. Не верит, но хочет. Только поэтому он всё ещё пытается. А ещё он боится, что после последнего срыва и исчезновения, младший может сорваться ещё раз и больше не вернуться. — Я не буду спрашивать, где ты был, но давай договоримся, что больше ты не будешь пропадать? Феликс глухо мычит, спрятав лицо в сгибах рук. Колени, поджатые к груди, вяло трясутся. Одежда грязная. Волосы в беспорядке. Минхо не видит, но знает, что на лице следы насилия: либо Феликс сам себя бил, либо ему кто-то помог. Отсюда же и кровь под ногтями, успевшая стать коричневой. — Ликс, пожалуйста, пообещай, — уголки глаз начинают чесаться — явный признак душевного надлома, но Минхо, стиснув зубы, старается звучать увереннее и говорить с угрозой. — Иначе я отвезу тебя туда, где тебе будут помогать другие. Идея схватить младшего за руку и силой потащить в реабилитационный центр поселилась в уме старшего давно, ещё тогда, в момент первых ошибок… Тогда, когда колени Феликса были стёрты об асфальт, синяки перманентно въелись в кожу, и когда его хрустальное тело сбросили с открытого окна. Чудом Минхо нашёл Криса, и тот вроде помог, но на время. Хотя чего жаловаться? Никаких письменных или устных гарантий о полном выздоровлении и исцелении никто не давал. Сейчас и сам Крис «заболел», а Минхо не справляется с ролью хорошего помощника. Старая идея зашевелилась по-новому. — Вы все от меня отказываетесь, — голос сдавленный, будто в горле тысяча и одна проблема застряли и мешают говорить свободно. Ли младший задыхается без слёз. — Все. — Я не отказываюсь. Я просто не знаю, что мне ещё для тебя сделать? «Что сделать правильного, чтобы исправить всё неправильное, что я сделал в прошлом?». Минхо винит себя в том, каким стал его младший, о котором он не так позаботился. Вроде и защищал, и советы умные давал, но что он мог дать нормального, будучи сам не вполне здоровым? Проблема даже не в алкоголе — тут Минхо пример для подражания — а в отношении к самому себе. Наверняка Феликс видел, как себя ненавидит старший брат и брал с него пример. А ведь Минхо правда недолюбливал себя: из-за родного отца, из-за отчима, из-за матери, да из-за всего и всех. Найти причины — проще простого. Предугадать последствия — нереально. Вот Минхо и не знал, что его хуёвое отношение к себе и чрезмерно-тревожное к брату выльется во всё это… — Отстань, Мин, — всё не поднимая головы, Феликс с силой достаёт из себя эту невежливую просьбу. — Оставь меня в покое. И непонятное бьёт обухом по голове. Феликс боится одиночества, не хочет быть один и проклинает всех, кто не с ним, но при этом толкает от себя подальше тех, кто хочет защитить, обнять и помочь. Минхо в эту секунду сравнивает родного брата с Джисоном. Да, неправильно это и совсем-совсем глупо, но мысль опережает. Хан Джисон тоже одинокий, но он сам тянется к людям. Он потянулся к Хвану, например, хотя видно было за километр чужой серый страх перед всем, что движется и может говорить. Хёнджин подлым образом пригрел Джисона рядом с собой, а позже «бросил», оставил не в том же одиночестве, а в другом — смертельном. И Хан пережил (или до сих пор переживает) последствия, но он тянется-тянется-тянется… А Феликс сбегает, толкает и несётся дальше, обвиняя всех вокруг, что в его поступках виноваты они — не он. Но виноват тут только Ли Минхо, и он это признание себе на шею повесил тяжёлой цепью с ржавчиной из детства. Никто не переубедит его в обратном. Никому не под силу снять этот груз. Однако, облегчить ношу всё же можно… — Завтра утром поедем в центр к психологам, — голос словно лёд: и режет, и заставляет замереть. Феликс и правда застывает, вскидывает голову, ошарашено смотрит пустым взглядом не на брата, а сквозь него и кусает до белизны уже искусанную в кровь губу. — Нет, — притворяясь игрушкой, парень качает головой, и от этой амплитуды действий его начинает мутить. — Не смей… Просто… Не надо! И снова крик. И наверняка Джисон опять вздрогнул где-то за стеной. Минхо сам трусливо дрожит, но внутри. Снаружи он холоден и несгибаем в своей уверенности. — Тогда скажи, что ты исправишься, — шипит блондин сквозь зубы. — Пообещай больше не сбегать, — нервы, не поддающиеся дрессировке, сдают, и Минхо хватает брата за руку. Не тянет, а просто трясёт, словно Феликс и правда обычная кукла, внутри которой пустота. — Скажи! Пообещай, что перестанешь превращаться в ничтожество! Скажи, что не будешь себя разрушать! И Минхо тоже срывается на крик, продолжая трясти брата. Тот пытается отцепить от себя сильную руку, но он слаб. Всегда был слабым, а от выброса адреналина по поводу и без, он не становился сильнее. Всегда глупый, всегда не такой и всегда, чёрт возьми, одинокий. Разговор между братьями не вышел. Опять. Зато борьба с успехом продолжилась. Пока Минхо сдавливал уже два запястья, младший пытался ногами выбить себе свободу. Он отстаивал своё стремление к саморазрушению так, будто это что-то святое, а не смертельно-больное. Феликс пыхтел, пинал Минхо, брыкался и пытался выдернуть свои руки, но бесполезно. Минхо боялся отпустить, почти заплакал от того, что творит и с кем он это вытворяет. Чудовище. Но уж лучше он ещё немного побудет плохим братом, чем останется без брата вообще. По нервным проводам ток, а в глазах темнота необъяснимая. Ли старший от новых ядовитых визгов Феликса вздрагивает, отпускает его, и тот по инерции валится назад, ударяясь затылком о стену. И становится тихо. Так тихо, что вакуум в ушах сдавливает. Перед глазами всё плывёт, и пятно Феликса не двигается, застывает надолго, будто бы навсегда… Первая шальная мысль о плохом и летальном тоже застряла занозой в извилинах старшего. Он боялся моргнуть, сглотнуть скопившуюся слюну и просто сделать вдох. Он испугался. Сделал больно и до смерти испугался, ведь брат его правда из тонкого стекла сделан. Не физически, конечно, а образно и изнутри. Одно неосторожное слово и у Феликса трещинка. Любое неаккуратное действие — сквозная дыра. — Ликс! — Минхо кидается вперёд, ладони свои взмокшие к бледным грубым щекам прижимает и снова трясёт, но на этот раз нежно и с заботой. — Феликс, открой глаза. Младший дышит, но медленно, а Минхо задыхается, краем глаза видит темноту, что вот-вот нападёт из-за спины, и ему бы руками своими отгонять её, но ладони намертво прилипли к лицу брата. Живой, но жить, кажется, устал. — Ликс, — блондин наклоняется и в грудь шепчет, чтобы маленькое сердце услышало мольбу. — Прости… Просто… Прости меня. Услышав первые признаки жизни в виде тихого фырканья, Минхо поднимает Феликса на руки, несёт к кровати без задней мысли, что сегодня и ему и Джисону предстоит спать на полу, и укладывает своё родное недоразумение на мягкое и чистое. На таком контрасте грязный и измазанный кровью Феликс — год в сердце с поворотом на что восемьдесят градусов. Больно и обидно. Грудь поднимается и опускается. Младший всё ещё дышит. Возможно перенервничал и отключился. О другом Ли Минхо думать не хочет. Тот удар головой просто выключил брата от всего того, что он натерпелся за время своих побегов. Сидеть рядом сторожевой собакой и хочется и колется… Всё же на балконе его ждёт Джисон, а Феликс вроде спит. Бессмысленно тратить минуты и часы на того, кто и в сознании говорить отказывался, а тут… И Бину звонить тоже смысла нет, хотя это первое, о чём подумал Минхо, как только вошёл в комнату и глазами зацепился за фигуру на полу. Феликс будто рассыпался, и вспоминая сейчас последние слова Чанбина, Минхо догадывается, почему. Кто виноват? Кто прав? На кого позволено сорваться? Из кого можно выбить хоть один ответ на эти и многие другие вопросы? Минхо не думает, не останавливается, тихо прикрывает дверь, не выключая свет, и на ватных ногах идёт в сторону балкона. Там Джисон… Там спокойствие… А внутри ураган, буря и шторм из того, что хочется прокричать и выплакать. Внутри все его ошибки и сомнения по поводу младшего мешаются и перемешиваются в одно большое бедствие. Хан с пледом на плечах и кружкой бананового молока у щеки сидит и зачарованно смотрит вдаль. Небо тёмное и на контрасте мигают яркие огни парка аттракционов, высоток соседнего района и верхушка башни Намсан. Красиво. Минхо тоже на пару секунд зависает и любуется, в чувства себя приводит, но это обман — лёгкая белоснежная вуаль на крышке гроба. Минхо часто и по-чёрному стал думать о смерти, что для здорового и живого уже слишком. Пусть и не о своей смерти он переживает и парится, а брата, но эти могильные размышления всё же и его задевают, касаются и царапают. Что будет, если Феликса в один день не станет? Что маме сказать? Как на себя в зеркало смотреть? Как дальше жить, когда с детства у тебя была одна задача — заботиться о младшем, а потом вдруг младшего не стало? Как? Просто как, блять? — Поговорили? — Хан не двигается, но пледом мягким соблазняет присесть рядом. Минхо садится, и тут же на его плечо опускается чужая голова — совсем не тяжёлая, а будто бы идеальная. То, что Минхо сейчас и нужно. — Не получилось, — тяжёлый вздох, и сожаление оставшееся за зубами. Стыдно говорить о том, о чём думать больно. Пару минут назад из-за него Феликсу было больно. Снова? Опять? Может, младший всю жизнь страдает из-за него? — Я с тобой, — сделает с губ нечто правильное и до ужаса необходимое. — Всё наладится. Какой-то бесстрашной частью своей пугливой души, Хан Джисон искренне верит, что у всего есть конец, и у подобных трудностей, которые Минхо переживает, тоже. Джисон рядом. Джисон поможет. Джисон обнимает руку парня, обвисает своей свободной и трётся мягкой щекой будто любящий кот. И Минхо от нежности несвоевременной раскисает, улыбается вымучено, своей щекой ласкает лазурные волосы и дышит… Сейчас главное дышать, чтобы не задохнуться. — Спасибо, — растворяется мигом в прохладном вечернем воздухе. — Спасибо, что рядом, — дёргает уголки губ вверх у обоих. — Спасибо, что… «Любишь», — мысленно додумывает Хан и хмыкает. — Это мне нужно благодарить тебя, — мягким шёпотом начинает он. — С тобой хорошо. Если бы нужно было поклясться перед самой судьбой, то Джисон бы без раздумий поклялся, что ему рядом с Минхо хорошо так, как ни с кем другим рядом. Да, с Принцем тоже было сказочно (и в хороших, и в плохих смыслах этого слова), но любая сказка подходит к концу, напоминая, что в реальной жизни Принцев не бывает. Отойдя кое-как от смерти друга, Джисон не перестал скучать. Однако, в сердце поселилось ещё одно чувство — злость. Понять, зачем Хван свёл счёты с жизнью, можно даже не пытаться, а вот злиться на его глупую смерть — пожалуйста. Как ни отделяй страдающего, всё же жить лучше, чем растечься лужей на асфальте. Гораздо лучше жить с проблемами, одному отгородившись от всего живого и радостного, чем лежать под землёй, забытым всеми. Если бы не Хан… Нет, если бы не Чон Чонгук, Хван Хёнджин так бы и гнил в трёх метрах под ногами, и некому было бы смахнуть ветки с надгробной плиты. Джисон не боится, что Минхо вытворит подобный фокус с исчезновением. Верит почему-то в его разумность, ну и в симпатию, которая удержит его, зато за Феликса переживает. Хан лишь наблюдатель семейной драмы и его комментариям не место в этой картине, но сейчас, на балкончике рядом с Минхо в обнимку, он чувствует правильным сказать, что он поступает правильно. И он говорит… Мягко шепчет, что Минхо всё делает правильно, не давая младшему вести себя так. Он поддерживает решение показать Феликса специалистам, но осторожно поддерживает. Боится лишний раз ляпнуть что-то, что триггером обязательно изуродует красивое лицо Минхо угрюмостью и подобием вины. Парни встречают яркие звёзды на том же месте и в той же позе. Джисон прижимается к плечу, а Минхо греет макушку. Кружка оставлена в сторону, а плед укрывает теперь и спину блондина. Вроде всё хорошо пока тихо, и не хочется эту идиллию ломать звуками, но вот хлопает входная дверь и временное затишье крушится. Феликс опять ушёл. Вздрогнуть не получилось. Хан даже сглотнул слишком громко — под стать эху от хлопка. Тяжело. Минхо остаётся неподвижен и это пугает куда больше, чем если бы он сорвался следом босиком вниз по лестнице. Надоело — не самое лучшее, но очень подходящее слово. — Это… — Плевать, — Ли моргает часто и нервно, но держится… Удерживает себя рядом с Джисоном и поправляет плед, который сполз с плеча. — Пусть идёт, а когда вернётся, я отведу его в центр. Если вернётся… Если не сломается по пути окончательно…✦
Вроде обычная ночь, а вроде и какая-то другая. Особенная? Возможно. Чанбин одним глазом спит, другим следит за вспышками кадров на экране ноутбука. Чэвон предложила посмотреть свежую дораму «Счастье» и, не найдя иных альтернатив, парень согласился. Смотрел себе три серии с особым интересом, в потом начал носом клевать. Какое несчастье. Девушка в очередной раз пихает друга под бок, чтобы побольнее, и пересказывает то, что Бин проморгал. Вирус, зомби, заговор правительства… Всё это так интересно и в то же время безразлично сейчас. От героев сквозит печалью — счастьем не пахнет, как и подушки уже совсем-совсем не пахнут Феликсом. Они впитали в себя новый аромат — Чэвон и её цветочного парфюма. Никто не считал дни — сколько уже гостья шатается тут от кухни до дивана и в уборную в особом порядке. Чанбин не держит её в заложницах. Она уходит, когда хочет, но потом всегда возвращается с едой или остывшим горячим шоколадом. Непонятно когда — позавчера или ещё раньше — в стакане с зубной щёткой и тюбиком пасты появилась ещё одна щётка, потом банки с кремами, парфюмированный шампунь там же и лосьон для тела с цитрусом, которым и сам Чанбин сегодня воспользовался. Раз стоит рядом с его гелем пять в одном, подходящим и для волос, и для стирки белья, то значит, можно. Это его квартира… Его розовый райский уголок… Его диван, на котором он уже привык засыпать с Чэвон спина к спине. Под утро он привык уже находить выжженные в светлый волосы на лице и всюду, вставать, на автомате готовить завтрак на двоих, листать новости, смотреть старые знакомые фильмы, которые не скучно пересматривать, а потом снова оказываться в компании подруги. Они часто смеются и искренне — никто из себя ничего не выдавливает, но внутри себя оба хранят печаль, не отпускают и берегут. Девушка обнимает Бина, закрывает ноутбук, убирает горячий агрегат на пол и ещё ближе двигается. Тихо. Лишь шум кипящего компьютера и бурчание в животе. — Тебе тоже кажется, что во всей этой истории счастьем не пахнет? Кажется. Ещё как кажется, но не только в дораме, а ещё и в жизни Чанбина нет никакого намёка на счастье. Оно ушло, облив веснушки бесстыжими слезами, и иногда звонит, напоминает о себе, мучает… — Жизнь дерьмо, но они с лопатой, — дежурно улыбается парень глядя в потолок. — Разберутся как-нибудь и вирус этот победят. — И обязательно убьют того красавчика копа. — Без смертей никуда. Тихий смех немного взбодрил и сон спугнул. Чанбин, обвитый тёплыми руками не убирает улыбки с лица, а Чэвон пыхтит, подгребая ногами одеяло повыше. Видимо, сегодня будет их первая ночь, когда засыпать они будут обнявшись, а не отвернувшись друг от друга на запад и восток. Если честно, Бин даже рад этому. Ему так лучше, да и Чэвон не будет ворочаться. — А вообще этот красавчик мне тебя напоминает, — некоторое время спустя девушка нарушает ночной покой. — Тоже любит безответно, как и ты. И он такой же милашка, прям как ты. — А что, если я на самом деле не люблю? Разницы в росте у этих двоих особой нет, и Чанбина не нужно наклонять голову или поднимать, чтобы посмотреть подруге в глаза. Та кладёт подбородок ему на плечо, хлопает ресницами и тоже смотрит точно в глаза. Видно, как зрачки бегают от ступора, и как блестят от сочувствия. — Хочешь сказать, тебя отпустило? — Не знаю, — шепчет Чанбин и замолкает. Молчит ровно десять ударов сердца. — Иногда думаю, что это было? Почему с ним так тяжело, а без него… — Не говори, что хуже. — Я не знаю, — сдаётся парень и прижимает к себе Чэвон ближе, крепче, прям до еле слышного хруста позвоночника. Он и забыть бы Феликса рад, только если забудет, выбросит из головы будто залежавшийся мусор, тогда и Чэвон уйдёт. Наверняка она рядом, пока ей нужно быть рядом. Не замена, а нечто другое — уже почти как родное. Чанбин хотел себе мелкого брата, хотел заботиться, но жизнь так перевернулась, что у него под боком почти младшая сестра, и именно о нём самом заботятся. В может, и не сестра вовсе? Чувства, которые Чэвон поджигает, горят медленно и безопасно. С ней хорошо, и она не жалуется на совместное проживание. Она хвалит, она смешит, она обнимает и всегда вовремя, будто заранее знает в какой момент её женское тепло будет уместно. Она так же умеет останавливаться, и это огромный плюс. В любых мелких спорах она не пытается давить, и если ей не нравится что-то, то она скажет об этом сразу и мягко, чтобы впоследствии не приходилось переходить на грубость. Чанбин смотрит в эти кукольные глаза и не тонет, как захлёбывался в глазах Феликса. Взгляд напротив греет, но не испепеляет, как у того же Феликса. Губы размякают от улыбки, но не фальшивой — опять же, как у Феликса. Чэвон просто другая, хотя внешне очень напоминает ту другую куклу, с которой так и не получилось поиграть. И это «другое» терять не хочется. Бин боится однажды проснуться без волос во рту, и жевать завтрак в одиночестве. Дружеской опекой и дозированным вниманием Чэвон будто в кокон Чанбина замотала, укутала, прямо как сейчас под одеяло. И пусть поначалу всё это казалось лишним и совсем чужим, но каждым словом или обычной понимающей тишиной этот кокон становился всё более уютным. И как долго она ещё будет рядом? Сколько сможет терпеть? Когда ей надоест? Бин не заметил не только в какой момент в ванной появилась другая щётка, но и пропустил, когда хрупкие нитки привязанности оплели его большое доброе сердце. Всё, что бы ни сказала и не сделала Чэвон, стало неотъемлемой частью его быта, настроения и уже жизни. Всё так быстро, но и жизнь у людей недолгая… Поэтому парень не жаловался, а принимал всё, а теперь боится, когда этот невидимый кокон разойдётся по швам. Как бы не хотелось девушку к себе цепью привязать, он всё же чтит личные границы и чужие желания. Как бы печально ни было, но однажды и ей придётся сказать «прощай». — Давай спать, здоровяк? — вернув голову на подушку, Чэвон не убирает правой руки, которая долго обвивала живот Бина, а следом закидывает на него ногу. Нагло, но удобно и правильно, что ли. — Иногда не только чувствам, но и словам нужно дать остыть. Поэтому не торопись. Если не знаешь, что сказать, то помолчи, — в воздух улыбается она. — Умнее будешь казаться. — А каким я тебе кажусь? — срывается само и Чанбин хмурится тому, что с губ слетело. — Сильным. — И всё? — А я тебе какой кажусь? — Чэвон снова отрывается от мягкой подушки и приподнимается на локте, чтобы снова глаза в глаза, пусть даже и в тишине. — Ну, удиви. Она явно надеялась, что парень намёк поймёт, и промолчит лишний раз, потому что всё, что бы Чанбин ни сказал: либо до нелепого смешно, либо жутко грустно. — Нужной. И смеяться больше не хочется, как и печально поджимать губы. Чэвон удивлена не меньше, чем покрасневший вдоль и поперёк Чанбин. Спасибо ночи, что она тёмная. Будь сейчас утро, Бин бы ещё больше от смущения покраснел из-за того, как вспыхнули его щёки и уши. Спасибо ночи, что она всегда тянет на искренность, с которой иногда полезно просыпаться на утро. Спасибо ночи, что приклеила сегодня Чэвон поближе, а не отпугнула полуночными признаниями. В своём, понятном только ему одному, отчаянии, Со Чанбин придумывал порой тысячу и одну причину как сказать девушке банальное спасибо. Не придумал. Испугался. Хуй забил. А сейчас рот закрывать не хочет. Хочется высказать всё, а там… Будь, что будет? — Это без тебя мне хуже, Чэвон, — чуть склонив голову в бок, Чанбин хрипло дышит сквозь свой мягкий кокон, но слова наоборот — очень гладкие и нежные. И они явно украшают лицо девушки. Тут даже темноте скрыть не под силу, как приятно ей слышать подобное. — Ты мне нужна. И ладонь сама тянется к чужой округлой щеке. Не по привычке, а с волнением первооткрывателя новых границ…✦
Город словно выцвел и поблек, а слабый ветерок окреп. Минхо предложил уйти, оставить на балконе плед и кружку и просто уйти. Джисон конечно же следом. В квартире действительно никого, кроме них и от этого мороз по коже у обоих. Минхо ощущает холодную пустоту, глядя на то место, где оставил Феликса, а Джисон рядом просто переживает до ледяных мурашек. Как бы он не хотел, оставаться в стороне у него не получается. Он всё же рядом, и значит, чувствует всё то, что должен чувствовать Минхо. — Я слышал, что ты ему сказал, — начал Хан и пальчиками-лучиками зацепился за другие пальцы — холодные насквозь. — Всё всегда слышал и… И ты не поступаешь плохо. Тихие и правильные слова не грели. В голове старшего брата одно единственное: «почему?» бьётся о стенки, как птица в клетке. Потом этот немой вопрос вырисовывается надломанными бровями и поджатыми губами. Джисон тоже тихо спрашивает сам себя: «почему?», но его вопрос (как и большинство происходящего) так или иначе завязан на Минхо. Почему младший так ранит старшего? Почему в их маленьких незначительных жизнях не может быть покоя и мира? Джисон рос один и ему неведомы братские связи, братская любовь и всё прочее, что делится между двумя родными людьми. Он никогда не сможет понять, почему Минхо не опустит руки и не оставит Феликса в покое. Да и нужно ли ему понимать? С собой бы разобраться и себя бы понять… Почему вновь хочется прервать тишину, и сказать слово «люблю»? Почему так не вовремя тянет к чужим губам? Почему глаза застряли на порозовевшем кончике носа? Джисон сжимает пальчики Минхо молча, всё прокручивая и прокручивая в голове тысячу и одно «почему», и свободной рукой касается плеча. Серых глаз не видно. Настоящий кофейных и подавно. Минхо статуей замер и пялится в никуда, пока Джисон по кругу осматривает профиль, и запоминает эту печаль. — Всё будет хорошо, — нелепая и обычная фраза чуть согревает. Минхо дёргает губами, пытается улыбнуться. — Ты будешь рядом? — Буду, — не медля кивает Хан и сам улыбается. Опережает. — У нас всё будет хорошо. Последующие тяжёлые вздохи отдавали печалью, но с надеждой, что так и будет. Всё будет хорошо. Знать бы ещё точно когда, но можно и потерпеть, подождать… Минхо гасит жёлтый свет и ложится на ту половину кровати, которая остыла. Джисон рядом и лицом к нему. Дыхание всё такое же тяжёлое, едва ли не вымученное, а на сердце лёгкость непозволительная. Им бы сейчас закрыть глаза и уснуть, чтобы это будущее «всё хорошо» поскорее настало, но Минхо не может сомкнуть век, и Джисон тоже смотрит в упор нос к носу на одной подушке. Пальцы привычно переплетены, и колени удобно поджаты, а сердца бьются не так — по-разному. Одно волнуется, потому что нежностью заведено, а второе переживает за всё… Абсолютно за всё… Джисон сонно тянется при свете Луны к кончику носа и целует. Осторожно и очень мягко. Минхо улыбается аккуратно, чтобы трещин на душе поменьше было. Ему бы сейчас взорваться от счастья, что Ханни сам к нему мёдом липнет, и укрыться бы эйфорией после затяжного ожидания, только Минхо не радостно. Ему никак. Но всё же он находит в себе силы поцеловать в ответ, только в губы и сухо, будто прощаясь. Он целует родинку, трётся носом о чужую переносицу, но совсем не так, как Джисон того заслуживает. Всё совсем не так…