Nothing Gold Can Stay

Какое бы лекарство ни принял Абрам, в течение нескольких минут своего сознания по прибытии к Эбби, это должно было быть какое-то сильное дерьмо. Это, в сочетании с очевидной потерей крови и истощением, очевидным под глазами Абрама, заставило его ударить по заднице в обозримом будущем. Эндрю почти не шевелился за те двенадцать часов, что Абрам спал, и все же не было никаких признаков того, что он проснется в ближайшее время. Гостевые спальни в доме Эбби чем-то напоминали ему кабинет врача; у обоих стояли стулья или два, прижимаясь к стене нейтрального тона, где теперь растянулся Эндрю, наблюдая за неуклонно поднимающейся грудью Абрама, а на тумбочках постоянно чередовались свежие цветы в дешевой попытке осветить пространство — прямо сейчас, желтые нарциссы украшали поверхность. Он не хотел отрывать взгляд от Абрама, где он мог видеть признаки его ровного дыхания, но он не мог дальше игнорировать урчание в животе и напряжение в мышцах от сидения в одном и том же положении в течение долгого времени. Он всегда мог заставить Кевина принести ему что-нибудь поесть, но было что-то в том, как Абрам ранее относился к более высокому мальчику, что заставило Эндрю держать их как можно дальше друг от друга. По крайней мере, до тех пор, пока он не сможет получить ответы от того, кому из этой пары он доверял больше. Он не мог сказать, было ли это выражение в глазах Абрама гневом или страхом, или и тем, и другим, но Кевин не был так хорош в маскировке своих эмоций. Когда он посмотрел на «Натаниэля», в его глазах было достаточно вины, чтобы утонуть. Конечно, он все еще должен был сдержать свои обещания, поэтому Кевин был где-то внизу, разбавляя свои опасения, казалось бы, бездонным запасом водки. Эндрю разочарованно фыркнул, позволил своим глазам еще раз осмотреть тело Абрама в поисках признаков жизни, а затем перевел взгляд на его лицо, чтобы убедиться, что оно все еще было из его воспоминаний, прежде чем он вышел из комнаты как можно тише. Кевину не потребовалось много времени, чтобы заметить его. Он представлял собой мешанину конечностей, свисающих с края дивана, с побелевшими костяшками пальцев на бутылке водки. Он был слишком занят, шепча что-то на французском и японском, и не замечал Эндрю, пока тот не встал на край дивана, чтобы окинуть взором поистине жалкое зрелище. Он подпрыгнул, когда в поле зрения появился Эндрю, несколько капель выскочили из бутылки и попали ему на лицо и часть рубашки. Он застонал, когда сел, неуклюже подняв руку, чтобы вытереть жидкость. Если бы он пропустил большую часть, Эндрю не сказал бы ему. — Когда ты собираешься перестать хандрить? — спросил Эндрю, зная, что наиболее вероятным ответом будет нескоро. Кевин ответил лишь слабым взглядом, — Мы готовим ужин. Не говоря уже о том, что было почти три часа ночи, Кевин без жалоб последовал за ним на кухню. Эндрю просмотрел содержимое холодильника, пока Кевин сидел за столом. Он вытащил пачку сыра и повернулся в поисках белого хлеба. В арсенале Эндрю было не так уж много рецептов — по крайней мере, он мог хорошо их приготовить, — но будь он проклят, если не мог приготовить посредственный жареный сыр. — Я не… — пробормотал Кевин. Эндрю не сразу настроился, не сразу поняв, что Кевин говорит с ним, а не все еще бормочет себе под нос, — Он упомянул тебя раз или два. Эндрю надеялся, что Кевин был слишком пьян, чтобы заметить заикание в его движениях. К счастью, он отвернулся, смазывая сковороду маслом и увеличивая огонь, так что Кевин не мог видеть, как широко распахнулись его глаза. — Не знал, что это ты. Ругался,— голос Кевина теперь был приглушен, взгляд назад подтвердил, что его лицо теперь уткнулось в рукава на столе, — Никогда не называл твоего имени. — Тогда откуда ты знаешь, что это был я,— голос был напряженный, а ручка кастрюли сжималась сильнее, чем нужно. — Натаниэль ни с кем не ладит. Тея была слишком хороша, Жан был слишком… француженкой? Рико - пфф. И я был…,— Кевин сглотнул. Эндрю хотел подтолкнуть. Кевин был чем? Что-то было в этом, какое-то напряжение, которое было глубже, чем постоянное подстрекательство Абрама. Кевин был трусом и бездельником, который всегда рушился в присутствии Рико Мориямы. Эндрю было больно думать обо всем том дерьме, через которое Абраму пришлось пройти и выжить, но по сравнению со всеми монстрами в жизни Абрама Кевин должен был быть не более чем раздражителем, неудобством, кем-то, на кого можно закатить глаза, а не съежиться. Не было никаких причин, по которым Абрам должен смотреть на Кевина — с той стороны Кевина, которую знал Эндрю — так , как будто одно неверное движение заставит Абрама бежать. Если только Кевин, живший в Гнезде, не был чем-то более близким Рико. Эндрю хотел потребовать ответов, но Кевин был ненадежен, иначе все, что он сказал, закончилось бы тем, что Эндрю нарушил бы их обещание. Его эмоции были слишком неконтролируемыми, слишком непредсказуемыми, и его импульсивный контроль был тут же с ними. — Он обнял тебя в ответ. — Хм,— Эндрю слишком усердно намазал маслом четыре ломтика хлеба, — Может быть, ты не такой тупой, как кажешься. Что сказал Абрам? Вопрос горел под его кожей, подобно тому, как кровь резко стучала в его венах — настойчивая и безжалостная, жаждущая выбраться на поверхность. Спрашивать было похоже на вторжение в частную жизнь. Несмотря на то, что Эндрю всегда утверждал, что «этого не существует», Эндрю не мог выкинуть мальчика из головы с тех пор, как они расстались. Только после того, как он ушел, как только он подумал, что Абрам ушел навсегда, он смог принять тот факт, что это никогда не было ничем, что он так отчаянно хотел , чтобы это было чем-то большим. А потом, как и все, чего он когда-либо хотел , он ушел. Именно тогда он быстро отключился, хуже, чем когда-либо прежде. Это было почти физически — осознание того, что Абрам ушел и не вернется. Он был зол на то, что какая-то чертова божественная сила сделала ставку на его страдания, он был зол на себя за то, что снова сыграл им на руку. Он сказал себе : «Тебе лучше знать, и все же…» Хорошие вещи никогда не продолжались. Ничто из золота никогда, блядь, не оставалось. Так Эндрю перестал чувствовать. Полностью. Перестал хотеть, перестал давать и брать и заставил себя жить как призрак. Но теперь Абрам вернулся. И он начал понимать, что никогда не переставал хотеть . Он ненавидел себя за это, потому что все, что он делал, это снова настраивал себя на неудачу. Когда он увидел его в раздевалке, обнять Абрама — держать его — было похоже на неоспоримый инстинкт. Отчасти для того, чтобы убедиться, что Абрам реален и осязаем в его руках, что он не проснется в пустой комнате, но также и потому, что он так сильно скучал по прикосновениям без намерения получить синяк. Он должен был убедиться, что прикосновение Абрама все еще безопасно. Оно было. Эндрю не знал, как к этому относиться. Он не знал, что так скучал по нему. Часть его хотела оттолкнуть Абрама, прежде чем он снова причинит боль, но он был уже слишком глубоко. Он уже засел в сердце Эндрю, как паразит, которого по какой-то причине не хотелось удалять. Увидеть Абрама было не то же самое, что встретить его снова, это было похоже на снятие паузы — глотнуть воздуха. — Никогда бы не догадался, что это ты. Ты неприятный,— Кевин икнул, а это означало, что, вероятно, пора прервать его на ночь,— Хотя, думаю, это имеет смысл. Он тоже не такой. — Как мило с твоей стороны,— Эндрю перевернул бутерброды и повернулся к Кевину. Он шагнул к мужчине оценивающим взглядом, заметив его расширенные зрачки и растрепанные волосы, прежде чем воспользоваться притупленными рефлексами нападающего и выхватить бутылку из его рук. Он повернулся к плите прежде, чем успел увидеть какое-то жалкое выражение на лице Кевина, — Ты действительно говоришь милейшие вещи. — Что я могу сказать? — Его голос снова был приглушен рукавами,— Натаниэль пробуждает это во мне. Эндрю подавил булькающий в животе гнев. Он хотел сказать, что это не его имя — имя Абрама было таким же, как у его отца, и он хранил это имя всю свою жизнь, пока Эндрю знал его. Но «Абрам» тоже было секретным именем, данным Эндрю из доверия, которое он заработал, а у Кевина, очевидно, его не было. Знание имени «Натаниэль» было похоже на предательство, это было похоже на то, что он взял что-то, что ему не принадлежало, и пересек границу, очерченную столько раз. Даже если это знание было получено не по его вине, оно все равно заставило что-то сердито зашипеть под его черепом. — Я просто… я скучаю по нему. — Почему? Он прямо наверху,— Кевин был слишком пьян, чтобы заметить сарказм. — Я не это имею в виду, Эндрю,— он звучал как ребенок в истерике, как будто у него не было достаточно большого словарного запаса, чтобы донести свои мысли, поэтому он решил ныть, пока кто-нибудь не понял это,— Раньше мы говорили о, знаете ли, просто куче вещей. А потом он даже не взглянул на меня вне корта, и… Эндрю потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что его слова были заглушены всхлипом. Он не пытался сдержать гримасу. Сняв жареный сыр с плиты и выключив огонь, он занял табурет прямо напротив Кевина. — И? Он притворялся беспечным, хотя и был уверен, что потерпит неудачу. Кевин снова всхлипнул, подняв залитое слезами лицо, чтобы посмотреть на Эндрю, его глаза потускнели, а щеки покраснели. Когда нападающий ответил, это было по-японски, и Эндрю официально закончил. Он сунул тарелку Кевину и разорвал свой бутерброд в клочья, быстро съев, прежде чем более или менее отнести Кевина на диван и вернуться наверх. ______ Эндрю не осознавал, что заснул, пока его не разбудил звук резкого дыхания на другом конце комнаты. Все огни были выключены, кроме лампы, стоящей в углу, достаточно яркой, чтобы окутать комнату тенями, а сквозь жалюзи пробивались первые лучи восходящего солнца. Он моргнул, желая, чтобы глаза сфокусировались, и отгоняя панику, которая возникала, когда его будил кто-то другой. Он внезапно вернулся в Калифорнию, с Абрамом, свернутым на земле рядом с ним, и вскоре затянул его в поцелуй, который, как он не осознавал, изменит все. После стольких лет первым побуждением Эндрю, услышав прерывистое дыхание Абрама, было защитить и утешить, а не набрасываться. — Абрам, — сказал он чуть громче шепота. В его дыхании не было ничего, кроме заикания. Эндрю потянулся, встал со стула и прислонился к стене прямо в поле зрения Абрама. Он позвал чуть громче,— Абрам. Глаза мальчика распахнулись. Поначалу его веки были широко раскрыты, как будто он смотрел сквозь Эндрю и прямо на образ, созданный его разумом. Его глазам потребовалось еще несколько попыток, чтобы сфокусироваться. Хотя его тело по-прежнему было напряжено, а дыхание по-прежнему прерывистое, болезненное выражение лица превратилось в изможденное. — Эй, — сказал Эндрю так мягко, как только умел. Он не был мягким человеком, как и Абрам. Они оба знали это. Но не было никакого вреда в попытке, в осторожности. Какая-то часть головы Эндрю говорила, что это уже не тот мальчик, которого он когда-то знал; у этого мальчика было множество новых шрамов, как физических, так и душевных, и ему нужно было рассказать больше правды, а травм раскрыть больше, чем когда они впервые встретились. — Да или нет? Абрам сглотнул. Он не нервничал и не колебался, он как будто пытался проглотить воспоминания, как желчь. Конечно, он потерпел неудачу. Ему удалось лишь кивнуть в ответ. Эндрю шагнул вперед к кровати, двигая рукой достаточно медленно, чтобы Абрам мог видеть, куда она направляется, и предсказывать, где он вступит в контакт. Его глаза на мгновение закрылись, когда пальцы Эндрю зарылись в его волосы, медленно перебирая пряди, как он всегда делал в Калифорнии. Это был простой жест, которого, как он знал, было более чем достаточно для них обоих. Бывали дни, когда мысль о том, чтобы просто поговорить, была для Абрама невыносимой — когда они были вместе в Калифорнии, он поначалу выдавливал слова через комок в горле, хотя это заставляло его трещать и трещать, пока он не мог больше брать. Эндрю предположил, что в чем-то можно обвинить его мать. В конце концов, однако, он объяснил это Эндрю и получил в ответ простое «тогда не разговаривай» . Хотя кому-то это могло показаться пренебрежительным и скучным, Абрам знал его достаточно хорошо, чтобы понять, насколько искренним он был на самом деле. Абрам знал, что он имел в виду, что он понял и что ему не нужно было делать что-то, что причиняло бы ему неудобство или переходило границы, независимо от контекста, когда он был с Эндрю. Блондин воспринял это спокойно. Он нашел для них способы общения, которые казались почти естественными, когда разум и тело Абрама просто отключились, и результат был почти мгновенным; хорошие дни были лучше, а плохие не такие суровые. Теперь это казалось почти таким же, как будто время не прошло, и они вернулись в ту грязную спальню, украшенную плакатами групп, которые Эндрю больше не слушал. Это было похоже на их первый поцелуй, на объятия Абрама после ночного кошмара, на бездумное прослеживание его шрамов. Он не знал, будет ли что-то подобное снова. Но Абрам проделал весь путь от Эвермора с пулей в ноге, чтобы увидеть Эндрю. Даже когда он так враждебно относился к Кевину, он все еще считал поездку достаточно важной, чтобы выдержать боль. Это должно было что-то значить. Абрам держал глаза открытыми, прослеживая черты лица Эндрю, и он протянул руку, чтобы слегка потянуть Эндрю за рукав. Когда он кивнул, Абрам сжал ткань в кулаке, как будто это было единственное, что привязывало его к Земле. Эндрю проигнорировал тепло, расцветающее в его груди, точно так же, как в последний раз, когда он чувствовал его много лет назад. Абрам больше не заснул. В конце концов Эндрю сел на колени у кровати, пальцы все еще теребили волосы другого, а его собственная голова покоилась на матрасе. Абрам все еще сжимал рукав, и их взгляды не отрывались друг от друга до тех пор, пока лучи солнца не осветили глубокую синеву глаз Абрама. ______ Через несколько часов их разлучил стук в дверь. Солнце встало в полную силу, освещая волосы Абрама, как огонь. Эндрю заставил себя встать на ужасно покалывающие ноги, чтобы подтолкнуть к двери. Улыбка Эбби была, как всегда, дружелюбной, но натянутой, такой же, как когда она лечила раны в результате распрей или когда видела шрамы Эндрю во время медосмотра. Что-то тошнотворное сжалось в его желудке при мысли о том, что Эбби видела собственные шрамы Абрама, даже если ей нужно было зашить остальные раны на его верхней части тела и проверить, нет ли еще травм, требующих лечения. Тем не менее, после нерешительного вздоха, он отошел в сторону, чтобы впустить женщину. Ее светлые волосы выпадали из хвоста, яркое утреннее солнце подчеркивало седину, которая большую часть времени не была так заметна. Свидетельство ее возраста — легко было забыть, сколько ей лет на самом деле, когда она стояла рядом с Ваймаком. Эндрю коротко кивнул сломленному мальчику, заметив нерешительность, с которой тот смотрел на женщину. Она, конечно, раздражала — солнечный свет в день, когда этого не требовалось, палящий землю и высушивающий траву, — но она хорошо справлялась со своей работой, даже если много думала. — Доброе утро. Как спалось? — он не сводил глаз с женщины ни на секунду, даже когда Эндрю приблизился к нему. — Все в порядке,— О,Эндрю ненавидел эту фразу. Эндрю отключился от большей части их разговора, вместо этого наблюдая за поведением Абрама, пока тот разговаривал с медсестрой. Каждое его слово было задушено, как будто он должен был заставить их брыкаться и кричать изо рта, и как бы Эндрю ни хотел сказать ему, чтобы он успокоился, он знал, что Абрам никогда не станет проявлять такую ​​уязвимость с незнакомцем. Эбби, по крайней мере, была достаточно осведомлена, чтобы заметить напряжение в воздухе и сделать свой визит коротким и простым перед выходом спросив, что они хотят на завтрак. Эндрю прислонился спиной к стене и смотрел, как Абрам снова погрузился в свои мысли. Он прислонился к спинке кровати, сложив руки на коленях, и рассеянно ковырял кожу вокруг ногтей. Как бы он ни ненавидел видеть, как Абрам в таком состоянии, безмолвно ломаясь, что-то теплое вспыхнуло в его груди от доверия, которое ему оказывали, чтобы присматривать за ним, в то время как его сознание ускользало от него. Все, что Эндрю знал о Гнезде, исходило от Кевина, в основном пьяные бредни, которые проклятая память Эндрю сшивала в здоровенный файл случайной информации и историй. Эндрю знал о мифическом Натаниэле, номер 4, который считался собственностью , проданной Морияма. Он знал мальчика, которого Рико считал не более чем активом, табуреткой, кем-то, на кого можно плевать. Слова, которые он прошипел в раздевалке, эхом отозвались в его голове: «Так это твой номер четыре, а? «Натаниэль?» Он собрал воедино фрагменты человека в своей голове, основываясь на той скудной информации, которую дал Кевин. Натаниэль был безликой жертвой, статистикой в ​​электронной таблице, на которую у Эндрю не было умственных способностей. Потому что, если бы он заботился, если бы позволял себе сочувствовать каждой травмированной птичке, каждому сломанному ребенку, он бы сам сломался. Он давно научился заботиться только о себе и своих, и этого должно было хватить. Эндрю знал такого, который чаще всего был ранен, и который был более знаком, когда был в синяках и крови. Измученная душа и тело. Этот мальчик был его все время. Каждый ужасный образ Натаниэля внезапно превратился в образ его Абрама, и будто двадцать волн горя обрушились на него одновременно. Эндрю не плакал, он не мог, поэтому он набросился. Он нацелился на Кевина, труса, который оставил Абрама на произвол судьбы. А потом он увидел, как Абрам отшатнулся от этого труса, и не мог этого вынести. Его обещание не было нарушено, Кевин все еще был в покое, но это было опасно близко. Он не позволял себе представить, что могло бы случиться, если бы он принял предложение Кевина присоединиться к идеальному двору. Он этого не сделал, этот ход мыслей был опасно близок к сожалению, и в данный момент он уже имел дело с достаточно чужими чувствами. И, в конце концов, это не имело значения, потому что Абрам сейчас был здесь. Его голова была так далеко, его душа была пронизана многочисленными новыми шрамами, от которых Эндрю убил бы, чтобы защитить его, но он все еще был здесь. Он вернулся. И теперь Эндрю мог защитить его. Теперь Эндрю мог защитить его.