⌜…мышление не может выйти за свои пределы, чтобы сравнить мир «в себе» с миром «для нас» и распознать таким образом, что является производной нашего отношения к миру, а что принадлежит только миру.⌟
Квентин Мейясу
После угарной попойки память требует сертификат особого доступа. А когда его не получает — сбоит. Память Агны требует его постоянно, но не потому что она в тренде алкоголизма или чего-то подобного. Хотя иногда она хочет, чтобы это было так. Дело в том, что Агна умерла. И самое поганое, что не помнит как. Точнее, подозрительно мало и непонятно. Она напрягает неосязаемые извилины и борозды и её тошнит желчью, потому что много спит и совсем не ест. Память до сих пор выдаёт ошибку. Это происходит для того, чтобы Агна сохранила рассудок, не принимая в внимание врождённую любознательность и бездействие поговорки меньше знаешь — крепче спишь. Потому что больше знаешь — крепче пьёшь, продолжает Агна где-то внутри, валится на кровать камнем, раскалываясь на куски при малейшем движении. Она выпила бы, и тогда к желчи прибавится кровь, потому что печень сдохнет окончательно. Темнота раздражает мозг, убивает сознание, и Агна валится в сон, неотличимый от реальности — такой же темный и тихий. Он мог быть спокойным, если не очередное сражение с ненулевым исходом, поиск причины и понимание: ничто не будет прежним. Память стойкая хрень, и сломить её непросто. Агне кажется, что она ходит взад-вперёд, делая вид работы над этой непростой задачей. Это выглядит так, что на самом деле она не хочет знать, что послужило причиной её смерти. Просто понимать источник угрозы, иметь мнимый контроль над ситуацией, быть натужно спокойной. Хочешь быть грёбаным богом? Это легко устроить, вспоминает Агна. Только тебе не понравится больше, чем от слова совсем. Человеческая сущность имеет такую характеристику: в какой-то момент, идя по улице или сидя в автобусе, просто так проносится шальная мысль, а что вообще происходит и почему происходит то, что происходит. Она несёт думу о природе всего, в том числе себя и тебя, или почему дверь называют дверью, а дерево — деревом; почему песок состоит из минералов, а облака летают в небе и могут застрять между гор; как человек додумался толочь пшеницу и строить человейники (это он подсмотрел у муравьёв). Кто, блять, вообще это придумал, и как? Логика, дополняя, отрицает фантазию, улыбается Агна. Память отвлекает её всякой дурью, а она и рада, потому что смешно, а не паршиво. Однако когда-то это должно закончится. И заканчивается прямо сейчас: отчего-то всё же становится паршиво. Непредсказуемый раздражитель извне оказывается настолько сильным, что Агне хочется проснуться сиюминутно, но она не может, потому что тьма разума въелась и не отпускает. Она, — непонятно, тьма или Агна, — тихо орёт, пытаясь отделяться от собственной липкой мерзости, но только затягивает, теперь ещё и обжигает, как грубая бечёвка. Агна паникует. А потом это проходит, и теперь ей немного холодно и мокро. Она вытирается простынёй и стонет от боли в животе. Сев, глубоко и тяжело дышит. Тело всё ещё каменное и расколотое и будто чужое. В коленях колет, и она думает, лишь бы не регулы. Реальность является паршивкой, и тогда Агна желает, чтобы у неё не было матки. Пожалев себя, шатнулась в кухню, где льёт тёплую воду в раковину, полощет лицо и шею, не вытираясь и не закрывая кран достаёт из холодильника яблоки и грушу, долго смотрит на бутылку молока, думая, брать или не брать, всё же берёт, льёт яблоки, полощет молоко… То есть, наоборот. В молоке без сахара варит остатки овсянки, в перерывах между помешиванием варева черкает в настенном блокноте купить кг овс. Подумав, добавляет кг ябл. Мелко крошит в овсянку одно яблоко, другое режет поперек дважды, кладёт в отдельную тарелку, туда же половину груши, и ставит её на стол. Кашу, медленно жуя, ест стоя, тупо глядя сквозь оконное стекло, во внешнюю черноту. Но начинает идти снег, и Агне снова холодно. Гера шаркает по полу в чёрных, как тьма коридора, колготках, входя в кухню. По обыкновению берёт сначала грушу, а потом четвертинку яблока, надкусывает, но не сразу проглатывает, вперив взор в Агну. — Ты чего голая? — сглотнув, шепчет, чтобы не спугнуть. — Всё хорошо? Агна думает, что же ответить. С одной стороны, что может быть хорошего у живого мертвеца, да ещё и гонимого собственной эфемерностью, потому хочется крыть всё трёхэтажным матом, но при матери не положено, а с другой — вроде всё не так уж и плохо: чувствуются какие-то новые возможности, где-то даже перспективы. — Просто жарко что-то, — в итоге ответила она между ложками уже несносной пищи. Гера не знает что думать, потому что с одной стороны становится тревожно, а с другой — очень сильно хочется не паниковать на ровном месте, поэтому вместо продуктивного действия из головы вышибает абсолютно всё, и она на миг теряется, не понимая ничего и всё между этим. Агна подумала бы, что у матери инсульт, но та быстро приходит в себя, и разговора как будто не было. Расправившись с кашей, Агна впихивает в себя грушу и выпивает стакан солёной воды. Гера съедает нарезку, целует дочь куда-то выше виска, коротко прощается и ускользает обратно. Через пару минут хлопает входная дверь. Агна ложится на кафеле в кухне и ревёт, перед этим опустошив желудок в раковину.