Клуб «Ненужных людей»

✦

— Ну наконец-то, — громкий и полный радости голос приводит Хана в чувства, но те ли это чувства? — Здравствуй, мой непутёвый сын.       Пульс подскакивает. Желание рассмеяться душит. Зря, очень зря Джисон переживал весь день, и накручивал себя отвратительными мыслями, готовясь к этой встрече. — Ну привет, пап.       Темноволосая девушка-секретарь тихо охает за спиной, когда Хан ступает в кабинет с истеричной улыбкой на губах. — Дверь закрой, — бросает мужчина вошедшему. — И садись.       Джисон слушается, пусть не как примерный сын, а всего лишь воспитанный человек, но просьбу выполняет. Девушка и прочие незнакомые личности за рабочими столами остаются за дверью. — Сын? Серьёзно?       Хан в три широких шага оказывается у длинного стола, где его ждёт не дождётся удобный даже на первый взгляд кожаный стул и падает, ловя момент очередной волнительной дрожи. — У меня хорошее настроение, малыш, да и сплетен давно не было, — Чонгук слышно зевает, закидывая руки за голову, и бросает свои длинные ноги на стол. Босс во всей красе. — Пусть развлекаются и голову ломают откуда у меня такой красивый сынуля. У нас ведь даже цвет волос одинаковый, так что… — Мне двадцать пять, — Хан не может не усмехаться и злиться тоже на этого чудака не может. — А тебе? Сорок? Больше пятидесяти?       Чонгук толкает язык за щеку, давая понять, что эта колкость ему понравилась, а после кончиком языка застревает в пирсинге, который идеально окольцовывает уголок нижней губы. Мужчина не выглядит на сорок, да даже на тридцать не тянет. Джисон смотрит словно на такого же, как он сам: молодого и странного, но различие всё же есть. Чонгук улыбается искренне и свободно, а сам Джисон по привычке, словно сам себя заставляет и этим обременяет. — А у тебя, я смотрю, тоже настроение что надо.       Самая распространённая ложь — это машинальные заявления по типу: «всё хорошо», «я в порядке» и «всё нормально». Вот сейчас Хан Джисон сидит перед другим человеком, качает головой и нагло врёт, что всё в норме, и настроение у него прям ахуенное.       Если бы нужно было сказать правду, Джисон бы молчал, потупив взгляд, ведь слов правильных подобрать не смог…       Возобновились вечерние встречи уже не просто алкоголиков, а каких-то донельзя проблемных людей. И так уж получилось, что вернулись проблемы со сном и настроением. И всему виной Ли Минхо. Или всё же Ли Феликс? Трудно выбрать одного, да и виновен ли вообще кто-то из них?       Младший на позднем собрании был какой-то побитый, и скорее морально, чем физически. Он что-то лепетал про неприятности, потому что заставили, а потом, только часы намекнули на конец встречи, как парня сдуло в неизвестном направлении.       Минхо переживал. Минхо места себе не находил. Минхо старался дать брату свободу все дни «до» нового собрания, но сам от этого страдал, подавляя свои, только ему одному понятные инстинкты. Он и сейчас наверняка терзает сам себя страхами и паршивыми переживаниями. Лезть в дела семейные Хан не хочет. Просто не хочет и всё, поэтому он просто-напросто рядом, старательно успокаивает болтовнёй и порой отвлекает рутинной ерундой своего Ангела-хранителя. Иногда выходит на ура и Минхо с подобием облегчения обнимает Джисона, а после засыпает головой на его ногах. А иногда оба странно молчат, рассматривая кривые тени от жёлтого фонаря на белом потолке.       Никакой стабильности и равновесия больше нет.       Сегодня, примерно к пяти-шести утра, Ли младший переступил через порог и Ли старший подорвался, чтобы убедиться, что брат вернулся целым и новых ссадин нет. Парни спорили всё утро, ругались, доводили друг друга до громких слёз и всё это Джисон вынужден был слушать вопреки своим желаниям оглохнуть, свернувшись в комок под лёгким одеялом. О происхождении разбитого носа и синяков на лице Феликс ничего не поведал. А вопросов было много и не у одного расстроенного и растерянного старшего брата.       Джисон бы тоже с большим удовольствием послушал историю о том, как Феликс до такого докатился и, самое главное, почему. Но Хан боится. Блондин не переходил в открытую конфронтацию, но Джисон всё равно чувствовал — они не подружатся. Это же чувствовал и Минхо, и это был ещё один пункт в длинном списке собственных тревог.       Днём, пока Джисон «прятался» на балконе с мыслями о Чонгуке, Феликс психовал на брата. Опять. Минхо прилип не то с претензиями, не то с новыми допросами, а брат отвечал увиливая и как-то совсем равнодушно, словно плевать ему на себя с высокой колокольни и на гематомы, не украшающие, а уродующие его кукольную внешность, тоже похуй. Феликс больше не виделся потухшим. Он слышался сгоревшим изнутри. Осталась только красивая оболочка, которую старательно превращали в фарш и больше ничего. От этого было больно Минхо, а когда у Минхо болит, то и у Джисона что-то внутри побаливает… — Ну и где ты опять?       Хан моргает часто-часто. Перед глазами тот же стол, и та же кроличья улыбка на губах Чонгука. — Задумался, извини.       «Заебался». — И о чём? — заинтересованно щурится старший. — О том, что всё хорошо?       «Подловил». — Как с мамашей дела? — с этим вопросом мужчина поднимается с места и медленно шагает к окну, где зависает на пару секунд. — Никак. — Значит, не из-за неё, — довольно серьёзно и вдумчиво бормочет под нос Чон, убирая с лица фирменную улыбочку. — На могилу ходил?       Джисона всё ещё колбасит волнение за Минхо и за своё решение увидеться всё же с человеком, оказавшему ему огромную услугу, но он себя перебарывает, поднимает взгляд на знакомого, изучает его или, точнее, сканирует. Чонгук сегодня в такой же офисной рубашке, в какой был в первую их встречу, кажется, что и брюки те же: обычные чёрные. Только волосы сегодня не вьются. Их мужчина выпрямил и зализал наверняка дорогим уходовым средством, отчего лазурные пряди кажутся на тон темнее. Хан смотрит на лакированные туфли, бежит взглядом выше — к рукам, которые всё ещё усыпаны мелкими татуировками и кольцами, и голову ломает: зачем он здесь?       Конечно, Джисон мог бы ответить Чонгуку простым сообщением, полным благодарности, и остаться в четырёх стенах под одеялом, но эти бетонные голые стены начали давить, а ссоры братьев подгоняли выйти вон. Это не его дело. Парни должны разобраться сами. Вот Джисон и сидит заложником обстоятельств здесь, на тридцать третьем этаже высотки, потому что идти было больше некуда. — Ты меня за этим позвал? — ещё одна вынужденная фальшивая улыбка гнёт покусанные губы. — Допрос устроить?       Чонгук, до этого высматривающий что-то в настенном шкафу, вытягивает прозрачный графин с гладкими пузатыми стенками, наполовину заполненный чем-то янтарным и наверняка крепким, и вновь оказывается за своим рабочим местом.       Кабинет, к слову, здесь тоже «янтарный». Стены обшиты деревом, стол — очевидно из какой-то эксклюзивной породы — тоже деревянный. Пол, многочисленные шкафчики, оконные рамы и детали интерьера из того же материала кричат о деньгах и статусе. Джисон, в обычных джинсах и серой кофте Минхо не вписывается. Да и к Чонгуку, такому деловому и важному, он тоже никакого отношения не имеет. Вопрос: «зачем явился?» всё ещё держит парня за ручку болезненным хватом. Тут уже не обычная нужда оказаться подальше от эпицентра непрекращающегося скандала. Тут другое. — Я в общем-то соскучился, — мужчина устраивается удобнее, снова закидывая ноги на край стола, и из нижнего ящика одной рукой ловко достаёт два стакана из толстого стекла.       Джисон не понимает. Хочет, правда хочет понять мотивы этого человека, но не понимает. В голове слишком много всего. Там бардак. А Чонгук, тем временем, разливает спиртное в хрусталь. — И поэтому просил о встрече?       Куча сообщений от мужчины с просьбой увидеться сейчас оттягивают правый карман, где лежит телефон. Хан сверлит взглядом жидкость в стакане и вспоминает все, абсолютно все предостережения Минхо:       «Он опасный, Ханни. Кто знает, что ему в голову взбредёт? Ты ведь его не знаешь и что у него на уме тоже. Будь осторожен, пожалуйста».       На деле же оказывается, что Чон Чонгук самый обычный, открытый и простой человек. Он легко отвечает Джисону, что правда соскучился; коротко вспоминает их встречу за барной стойкой; по-доброму смеётся тому глупому паданию Хана; улыбается его рассказанным историям и намекает на свою историю про брата. — Не скажу, что увидел в тебе его, но мне с тобой было интересно, — мужчина медленно тянет напиток, смакуя горечь и следит за парнем напротив. Тот всё такой же колючий комок нервов. — Я часто так болтаю с кем придётся, но ты, малыш, удивил. Я правда думал, что ты как все: убиваешься и ревёшь из-за девки какой-нибудь, или может, из-за проблем с учёбой, а у тебя такая история, — Чонгук активно жестикулирует и во всю давит улыбку. Он искренний и он не стыдится этого. Джисон хватает мысль, гуляющую в подсознании, что он тоже хочет быть «лёгким». — Наверняка, вот тут, — указательный палец стучит по виску. — Припрятано ещё много чего…       «Прав… Как же ты прав… Прям как Хённи». — И что? Зачем тебе это? — Хан откидывается на спинку и складывает руки на груди. — Я пьяный был, вот и нёс херню. Спасибо что послушал, что довёз до дома, и спасибо, что помог найти информацию про Хёнджина, но дальше-то что? — Давай я ещё помогу? Я чувствую, что проблем у тебя хоть отбавляй, — Чонгук присвистывает и двумя глотками заливает в себя остатки спиртного.       «Будь осторожен, Ханни», — шепчет в подкорке бархатный голос Минхо. «Прошу, будь внимателен и если что, звони сразу же». — Зачем? — Ну скучно мне, — очень капризно, даже ребячески стонет взрослый самодостаточный мужчина во всём своём деловом великолепии.       Хан не сдерживает усмешку. Вообще не пытается. — Я тебе не клоун, и развлекать тебя не буду, — парень тоже дует губы, но как-то неосознанно. — И пить я с тобой тоже не хочу. — Почему? — назло словам Джисона, Чон двигает второй стакан ближе, явно искушая. — Это хороший виски. Поверь, это лучшее, что ты когда-либо пробовал.       Опять недоумение сквозит где-то в голове. Вся роскошь вокруг, статус Чонгука, его внешний вид и поведение вообще в одну разумную картинку не складываются. Разве не должен хороший адвокат быть сдержанным и серьёзным? Разве может взрослый, чёрт возьми, мужчина быть не консервативным и «правильным», а вот таким — придурком с синими волосами, соблазняющим напиться вусмерть?       Хан опять смеётся, давится этими мыслями и смотрит куда угодно, но не на источник всех этих вопросов. Пухлые и впитавшие виски губы Чонгука по-прежнему плывут в улыбке. — У тебя истерический смех?       Новые странные вопросы, как тогда про слёзы, странным образом опьяняют по-своему. Джисон отвечает на какой-то лёгкой волне, явно «переплыв» былое волнение и все сомнения на счёт правильности этой встречи. — А какой смех ещё бывает? М? — Ну, смех от радости, например, или… — Господи, — Джисон трясётся теперь от приступа обычного беззаботного смеха. — Что с тобой не так? Ты ведь юрист, а не психолог. — А что мешают юристу быть образованным в других областях?       Минутная пауза сопровождается продолжающимся тихим смехом одного и громкими глотками алкоголя другого. — Так что смешного?       Вообще ничего смешного, но Джисон не может этого объяснить, как и сам себе не может разъяснить причину, по которой не может успокоиться. Хочется смеяться и всё. Может, в Чонгуке есть какая-то магия? А может, Джисон окончательно головой поехал от стресса и это настоящая истерика во всей красе? — Я просто пришёл сказать тебе спасибо за помощь, а ты тут устроил… — Что устроил?       Всё и в то же время ничего. — А ты назвал меня сыном и сказал, что соскучился, — Хан с этими словами зажёвывает губу, пытаясь вырулить как-то из этого странного разговора на другой — более нормальный или даже формальный. — Ты действительно такой добрый каким кажешься? — брови ползут вверх, в ожидании ответа, а сердце падает к ногам. — Или ты просто псих? — Возможно и псих, — Чонгука тоже своими густыми бровями поигрывает. — Но никто ещё не жаловался.       На этом мужчина снова наполняет свой стакан и в очередной раз косится на нетронутую выпивку, предназначенную Джисону. Тот всё видит, подмечает интерес и читает немой вопрос во взгляде. Сказать правду или отшутиться? — У меня проблемы с алкоголем. Я не пью.       «Да и Минхо я обещал».       Джисон правда обещал и быть осторожным, и встретиться в приличном месте с этим незнакомым чудиком, и не пить с ним, конечно же. Пока всё идёт по плану, но желание спирта в крови не отпускает. Хан, может, и не конченный алкоголик, но к ощущению невменяемости он всё же успел привыкнуть. Соджу, текила, коньяк и всё подобное горячительное — хорошее средство, чтобы расслабиться, как ни крути, и замены этому Джисон пока не нашёл. Искал ли? Возможно. Почему-то с Хёнджином рядом пить не хотелось, словно друг был противоядием для всех отравляющих желаний, а вот с Чонгуком он не против, но нельзя. — Я же говорил, — победно хлопает по столу своей огромной ладонью Чон и с ликованием в больших глазах смотрит на Хана, который от внезапного громкого звука комично нахмурился. — Ты проблемный, малыш, и мне такие нравятся. Только знаешь, проблем с алкоголем нет и быть не может.       «Да что ты говоришь?».       Джисон явно смелеет в компании подвыпившего и повеселевшего на пару градусов мужика. Руки его всё так же переплетены на груди, а язык вот жаждет развязаться. — Хреновый из тебя психолог всё-таки, раз для тебя алкоголь — не проблема. — А вот и хороший, — Чонгук задорно щурится, улыбаясь во все тридцать два. — Проблемы все в твоей голове. Этот виски — это просто напиток. Что может быть плохого в жидкости? А в пиве вообще одни витамины.       Хан снова громко давится смехом. Расслабляется. — А наркотики — лекарство? А сигареты? — Это другое, подожди, — мужчина отмахивается и делает большой глоток. — Если не знать меру и злоупотреблять, то и полезные яблоки станут отравой. Смекаешь?       Возможно до Джисона и доходило то, о чём сладко трещал Чонгук. Только что ему с этой информацией делать? Снова хвататься за стакан и линейку, чтобы меру свою не нарушать? Бред. — Я всё равно не хочу.       «Не могу». — Ну ладно, — Чон бьёт толстым стеклянным дном по лакированному дереву и тянется за стаканом Хана. — Не хочешь, как хочешь.       У парня челюсть отвисает от такого исхода событий. И всё? Чонгук так быстро сдался? Почему дальше не стал рассказывать обо всех витаминах и минералах в том же пиве или вине? Почему вообще Джисона это так парит? Он ведь не хотел слушать уговоры и соблазнительные речи о пользе алкоголя, но почему-то, вопреки всем своим «не хочу» и «не могу», Хан расстроен. — Ты реально странный, — сам себе шепчет Джисон, смотря на уже пустой второй стакан. — А ты интересный. Вот мы и встретились. — Нянчиться со мной хочешь? — смело выдаёт Джисон демонстрируя ехидную ухмылку.       «Ну правда, что за сумасшедший?». — Хочу, — Чонгук опять улыбается милым зайчиком с картинок детских сказок. Невозможно странный, но опасный ли? — Говорю же, ты мне не брат, и его я в тебе не вижу, но это к лучшему. Тот был тем ещё дебилом, а ты вот — другой. Ты какой-то правильный что ли.       Мутное воспоминание из прошлого вдруг догнало. Джисон вспомнил, что не только про мать тогда рассказал, но и про отца, которого в глаза никогда не видел, а после перед глазами встала ухмылочка незнакомого, на тот момент, забавного пьяного мужика с сапфировыми волосами, и в уши залезло его шуточное предложение с оттенком заботы «стать кем-то типа отца». Хан сидит сейчас и силится вспомнить: это было до коктейлей или после? А может за чашкой кофе Чон Чонгук предложил ему искусственные родственные связи? Хуй его знает как и в какой промежуток смутного времени всё было на самом деле. Плевать. Одно парень помнит очень чётко: внутри тогда, от этого пьяного предложения настоящая сакура расцвела. И сейчас, слова мужчины распускали несуществующие бутоны цветов на давно мёртвых ветках в глубине души.       Ну не бывает же так. Не бывает? — Я… — Джисон теряется и его можно понять. Он нехотя шёл на эту встречу с целью выполнить выдуманный долг, поблагодарить за помощь и отвязаться в конце концов от Чонгука, чтобы больше ни звонков ни сообщений от него не было, а тут, в удобном мягком кресле, Хан растворяется в тысячи новых неизвестных прежде чувств. — Я не знаю… Я…       Чонгук молчит и вновь с интересом смотрит в сторону двустворчатого окна. Там уже вечереет, город оживает и загорается яркими фонарями, неоновыми вывесками и фарами автомобилей. За стеклом явно живо, а в кабинете какая-то неприятная, даже гнетущая атмосфера, словно умер кто-то. И кто в этом виноват? — Слушай, — мужчина слишком уж серьёзное выражение лица лепит из напряжённых мышц, отодвигает в сторону почти пустой графин и сцепляет пальцы в замок. — Я ведь правда могу показаться странным, но я не плохой человек. Я не собираюсь тебе вредить, малыш.       Этот серьёзный разговор опять заходит куда-то не туда? Мурашки разбегаются по коже от тона, с которым Чонгук решил преподнести очередные факты. — Я просто не понимаю тебя. Люди так не делают, — Хан дёргает плечами, сбрасывая неловкость. Они уже давно, пожалуй, перешагнули момент неловкости. Они сблизились тогда, в том баре, когда делились своими травмами. Джисон пусть и не такой умный-разумный, как Чонгук и в слезах, смехе и психологии он не разбирается, но одно он осознаёт предельно чётко — любые травмы сближают, а если они к тому же и со схожим сценарием, то непременно приведут к какому-то слиянию. — Они… Они делают больно, обманывают, обижают, бросают, предают, убивают, — тараторит Джисон непонятно зачем ускоряясь на каждом слове. — Люди опасны, Чонгук. И меня бросали и обижали и я… Я… — Я ведь тебя не бросал? — Да зачем я тебе нужен? — что-то ломается внутри, трещит по швам и разбивается. — Зачем? — Считай, что я хочу грехи замолить, — мужчина опускает голову, перед этим прикрыв глаза. — Такой ответ тебя устроит? — Чьи грехи? Отца моего?       Не время для шуток, хотя это как раз тот человек перед Ханом, с которым можно быть таким — несерьёзным ребёнком с идиотскими шутками и колкостями. Чонгук и сам большой ребёнок, застрявший в переходном возрасте. Факт. — Я не любил своего брата, — начинает Чонгук. — Мы не ладили в детстве, а когда выросли избегали друг друга. У меня была своя жизнь, а у него своя, но я виню себя в его смерти. Мне было плевать на него, как и ему на меня, но в момент, когда ему было плохо, он позвонил мне. Мне, понимаешь? — мужчина прикрывает глаза, собирается с мыслями. — Он не из-за любви своей глупой разбился, а потому что я не поддержал, — через секунду тёмные глаза опять смотрят на Джисона, но заглядывают прямо в душу. Новая волна мурашек рассыпается по коже. — Я не сразу это понял. Злился на него, ненавидел, да и сейчас я ужасно зол на него… Я каждый день запиваю эту ненависть, но она не проходит. Я думаю… Я так много думаю, а что бы было, если бы я тогда выслушал его? Остался бы он в живых? Но я не знаю… Никогда не узнаю…       Чонгук действительно волшебный. Своими речами он способен возвращать в прошлое. За этой грустной исповедью, Хан шагает в своё прошлое и к своим потерям — к Принцу. Он тоже иногда перед тем, как откинуть голову на подушку и крепко уснуть, думает и думает над тем, почему Хёнджин так поступил? Почему бросил? Почему? Джисон иногда и просыпается с похожими вопросами, забившими голову, словно мусор: мог ли он что-то изменить?       Правды не узнает теперь никто и никогда. — И вот я послушал тебя, и знаешь, меня прям осенило тогда, а что если я вот так просто могу взять тебя под крыло? — Чон делает маленькую паузу и выдыхает. — Ты когда про любовников матери говорил, я же понял, нет… Прочувствовал, чего тебе не хватало. Может, на роль отца я не гожусь, но за старшего брата вполне сойду.       «Он реально сумасшедший, раз так просто предлагает такое».       Сумасшедший или безумно отчаявшийся? — Почему я?       Единственно-верный вопрос, который смог придумать Джисон под тяжестью чужого мокрого взгляда. — Всё просто, — мужчина тоже откидывается на спинку мягкого кресла и цепляет пальцами подбородок. — Ты не страдаешь из-за ерунды.       Джисон опять хлопает ресницами намекая, что не догоняет. Спасибо догадливости Чонгука, что он умело читает растерянность на чужом лице. — Как-то я болтал с парнем, который плакал из-за того, что ему изменила девушка. А в другой день мне в плечо рыдала девица, которая не успела купить какую-то клёвую сумку крутого бренда. Я слушал их и понимал, что это и не проблемы вовсе, а они плакали и плакали, словно измена — это грёбаный конец света. Но это ведь не так, — вспомнив про остатки виски, Чон хватает графин за широкое горло и подносит к губам. — Та мадам может купить другую сумку, а тот осёл найдёт ещё себе девушку и не одну, но ты, — после жадного глотка, Чонгук машет стеклом в сторону Хана и с такой заботой смотрит на парня, что Джисон, честное слово, ощущает тепло и мнимые объятия от пары карих глаз. — Другой матери у тебя не будет, и отца ты уже не вернёшь, а про друга-суицидника я вообще молчу. И знаешь, что самое дикое? Ты плакал о других, но не о себе, малыш. А мне хотелось плакать из-за тебя, и я даже сейчас готов расплакаться самыми эмоциональными слезами. И всё потому что ты — это ты.       Долгий, но ни капли не утомительный монолог подошёл к концу. Ком, который в горле встал на последних предложениях, Джисон кое-как проглотил, а что делать дальше не придумал. Тоже расплакаться? Сказать, что всё нормально? Обмануть? Опять? — Это всё равно странно…       Странным было вообще всё: детство с незажившими ранами, которое омрачилось безразличием мамы; одинокая юность, которая прошла в угаре пьяном; взбалмошный Хёнджин, который незаметно стал не раздражителем, а другом — настоящим другом, которого не стыдно любить; пугающий Чанбин, который кинул верёвку в болото уныния и отчаяния, и даже путь расчистил; Чонин, который эту дорогу осветил; непонятный Минхо, которого вдруг захотелось любить, но совсем не как помощника в делах душевных или доброго приятеля, а как необходимость… Теперь ещё и Чонгук свалился на голову, словно подарок за всё некогда пережитое. Заслужил ли Джисон такие подарки или, может, подачки от судьбы?       Тяжело думать. Ещё тяжелее придумать сносный ответ, о котором бы Хан не переживал ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц. Чонгук выглядит реально искренним и тоже донельзя правильным. С ним было легко. Джисон верил тогда, на утро после сбоя в голове, повлёкшего за собой похмелье, что он из-за выпитого такой болтливый был, но нет, правда крылась в другом: с правильным человеком хочется говорить. С нужным человеком хочется быть собой. — Я не заставляю, — с ощутимой грустью молвит мужчина, расстёгивая две верхние пуговицы скучной рубашки.       Кажется, он напряжён, и Джисон тоже до невозможного собран, словно сейчас судьба его решается. Он думает, наверное, слишком громко и боится слишком уж очевидно. На лице Чонгука отпечаталась печаль. Он глотает последние капли, а Хан последними целыми извилинами пытается сообразить: не шутка ли всё это?       Не похоже. — Не называй меня больше сыном, ладно?       Огромные глаза старшего становятся ещё больше, но при этом и заметно счастливее. — Как скажешь, малыш. — И малышом не называй, — Джисон хмурится, но быстро сменяет гнев на милость и посмеивается. — Можно просто Джисон. — Ну это же так скучно, — Чонгук тоже смеётся, отогнав былую грусть куда подальше. Может, конечно, она всё ещё с ним, где-то неизменно рядом и даже прямо сейчас за спиной, но он умело притворяется счастливым и беззаботным. Джисон ему верит. — Если малыш не нравится, то может, мелкий или мелочь? Или это как-то грубо? — Да зови, как хочешь, — отмахивается парень, во всю сверкая своим счастьем от небывалой лёгкости внутри. — Но не малыш. — Ладно, — старший подмигивает и тянет руку, чтобы скрепить их странный договор. — С этого дня ты моя малявка.       И ведь правда, с того часа Джисон ощущал за собой не только облегчение, которое непонятно откуда появилось, но и заботу со стороны чудака-юриста. Чонгук не названивал каждую минуту, не строчил сообщения, словно ему заняться больше нечем, а просто поселился где-то в сознании за выдуманной дверью, которую можно и нужно открыть тогда, когда понадобится помощь.       И вот она понадобилась…       Утром Джисон проснулся один не только в постели, но и в квартире. Неизвестно где был Ли младший и приходил ли он вообще сегодня, а вот с Минхо всё было проще: парень оставил записку на кухне, а точнее нацарапал маркером на пачке молока пожелание с добрым утром и сообщение о том, что ему нужно было срочно сорваться в мастерскую. Ночью он тоже был там. Какой-то важный и хорошо оплачиваемый заказ, очевидно. Джисон не жаловался. Сам себе запрещал. Но вот волноваться — это пожалуйста.       Из-за проблем с Феликсом сам Минхо был каким-то другим. Чужим? Не таким? В голове Хана уже сложился образ заботливого парня с лунными глазами и солнечной душой, но все крики, что пришлось услышать, этот образ немного подпортили.       Оказалось, Минхо может быть страшным. Страха не было, было то же чёртово волнение, что с таким «новым» Ли Минхо Джисон просто не найдёт общий язык.       Об этом парень думал всё утро по пути на обязательные работы в парк. А на самой отработке он отвлекался историей Чонина о великом примирении двух заблудших душ. Младший много болтал и цитировал сам себя, а старший молча улыбался и тихо радовался за Криса и Чонина. Хотя бы у них всё хорошо. А вот после того, как Джисон избавился от ненавистного комбинезона и махнул другу рукой на прощание, он был приятно удивлён новостью от Чонгука.       Вчера перед прощанием, Хан заикнулся о том, что ему бы хотелось найти работу, и старший тут же предложил место у себя, но так, как Джисон вообще не юрист, а непутёвый экономист, пришлось мягко отказаться. Сейчас он смотрит на сообщение с адресом и временем и гадает, какую такую «работу точно для тебя» нашёл ему Чонгук, да ещё и всего за ночь.       Правда оказалась не такой ужасной, какой её рисовала разбушевавшаяся фантазия. По дороге до обозначенного места Хан успел придумать десяток жутких вариантов, где он мог бы стать рабом за копейки: начиная от банального грузчика, заканчивая вебкам-моделью.       Он волновался, он царапал зубами губы и кусал щёки изнутри, но это всё равно было лучше, чем накручивать себя из-за несуществующих проблем в отношениях с Минхо. А вообще есть ли у них отношения? Кто они друг для друга? Кем Джисона видит Минхо?       «Ну вот опять».       Неосознанно, но все мысленные тропинки ведут к одному и тому же — к настоящему ангелу, который очевидно может быть и демоном.       Иногда думать вредно, а так много, как Хан Джисон — опасно.       Оказавшись перед дверью, ведущую в мир котов и кошек, Джисон искренне пищит, что есть силы. Он бегает глазами по неприметной вывеске, где белым по чёрному написано «КОТОКАФЕ» и радуется самой простой радостью. Это правда не работа, а мечта, и всего-то в двух станциях метро от квартиры Минхо.       «И Минхо любит котов».       Опять мысли тянутся к одному парню, который занимает очень много места не только в голове и в сердце, но и в жизни. Минхо действительно многое сделал для Джисона, и тот факт, что сам Хан ничего не дал взамен, очень сильно бил по остаткам не пропитой в прошлом совести. Даже Хёнджину, как это ни странно, он покупал медикаменты, дарил внимание и даже танец под звёздами, а Минхо? Что хорошего или важного Джисон сделал для него?       От него были одни только проблемы, коих у блондина и без него достаточно. На большее ведь Джисон и не годится.       В кафе, где искали ласковые и заботливые руки в качестве помощника, Хана уже ждали. Женщина лет под сорок попросила Джисона разуться, и сразу же повела в центр одной большой комнаты, где из разных углов с интересом сверкали глаза ушастых четвероногих. Госпожа Сон — как представилась владелица — была радушной и в меру строгой. Джисону она понравилась. Сначала женщина коротко рассказала об обязанностях, а после сразу дала наставления каких котов не бояться, а с какими быть осторожнее. Хан улыбался, запоминал, но и недоумевал. Он только-только пришёл, разве не нужен какой-то тест или пробный день, чтобы услышать: «вы приняты»?       Чтобы не было недоразумений в будущем, парень смело спрашивает в чём причина такой спешки, и почему его уже сразу привлекают к работе. — Господин Чон помог моему мужу, — скромно улыбнулась хозяйка двадцати ушастых комков, присаживаясь на длинный диван. — Я ему очень благодарна. И раз он попросил позаботиться о вас, то я не могу отказать. — А что… Что случилось с вашим мужем?       Рыжий кот, тот, что из категории «особо опасных», медленно и по-хозяйски подкрался к дивану, на котором сидели двое. Пока остальные коты бегали по своим кошачьим делам, он был ещё одним слушателем истории о том, как пару лет назад Господина Сона — прекрасного мужа и любящего отца — несправедливо обвинили в смерти человека. — Он очень много сделал для одной строительной фирмы, где проработал десяток лет, и всегда был внимателен к своим рабочим, — вздыхала женщина. — Тот парнишка сам решил свести счёты с жизнью. Он сам снял каску и отстегнул карабин. Были свидетели, как он добровольно прыгнул, если можно так сказать, со строительных лесов, но верхушкам нужен был виноватый. И директор фирмы во всём обвинил главного прораба, то есть моего Джихёна… Чонгук помог отбелить имя моего мужа, — после небольшой паузы женщина решила выложить остальные карты на стол. — Его больше нет. Он умер несколько месяцев назад, но я счастлива, что он умер хорошим человеком.       Джисон тихо ойкнул, но не от сказанного. История этой доброй женщины конечно впечатлила, как и подвиг Чонгука, само собой, но на колени к нему взобрался рыжий и опасный кот, о котором его предупредили сразу же. Добрый знак? А может, угроза от полосатого? — Ты понравился Суни, — женщина ласково погладила четвероногого и тем же сияющим от доброты взглядом посмотрела на Джисона. — Ты нам точно подходишь.       Хан был рад и он не боялся показывать эту радость. — Спасибо, я буду хорошо трудиться. — Я не сомневаюсь, — кряхтя от усталости, Госпожа Сон встала с нагретого места, куда тут же прыгнул второй рыжий. Если Джисон всё верно запомнил, то это Дуни — почти брат-близнец Суни, только не такой вредный. — Господин Чон предупредил, что у тебя отработка по утрам и какие-то встречи по вечерам.       Джисон было открыл рот, чтобы оправдаться, но жестом его попросили этого не делать. — Всё нормально, работай днём, а о выходных предупреждай заранее.       Трагедии, чёрт возьми, сближают, а озвученные в порывах чувств личные драмы и подавно. Джисон остался один в компании двух рыжих котов и с приятным чувством где-то под сердцем. Тепло было не от того, что не один он на всём белом свете страдает, а от обычной радости, что любые несчастья заканчиваются и наступает белая полоса. Главное не сдаваться и двигаться дальше в ожидании конца чёрной. Главное не пойти по пути меньшего сопротивления и не стать таким, как брат Чонгука или как Хван Хёнджин.       Хёнджин. Совсем не маленький Принц, так любящий смотреть на звёзды. Такой одинокий Хван Хёнджин, заслуживающий счастья…       Джисон скучал по другу. Всегда и очень сильно. А ещё он скучал по Минхо, но какой-то другой частью души: свободной и не испачканной, что ли. Хан всё ещё боялся людей, боялся нового и неизвестного, но он старался меняться. Пока все сомнения на счёт его близости к Минхо оставались неозвученными — лишь в пределах его головы — проблем не было. Это просто страх перед «новым человеком» и его нужно пережить. Переждать. Он справится. И Ли Минхо должен постараться справиться с братом, который не даёт ему спокойствия.       Только Хан вспоминал их первый поцелуй, почёсывая Суни за ухом, Минхо объявился сообщением, что он свободен и он дома. А следующим сообщением Ли старший пожаловался очередному подступающему нервному срыву — Феликс опять игнорирует звонки. Джисон не стал тратить буквы на утешения. Зачем? Он скинул геометку с просьбой приехать. Он обнимет, закроется носом в шею и даже поцелует, если смелости хватит сделать это первым. Джисон просто будет рядом, ведь каждому кто-то нужен. Пусть Минхо нуждается в брате больше чем в нём, он не будет протестовать. Он молча прижмёт его к себе и отпустит лишь тогда, когда сердце подскажет.       Через сорок минут колокольчики над дверью брякнули, оповещая о новом госте. Пара котов спустились с верхних полок, Суни и Дуни заинтересованно повернули головы на звук, а в остальном все как лежали сытые в своих домиках, так и продолжали сопеть.       Джисон тоже оторвался от мытья мисок и выглянул из-за угла. Это был Минхо в сером худи и в мягких штанах в тон. На голове полный порядок, а вот в голове очевидно нет. Джисон понял это по странной мимике, в виде приоткрытого рта и заломленных бровей. — Джисон?       Хан выключает воду, вытирает руки и прилепив к губам нежную улыбку, идёт навстречу парню. — Привет. — Это что? — блондин оглядывается по сторонам, даже голову к потолку задирает, чтобы и там наткнуться на взрослых ленивых котов и с недоумением опять смотрит на Джисона. — Ты что тут делаешь?       За вопросом Минхо смотрит на руки, которые местами всё ещё влажные от воды и заглядывает за спину Хана, где выросла башня из одинаковых маленьких алюминиевых мисок. Будь эти двое в фильме, на фоне играла бы приятная музыка, пока они молчали и бегали глазами кто куда: Минхо по сторонам, а Хан Джисон только по лицу одного единственного человека, которого любит сердце.       Да. Джисон совершенно случайно подумал о любви в окружении шерсти и кошачьего корма. Да, странно, но жизнь Джисона вообще супер странная, и да, он почти на сто процентов уверен, что и Минхо его любит. Он ведь говорил ему сам, правда на кладбище… И это тоже странно, однако.       Ничего у Хана не может быть «как у всех». Он совсем недавно перебирал свои беспокойства о том, что они поспешили и о том, что Джисон возможно не тот, кто нужен Минхо, но стоило увидеть, просто увидеть, эти светлые глаза и эти до жути красивые губы, как все сомнения вышли из головы.       Джисон, кажется, любит. Просто так. Даже не за доброту, не за заботу в его сторону, и уж тем более не за красивое личико, которое хочется рассматривать и изучать. Нет. Он просто любит. Ему горячо внутри и Джисон, желая поделиться своим теплом, молча бросается в объятия.       Наверное свои горящие чувства — это всё, что он может дать Минхо.       Так ведь и должно быть? Именно так любовь и проявляется? В желании делить радости и горе? В необходимости разделять на двоих холод и тепло? Вдвоём ведь легче, так?       В помещении с идеально белыми стенами и под высоким потолком, под взором кошачьих глаз, Джисон ощутил странную нежность. Такого он раньше не испытывал. Никогда. Страх был, кажется, всегда. Волнение — тоже. Чувство благодарности он ощутил совсем недавно, а вот нежного доверия у него не было.       Джисон доверял себя во всех смыслах этого слова. Его ладони бегали по спине Минхо, исследовали и цеплялись за одежду, как за спасательный круг. Хан готов был лужей растечься прямо тут, на деревянном полу, местами испачканным клоками шерсти. Он боялся захлебнуться от волны этой теплоты, что заполнила его мгновенно и без предупреждения. — Мы не виделись ночью и утром… — Джисон тихо заскулил в шею, когда Минхо прижал его к себе ближе — невозможно близко и тепло. — Я не успел рассказать…       Парень улыбался и давился необъяснимым счастьем. Оказывается, он скучал. Слишком. Вчера, вернувшись в квартиру, Джисон переполненный переменами в жизни свалился в кровать, где сон нашёл его быстрее, чем вернувшийся позже Минхо, а утро он встретил в таком же страшном для себя одиночестве. Сейчас же, в чужих необходимых руках, Хан растворялся от радости.       Скучал. — Не успел рассказать, что захватил кафе с котиками? — улыбается Минхо, также ласково поглаживая Джисона, как и всегда, когда удавалось найти повод дотронуться.       Парень тихо хмыкает не без улыбки и кивает. Но кивает он скорее своим мыслям, ведь он много чего Минхо не говорил, а может, и не скажет никогда. И дело тут не в нехватке времени.       Полюбил.       Он полюбил впервые и так неожиданно, что поверить сам себе не может. Хан переживает, до трясущихся конечностей, что снова жизнь его перевернётся, но не в лучшую сторону.       Боится. — Ханни, — после очередной волны дрожи, блондин делает один шаг назад, чтобы взглянуть на Джисона. — Всё хорошо? Что-то случи… — Я люблю тебя.       Будь эти двое героями фильма с романтическим уклоном, то Минхо тут же после сказанного растворился бы в блаженной улыбке. Джисон бы кинулся ему на шею, и они бы долго-долго спорили: кто из них любит сильнее. Но они не на съёмочной площадке, где ими и их репликами имеют право командовать. Они сами ответственны за всё сказанное и за свои чувства тоже.       Молчание, которое ощутимым пузырём отделило парней от всего мира, затягивается. Хану кажется, что стоят они так и пялятся друг на друга целую вечность, а Минхо секунды считает зачем-то. Считает и молчит. Глаза его лунные светятся странным счастьем, или же блестят от нежеланной новости. Кто знает?       Джисон уже жалеет о сказанном и от своей глупой влюблённости готов откреститься, лишь бы Минхо снова с ним заговорил и обнял.       Коты, ползающие везде и всюду поглядывают на парочку стоящих. Скорее всего в их маленьких головах тоже засела одна и та же мысль: странные они, эти люди.       И ведь действительно, странности что у Джисона, что у Минхо хоть отбавляй, но есть ведь и что-то общее.       Нечто нормальное. — Ты… — Джисон открывает рот, но так и не может из путанных чувств что-то складное сложить. — Я… Мы же…       «Он ведь тоже любит? Так почему смотрит так?».       Хана ломает молчание и блестящий взгляд. И это не странно, а вполне себе обычно. Человека ломают либо другие, либо он сам. — Ты… — поистине чёрные глаза Джисона тоже отдают блеском. Ещё немного и он от чёртового страха расплачется. — Ты скажешь что-нибудь? — Что мне сказать? — слишком тихо и бесцветно слышится голос парня. — Я так долго этого ждал… — Так ты… — Я рад. — Рад? — на лице Хана образуется смесь замешательства и интереса. — Да, я очень рад, что ты смог. — Смог что?       Нет, Джисон теперь на сто процентов заполнен интересом. Минхо выражается странно и реагирует тоже не слишком-то предсказуемо. Это точно не мелодрама и даже не романтическая комедия. Ли Минхо — один сплошной детектив. — Ты смог меня полюбить, — блондин моргает часто, но в уголках глаз всё равно собираются капельки слёз. Очевидно, от этого и был весь блеск звёзд на серых зрачках. — Ты единственный, кто смог.