Ла фамилия Мадригал

Я Мирабэлла Мадригал, но в моей семье меня все зовут просто Мирабель. Моя любимая одежда — белая рубашка, синяя юбка, расшитая вышивкой собственного дизайна, очки. Я родилась и живу в Рио-де-Жанейро — чудном городе, расположеном на берегу морского залива. Нарядные и уютные виллы добавляют красоту улицам, разукрашенным высокими пальмами, яркими табебуйями и бело-жëлтыми орхидеями. Наш город ютится между бездонным синем морем и загадочными, непроходимыми джунглями с поросшими густым лесом горами и каменистыми утёсами. Никто не знает тайн этих джунглей, да и вообще не ходит туда из-за боязни диких зверей и неких разбойников…       Но наше семейство уж точно не сунется попусту ни в какие джунгли. Мы всей большой семьёй живём безвыездно на волшебной вилле. Волшебной потому, что комнаты в ней создавались сами, под стать домочадцам. Галерея виллы выходит во дворик-патио, а из него, прямо через стены дома, проложены коридоры, ведущие в роскошный сад.       Каждый из нас тоже имеет свой волшебный дар. Моя мамочка Джульетта, например, может любого исцелить своей стряпнëй — стоит только попробовать кушанье, приготовленное ей. Луиза, моя старшая сестра — силачка хоть куда; перетащить тяжёлый предмет или пододвинуть дом? Зовите Луизу Мадригал! Наконец, моя средняя сестра — Изабэлла; если нужно всё украсить к празднику, предоставьте это ей: она создаст самые разнообразные цветы, какие только существуют в мире. Члены семьи даже считают её идеальной… Ну, подумаешь, воображала!       Переходим к двоюродным. Кузина Долорес обладает удивительным слухом — слышит даже дуновение лёгкого ветерка; когда она рядом — лучше не секретничать! Её младший брат Камило (странное имя, правда?) умеет менять облик. Он превращается в других людей, чтобы помочь членам семьи или соседям, но частенько он делает это исключительно для того, чтобы над ними подшутить! Младше него только малыш Антонио, которому уже четыре с половиной. Придёт его пятилетие — и он получит волшебный дар! Мамой Долорес, Камило и Антонио является тётя Пепа. Её муж, дядя Феликс, часто называет её на ласковый манер — Пепита. Дар у неё очень необычный: она влияет на погоду своим настроением. Если радуется — в небе солнце или радуга, а если чем-нибудь огорчена… лучше захватить зонтик! Дядя Феликс и мой папа Августин, хотя переняли от жëн фамилию Мадригал, волшебного дара не имеют, так как происходят из иных семей. Но мой папочка — настоящий стиляга, всегда аккуратно причёсан, так же, как и я, носит очки и умеет хорошо играть на фортепиано. А дядя Феликс, хотя опрятностью не отличается, весел и жизнерадостен, и лучше всех знает, как устроить праздник!       Надо сказать, что мама Джульетта и тётя Пепа являются дочерьми нашей бабушки Альмы — главы и кормилицы всего семейства. Её дар — хранить покой и благополучие семьи Мадригал. На окне её комнаты стоит свеча, которая никогда не гаснет и не тает. И, пока она светит, волшебство есть у каждого из нас… Кроме меня. Да, к превеликому сожалению, дар мне не достался… Наверное, что-то пошло не так, наверное, я просто его не заслужила. А ведь я всегда была доброй, послушной девочкой! Чем же я не угодила волшебству, что же плохого я тогда совершила? Не помню… Я мало чего запомнила в свои четыре года. Помню только тёплую ласку со стороны сестёр и взрослых, помню, когда мама вела меня за ручку по улице, люди, знавшие нашу семью, с улыбкой говорили: «Будущая волшебница идёт!» Но воспоминания дня моего пятилетия до сих пор ясны, когда хлещут на меня светло-печальной волной… Моя бабушка высокая и старенькая, волосы серебристые, как лунный свет, лицо всё в морщинах, но глаза — что звëзды на небе! Такие же блестящие, как на фотографии, в молодости. Бабушка знает много-много, она ведь живёт на свете куда дольше папы и мамы. На плечи её накинута чёрная шаль, а в карманах пурпурного платья всегда найдётся что-нибудь для внучек: цветочки с поля для Изабэллы, тяжёлые деревянные мячики для Луизы, тростниковая дудочка для Долорес, а для меня — разные лакомства. Раздав подарки старшим внучкам, бабуля сажала меня к себе на колени и угощала. Чего я только не находила в её карманах: и кусочки свежего манго, и нарезанный ломтиками ананас, и кукурузные лепёшки, умело приготовленные моей красавицей-мамой. — Кушай, Мирабель, кушай, моя горная ласточка, — приговаривала бабушка, гладя своей худой рукой мои чёрные вьющиеся кудри. Она всегда любила меня больше, чем остальных девочек, со мной была близка, как ни с кем другим. В день моего пятилетия она была особенно занята мною: подобрала мне белое праздничное платье, мои непослушные кудри причесала и повязала на них такой же белый бантик, и помогла маме испечь торт, на котором я в обед задула свечи, а затем съела, поделившись с сëстрами. Весь оставшийся день я только и делала, что бегала ко всем и рассказывала планы на будущее, как буду жить в своей новой комнате, и буду туда всех приглашать. А вечером бабушка попросила меня подумать о предстоящей мне встрече с волшебством, обсудить будущую ответственность — «подготовиться». Я волноваться перестала, забралась к бабуле на колени и стала смотреть на её большую свечу. Казалось, не только от язычка пламени, но и от неё всей исходит золотое сияние. — Так вот откуда к нам пришло волшебство! — выдохнула я в восхищении. — Бабушка, а ты рассказывала, что не только в нашей семье, но и в других городах и даже странах есть волшебники, самые разные. Как же магия попала к ним? И звучал бабушкин голос — тихий, неторопливый, ласковый. Сейчас мне уже непонятен тот интерес и восторг, с каким я её слушала, и при одном воспоминании об этих первых знаниях, полученных от любимой бабушки, на глазах набегают странные нежные слëзы. Рассказ бабули о магии в тот вечер запомнился мне особенно. — Магия издревле происходит от качеств самого человека. — начинает она. — Или наоборот, человека питает магией природа. Я задумываюсь и спрашиваю: — А в начале что было? — В начале было слово. Доброе слово, повелевающее всему жить. Наверное, это слово и было самой жизнью, потому что из него появился Великий Дух Леса. Дохнул он во тьму, и от его дыхания появилось всё: и растения, и звери, и птицы… и мы. — Значит, люди? — восторженно распахиваю я свои детские глазëнки. — Да, люди! — отвечает бабушка. — И я появилась? — я подаюсь вперёд от восхищения. — Да, и ты. И твоя магия… которая уже через минуту придёт к тебе. Бабушка оглядывается в окно, заслышав где-то хлопки фейерверков. — Как ты думаешь, какой у меня будет дар? — задыхаясь от возбуждения, вскакиваю я с колен бабули. Она смеётся и заглядывает мне в глаза: — Ты сама уже чудо, Мирабель. Какой бы дар тебя не ждал, он будет таким же особенным, как и ты. И вдруг я вспоминаю ещё кое-кого, и спрашиваю: — А дядя Бруно тоже придёт? Бабушка делает задумчивое лицо и отвечает не сразу: — Ну… Может, и придёт. Уверена, он не пропустит это чудесное событие. Всякий раз, когда речь заходит о моём втором дяде — брате тёти Пепы и мамы — мне становится и жутко, и интересно одновременно. Милый дядя, загадочный Бруно! Я прекрасно тебя знаю, хоть и видела так мало. Ты постоянно уединялся ото всех, ведь никто не ценит твой редкий и полезнейший дар — предвидеть будущее. Если ты предупреждал кого-то о какой-нибудь проблеме, то он, несмотря на все предосторожности, уже ни за что не избегал своей судьбы. Поэтому члены нашей семьи и вообще жители города, сочли твои предсказания за неумолимые приговоры и перестали общаться с тобой. И это совсем не правильно! Ты же не виноват, что у тебя такой дар! Это они ничего в тебе не понимают… Я вот наоборот, стараюсь стать к тебе ближе, как близка со всеми остальными членами нашего семейства. Это ничего, что ты, гуляя с Изабэллой на лугу, собираешь цветочки и называешь их по-именам своих сестёр и племянниц. Изабэлла и другие хохочут, замечая это, а мне совсем не смешно: одиночество человека доведено до того, что он вынужден уже с цветами разговаривать! Помню, как ты во время обеда стаскивал прямо из тарелки кукурузные лепёшки, чтобы накормить крыс, живущих под полом. Помню, как ты, зная наперёд, что в доме будут мыть пол, наловил лягушек и стал экспериментировать, смогут ли они жить в мокрой кухне. Когда бабушка, испугавшись зелёных прыгающих существ, уронила ведро с водой, ты с рассеянной улыбкой сказал ей «Отличная погода для лягушек!» и, приподняв капюшон своего пончо, представил ей самую большую жабу, сидящую у тебя на голове. Бабушка тогда, конечно, рассердилась, подняла крик, что ей «надоели твои дурацкие выходки», и прочее… Но почему, дядя Бруно, тебя после этого случая стали считать отверженным? Ты не хотел им быть, я чувствую это и знаю. Неумение членов семьи понять и ценить твой дар заставило тебя невольно дичиться их и искать общения с немыми объектами. Если ты меня любишь, милый дядя, пожалуйста, приди на мой праздник. Ты должен видеть моё счастье. Я буду ждать тебя. С мучительной ясностью помню этот вечер… Я в последний раз окинула взглядом мою детскую — комнату, где все дети жили до того, как получить дар — и решительно направилась по галерее, на которую выходили двери комнат моих родителей, сестёр и других родственников. На них светились золотым светом изображения волшебного дара и имена каждого, а за дверями были комнаты под стать определённым дарам. Совсем скоро и у меня появится своя собственная! С галереи я спустилась во двор нашей виллы, где меня уже ждали все Мадригалы и даже приглашённые соседи. Не спеша иду к сияющей двери, глазки так и блестят от восторга. У двери стоит бабушка со свечой, подбадривающая меня одной улыбкой. На меня с гордостью и радостью смотрят кузены, сëстры, мама, папа и… дядя Бруно! Я знала, что он будет присутствовать! Я не могла удержаться, чтобы не помахать ему рукой… Взойдя по лестнице на галерею, я встала у двери, взялась за бабушкину свечу и торжественно произнесла клятву использовать дар на благо жителей города и на славу нашего семейства. Затем, не задумываясь, дотронулась до дверной ручки. Но…       До сих пор не знаю, отчего это случилось. Дверь с тихим шипением начала исчезать, вместо того, чтобы вспыхнуть ярким светом… А вот и пропала совсем. Ничего не понимая, я посмотрела на бабушку, как всегда ища у неё поддержки и спасения. Глаза мои задавали ей единственный вопрос: «Что происходит?!» Однако она глядела на свечу, огонёк которой почему-то вздрогнул и, казалось, чуть не погас. — Непорядок с волшебством… — взволнованно забормотала она. — Торжество отменяется! С Мирабэллой творится что-то недоброе! Я не видела никого и ничего, я словно на миг потеряла зрение. Как сквозь туман припоминаю, что всё вокруг меня закричало, завозилось, засуетилось… Уж не помню, как примчалась в свою старую детскую, чтобы снова заночевать в ней. А я-то думала, что уж никогда не буду в ней ночевать! Плакать я не могла, хотя ясно осознавала случившееся. Бабушка говорила, что я по каким-то причинам стала недостойна волшебного дара. Она предполагала, что магия начинает колебаться из-за меня… Она обвиняла меня, свою любимейшую, ни в чëм не повинную внучку! И при этом не обращала на меня внимания, не ласкала больше! Я, маленькая и наивная, ничего не понимала и тянулась к бабушке, думая что обниму её, и мы вместе погорюем о моём несчастье. Но она лишь с досадой отворачивалась от меня и глухо говорила: — Иди, Мирабель. Магия не сработала… Иди. В тот злополучный вечер мне казалось, что моя тёплая, счастливая жизнь превращается в кошмар… Бабушке я словно безразлична стала — она переживала лишь за магию семьи Мадригал. А вот мама больше за меня сокрушалась. В тот же ужасный вечер она дождалась, когда бабушка уйдёт ужинать, привела меня в её полутëмную комнату, пала на колени перед высоким комодом со свечой и стала слёзно молить магию вновь посетить нашу семью, не отворачиваться от меня. Это была не просто отчаянная молитва — это был крик души, безумные стенания, вопрос, остававшийся без ответа. Мама подняла меня на руки и стала протягивать к свече, будто под покров её спасительного пламени… И вдруг… О, я хорошо помню этот эпизод! В комнату ворвался Бруно Отверженный и ка-ак вырвет меня из рук матери! Перепуганная и измученная, я не могла даже закричать, а он стремительно мчался по каким-то коридорам, крепко, но осторожно прижимая меня к сильно бьющемуся сердцу. Наконец дядя притащил меня в общую гостиную, усадил в плетёное кресло и сунул мне под нос какую-то картину, начертанную на зелёном стекле. Я тогда ещё не знала, что это плод видения Бруно — такие картины создавались во время его колдовства. — Видишь?! Видишь?! — спрашивал он, дрожа в сумасшедшей лихорадке и тыкая пальцем в изображение на стекле девушки на фоне нашей расколотой виллы. Но я не могла уже ничего соображать: — Почему… наш… д-дом… ра-расколот? — Это будущее! Наше будущее! — объяснял дядя Бруно. — И оно зависит от тебя. Изображённая здесь девушка — это ты, и тебе удастся спасти нашу магию. — Я правда её спасу? — оживилась я, почти поверив ему. — Это ещё не известно… Моё видение остаётся неопределённым, в нём нету ясного ответа. Я заволновалась, заторопилась встать: — Надо рассказать об этом бабушке, она умная, она поймёт… — Бабушке не надо! — зашипел Бруно. — Она ведь думает, что я всё порчу… Поэтому я только тебе и доверил то, что сам увидел. Я осмелился заглянуть в будущее ради тебя, чтобы ты знала о своей возможной судьбе… Мне вдруг стало до боли жаль этого несчастного человека, которого в родной семье не хотят понять, на которого установился взгляд как на юродивого… Я уже хотела броситься ему на шею, заплакать, наконец, облегчающими душу слезами, зашептать слова благодарности, как вдруг… в гостиную вошла бабушка! Увидев меня рядом с Бруно, она так и ахнула. Я забилась в угол, а она грозно приблизилась к Бруно, говоря, что нечего забивать ребёнку голову всякими ложными и ненужными предсказаниями, что он должен сейчас же идти в свою комнату и не выходить оттуда, так как что он ни скажет, всё не к добру. Дядя признался, что он глядел в будущее, чтобы узнать, в чëм опасность для магии, но бабушка, ставшая просто неузнаваемой, начала ещё больше злиться на него за напрасное колдовство, чуть ли не замахиваясь на него кулаком. Я вдруг кинулась к дяде и обняла его, стремясь загородить собой. Неизвестно, почему я вдруг решилась на такое, но какое-то странное мне родственное чувство заставило меня показать бабушке, что Бруно невинен. Бабушка сначала очень удивилась, но потом сурово оттащила меня в сторону, чего прежде никогда не делала. А потом стала говорить дяде, с какой-то горькой улыбкой указывая на меня: — Вот! Вот, даже твоя маленькая племянница, ещё не сошедшая с ума, как ты, заступается за тебя, безумца и накликателя бед! А разве ты это заслужил? Ох… — со вздохом она отвернулась, закрыв лицо рукой. — Лучше бы ты вообще не показывался нам на глаза. Бруно в немом ужасе взглянул на мать, но та даже глядеть не желала на немилого сына, вряд ли она чувствовала его привязанность к ней. — Хорошо. — лицо его выразило суровую решимость. — Так тому и быть. И вышел из комнаты. Я невольно сжалась, когда бабушка взяла меня за руку, чтобы увести спать — такой страх стала внушать она мне. Заснуть я не могла долго, дрожала, будто меня била лихорадка. А поздно утром, когда я вышла на галерею, чтобы подышать свежим воздухом, меня встретила Долорес и сообщила, что ночью слышала, как Бруно в своей комнате складывает вещи, чтобы уйти из дому. Она полностью убедилась в этом, когда выглянула за дверь и увидела, как он выходит со двора с большим рюкзаком. Долорес хотела крикнуть, чтобы он возвращался, что он нужен мне, но не осмелилась будить своим криком и без того переволновавшихся родных… Вот когда мне стало по-настоящему горько. Вот когда я почувствовала, что лишилась хорошего друга, любимого мною ни меньше, чем сестëр. Дядя Бруно ушёл не только из-за бабушкиного гнева, но и вообще из-за всеобщего неприятия его полезного дара и его самого. Долорес обняла меня, и так стояли мы, делясь одиночеством и тоской и преклонив головки, как колокольчики в знойный день.