То, что даже не снилось

То, что люди называют любовью, всегда казалось Страннику глупым и неприятным. Учащённое сердцебиение — у него нет сердца, ха, — сбитое дыхание, жар, холод, нервная дрожь, тяжесть в груди? Это симптомы простуды или воспаления лёгких, тупые люди. А вам это ещё почему-то нравится. Вы это почему-то ещё ищите. Бред какой. — О чём задумался? Итер и Паймон с полчаса назад вернулись с Драконьего хребта, почти превратившись там в ледышки. Поэтому тут же — под недовольные комментарии Странника — были усажены к камину. Паймон почти сразу же заснула, а Итер вот только сейчас оттаял. — О любви, — отвечает Странник тем тоном, каким говорят «кажется, где-то в доме сдохла мышь». — И что надумал? — Что это слащаво, глупо и неприятно. Любой на месте Итера бы обиделся, но он улыбается. Его улыбка похожа на солнце, такая же тёплая и яркая. Он весь похож на солнце, которое может согреть тебя своим светом или сжечь безжалостным жаром. — Спасибо, что терпишь эти муки ради меня, — говорит Итер с убийственной серьёзностью, но в золотых глазах искорки смеха. — Ага, — фыркает Странник, — цени это. Странник устраивает голову на плече у Итера, обняв его со спины. От его волос всё ещё пахнет снегом, но противным холодом уже не тянет. То, что люди называют любовью, действительно состоит из глупых вещей. Но некоторые из них начинают нравиться Страннику. Что может быть приятного в том, чтобы прижиматься к кому-то или позволять прижиматься к себе? Личное пространство? Слышали про такое? Руки прочь. Но у Итера мягкая, тёплая кожа, и волосы чем-то приятным пахнут. А ещё он боится щекотки. В таком случае очень, очень опрометчиво с его стороны носить столь короткий топ. Спать в одной кровати — тоже сомнительная вещь. Это оправдано, когда мало места или вокруг холод. Но дом в чайнике огромный. Какой вообще смысл забиваться в одну кровать? Оказывается, смысл в том, чтобы обниматься всю ночь. И чтобы утром Итер утыкался в шею, неразборчиво бормоча что-то про «ещё десять минут». Кроме этого — когда Итер просит его разбудить или когда просто очень хочется — можно сталкивать его с кровати. Это забавно. Потому что Итер даже от этого не просыпается, он стягивает одеяло с кровати, заворачивается в него и спит дальше. Потом можно по настроению либо покатать одеяльный кокон по полу, либо сразу тащить Итера на кухню. От запаха еды он обычно просыпается. Всё же он очень просто устроен. Ещё одна странная вещь — поцелуи. Тыкаться кому-то ртом в рот и обмениваться слюной? Ещё чего-то более мерзкого вы придумать не могли? И ну ладно, чисто умозрительно Страннику этот процесс всё ещё кажется мерзким, но… Итер ухитряется немного повернуться прямо в объятьях Странника и поцеловать. Он всегда сначала целует очень легко, как бы спрашивая разрешения, так что Страннику самому приходится подаваться вперёд, вжиматься плотнее. Страннику нравится медленная мягкость, контрастирующая с его настойчивой резкостью. Нравится, что от прикосновений Итера внутри словно сталкиваются пиро и электро. Взрывные волны одна за другой, одна за другой. И вся кожа становится чувствительнее и горячее. — У меня есть сомнительная идея, — говорит Итер, восстановив дыхание. — Все твои идеи сомнительные, — голос у Сказителя ужасно довольный, мурчащий, он раньше не замечал за собой таких интонаций. — Эта самая сомнительная, — звучит так, будто он этим гордится. — Ты давно был в Иназуме? Странник молчит, снова устраиваясь поудобнее, возвращая себя в самое умиротворяющее положение на свете. Раньше он замечал за людьми особенность обнимать подушки или похожие штуки. Это казалось глупым. Смысла обнимать подушку Странник всё ещё не понимает, но вот обнимать Итера как подушку — это вообще другое. Когда люди в очередной раз исчерпают лимит терпения Странника, можно не устраивать массовых разрушений, а просто прижать к себе солнечное умиротворяющее тепло. Это экономит время, силы и не создаёт негативных последствий в будущем. А ещё это помогает чувствовать себя лучше, когда тебе задают вопросы, на которые не очень хочется отвечать. — Если я, как Сказитель, то тогда, когда мы встречались на Татарасуне. Если я, как Странник, то я не был там дольше. Сильно дольше. Вопрос «почему?» повисает в воздухе. Но Итер его не задаёт. Их общение в целом во многом состоит из вопросов, которые Итер не задаёт, потому что знает: Страннику не хочется на них отвечать. С одной стороны, это бесит. Хочется Итера больно ущипнуть и сказать: «Нечего тут со мной нежничать!» С другой стороны, это тупое щекотное, тёплое чувство внутри, когда о тебе ну… заботятся. Тем не менее незаданные вопросы это не то же самое, что несуществующие. Они имеют неприятное свойство повисать в воздухе, и на них приходится отвечать хотя бы себе. С Иназумой связано ещё одно открытие Странника. На этот раз не слишком приятное. Оказывается, некоторые чувства то ли оказываются живучее, чем память, то ли просто стереть их через Ирминсуль невозможно, потому что это, строго говоря, не знания. Поэтому с Иназумой было связано много непонятных и беспричинных, казалось, чувств. Едкая обида на себя самого, ощущение совершённых ошибок и абсолютной ненужности, брошенности. Странник от этого бежал. Дальше от Иназумы становилось чуть легче, но добавлялась тоска, наверное. Совершенно тупое желание вернуться, хотя понятно, что будет хуже. — Почему людей тянет в место, где они родились, даже если там никто не ждёт или опасно? — спрашивает Странник. Вообще-то, благодаря Нахиде и её попыткам встроить его в общество, Странник прослушал целый курс лекций по антропологии и психологии. В какой-то момент ему даже стало интересно. Но проблема в том, что знаний о некоторых базовых вещах, безусловно понятных людям, ему не хватало. Даже так: Странник не понимал, что можно считать безусловно понятным, а что действительно сложный вопрос, достойный отдельной лекции. Судя по тому, что Итер задумывается, это была вторая категория. Странник может отпускать миллиард замечаний о чужих умственных способностей, но ему нравится задумчивое лицо Итера. Он смотрит куда-то внутрь себя, но сам взгляд его направлен куда-то вверх и влево, всегда только туда, выглядит он крайне сосредоточенным и чуть мечтательным одновременно. — У всех по-разному, — медленно начинает Итер, — для кого-то это привычка, или дорогие ему люди, или места, в которых он был счастлив, привязанность к тому, что он помнит с детства. «А у тебя как?» — ещё один вопрос, который Итер милостиво не задаёт. — Ты никогда не хотел вернуться туда, где родился? Где-то же он родился. Где-то же такое непостижимое существо, как Итер, собралось из звёздной пыли и света, откуда-то же начало свой путь. Страннику, возможно, не хочется знать всех подробностей жизни до. Итер кажется лёгким, легче, чем воздух и свет. Но они с сестрой прибыли сюда во времена войны Архонтов, а до этого посетили ещё множество миров. Итер может быть старше старейшего из Архонтов. Старше самой истории Тейвата. И, наверно, если спросить сколько ему лет, он ответит. Поэтому Странник не спрашивает. Что-то между пятнадцатью и пятью тысячами его вполне устраивает. Итер качает головой, его волосы щекочут Страннику щёку и шею. — Для меня дом — это не место. Я привык, что дом там, где Люмин, — говорит он. У Странника внутри скребётся что-то неприятное, что-то жгучее, колючее. Почему Итер вообще так привязан к сестре, которая бросила его? Если он ей настолько не нужен, то Странник забирает Итера себе. — А сейчас дом здесь, потому что тут мы с Паймон всегда можем отдохнуть и с тобой можно побыть. То есть само пространство не имеет значения. Важны только те, кто рядом, если хоть кого-то не будет, то дом уже и не дом. Странник в ответ тянет что-то неразборчивое, стараясь звучать как можно более безразлично, потому что на самом деле он вообще небезразличный. На самом деле у него этот ужасный приступ воспаления любовной простуды. Ему жарко, холодно, все элементы вступают в реакции и коротятся друг на друге. Странник утыкается Итеру в плечо лбом, потому что лицо тупо краснеет. Зачем ему вообще такая функция? Какой в ней смысл?! Странника это бесит. Но Итер считает его неотъемлемой частью своего дома. Эта мысль успокаивающе тёплая, как чашка чая, когда приходишь с холода. Эта мысль заставляет краснеть, и Странник занимает всё внимание тем, что пытается выгнать её из головы. Она не выгоняется. Итер этим беззастенчиво пользуется. Странник даже заметить не успевает, как уже соглашается ненадолго вернуться с ним в Иназуму.

***

— Нет, я, конечно, ожидал, что она устроит в стране какое-нибудь мракобесие, но не настолько же буквально, — говорит Странник, оглядывая территорию храма с очень скептическим выражением лица. Итер легонько толкает его в бок локтем. Храм Наруками не изменился с тех пор, как Странник видел его в последний раз. Дымка розовых сакур, опавшие лепестки на тёмных досках храмовых строений. Вечерний сумрак разгоняют костры, от них тянет теплом и запахом горящей древесины и жжёных душистых трав. Сладковатая горечь, застревающая в горле и чуть кружащая голову. Так пахнут гвоздика, миндаль, случайно попавшие в огонь лепестки сакуры, стволы отоги и всё, что ты когда-то любил, но уничтожил. По храму сновали существа в масках. Часть из них точно была людьми, другая же, наоборот, определённо таковыми не являлась. Но за пёстрыми кимоно и юкатами, за масками с мордами зверей и демонов, сложно было понять, кто есть кто. Барабаны отбивали быстрый, немного тревожный ритм, струны сямисэна вторили им, создавая мелодию, под которую нужно было то ли танцевать, то ли сражаться. — Это ночь парада сотни демонов, — сказал Итер. — Не слишком похоже на парад. Скорее на разрозненные шатания. — Тебе обязательно всегда быть таким вредным? — Да. Я уравновешиваю твою позитивность, — Странник скрещивает руки на груди. Итер же ловко надевает ему на лицо маску чёрного демонического кота. У самого Итера маска белой лисы. Любой, кто знает Итера недостаточно хорошо, сказал бы, что маска ему не подходит. Но Странник успел узнать его довольно неплохо, и готов заявить: не ведитесь на эту невинную улыбку, он хитёр как сотня раздражающих кицунэ. Кстати, о раздражающих кицунэ. — Ты всё же пришёл, — Мико выплывает откуда-то из-за спины Итера, хотя Странник готов поклясться, что секунду назад её там не было. — Твоя летающая подружка так побелела, когда я сказала про сотню демонов, что я думала, вы не явитесь. — Паймон осталась дома, — говорит Итер, сдвигая маску набок, — решил, что не стоит зря её пугать. — Но всё же ты кого-то с собой привёл, — взгляд Мико скользит по Страннику, и он испытывает острое желание проверить, точно ли маска хорошо закрывает лицо. Смысла в этом никакого, Мико его не помнит, но взгляд у неё пронизывающий. — Место раздражающего летающего спутника не может быть свободно, — фыркает Странник. — Решил, что самый действенный способ защититься от демонов — прихватить с собой своего, — улыбается Итер. — Вот как, — тянет Мико с одобрительной лисьей улыбкой на губах, а потом плавно склоняется к Страннику, словно желая разглядеть каждую чёрточку на его маске, — и кто же ты такой, маленький демон? — усмехается она. — Бакэнеко? — Дух несуществующего прошлого, — отвечает Странник таким тоном, чтобы сразу было понятно: говорить он не хочет. Мико отстраняется и тихо смеётся, прикрыв рот узкой ладонью. — А шипишь точь-в-точь как бакэнеко. Если бы у Странника было два хвоста, он начал бы бить ими по воздуху. К счастью, Мико замечает кого-то в толпе, и тут же исчезает в облаке фиолетовой дымки. Странник демонстративно разгоняет дым воздушным потоком (при этом, правда, создаёт маленький смерч, потому что контролировать новую силу у него получается с переменным успехом). — Злишься на неё? — маска Итера так и остаётся свёрнутой набок, словно напоминание о его двойственной натуре. Невинное лицо и лисьи повадки. — Нет, — честно отвечает Странник, — не на неё. Мико, в конце концов, всего лишь фамильяр. Её лисья натура склонна к шалостям и поиску развлечений. Но, пожалуй, она всегда делала больше, чем должна была. Это, конечно, не отменяет того, что всё происходящее для неё в первую очередь игра. — Пойдём к киоскам? — мгновенно переключается Итер. — Я хочу данго. — А если их готовили демоны? — Тогда это будут демонически вкусные данго? — задумчиво спрашивает Итер. — Если отравишься, не надейся, что я буду держать тебе волосы. Наверно, это символично, что Странник видит её, когда они говорят об отравлении. Наверно, но он не может уловить смысла, как-нибудь про это зло пошутить, вообще ничего не может, только стоять и тупо смотреть на её спину. Длинная пышная фиолетовая коса с более светлыми прядями, длинные полы и рукава узорчатого кимоно. Если она обернётся, то станет ясно, что она не изменилась. Её образ, застывший в вечности, застывший во времени и памяти Странника, Сказителя, Куникудзуши, Кабукимоно и безымянной куклы всегда один. Холодные фиолетовые глаза, под правым родинка, красивое лицо, не отражающее ни единой явной эмоции. Странник умрёт, если встретится с ней взглядом. Это как удар молнии, быстрая, но мучительная смерть. — Отойдём? — спрашивает Итер, осторожно коснувшись плеча. Странник кивает, едва чувствуя землю под ногами. Она оборачивается. Не до конца. Не к нему. Она смотрит на Мико, улыбается и смеётся. Странник перестаёт чувствовать землю под ногами. Он никогда не видел её такой. Хочется подбежать к ней и закричать: почему ты смеешь быть счастливой, когда после твоей ошибки в твоей стране разразилась гражданская война?! Чувство вины не заставляет тебя желать уничтожить саму свою суть? Оно не пригибает тебя к земле? Ты не жалеешь? Как ты это делаешь? Научи меня.

***

За храмом становится легче, за храмом видно океан, и хоть с горы до него далеко, Страннику кажется, что он слышит шум набегающих на берег волн. Вдали всё ещё бьют барабаны. Если бы у Странника было сердце, оно колотилось бы в том же тревожном ритме, только в тысячу раз быстрее. Но у него нет сердца, поэтому отзвуки тяжёлых ударов барабанов отдаются в гулкой пустоте внутри так сильно, что вот-вот проломят, раскрошат грудную клетку. Итер стоит рядом и молчит. У него, наверно, миллиард незаданных вопросов, но барабаны стучат так громко, что Странник не слышит их, поэтому говорит: — Спрашивай. — Нет, — качает головой Итер, — лучше ты. «Не лучше, — думает Странник, — я во всех отношениях хуже, поэтому не нужно, вообще не нужно». Если у Итера миллиард незаданных вопросов, то у Странника всего один, он носил его с собой из жизни в жизнь, потому что не у кого было спросить, а когда появился этот кто-то, стало вдруг страшно. Он всё ещё не умеет бояться смерти, по крайней мере, своей, огня, воды, высоты, холода — всего этого он не умеет бояться. А вот ответа на этот вопрос — да. — Почему она бросила меня? — спрашивает Странник едва слушающимися губами. — Сказала, что не знала, что с тобой делать, — Итер поджимает губы, будто слова колют ему язык, — ты был недостаточно могущественен, чтобы стать заменой Архонту, но слишком силён, чтобы просто отпустить тебя. Она сказала, что… что ты был слишком хорошим, добрым и наивным для тех времён и для своей силы. Поэтому она решила усыпить тебя до лучших времён. Странник думает, что это звучит смешно. Он был слишком хорошим, потом стал слишком плохим. Слишком слабым, но слишком сильным. Его посчитали не способным хранить, поэтому он принялся разрушать. Бросаясь из крайности в крайность, он всё равно не приходился никому по вкусу. Кроме Итера. Вкусы которого явно весьма странны. — Лучшие времена, — усмехается Странник. — И когда же они должны наступить? — Сейчас, — не раздумывая говорит Итер, — сейчас лучшие из времён, потому что тут есть мы. С ним даже не хочется спорить. Потому что воистину лучшие из времён те, в которые Итер решил проснуться от своего многовекового сна и пройти весь этот путь от пробуждения и до той точки, в которой он берёт Странника за руку и спрашивает: — Потанцуешь со мной? — С чего бы это? — свою маску тоже приходится сдвинуть набок, чтобы Итер увидел, насколько это предложение кажется ему сомнительным. — С того, что я очень-очень прошу? Мне вдруг так захотелось, — Итер делает жалостливое лицо. Странник никогда не поверит, что ему «вдруг» захотелось. Всё было спланировано с самого начала. Всё же у него лисья натура. — Не заинтересован, — но у самого Странника кошачья натура, поэтому любые хитрости можно отразить простым неповиновением. — Сделаю всё что угодно, — щедро предлагает Итер. А Странник думает, почему ему так дался этот танец? — Всё что угодно, да? — тянет он таким угрожающим тоном, чтобы Итер занервничал и успел пожалеть о своих словах. Об изначальной просьбе. О том, что вообще научился говорить по-тейватски. — Я хочу имя. Хочу, чтобы ты дал мне настоящее человеческое имя. Итер удивлённо моргает. Открывает рот, закрывает. Краснеет. — Ты уверен? Имя — это же важно. Странник пожимает плечом. Делает вид, что ему всё равно. Но на самом деле, конечно, имя — это важно. У него никогда не было настоящего имени. Он никогда не просил никого дать ему настоящее имя. Потому что его должна была дать она. Странник ненавидел себя за это, но ему было необходимо имя от неё и ни от кого больше. Сейчас их уже ничего не связывает. Лишь он один будет жить с памятью об обиде и боли. Он никогда не сможет спросить у неё, было ли ей жаль, хотела ли она что-то исправить. Но всё, что он делал, он делал, чтобы привлечь её внимание. Страшным и неверным способом. Но теперь пора перестать цепляться за ту, которой он никогда не был нужен. Эи отпустила своё прошлое. Странник не собирается прощать её или считать её действия правильными, но он тоже отпустит её. Перестанет пытаться ухватиться за край её кимоно. — Да, имя — это важно, поэтому придумай что-то получше, надеюсь, у тебя есть вкус. — Боишься, что придумаю что-то такое, чем стыдно будет представляться? — Я не буду им никому представляться. Хочу имя, которым меня будешь называть только ты. С остальных и Странника хватит. То, что люди называют любовью, всё ещё кажется Страннику не совсем относящимся к нему. Потому что его любовь — это: «Ты самый особенный для меня, поэтому только тебе я буду даваться в руки и показывать свою мягкую сторону». Странник пока не может заставить себя сказать это вслух, но Итер не дурак и всё сам понимает. Потому что если он — миллиард незаданных вопросов, то Странник — миллиард неозвученных признаний. Итер краснеет ещё сильнее. И немного светится. В смысле от его кожи действительно исходит едва заметный золотистый свет. Кажется, он делает это не специально и даже не всегда замечает. — Придумаю тебе самое лучшее имя на свете, и тогда тебе придётся со мной потанцевать. — Учти, мне должно понравиться, — Странник чисто из вредности собирается мучить его минимум половину ночи. Зато потом у него будет имя. Такое, которое понравится и ему, и Итеру. Такое, которым Итер будет звать его наедине у них дома. Будет звать, когда засыпает и просыпается. Когда попадает в беду. Когда просто соскучится. А с остальных действительно хватит и Странника. Потому что Странник и Путешественник — звучит как идеальное дополнение друг друга. И пусть только кто-то попробует сказать, что нет.