Почему мы выбираем смерть?

— Твой ход, Кленовая Сосна. — Прекрати меня так называть! — А ты выиграй хоть раз — и загадай желание. — Чёртов мелкий, да ты точно мухлюешь! — Ни-хи-хи-хи. Шла пятая партия в дурака. Четыре, мать его ничьи, и одна победа Кокичи. Именно благодаря этому засранцу я сейчас сижу, свесив ноги из окна стотысячного этажа. Утрирую, конечно, но всё же. Холодно! Та-ак, у Кокичи оставались две козырные и одна пиковая шестёрка… Стоп, что? Да как так?! — Мелкий, а где шестёрка? — Как где? В кармане, конечно, — невинно ответил Кокичи. Я вздохнула и перешерстила отбой. Да, вот и она. Как же так я не заметила? — Так и быть, Каэде, можешь вылезать из окна, — великодушно махнул рукой Кокичи. — Но от стресса ты стала внимательнее! — Ну-ну, — ага, мелкий, ври дальше. — Я же лжец, как-никак, — и аж светится весь. — Теперь моё желание… Хм… О. а перережь себе вены! Держим морду кирпичом. — Ну Каэде! Ну пова-авуфта! Кирпичом. — Агрх, с тобой неинтересно! Почему ты не ведёшься? — Я всё ещё жду твоё желание, Кокичи. Или слезть с подоконника и было твоим желанием? — Стой! Нет! Я ещё не загадал! Хм… Тогда как насчёт вопроса? — Ты в своём праве, — пожала плечами я. — Спрашивай. — Посмо-отрим… О! Кленовая Сосна, с кем из участников бы ты переспала? Только че-естно! — Да-да, знаю, ты ненавидишь, когда тебе врут, — отмахнулась я. — Только ты можешь врать сколько влезет. Есть вообще способ доказать, что ты говоришь правду? — Кто знает? Ни-хи-хи-хи. Не уходи от темы. — Ты прав. Надо подумать… Возможно, Рантаро — он в моём вкусе. Ещё Тадао ничего такой. — Абсолютный Поэт? — Ага. Цумуги довольно сексуальная. Была бы, если бы не её характер. Шинджу милашка. Люблю милашек-стесняшек. В общем-то, вот. — А как же я? — обиженно воскликнул Кокичи. Синие глаза блестели от слёз. Точно придуривается. — А ты… — я сделала драматическую паузу. — А ты мелкий. А я не педофилка, ты же знаешь. — Знаю, ни-хи-хи-хи, — тут же засиял улыбкой Кокичи. И следа не осталось от недавних слёз. — Но тебя всё равно никто не посадит! К тому же, я такой милашка-стесняшка — прямо как ты любишь! — Это намёк? — улыбнулась я. — Конечно намёк! Я вообще-то секс-трудяга с пятилетним стажем! — Ну-ну, — рассмеялась я. — Давай карты, секс-трудяга, я перетасую. Он отлично знает, что не на ту напал. Но вот подкатит такой к какой-нибудь Химико — она же растает! И ладно сейчас, но на игре это может создать ещё какие сложности. Манипулятор хренов. Но мастерство уважаю. Удивительно, но на этот раз выиграла я. Возможно, Кокичи надоело загадывать желания, и он решил поддаться. Как-никак, иногда исполнять желания гораздо интереснее, чем их загадывать. — Твоё желание? Я уже давно знала, что хотела спросить. — Имя. — Ты просишь называть тебя по имени, а, Кленовая Сосна? Ни-хи-хи-хи, ну ла-адно… — Я знаю, что ты всё понял. — Да по-онял я, понял, — вздохнул мелкий. — Oh ma-a-a-an, ты ведь не серьёзно? Я же всё равно тебе совру. — На здоровье. — Вот как? — Ага. — А ты интереснее, чем я думал, — покивал головой Кокичи. — Шучу-у-у! Ну, ла-адно, ладно, я скажу. Но ты ведь меня не выдашь, правда, Анастасия Сосновская? Не реагирую. — Р-р-рх, а-а-а, хорошо. Если ты доживёшь до конца игры, то там, где говорят на нашем общем языке, меня знают как Белого Шпица, который руководит всеми решениями короля соседней Руритании. — Имя. — Ты такая скучная! Терминаторша какая-то! Ладно, ладно! Я Виктор Цой собственной персоной! — Витя, значит? Что ж, хорошо. — Ты правда купилась? Да я же шучу-у-у! — Имя. Или ты играешь против своих же правил? Мелкий насупился. — Что если у меня его нет? — Придумай. — Ла-а-адно, пусть будет… хм… скажем, Костя. Константин Вероницин. Эту фамилию я уже слышала на собеседовании. Решил не врать? Надо запомнить это лицо: мелкий закатил глаза и будто заставил себя говорить. — Я запомню, Костя. — Но на самом деле я Виктор Цой! Ни-хи-хи-хи. Я улыбнулась. — Раздавай карты. Две ничьи, одна моя победа. Кокичи убежал в коридор кричать, что он Оксана и виддастся за пъятьдесят копийок. Да, я решила, что серьёзных желаний на сегодня хватит. Эх, а как вещает, как вещает! Бальзам на душу! Объявление талантов мелкого прервалось женским визгом. Видимо, Костик переборщил и забежал к голым девочкам. Я рассмеялась. Топот ног по коридору возвестил, что нарушителю сейчас будут бить морду. Хе-хе-хе, так ему! Шум и возня не прекращались, и мне стало любопытно. Да и мелкого жалко, если честно. Так что я выбралась в коридор. Толпа у дверей одной из комнат намекала, что мой секс-трудяга засветился именно там. Шипение за спиной заставило меня обернуться. Да это же Костян в трусах и плаще из простыни открывает банку с газировкой! Да, костюм мы ему соорудили соответствующий. Подождите-ка… А если мелкий здесь, то кто наделал шуму там? — Я тут на кухню забежал, — начал Кокичи, — но с тобой не поделюсь! А почему все толпятся у Шинджу с Миу? Две мисс фансервис собрали больше народу, чем такой милашка я! Говоря это всё, мелкий прищурился. Думает он явно не о том, о чём говорит сейчас. Интересно… — Мы никогда не узнаем, если останемся тут, — резонно отметила я. Костику дважды говорить не пришлось. Мелкий сорвался с низкого старта, ничуть не смущаясь своего внешнего вида. Вздохнув, я отдала ему свою длинную безразмерную ветровку. Кокичи утонул в ней, как в бальном платье. Асоциация с платьем снова напомнила мне о том сне. Четыре… Четыре… — Четыре — это смерть по-китайски, — шепнул мне мелкий, когда мы подошли к толпе. Очевидно, я снова думала вслух. Но как он смог это понять? Он же ещё ничего не видел… В гостиной разворачивалась классическая трэш-драма. Кажется, такое называют трагифарсом, но умные слова — это не ко мне, это к Марте. На точно таком же, как у нас, диванчике, обнявшись, плакали Тенко и Химико. Расположившаяся прямо на полу Анджи, кажется, молилась. Кируми стояла у книжной полки, зажмурившись и сжав кулаки. Миу замерла у окна, глядя вдаль остекленевшим взглядом. Странно, что в комнате практически одни девушки, все парни почему-то остались снаружи. Только Рантаро подпирал косяк двери в спальню. Внутри громко причитала Цумуги, а рядом Маки возилась с чем-то на кровати Шинджу. Откуда горечь у меня во рту? Почему всё моё тело требует сбежать отсюда? — Явились, голубки! Вас, между прочим, было не видно и не слышно! Это точно вы! — Цумуги загородила нам путь, тыкая в меня пальцем. Я сделала вид, что не вижу её. Рыжей пришлось отступить. Шинджу лежала на кровати. Её глаза закатились, а руки будто пытались защитить шею. Среди спутанных лавандовых прядей виднелась записка: ТЫ УМРЁШЬ ТОЧНО ТАК ЖЕ, СУЧКА!!! Как только я взглянула на записку, я уже не могла отрицать очевидное. Шинджу убили. Она не встанет, не скажет: «Ха-ха-ха, ребята, да я же пошутила!», она больше никогда не станцует балет. Это всё. Я явно была лишней, но сдвинуться с места не могла. Приобняв за плечи, Рантаро вывел меня под визги Цумуги. Чуть меньше часа назад я говорила Кокичи, что Шинджу — милашка, что я бы с такой… Была ли она мертва уже тогда? Вдруг в эту самую минуту, пока я дышу, пока я бесконечно долго иду куда-то, куда ведёт меня Рантаро, она задыхается, она падает, она не может позвать на помощь? Что если слишком поздно? Стук закрывшейся двери. Глаза выхватывают только пятна света и тени. Рантаро усаживает меня на что-то мягкое и удобное, кладёт мои руки на что-то холодное, но до безумия знакомое… Дверь снова закрывается. Я остаюсь одна. Клавиши под моими руками — а ведь это были именно они — как бы нехотя оживали. Что я играла? Я не знаю. Я ничего не слышала. Руки двигались сами. Кажется дверь хлопнула ещё раз, но какое это имеет значение? Ведь меня нет, меня здесь нет, здесь только эти клавиши, эта музыка, которую я не слышу. В следующий раз дверь прикрыли очень аккуратно, очевидно, стараясь не мешать. Спасибо, кто бы ты ни был. Когда музыка начала доходить до моего слуха, я поняла, что играю «Последнюю колыбельную», и тут же убрала руки с клавиш. Я обещала больше никогда не играть это непотребство. В следующий миг я подумала, что это, должно быть, кто-то слышал. С другой стороны… Неважно. Я поднялась и собиралась уже уходить, когда заметила на столе у стены аккуратно сложенную чёрную ветровку. Мою ветровку. Мелкий… Я почему-то покраснела. Для меня музыка — это всё-таки слишком личное. А Костя… Я не могу быть настолько открытой с ним. Это же полное безумие! Он в любой момент может кинуть меня! Где гарантии, что этот социошлюшка не растрезвонил всё, что он сегодня обо мне узнал? Впрочем, все сейчас заняты трупом Шинджу… Мне резко расхотелось уходить из музыкального зала. Кажется, сегодня я не смогу находиться с кем-либо в одном помещении. Поэтому я заперлась и, подложив ветровку под голову, свернулась на ковре. И тут же вырубилась. Шинджу кружилась, как фигурка балерины в маминой музыкальной шкатулке. Не знаю, почему она не выкинула шкатулку — папин подарок — после того, как отец бросил нас с кучей долгов. Шкатулка всегда была спрятана глубоко в мамином шкафу, и когда никого не было дома, я любила откапывать лакированную коробочку и заставлять балерину кружиться. Меня это всегда успокаивало. Но сегодня вместо моей серебристой подруги на лакированном дереве кружится Шинджу. Её глаза — два чёрных провала, её кожа синюшная, лавандовые локоны неподвижно лежат на плечах, а одеревеневше губы механически повторяют: «Че-ты-ре. Че-ты-ре. Че-ты-ре». Позади Шинджу стоят виселицы — четыре ряда по четыре в ряд. Шестнадцать виселиц для шестнадцати Абсолютных. Че-ты-ре. Че-ты-ре. Че-ты-ре. Че-ты-… Шинджу падает, будто штырёк, на котором она держалась, сломался. Кровавые ручейки потекли от её тела ко мне. …ре.