Ла фамилия Мадригал

Но даже когда Бруно исчез из нашей семьи, никто по нему не скучал, будто он и должен был уйти. А жизнь продолжается… Надо любить тех, кто не ушёл, и помогать им. И я старалась принести пользу без волшебного дара, настолько, насколько могла. Первое время мне все сочувствовали и жалели меня, но когда мне исполнилось десять лет, у нас появился новый член семьи: мой кузен Антонио, младший братик Долорес и Камило. Над ним сразу же захлопотала вся семья… а про меня забыли. Что очень даже обидно! Я, конечно, понимаю, что малыш требует большего внимания, но мне тоже хочется ласки и похвалы за помощь на кухне, в уборке дома и дизайна одежды, которую я украшаю искусной вышивкой. Даже Луизу и Изабэллу больше хвалят… Опять же из-за их волшебства. Но я продолжала работать. Работать и жить для них всех, стараясь заслужить любовь и не отвечая холодом на их редкое общение. И мне иногда казалось, что мои старания не были пустыми. Сейчас моему двоюродному братишке уже четыре с половиной, и он с нетерпением ждёт своего пятилетия. Однако, даже будучи обычным, он радуется за своих волшебных сестру, брата и кузин, которые сегодня впервые пойдут работать. Но есть ещё одно важное событие, которое посетит нас в этот день: в Рио-де-Жанейро приезжает иностранная делегация, которая остановится на нашей вилле, чтобы посмотреть наши волшебные способности. Да нам и не в первый раз демонстрировать их перед туристами. Мы — чуть ли не главная достопримечательность города. Но остановиться прямо в нашем доме! Этим важным гостям из дальних стран! Я бегу со свежей газетой в детскую, где Антонио играет с шарфом, воображая, что это котёнок. — Представляешь! Иностранцы в нашем городе! — Опять? — удивляется братик. — Да, но на этот раз окажут нам небывалую честь: посетят наш дом! Антонио, всегда застенчивый и нерешительный, начинает сомневаться: — А может, нам с тобой лучше тихонько отсидеться в детской? — Зачем же? Такое удивительное событие нельзя пропустить. — подбадриваю я его. — Бабушка должна позволить нам присутствовать среди гостей. Снизу, из кухни раздаётся голос мамы: — Мирабель! Помоги накрыть на стол! Быстрее птички слетела я на кухню, расставила на столе тарелки, рюмки и разложила салфетки. Пока мама колдовала у плиты, я нарвала во дворе цветов и разбросала их по столу. Изабэлла, которая принесла вазочки для сервировки стола, возмущённо ахнула: — Это ты тут намусорила, Мирабель? Немедленно убери! — Это не мусор, — оправдывалась я, — это для красоты. — Нет, это самый настоящий мусор! — выходила из себя Иза. — Сметай это, а я всё украшу, как нужно. Делать нечего — я убрала со стола все цветы, а Изабэлла аккуратно поставила во все его уголки вазочки, щёлкнула пальцами — щëлк-щëлк-щëлк! — и в вазочках уже красуются цветы самых разнообразных и чудесных оттенков. Мне же ничего не оставалось делать, как раздражённо вздохнуть: конечно, Изабэлла всегда такая утончённая, красивенькая, её дар всё вокруг украшает, а я глупая, неуклюжая, и поэтому никому не нужна… Но я не столько неуклюжа, сколько упряма: я не оставлю попытки помочь семье!       Мама рецепты своей вкуснейшей еды знает в совершенстве, а вот папе явно нужна помощь в нарезке моркови. Я подбежала к нему и стала нарезать его рукой. — Мира, пусти мою руку, — велел папа, — найди себе другое дело… — Да тебе всё равно делать нечего! — не отступала я. — А твоя дочка взяла и поработала… — Поработай, но не здесь. — вежливо, но настойчиво вырывает папа у меня нож. — Всё-таки нарезка овощей — это, знаешь ли… Ай! Папа в который раз порезался о лезвие острого ножа. — Прости, пап… — отскочила я. Мама, быстро оценив ситуацию, сунула ему в рот кукурузную лепёшку, и раны как не бывало. — Дорогой, видимо, резать ты совсем не умеешь… — пожала она плечами. — Лучше приготовьте с Мирабель гуся для наших гостей. Это уж совсем просто — замариновать, приправить перцем с помидорами и поставить в духовку. И запомните: он должен находиться там сорок минут и ещё два часа. Ура, есть работа! Мы с папой, ориентируясь по кулинарной книге, проделали всё необходимое с гусëм и забросили его в духовку. Затем вышли во дворик-патио, сели на скамейку и стали любоваться нашей южной природой, так как времени у нас ещё было много. — Сорок минут и ещё целых два часа! — сказала я. — За это время можно не только вдоволь полюбоваться природой, но и исходить всю площадь по кругу три раза. — А также узнать много секретного о наших родственниках. — подтвердил папа. — Смотри, вон гуляют братья Камило и Антонио. Гуляют и не знают, что мы за ними наблюдаем. Действительно, Антонио и Камило ходили по саду и не видели нас из-за зарослей густой акации. — Ха-ха-ха! — смеялся Камило. — Тапку таскает на верёвочке! Ой, не могу! — Мне приходится воображать тапочку щенком, так как вы не разрешаете мне завести настоящего. — робко возразил младший. — Только я ещё не придумал ему имя… — А ты знаешь, что это тапка бабушки? Хватится она её и придёт к тебе ночью, — Камило совсем расшалился, превратился в бабушку и начал пугать брата: — Мальчик-мальчик! Отдай мои тапочки! Я хотела выйти из нашего укрытия и как следует обругать вредину-Камило, чтобы тот не смел издеваться, но Антонио, всегда такой тихий и смирный, вдруг запустил этой тапочкой прямо в лицо брату! Камило от неожиданного удара стал вторым Антонио и быстрей удрал, а младший прокричал ему вслед: — Рассердил моего щенка, вот он на тебя и бросился! Мы с папой так хохотали, что Антон нас услышал и смущённо убежал в глубь сада. А мы-то вовсе не над ним, а над незадачливым Камило смеялись! Эх, Антонио, когда же ты научишься быть общительным? — А вон Луиза расчищает улицу от посторонних предметов, чтобы гости могли свободно пройти к нам. — сообщил папа, показывая, как моя старшая сестрица отодвигает в сторону различные телеги и переносит на себе ослов, сбежавших от фермеров. — А вон её высочество Изабэлла Великолепная украшает нашу виллу. — с завистью пробормотала я, глядя, как красотка Иза летает меж стен на лиане и всюду, где коснётся её рука, прорастают цветочки. Ещё много интересного узнали мы: как тётя Пепа причëсывает свои длинные блестящие волосы, как дядя Феликс раздаёт програмки про иностранных гостей, и как бабушка выполняет главную свою работу — следит за всеми членами семьи, чтобы всё получалось хорошо. Особенно восторгалась она успехами Изабэллы — немудрено, ведь Иза может очаровать всех одним своим появлением, одним шелестом своего сиреневого платья, одним взмахом чёрных прямых волос. С её цветочной магией никаких духов не надо: от неё всегда исходит приятный аромат, который даже издали можно почувствовать, а уж когда подойдëшь к Изе близко — голова закружится! — Чуешь, благоухает? — заметил папа, вдыхая воздух. — Изабель рядом. Видать, улицы украшает… — Она всегда найдёт, что украшать. — проворчала я, однако сказала: — И всё-таки я тоже понюхаю… Но, втянув носом воздух, я почувствовала вовсе не цветочное благоухание, а резкий смрад, как будто от чего-то палëного. — А ты разве не чуешь? — испугалась я. — Горит что-то! Мы присмотрелись и заметили чёрный дым, который валил… с нашего двора! — Похоже, это у нас горит! — вскрикнул папа, и мы оба ринулись домой. На кухне мама неистово махала полотенцем над горящей духовкой, а Долорес открывала окна и двери, но дым и жар продолжали выедать воздух. — Выкиньте её! — велела мама. Папа продолжил растерянно стоять в дверях, а я сунула руки в кухонные рукавицы и смело бросилась к источнику дыма и огня. Духовка была маленькая и квадратная, вроде микроволновой печи, поэтому схватить её было нетрудно. Под испуганное причитание Долорес и крик папы «Обожжëшься!!» Я выбежала с духовкой в сад и закинула её в кусты к удивлению Камило и Антонио. Тут подоспела бабушка и залила её целым ведром воды. Последнее пламя угасло. — Скорее, вынуть еду! — заволновалась Долорес, хотела вытащить гуся, но, увидев, во что превратилось праздничное блюдо, отшатнулась: — Фу, этот гигантский уголь теперь только на помойку вывозить! — Гусь сгорел… — хихикнул Камило. Мы с папой переглянулись и виновато посмотрели на маму. — Что же вы не уследили? — спросила она. — Проворонили… — почесал в затылке папа. Мама лишь улыбнулась, пожав плечами и обняла его — она не умеет сердиться. А вот бабушка — наоборот… — Хотите, чтобы гости без ужина остались? Давайте уже приготовим что-нибудь наконец, — сердито посоветовала она. — Скоро вечер, а у нас, как говорится, и кот не валялся… Или что там у нас должно валяться?.. — А я знаю, как курицу запекать, — сообщила Долорес, и они с мамой ушли хлопотать на кухню. — А Антошка твоими тапочками балуется, — хитреньким голосом доложил бабуле Камило. — Зато он не лезет, куда его не просят. — бабушка погладила Антонио по головке, а старшему внуку приказала: — Ты, Камило, вместо того, чтобы языком молоть, лучше бы привёл себя в порядок, как твоя мать. И правда, в сад входит тётя Пепа, а волосы у неё распущены и стелятся по плечам рыжими волнами. Только тут все вспомнили, что пора подумать и о внешнем виде, и занялись нарядами. Мама оделась в модное пурпурное платье с чёрными оборками; Долорес переоделась в платье красных и чёрных оттенков с длинным рукавом, Луиза надела фиолетовое с малиновым. Тётя Пепа вместо своего жёлтого платья надела оранжевое, Камило облачился в такого же цвета пончо, на шею повязал лоскуток. Все нарядные да красивые, а Изабель — как всегда, лучше всех! Она вертится перед зеркалом в новом светло-розовом платьице с большими подсолнухами и короткими рукавами-фонариками. Даже в свои и без того роскошные волосы она вплела по бокам два жёлтых цветка. — Ма-ам! — обижено протянула я. — Почему она такая красивая?! — А ты разве не красивая? — ласково улыбается в ответ мама, точно я мелочь какая-нибудь. Я ведь давно хочу чтобы со мной на серьёзные темы говорили серьёзно. — Сейчас мы и из тебя красавицу сделаем. Она надела на меня розовую юбку, белую рубашку с длинным рукавом, а на голову мне нацепила огромный фиолетовый бант*. Взглянула в зеркало — и правда красавица… Наряжена так, как будто тоже являюсь волшебницей… А главное — полноправным членом семейства. Тëплый, бархатный вечер окутал Рио-де-Жанейро. Зажглись затейливые фонари, зазвучали весёлые мелодии гитар, труб и кастаньет, жители высыпали на улицу, встречать иностранную делегацию, прибывшую в наш район. Торжественно вступили на наш двор россияне, англичане и итальянцы. — Приветствуем в Рио! — громко и дружно крикнули мы, и незамедлительно последовало приветствие на традиционном языке: — Биенвенидо а Рио! Бабушка незаметно хлопнула в ладоши. Мы, едва услышав её, выбежали вперёд и стали демонстрировать свои способности на удивление гостям: Луиза сразу начала жонглировать тяжёлыми чемоданами, Изабэлла наколдовала всем букетики и цветочные венки, а тëтушка Пепита — радугу над своей головой. «Чудесно! Удивительно! Превосходно!» — восклицали иностранцы, и мы прекрасно их понимали — в Сказочном Мире все понимают друг друга. А я роздала двум английским девушкам платочки собственной вышивки с надписью: «La familia Madrigal» — Это твой дар — вышивать такие милые вещи? — спросила одна из девушек. — Ну-у, вроде того… — засмущалась я, но бабушка, не желая, чтобы гости узнали о моей бездарности, воззвала: — А теперь пройдёмте в столовую и отметим ваш приезд торжественным ужином! Пока гости проходили в дом, бабуля повернулась ко мне и шёпотом приказала: — Не показывайся гостям на глаза, и Антонио в столовую не пускай. На этом вечере будут присутствовать только волшебники. — Но ведь папа и дядя Феликс тоже не волшебники, и то они принимают участие… — возразила я. — Мирабэлла, — голос бабушки звучал тихо и требовательно. — Я не хочу, чтобы важные чужеземные особы узнали о неудаче нашего волшебства. А глаза её так и говорили: «Ты — позор нашей семьи!» Обиженно спрятав голову в плечи, я ушла на кухню, сожалея: «Был бы у меня дар, я бы тоже присутствовала!» Но мои сожаления мигом испарились, когда я увидела, что под стулом сидит мой братишка Антонио. С ним всегда пропадает чувство одиночества, ведь он верен мне, потому что такой же обычный, как и я. — Знаешь, это даже хорошо, что у меня пока нет дара, — шепчет он. — Ведь тогда тебе было бы тоскливо одной. Да, нам запретили участвовать в приёме гостей, но не запретили тихонько подглядывать за ними. Мы с Антошей подползли к двери и стали смотреть в щёлку, что же происходит в столовой. А происходили очень даже интересные вещи! Папа играл на фортепиано, а Камило под его музыку копировал облик каждого гостя, причём не только облик, но и походку, и даже голосу пытался подражать. Все только рты разевали — ну до чего смышлёный мальчуган! — Мне дано не только превращаться в людей, но ещё и хорошо петь! Мой старший кузен вообще любил похвастаться, даже тем, что умел как раз не очень хорошо. Но какой-то черноусый россиянин начал просить его: — Так спой нам на сон грядущий что-нибудь душевное! — Просим! Просим! — зааплодировали все. — Ну, сейчас начнётся… — нахмурилась тётя Пепа, и над ней тотчас же собралась небольшая тучка… Но Камило уже припомнил всё, что только могло называться песней, и, под аккомпанемент фортепиано, завыл сипловатым печальным голоском: Как на улице, да на зелёной, маракасы гремят и трубы трубят… А-а-ай-ай-ай… А в заливе лодка одинокая плавает, А на заборе какаду сидит… Э-э-эй… Манера петь у Камило была такая смешная! Как говорится, что видел, про то и пел! Песни, вроде бы, наши, народные, а смысла между словами — никакого: А в джунглях один разбойник сокровища спрятал, А другой разбойник его зарезал… Мы с Антоном и так тряслись от смеха, но когда Камило запел про разбойников, мы уже не могли сдержаться и, покатившись на пол, захохотали в голос. Бабушка услышала наш хохот, стала шикать и украдкой грозить кулаком в сторону кухни, но это только вызывало у нас новый смех. Мы рады бы успокоиться, да Камило, желая удлинить и разнообразить песню, придумывал всё новые куплеты без рифм про чудаков, про тореадоров, про эльфов каких-то… — Да когда же он уймëтся? Я же сейчас помру! — сказала я сквозь смех. Хоть щëлка в двери была маленькая, нам было прекрасно видно, что происходит с сидящими за столом: тётю Пепу и Долорес раздражало пение Камило, но Долорес ограничивалась тем, что зажимала свои нежные уши, а вот туча над Пепой стала искрить. Дядя Феликс заметил это и принялся отгонять её от жены, приговаривая «Не надо, моя любовь, ещё молнией ударишь кого-нибудь!», а Камило уже почти никто не слушал… Видя, что взволнованная тётя Пепа привлекает всеобщее внимание, я и Антон засмеялись вновь, и какая-то русская женщина спросила у бабули: — Скажите пожалуйста, кто там у вас всё смеётся? Тогда бабушка не выдержала и изо всех сил начала водить влажным полотенцем по тарелке, в результате чего получался громкий, неприятный скрип, заглушающий наш смех, а Камило, открывая рот во время песни, уже не мог удержаться, чтобы не зевнуть… В конце концов один серьёзный англичанин пожаловался бабушке: — Хозяйка, перестаньте, это на слуховые нервы вредно действует! Бабушка тарелку с полотенцем в сторону отложила и сказала сердито: — Довольно тебе, Камило, горло надрывать! А ты, Долорес, сплясала бы лучше. — Точно! — тут же опомнилась старшая кузина. — Представляю вам наш национальный танец! Надо сказать, что у нас, помимо волшебных даров, есть и свои, интелектуальные способности. Дяде Феликсу, например, дано играть на гитаре, а Долорес, кроме острого слуха, хорошо танцевать. Лишь зазвенели гитарные струны, кузина начала отстукивать каблуками страстный, пламенный фламенко. Не только гости, но и вся семья замерла от восторга, а Долли, будто бы не замечала никого: она то шагала к кому-то невидимому, то кружилась волчком, то взмахивала руками, словно ласточка, преследуемая коршуном. Дядюшка Феликс играл всё и быстрее, и всё энергичней кружилась Долорес, помахивая краем широкой красной юбки. От этих жгучих танцевальных страстей по гостям словно электрический ток пошёл, они дёргались, взвизгивали и сами чуть не плясали на своих местах. А Долли, будто понимая их чувства, вдруг стала кувыркаться через голову прямо из дома во двор. Тут уж гости не утерпели — сейчас же, вскрикивая и пританцовывая, последовали за ней. Я тихонько вывела Антонио в патио, где Изабель стала осыпать Долли цветами, отчего получалось ещё красивей. Когда наша танцовщица бросила итальянскому парню букетик маргариток, он не сдержался-таки и пошёл в пляс за ней. Долорес, будто изображая любовную страсть, принялась обходить его, обмахивать руками! Мы застыли в сладком ожидании: что-то будет? Вдруг он, статный и молодой, подхватил нашу кузину на руки и понëсся с нею по кругу зрителей, а она смеялась и посылала всем воздушные поцелуи; наконец танцоры окончили танец, причём блестящим эффектом: итальянец прыгнул на колено и вскинул вверх руки, а Долорес лихо села на шпагат. Все просто в исступление впали от восторга! Даже всегда спокойные англичане неистово хлопали и кричали «Браво!» Хлопали и кричали и мы с Антонио — не могли же мы промолчать во время всеобщих оваций! А потом мы записывали на работу к иностранной делегации Луизу и Изабэллу. Бабушка сказала, пока в городе гостят чужеземцы из других стран, то работать для них будет выгодней всего. — Я могу переносить самые тяжёлые предметы и строить дома! — похвасталась перед россиянами Луиза. — Значит, будешь помогать нашим гостям возводить различные сооружения и грузить вещи. — нашла ей дело бабуля. — А я всегда мечтала стать флористкой! — взмахнула локонами Изабель. — Бабуль, определи меня именно на эту профессию. — С радостью! — кивнула бабушка. — Станешь составлять фигуры из цветов и продавать их гостям как сувениры. Мама и папа обняли дочерей, крепко и нежно, как в последний раз. — А я? Меня обнимешь? — протянула я руки своей средней сестре. Но гордячка Изабэлла, как всегда, не желала иметь со мной, неуклюжей неудачницей, ничего общего. Она надменно щёлкнула пальцами и меня обвил цветочный плющ. — Будем считать, что я так обняла тебя. — проворковала она и удалилась. — Луиза, вытащи меня! — раздражённая выходкой Изы, крикнула я. — Я здесь! — словно из-под земли выросла высокая, могучая Луиза, одним рывком сорвала с меня плющ и заключила меня в крепкие, но добродушные объятия. — Ну, прощай, сестра. — трогательно сказала она. — Начинаю самостоятельную жизнь. Но это только на работе! Так-то мы будем каждый день видеться! Все мы машем вслед Изе и Луизе, устремившимся со двора за иностранцами; пока гости будут находиться в городе, обе они будут ночевать в их гостиницах и служить прежде всего для них, как повелела бабушка. А когда иностранная делегация уедет, продолжат работу для простых горожан. Сëстры ещё раз помахали своему семейству и скрылись за поворотом. Они уже взрослые, уже отделились от нас и серьёзно служат обществу… Мы возвращаемся в наш двор-патио. Без двух членов нашей семьи стало как-то непривычно тихо… Чернеют в темноте позднего вечера цветы в стенах виллы, сотворённые недавно Изабэллой. В углу сада величаво стоит башня из валунов, сложенная Луизой. Будто мои сëстры всё ещё где-то здесь, рядом… Даже без эгоистки Изабель как-то скучно.       Опускаюсь на скамейку и размышляю, сама не знаю, о чëм. Рядом папа — тоже, видать, о Луизе и Изабэлле думает. — Что же ты пригорюнился? — спрашиваю. — А как же мне не горевать? Обе старшие дочки у меня — работницы, обе упорхнули… Обе трудятся, обеих уважают, а мне-то, покинутому отцу и неволшебному человеку, что теперь делать? Кто мне в утешение остался? Папа казался в эту минуту таким грустным, что во мне вдруг проснулась почти забытая детская нежность к нему. — Папочка! — воскликнула я, обвив руками его шею. — Я тебе осталась! Он улыбнулся и погладил меня по головке: — Благодарю тебя, моя малютка, что ты не забыла меня.