Почему мы выбираем смерть?

После истории с музыкой я нашла себя в столовой за горой суши-роллов. Никто меня больше не тревожил. Проще говоря, все разбрелись кто куда, и, кроме организованного завтрака, режим нам навязывать никто не собирается. Приятно. Когда я осознала, что от следующей сушинки лопну, я поплелась к себе в комнату. Картина передо мной предстала интересная. Кокичи лежал на полу, закинув ноги на кровать, и ожесточённо играл во что-то карточное на телефоне. Ну, его дело. — И как оно с Рантаро? — вдруг подал голос Кокичи. — Тебя это вообще не касается, мелкий. — Я вообще-то о тех видео с планшета. А ты о чём подумала? Я промолчала. — Пианино, — как будто бы сам себе пробормотал Кокичи. Но откуда он узнал? Нет, не буду спрашивать. Ну его. Я просто завалилась спать. Музыка забрала много сил, хотя от неё и стало гораздо легче. Мне снилась принцесса в шикарном голубом платье. Подол платья закрывал пол метров на десять во все стороны от девушки. Хрустальные люстры взрывались над ней и падали, покрывая ткань осколками, будто тысячами бриллиантов, а принцесса смеялась, как безумная, и клялась, что всегда мечтала только убивать, что проклинает всё своё королевство. А потом она замерла и посмотрела сверху вниз на меня. — Она тебя не переживёт. Я не позволю. Холодный надменный тон заставил мои колени дрожать. Хрустальные люстры взрывались, их осколки отливали кровавым, а я всё силилась перекричать убийственный звон: — Она будет жить! Будет жить! Будет! Я кричала, а принцесса смеялась, запрокинув белокурую голову. — Четыре! — прорывалось через приступы её хохота. — Четыре! Осколки царапали её прекрасное лицо, осколки впивались в мою кожу, но я всё кричала и кричала, пока из ниоткуда не взялся знакомый скотч. Какого такого чёрта? Люстра упала прямиком на принцессу. Я почувствовала её кровь на своей коже. Смех мёртвой принцессы ещё разносился по залу, смешиваясь с треском, звоном и грохотом. Тяжёлая люстра настигла и меня, и я… …проснулась. — Oh ma-a-a-an, наконец-то! — послышался голос мелкого. Я хотела ответить, но что-то мешало. Я провела рукой по лицу… …и отклеила чёртов скотч! — Мелкий, да как ты… — Ты кричала. На слова не реагировала. Я тебя спас, между прочим! — От чего ты меня спас? Чёрт тебя дери, ты мне уже не в первый раз рот заклеиваешь, пока я сплю, да?! — Может, в первый, а может, и нет — кто знает? А спас я тебя, дуру, от смерти. Если бы ты продолжила так орать, наши соседи бы уже придушили тебя. Из милосердия. — Из милосердия, значит? — Ага. — Из милосердия? — ух, мелкий, беги, пока можешь! Я на взводе и готова убивать! А Кокичи, видимо, ослеп. Или отупел. Стоит и смеётся. Я двигалась медленно, но уверенно. Подбиралась к нему, идиоту, намереваясь придушить. Из милосердия, разумеется. Когда мои пальцы сомкнулись на его шее, Кокичи прошептал: — Время играть! Ты мне обещала! — Я не намерена играть с тобой, — сжимая пальцы, сквозь зубы процедила я. — Ты ничего обо мне не знаешь! — Хочешь сдохнуть до того, как денежки отправятся твоей семье, а? — прохрипел мелкий. — Но как же она? Сестра, кажется? Я инстинктивно разжала пальцы. — Я не знаю, о чём ты, но ещё раз выкинешь что-то подобное — и я не остановлюсь. Я развернулась и отправилась к выходу. Когда моя рука потянулась к ручке, над левым ухом что-то засвистело и ударилось о дверь. Нож. Нож торчал из отполированного дерева. — Ни-хи-хи, не удержался, — хрипло рассмеялся Кокичи. Я ничего не ответила. Просто вышла, хлопнув дверью. Заперлась в ванной, осела на пол и, не выдержав, разрыдалась. Боже, где я? Зачем я притащилась в такую даль? Я ведь могла раздобыть деньги как-нибудь иначе! Ага, могла. Где бы я ещё нашла такую сумму в столь короткий срок? Даже если бы я распродала всю себя на органы, этого бы не хватило. Перестань, Ася, ты же давно всё просчитала. Ты ушла, потому что так проще. Потому что невозможно наблюдать за медленной смертью любимого человека. Ты ушла, потому что не потянула бы всё это. Потому что навсегда бы осталась живым напоминанием о ней. Ты убежала так далеко, как только могла, чтобы спасти её. И чтобы спасти себя. Отдать чему-то всю жизнь — это слишком долго. Но только если ты не здесь. Убийственная игра — это выход. Мой выход. А она переживёт меня. На десятки лет переживёт. Моя лучшая половина. Марта… Но почему, почему, почему я такая слабая? Почему меня так легко вывести из себя? Почему я веду себя как истеричка последняя? За собственными мыслями я вовремя не услышала скрежет в замке. А когда всё же услышала, было слишком поздно. Дверь распахнулась, из гостиной полился яркий свет, добивая раздражённые от слёз глаза. Я зажмурилась, не желая сейчас быть здесь. Не желая снова слушать этого… этого… — Это ты должна быть моей мамой, а не я твоей! — обиженно заявил Кокичи. Я для верности закрыла лицо руками. Ты спалил меня, чёртов мелкий, признаю. Но сейчас я не смогу отбиваться от тебя. Я тону в грёбаном отчаянии, которому нет конца. Всхлип подавить не получилось. Мелкий вздохнул и подошёл ко мне. Опустился на пол напротив меня, взял мои руки в свои и отвёл их от моего лица, заставляя взглянуть ему в глаза. Он сводит меня с ума своими выходками, его лицо вряд ли хоть когда-нибудь отражает его настоящие чувства. Но сейчас… Кажется, это его… не знаю, честное лицо, что ли. Внимательные глаза будто видят меня насквозь, но взгляд при этом мягкий. Его руки приятно тёплые, не то, что подмёрзшие от нервов мои. Медленно и тихо Кокичи произнёс: — Я не понимаю тебя, потому что никогда не был на твоём месте. Но я понимаю твои чувства. Страх. Растерянность. Неуверенность. Сомнения. Отчаяние. Я чувствую всё то же самое, что и ты. И я не умею об этом говорить. Так же, как и ты, Ася. От Кокичи веяло теплом. Знаю, что он тот ещё чёртов лжец, но разве это можно подделать? Сначала сводишь с ума подколками, лезешь в душу, а потом вот это неподдельное тепло. Как, мелкий, как? Как ты это делаешь? Я смотрю в его тёмно-синие глаза и не могу ему не верить. Не могу не верить этому неожиданно взрослому голосу без ужимок и театральщины. — Я не умею быть серьёзным, это вообще не в моём характере. Я же лжец, как-никак. Мне нравится доводить людей. Но смотрю на тебя — и во мне шевелится что-то подозрительно похожее на совесть, а мы с ней принципиально не уживаемся. Поэтому давай лучше играть, тем более, — Кокичи усмехнулся, переходя на привычный детский тон, — что ты мне обеща-ала! Я не смогла удержаться от улыбки. И от обьятий тоже. — Люблю тискать мелких, — прошептала я. — Ду-у-ушат! Помоги-и-ите! — клянусь, в его визгах мне слышался смех! Разумеется, я соврала. Терпеть не могу мелких. Особенно этого. Но он, пожалуй, почти единственный, кроме мамы и Марты, к кому я успела хоть немного привязаться в этой жизни. Я его ненавижу, но мне интересно, что же он из себя представляет. — Пока мы ещё не совсем отошли от темы, — переключился Кокичи, — а почему четыре? — Четыре? — не поняла я. — Ты кричала во сне. Сначала «Будет! Будет!», а потом «Четыре! Четыре!» Так что будет четыре? — Понятия не имею, — развела руками я. Мы ещё не настолько близки, чтобы говорить о моих снах. И навряд ли будем.