habitual.

петя этого вообще не понимал. зачем тащиться на улицу так поздно, в снегопад, да ещё и с этими ёбанными клюшками? он пока их забирал с дачи прокопенко, три раза по голове и плечу получил. зато в салоне тёмно-зелёного патриота такой звонкий смех стоял, что уши закладывало. вот радости. батьке по ушам бить и смотреть, как он губами маты проговаривает. самое то для неспокойного (почти) четырехлетки, которого в данный период жизни могло унять лишь одно – хлопковая халва с озона за двести двадцать рублей. они с игорем вообще не понимали, что за бзик такой и что они в эти сладости кладут, но на всякий пожарный раз в недельку по одной упаковочке брали. — кис, пошли с нами. чё ты? снеговичка слепим, снежками покидаемся, — игорь, сидя на корточках в прихожей и застёгивая совсем крошечные пуговки детского синего комбинезона, кинул взгляд на петю, стоящего в дверном проёме. и сразу же зашипел, когда прищемил себе палец, засовывая его в рот и вставая, коленками хрустя. — пальцы здоровыми оставь, папаня. на верхней полке, кажется. игорь, здесь. — максимально отстранённо от всех этой детской суматохи подсказывает о местоположение тёплых перчаток. петя на пару секунд отвлекается от переписки с кем-то в телефоне, кидая взгляд на костю, выражение лица которого могло выражать эмоции в диапазоне "помогите, пожалуйста" и "пап, быстрее давай, а то зима кончится". и глядя в глаза этого аля мокрого несчастного котёнка под дождем, мужчина почти начинает серьёзно обдумывать предложение. кривится в свойственной гримасе ужаса от одного представления, как будет холодно за пределами дома. как щёки заалеют на морозе, руки мерзнуть начнут дико, а в тепле покроются красными пятнами и чесаться станут, вынуждая рыться в аптечке. как вся одежда в снегу, и будет глаза мозолить, вися бесформенными тулупами по батареям. не для него вся эта деятельность благотворительная, не для него. вот когда солнышко греет и гулять одно удовольствие — это пожалуйста, хоть щас. ну, не щас, а летом. возможно. или весной. но весной же грязюка, оттепель.. нахер они вообще на улицу выходят? — пап, давай ты сходишь с нами, а я тебе мороженое дам из морозильника? вкусное, шоколадное.. с вафелькой. — ах да, точно. — не из морозильника, а из морозилки. — петя хрен пойми зачем исправляет ребёнка, цепляясь взглядом расслабленным за что-то и мобильник в карман тут же суя, ближе к мальчику подходит, на присядках устраиваясь. шарф солнечный жёлтый, точно за километр заметный, глаза мозолит, неаккуратно завязанный. продувать же будет. а они так носиться там будут, точно в щель снега дохерища попадёт. потом хныкать будет, что замёрзло. "замерзло? что замёрзло? костик, ну покажи пальчиком, котинька мой. скажи, что замерзло, где больно?". нахуй всралось. — папуль. даже в мыслях собственных витая, петя в секунду с глазками каре-голубыми встречается взглядом. строго, остро, пугающе. и голосок тоненький тихий замолкает, выдавая напоследок разве что разочарованное "пуф" со вздохом. сердце болит у пети по-отцовски виновато. застегивает молнию комбинезона, профессионально не прищемляя подбородок и лапку масенькую к губам подносит, целуя пальчики прохладные. уходит холод лживый, необдуманный. перед кем он вообще тут грозного капитана петра юрьевича строит? — давай побуду с вами десять минуток и домой пойду? тебе так весело будет, даже не заметишь ничего. — замечу. такой нежный возраст у ребёнка был. только с петей – и спать, и есть, и гулять. везде, где мог уместиться взрослый дядька под метр восемьдесят, он обязан был присутствовать. они с громом читали, естественно, что это просто период такой. "мамский". петя только вот нихуя не мама, но там по большому счёту важно было, чтобы сначала один, а потом второй. ну, родитель в смысле. никогда не забудет, как игорь сидел с этим шантажистом около зелёного горшка в ванной и по просьбе за руку держал, дабы тот не убежал по-тихому. конечно, да, этот по-тихому сможет. то споткнется, то уронит чего-нибудь, и ор сразу на всю хату. соседи даже стучать образумились, поняв, что лишь усугубляют ситуацию. может, конечно, такая бешеная любовь не так давно спровоцировалась отсутствием в их жизни игорька. почти полнейшим. тогда банда укурков по городу шастала, детей насиловала, в отделе ночевать приходилось. а когда совсем всё плохо стало — ноль зацепок нормальных и улики нихера неполноценные, костя далеко не со скудными пожитками на две недели к прокопенко перебрался. не хотелось очень, но уголовные дела раскрывать под малышариков с утра до ночи тоже удовольствием не назовёшь. крайние меры. игорь когда уёбков этих всё-таки схватил да хазину поскорее слил на жалование, так сказать, не отсыпаться первым делом помчал, а в кондитерскую ближайшую. купил там всё ещё пышущую жаром свеженькую громадную булку с клубничным повидлом и к тёть лене с дядей федей. встретил проснувшегося ребёнка прямо с ней в руках. костик с превеликим кайфом жевал румяное тесто, прямо в клубке из пуховых белых одеял. сонный, растрепанный, тёплый ото сна и со следом от подушки на щеке. такой хорошенький. ну, пете рассказывали. стоит сказать, что на улицу у них получилось выбраться раньше, чем игорь рассчитывал. через час и девять минут. всего-то полчаса ждали, пока у константина игоревича получится пописать спокойно и потом натянуть обратно пять слоёв одежды. самостоятельно, он ведь взрослый уже. "настолько, что суп только вертолётом есть соглашается", — ворчал игорь. "блять, ты ему это не пиздани, пожалуйста", — отвечал хазин, утыкаясь в очень вовремя подставленную ладонь, служащую преградой между лбом и стенкой холодной. поскорее бы сраные три кота по телеку начались. всё напряжение, накопленное за тяжёлый день и не менее увлекательный вечер, исчезает, наверное, в миг, когда случайно развернувшийся майор смотрит на сына. застывшего на месте, едва ступив за пределы козырька подъезда. как вкопанный. носки ботиночек друг к другу сводит, подставляя ничем не защищенную ладошку на растерзание ветрам декабрьским да снежинкам, что падают на неё, мгновенно исчезая. с таким искренним и совершенно непонятным изумлением он смотрит, что морщинку меж бровей создаёт, хмуря их. гром, перекладывая три лакированных деревянных клюшки из одной руки в другую, подходит к мальчику, тихо ступая на асфальт, белеющий с каждой секундой, и на корточки присаживается. сначала хочет сгоряча сказануть что-то, пошутить или поторопить вовсе, но вовремя себя останавливает, задумавшись. а куда это им так нужно спешить? на дворе пятое декабря, голову непокрытую капюшоном осыпает первый в году снег, его сыну ещё не стукнуло и пяти лет. и.. давно в холодильнике не устраивали свидание промёрзшие взбитые сливки с гнилым яблоком. очень давно.