«You don't have to say you love me You don't have to say nothing You don't have to say you're mine»
***
Вильгельм проводит пальцем по экрану — заученное привычное действие, — пролистывая ленту инстаграма. Вереница ярких постов пестрит перед глазами, но он не задерживается ни на одном, окрашивая пустое сердечко в розовый двумя быстрыми тапами машинально, не думая, а после позволяя фотографиям ускользнуть вверх и потеряться. Эта череда повторяющихся действий, казалось, не имеет конца, однако мелькнувшее знакомое лицо вдруг привлекает его внимание, вынуждая остановить быстро двигающуюся ленту резким движением большого пальца и плавно провести по гладкой поверхности экрана вниз. Фотография вновь появляется перед его глазами, вынуждая губы растянуться в непроизвольной, абсолютно бесконтрольной мягкой улыбке. С экрана на него смотрит мальчик, когда-то давно укравший (и до сих пор бережно оберегающий) его сердце. Он выглядит естественно с этим расслабленным выражением лица, незамысловатой позой, в которой застыл ради красивого кадра, и причудливо торчащими кудрями. Что-то в груди Вильгельма сжимается, когда он скользит по бронзовой коже взглядом и чувствует, как на кончиках пальцев возникает ее фантомное ощущение, без преувеличения сводящее его с ума. Он так хорошо знает Симона — это сводит его с ума. Вильгельм сгибает одну ногу в колене, закидывая ее поверх другой, и откидывается на спинку кресла, проводя рукой по волосам, а после опуская ее на подлокотник и сгибая в локте. Он подпирает пальцами щеку, проводит языком по губам ровно в тот момент, когда блеск аккуратного кольца на тонком пальце Симона перетягивает внимание на себя, будто крича о том, что «да, мой владелец — жених будущего короля Швеции, пожалуйста, посмотрите на меня». Вильгельм тихо и коротко смеется, упираясь затылком в мягкую поверхность позади себя. Он чертовски гордится тем, что Симон принадлежит ему. Тихо выдохнув, он возвращается к фотографии и только сейчас понимает, что свитер кажется знакомым. Он задумывается на пару секунд, а после щелкает пальцами. Точно! Рождественский подарок Кристины, все еще изрядно опечаленной тем фактом, что Симон терпеть не может, когда его балуют. День, когда он впервые увидел, как его мать — всегда уверенная в себе королева Швеции, ходит вокруг да около, пытаясь выведать хоть что-нибудь о предпочтениях бойфренда ее сына, так, чтобы никто не заметил, что ее сердце начинает оттаивать, он запомнит на всю жизнь. Его грудь наполняется теплом, когда внезапное воспоминание о матери покидает разум, оставляя место для мальчика, застывшего на экране его мобильного. Симон, Симон, Симон. Ему нужен Симон. Захлопнув телефон, он бесцеремонно кидает его на стол и поднимается. Шум воды в соседней комнате стихает. — Симон, — зовет он, потягиваясь и направляясь в сторону ванной. За закрытой дверью слышится шуршание и приглушенное «м?». — Я могу войти, детка? — спрашивает он, мягко опуская руку на ручку двери. В его голосе неприкрытая ничем надежда. — Прекрати вести себя как ребенок, Вилле, — в чужом тоне слышны игривые нотки, и Вильгельм готов поклясться, что Симон сейчас улыбается. Тихие шаги приближаются к двери, прежде чем она распахивается, являя невысокую тонкую фигуру. На лбу и аккуратном носу Вильгельм замечает две черные полоски, вероятно, остатки маски, которую Симон обычно делает. — Соскучился, — выдает он так, будто это самая очевидная вещь в мире, и заходит в ванную. — Меня не было едва ли полчаса, — он снова слышит смешок и закатывает глаза, наблюдая за тем, как юноша возвращается к раковине с висящим над ней зеркалом, чтобы, вероятно, умыться. Вильгельм мягко перехватывает чужую талию двумя руками и тянется следом за осторожными шагами, прежде чем соприкасается грудью с худой спиной. — В твоих планах, очевидно, отсутствует пункт «позволить Симону спокойно привести себя в порядок», — слышит он тихое ворчание и беззастенчиво кивает. Он не хочет показаться прилипчивым бойфрендом, но знает, что является именно таким типом. — Но ты посмотри на себя, — шепчет он куда-то в кудри, плотно прижимая Эрикссона к себе. — Как я могу оставить тебя хотя бы на секунду? Спереди слышится тихий вздох, заставляющий Вильгельма устремить взгляд к зеркалу, чтобы уловить эмоции на чужом лице. — Что случится с народом Швеции, если они узнают, что их будущий король одержим? — шутит Симон, поднимая взгляд, чтобы столкнуться с его собственными глазами в отражении. Вильгельм замечает, как на тонких губах мелькает тень улыбки, и чувствует, как всего через несколько секунд кудрявый затылок опускается на его плечо, пока сам Симон вытирает лицо своим полотенцем. — Все знают, — уверяет его Вильгельм, немного наклоняясь, чтобы запечатлеть трепетный поцелуй за ухом. Симон закатывает глаза в ответ на уверенное утверждение, но Вильгельм не улавливает и тени раздражения на его безупречном лице. И в самом деле, разве его слова — не общеизвестная истина? Первые, казалось бы, невинные предположения об этой «странной, но очевидной одержимости кудрявым мальчиком из Бьярстада» начали мелькать на первых полосах журналов и газет еще во времена Хиллерска, примерно на втором году их с Симоном обучения, после нескольких публичных свиданий, на которые королевский двор согласился, скрипя зубами. Глупые слова преподносились как нечто серьезное, но все равно были похожи на издевательства, на чертову шутку, цель которой — пошатнуть отношения двух подростков, всколыхнуть общественность и привлечь внимание к их паре, которая, как казалось в то время, не имела абсолютно никаких прав на существование. Люди следили за каждым их шагом, но более пристальное внимание уделяли Вильгельму, и это не было необоснованно: он был открытой книгой для друзей, для родителей, для прессы и для Симона. Не поймите его неправильно, он хотел быть искренним с народом Швеции, но его пугало то, насколько очевидным он был для других людей. Все знают, и он не может отрицать, что его любовь граничит с помешательством. Она сжимает шею Вильгельма плотным кольцом, железными оковами, цепкими холодными руками. Она сводит его с ума, кружит голову. Она разрывает его легкие, ломает кости, заставляет задыхаться. Она напоминает ему вымышленную болезнь с прекрасным названием, и иногда ему правда кажется, что в его легких вот-вот расцветут яркие бутоны. Его любовь — то самое «слишком», и он понятия не имеет, как у него получается вмещать ее в себе полностью, но он не думает, что это плохо, потому что все чувства они с Симоном делят на двоих. — Вилле? — обеспокоенный голос возвращает его к реальности, вынуждая вздохнуть и качнуть головой, отмахиваясь от собственных мыслей. — Я не планировал спать стоя этой ночью, если тебе интересно, — делится он, пытаясь свести произошедшее к шутке, хотя его глаза, очаровательно блестящие в приглушенном свете, полны беспокойства. Теперь Вильгельм закатывает глаза, понимая намек, и нехотя убирает руки с пригретого места. Он поправляет пижамную футболку своего парня, будто извиняясь за устроенный беспорядок, а после позволяет себе секундную слабость, когда, подняв руки к шоколадным кудрям, запускает в них пальцы, сжимает мягко и оставляет быстрый поцелуй под чужое хихиканье. Симона эта маленькая одержимость забавляет, Вильгельм знает. — Сегодня был на аудиенции у твоей матери, — издалека начинает Эрикссон, выдавливая на руки белый крем из тюбика (недавно выработавшаяся привычка) и за несколько ловких движений размазывая его по бронзовой коже. Он кидает на Вильгельма взгляд, дать описание которому невозможно, и медленно выходит из ванной, глухо шлепая по полу ногами в ярких носках. — Уже столько лет прошло, а мне все еще кажется, что однажды она снова начнет отговаривать меня от этих отношений. Вильгельм тихо смеется, однако все равно кивает головой. Это все, конечно, глупости, но странное ощущение дежавю не может не возникать каждый раз, когда Симон вдруг сообщает ему о встречах с королевой. — Она могла бы, но тебе повезло, — фыркает Вильгельм, возвращаясь к креслу, в котором сидел ранее. — Твоя любовь сокрушила чары и освободила ее душу. Он наблюдает за тем, как подлетают в удивлении брови Симона, а губы слегка приоткрываются. — Ты серьезно цитируешь фильм столетней давности, пока мы разговариваем о твоей матери? — он отворачивается, и Вильгельм знает, что это попытка скрыть улыбку. Безуспешная и слишком очевидная, но Симон, правда, старается, и поэтому Вильгельм делает вид, что не заметил вздрогнувшие из-за беззвучного смешка плечи. — В любом случае, — мягкий голос нарушает минутную тишину, лишая необходимости возвращаться к теме вопросом, — королевский суд обеспокоен тем, что мы затягиваем со свадебной церемонией. Они думают, что ты оттягиваешь момент вступления на престол, чтобы снова совершить какую-нибудь глупость, — Симон вновь поворачивается, устремляя взгляд на расслабленного Вильгельма, и усмехается. — Неужели ты был таким проблемным принцем, что они до сих пор воспринимают любое твое действие как бунт, а любое отсутствие действий — затишьем перед бурей? — он складывает руки на груди, а Вильгельм вновь закатывает глаза. Вообще-то да, но он не будет говорить об этом. — И чего она хочет? — задает Вильгельм резонный вопрос, вытягивая руки вперед и призывая Симона подойти ближе. — Она не хочет давить, но попросила поговорить с тобой и «поторопить» тебя, — его парень без проблем поддается, подходит и позволяет притянуть себя, вынуждая губы наследного принца растянуться в едва уловимой улыбке. Тон Симона осторожный и успокаивающий. — Поэтому на следующей неделе у нас первое снятие мерок для костюмов. — На следующей неделе? — переспрашивает Вильгельм, утыкаясь носом в живот Симона, мягкий, но подтянутый, желая раствориться в хрупком теле перед собой. Он чувствует, как чужие тонкие пальцы путаются в его волосах, как Симон мягко сжимает пряди у самых корней. Это расслабляет, заставляет Вильгельма издать какой-то неразборчивый глухой звук и поднять руки, до этого сжимающие талию, к лопаткам, чтобы притянуть еще ближе. Несколько секунд, и Вильгельм ведет ладонями ниже, вынуждая ткань футболки собираться под пальцами, пока не доходит до поясницы, натыкаясь на резинку пижамных штанов. Он поднимает взгляд на Симона, немного отстраняясь, чтобы убедиться, что не переступает никаких границ в настоящий момент, и только после, осторожно приподняв край футболки, наконец-то касается теплой и гладкой кожи, чувствуя, как кончики пальцев начинают покалывать. Он все еще не верит, что Симон принадлежит ему. Чужие пальцы вдруг расслабляются, зачесывают волосы Вильгельма назад, плавным движением соскальзывая к затылку. Незамысловатая ласка снова заставляет Вильгельма улыбнуться и прикрыть глаза, ослабить бдительность, в какой-то момент ставшую привычной, под воздействием теплых рук и знакомого запаха геля для душа, которым Симон пользуется, кажется, всю жизнь. Раньше, когда Симон предпочитал выражать свою любовь словами и музыкой, Вильгельм считал, что язык любви, выражающийся через прикосновения, принадлежит ему, потому что желание чувствовать Симона преследовало его с момента их внезапной и немного неловкой первой встречи. Он запомнил мягкость чужих волос и нежность кожи моментально, стоило ему только прикоснуться, и отсутствие возможности держать Симона в своих руках ближайшую вечность вызывало раздражение и детскую обиду. Однако Симон со временем начал нуждаться в нем так же остро, ища способ прикоснуться абсолютно всегда, игнорируя взгляды королевы или ситуации, в которых лишние движения руками были схожи с преступлением. Когда они начали делить один язык любви на двоих, он не помнит, однако нуждающийся и проявляющий любовь Симон — его личный маленький фетиш. — На следующей неделе, — повторяет Эрикссон спокойным, близким к смирению тоном, в конце концов, опуская свои ладони на крепкие плечи принца и привычно их сжимая. Вильгельм кивает, все еще вжимаясь лицом в чужой живот, давая понять, что принимает такое развитие событий, и проводит кончиками пальцев вдоль чужого позвоночника, ни к месту думая, что если бы он был каким-нибудь сверхчеловеком, разряды электричества непременно поразили бы юношу перед ним. Когда его ладони возвращаются к излюбленной талии, он несдержанно сжимает ее пальцами до побеления. Симон не высказывает ничего против, не убирает с себя его руки, а лишь тихо шипит где-то над головой Вильгельма. Он знает, что Симону нравятся собственнические жесты, нравятся оставленные Вильгельмом следы на его теле, даже если иногда они немного нездоровы. Задыхающийся от любви наследный принц сам по себе нездоров. Слова вдруг становятся бесполезным инструментом. Им не нужно разряжать обстановку, договариваться о чем-то или заводить лишенные сейчас смысла разговоры. Воздух в комнате сгущается, оставляя место только для тяжелых выдохов, томных вздохов и их любви, которая все еще «слишком». Руки Вильгельма снова скользят вверх, пальцы очерчивают ребра, которые легко пересчитать, как бы хорошо Симон не питался. Эти прикосновения вызывают у мальчика тихий смех, его тело под руками напрягается, чтобы безуспешно защититься от щекотки, и Вильгельм довольно улыбается, оставляя поцелуй поверх футболки. Ладони вновь находят свое место на выпирающих лопатках, и принц проводит короткими ногтями по изнеженной коже, которую до помутнения хочется зацеловать. Пробежавшая по телу секундная дрожь не ускользает от его внимания, но не нуждается в обсуждении. Она привычна и любима, и Симон всегда был до одури чувствительным. Пальцы, несколько минут спокойно гладившие плечи Вильгельма, проскальзывают под ворот футболки, касаются сгиба шеи и плеча, перемещаются медленно к спине, едва ощутимо гладят несколько позвонков, будто успокаивая какие-то неизвестные беспокойства и безмолвно давая зеленый свет на то, что не требует вопроса. Вильгельм шумно вдыхает, втягивая полюбившийся давным-давно запах, мажет губами по футболке, в моменте совершенно забывая о ее присутствии, и поднимает голову, встречаясь с глазами, цвет которых сейчас темнее привычного. Симон отходит немного, уловив неозвученную просьбу, и Вильгельм поднимается, убирая ладони из-под футболки, чтобы, впрочем, все равно устроить их на талии и притянуть невысокого мальчика к себе, вжать его в свою грудь, вынуждая немного отклониться назад под напором более крепкого тела. Симон цепляется за шею одной рукой, пока другую опускает на предплечье принца и мягко улыбается, а в его глазах привычный блеск, который делает их будто бы безумными. Вильгельм сходит с ума. — Все огни проклятого Стокгольма никогда не будут сиять ярче твоих глаз, — шепчет он, скользя взглядом по чужому лицу, в мягкие черты которого безвозвратно влюблен. Глаза Симона застывают, едва только сталкиваясь с чужими, а его губы растягиваются в улыбке, которую Вильгельм описал бы гранью между смущением и легким поддразниванием за произнесенную глупость. Он сказал бы еще миллион глупых вещей, только бы Симон смотрел на него, только бы он был рядом, только бы он желал его одного. Симон — слабость Вильгельма, и он сдается. Конечно же, он сдается, наклоняясь, чтобы наконец-то поцеловать желанные губы, сминая многострадальную футболку в собственных руках, притягивая парня за нее еще ближе. Когда тепло и тяжесть аккуратной ладони вдруг исчезают с его предплечья, он уже знает, что следующим их местом станет его голова. И он позволяет Симону проворачивать нечто невообразимое с его прической, позволяет путать волосы, оттягивать и несдержанно дергать, вызывать сдавленное шипение аккурат в губы. Он знает о любви своего мальчика к его волосам, и кто он такой, чтобы лишать этого удовольствия? Кто он такой, чтобы отказываться от того, что предлагает ему Симон? Симон давит на его затылок, и это безмолвная просьба углубить поцелуй, позволить языкам столкнуться, позволить им задохнуться в этом головокружительном танце вместе. Симон на вкус как мятная зубная паста, но не терпкая, с цитрусовыми нотками, которые едва уловимы. Апельсины, должно быть, — думает про себя Вильгельм. Симон — бессовестный, преданный любитель одного фрукта, и этот факт — едва ли не общественное достояние целой нации. Из собственных мыслей Вильгельма вытаскивают движения мягких губ и языка, тонкие пальцы в волосах, рука на шее, хватка которой усилилась, выдавая то, что Симон, его крошечный Симон, приподнялся на носочки. Это вызывает улыбку и неприкрытое ничем восхищение, смешанное с пугающим и абсолютно нездоровым желанием обладать человеком перед собой, который так открыто любит его и так доверчиво прижимается, нуждаясь в нем, его руках и горячих поцелуях. Симон такой же очевидный, как и он сам. Вильгельм усиливает хватку собственных рук, давая нужную мальчику опору, и резко, нетерпеливо подталкивает его бедрами к столу позади. Симон звучно в него впечатывается, его голова отклоняется назад, а плечи слегка приподнимаются. Вильгельм чувствует, как он снова напрягается под его ладонями, всего на мгновение выдавая свою растерянность и спешную попытку обработать произошедшее. Что-то падает на пол, рассыпаясь, и тихий красивый смех заполняет комнату, но не вызывает неловкости, являясь просто маленьким приятным дополнением. Вильгельм в ответ на него улыбается, соскальзывает руками с талии к пояснице, обводит пальцами обод от резинки, зацикливаясь на нем на несколько секунд, и после опускает ладони к ягодицам, давит нетерпеливо, заставляя их бедра крепко прижаться друг к другу. И это именно то, чего так не хватало им сейчас. С губ Симона слетает первый стон, больше похожий на всхлип, и Вильгельм опускает взгляд к его глазам, замечая, как трепещут длинные ресницы. Он еще ничего не сделал, но Симон выглядит таким разбитым, и это чертовски, блять, привлекательно. Подняв одну руку, он подцепляет чужой подбородок, заставляет поднять голову и посмотреть на него, и усмехается. Симон удивительный, его глаза удивительные, его тело удивительное, его голос удивительный, его любовь удивительна. Он понятия не имеет, что делает с Вильгельмом, до чего доводит его обезумевшее сознание, куда заводят его мысли, и Вильгельм, если говорить откровенно, тоже не имеет ни малейшего представления. Симон такой удивительный и, главное, полностью принадлежит ему. Взгляд принца скользит к покрасневшим из-за поцелуя губам, и становится невозможно отказать себе в желании снова прижаться к ним, настолько манящими они выглядят. Он обрывает шумный выдох, не позволяя ему отскочить в тишине от стен, целует совсем не целомудренно, а с напором и жгучим желанием в каждом ловком движении. Симон под его руками плавится, прижимается крепко к груди, цепляется двумя руками за шею, будто боится рухнуть, потому что чужая настойчивость заставляет колени подгибаться. Воображение рисует дурманящие картинки, будто подталкивая Вильгельма податься назад, надавить на хрупкие плечи и вкусить сладостный момент того, как покорно Симон опускается перед ним, не смея отвести взгляд. Вильгельм рычит в поцелуй, остервенело кусает нижнюю губу, встречая хныканье в ответ, и усаживает Симона на стол, подхватив двумя руками под бедра. Возможно, в следующий раз, — решает Вильгельм, толкаясь аккурат между разведенных ног. Все, чего он хочет сейчас — наслаждаться Симоном и поклоняться его телу всю ночь, потому что оно, ровно как и сам Симон, заслуживает этого. Скрежет сдвигающихся в сторону вещей, режет слух, но не отвлекает, а служит скорее необходимым дополнением, нужной деталью; чем-то, что кажется правильным прямо сейчас. Колени Симона упираются куда-то в район его ребер, прежде чем одна рука исчезает с шеи, чтобы, вероятно, послужить опорой для юноши. Вильгельм тихо фыркает в губы, на секунду отстраняясь, и устраивает собственные ладони на чужой пояснице, чтобы надавить и притянуть ближе, но трения, в моменте возникшем между ними, все еще слишком мало. Запечатлев на губах еще один поцелуй, Вильгельм носом проводит по чужой щеке, будто намекая немного приподнять голову, и кивает удовлетворенно, когда его без слов понимают. Едва только он доходит до желанной шеи, едва только его губы успевают коснуться ее, как тяжесть второй руки тоже покидает его, а следом слышится глухой шум, сигнализирующий о том, что нечто снова было бесцеремонно сброшено на пол. Вильгельм поднимает насмешливый взгляд, чтобы встретиться с приоткрытыми губами и немой мольбой в блестящих глазах — видом настолько прекрасным, что физически становится больно. Симон сжимает бедрами его талию, подталкивая, наконец, перестать пялиться и сделать хоть что-нибудь, и Вильгельм безоговорочно повинуется. Им так легко управлять. Внимание принца мечется от глаз к губам, от губ к глазам, и он внезапно подается вперед, чтобы поцеловать аккуратный подбородок. — Люблю тебя, — делится он, устраивая ладони в районе тазобедренных костей и вскоре ведя ниже, заставляя ткань пижамных штанов разглаживаться. Он ведет к мягким бедрам, чтобы любовно сжать их, вслушиваясь в шуршание одежды, смешивающееся со вздохом юноши под ним. Он не слышит ответного признания, но оно и не требует огласки. Любовь Симона — константа для них двоих. Роста Симона достаточно, чтобы Вильгельм мог дотянуться до его щиколотки и, подцепив край левой штанины, подтянуть ту вверх, собирая ее гармошкой в районе чужого колена. Зафиксировав ткань в нужном для себя положении, он вновь проделывает путь от колена до щиколотки, с каким-то упоением подмечая твердость мышц под подушечками пальцев. И внезапно, когда он решает повторить движение, его прикосновения едва ли можно почувствовать. Его пальцы будто порхают над кожей, боясь вдруг прикоснуться, будто Симон — восьмое чудо света, будто он — произведение искусства, настолько хрупкое, что способно рассыпаться из-за любого малейшего движения. Вильгельм прижимается губами к худому плечу сквозь плотный материал футболки, чувствуя, как Симон делает ловкое движение бедрами, обеспечивая до одури приятное трение. Принц упирается рукой в стол, делает шумный вдох и наконец-то перенаправляет поцелуи к шее, двигаясь по ткани, пока не доходит до мест, которые она не может скрыть. Симон теплый, и чувствовать это тепло под собственными губами невероятно. Чувствовать Симона всегда невероятно, на самом деле, но сейчас не об этом. Он упивается ощущением нежной бархатной кожи без единого изъяна под своими губами, упивается сбившимся дыханием юноши, упивается выгибающейся навстречу грудью и откинутой назад головой. Россыпь поцелуев огибает кадык, который отчетливо видно из-за положения головы, перемещается под подбородок, а после под острую линию челюсти, и желание зацеловать чужие щеки внезапно ударяет в его голову, и он не может отказать себе в нем, вызывая тихое фырканье и вынуждая Симона упереться ладонью в его грудь. Вильгельм знает, что это на случай, если Симон захочет оттолкнуть его, если он вдруг увлечется. Рука и в самом деле возвращает некоторое здравомыслие, и Вильгельм возвращается к шее, инстинктивно сминая мягкое бедро, руку с которого так и не удосужился убрать. Его губы касаются ключицы, оголившейся из-за съехавшей на одно плечо футболки. Вильгельм прикусывает тонкую косточку, срывая с губ своего парня шипение, и, довольный реакцией, идет дальше, целуя ложбинку у основания шеи, в которой как нельзя удобно расположился кулон, подаренный Вильгельмом на одну из годовщин. Увиденный подарок греет сердце, и Вильгельм касается камушка губами, выдыхая с каким-то непонятным облегчением. Симон вдруг отталкивается, чтобы устроить руки на шее принца, приподняв большими пальцами его голову и заставив посмотреть на себя, и получается у него это как-то по-особенному, с заботой, которую Вильгельм, кажется, никогда не сможет открыть в себе. В глазах напротив детская, совсем наивная влюбленность граничит с нездоровым, почти маниакальным обожанием, и с губ принца слетает рваный выдох. Красиво. Пиздец. На этот раз инициатором поцелуя является сам Симон, отчаянно прижимающий Вильгельма ближе. Поцелуй жадный, болезненный, выдающий Симона и его потребность в собственном принце. Вильгельм бы сравнил поцелуй с мощнейшим циклоном, медленно убивающим его без какого-либо намека на спасение. И это подходит Симону, когда-то ворвавшемуся в его жизнь, подобно вихрю, снося все устои и правила, которые взращивала в нем его семья. Он со знанием дела показывал Вильгельму возможности, открывал его границы, разрушал возводимые общественностью и монархией стены и вместе с тем разрушал Вильгельма. Любовь Симона безумна, как и он сам, и любить Симона — полнейшее безумие. Юноша под ним вдруг подается вперед, цепко хватаясь пальцами одной руки за плечи, пока пальцы другой устраивают беспорядок с и без того взлохмаченными волосами. И внезапно Вильгельм чувствует всю тяжесть чужого тела, когда Симон так же внезапно и, вероятно, неосознанно отклоняется назад, намереваясь лечь на прохладную поверхность под собой. Вильгельм едва успевает прийти в себя, чтобы предотвратить катастрофу, подхватывает Симона двумя руками под спину и не позволяет опуститься, смиряя взглядом. — Я разделяю твое желание, — серьезно начинает он, желая объяснить свою позицию, чтобы не вызывать недопонимания. — Но ты даже не видишь, что позади тебя. — Какая разница? — его парень улыбается, снизу-вверх смотря на него этими своими сияющими глазами, и Вильгельм тяжело вздыхает, взъерошивая непослушные кудри. — Главное, что я вижу, что передо мной, — заговорщицки шепчет юноша, опаляя шею принца теплым дыханием, прежде чем запечатлеть несколько поцелуев, чью нежность можно было бы сравнить с лепестками цветов. Насмешливое фырканье разносится по комнате. — И вы с Фелис говорите, что это я плохо флиртую, — он подавляет улыбку, похлопывая Симона по бедрам и делая несколько шагов в сторону, но позволяя держать себя за руку, которую Симон, впрочем, быстро подносит к лицу и утыкается носом в ладонь, тихо посмеиваясь. Чтобы убрать все лишнее со стола, требуется ничтожно мало времени. — Ты отвратительно флиртуешь, — слова произнесены на грани слышимости, но Вильгельм все равно улавливает насмешливые нотки и, вернувшись к Симону, в отместку щелкает его пальцем по носу, наблюдая, как забавно сморщиваются до этого спокойные черты лица. — Стол свободен, — Вильгельм облизывает губы, вновь пристраиваясь между разведенных ног, и позволяет Симону обхватить его талию бедрами, полностью понимая его желание оказаться настолько близко, насколько это сейчас возможно. Заботливые руки Симона осторожно прокрадываются под его футболку, пока он параллельно удерживает внимание своего парня на собственных глазах. Тонкие пальцы, нежные и теплые, обводят мышцы на спине Вильгельма медленно и дразняще, плавным движением очерчивают бока, переходя выше, к груди, и как бы случайно, совершенно непреднамеренно, если верить невинным глазам, задевают соски. И Вильгельм бы поверил этим глазам, правда, он был почти в шаге от этого, пока усмешка не коснулась симпатичного лица, а на дне тех самых глаз не заплясали черти. Симон тянет футболку Вилле вверх с очевидным намерением, и Вильгельм повинуется, позволяя завершить начатое, а после, с громким хлопком устроив руки по обе стороны от Симона, нависает над его телом. Он смотрит еще несколько секунд с любопытством на то, как кончик чужого языка обводит розовые губы, и прищуривается. — Тебя это возбуждает? — спрашивает он внезапно, хотя не знает, что конкретно имеет в виду. Его лоб соприкасается со лбом мальчика, и между ними возникает секундная борьба за первенство. — Перестань болтать и займись делом, — сдается в итоге Эрикссон и отталкивает от себя принца, двумя пальцами надавив на его лоб. И кто такой Вильгельм, чтобы отказываться? Он давит ладонью на грудь Симона, призывая его опуститься, как он того сам и хотел, а после резким движением дергает его к краю стола, обхватив за бедра. Футболка на чужом теле задирается, обнажая живот вплоть до изгиба талии, и Вильгельм кидает на Симона многозначительный взгляд. Руки Симона подняты: одна лежит рядом с головой, а другой он убирает кудрявые прядки со лба, но его взгляд все также устремлен на Вилле. Головокружительный ракурс едва не заставляет Вильгельма подавиться воздухом. Он видел своего парня и в более провокационных ситуациях, но есть что-то горячее, будоражащее воображение и нарушающее сознание во всем, что касается этого мальчика. Осознание того, что видеть Симона таким блядски прекрасным может только он, заставляет его собственническую натуру вспыхнуть. В мыслях неоном горят три буквы, складывающиеся в чудесное слово «мое». С Симона бы эти чертовы штаны стянуть, но Вильгельм не хочет торопиться сейчас, по крайней мере. Вместо этого, подавив жгучее желание, он наклоняется, чтобы запечатлеть продолжительный поцелуй на правом колене, все так же удерживая взгляд своего парня, но ненадолго — потребность разглядеть мальчика берет верх, и Вильгельм переводит внимание, очерчивая изгибы привлекательной фигуры и цепляясь за открывшийся участок кожи. Его ладони скользят по бедрам, доходят до талии и замирают перед футболкой, как замирает чужое дыхание. Пальцы впиваются в мягкую плоть, пока Вильгельм плотно прижимается пахом к ягодицам, обтянутым тканью, замечая, как стремительно бледнеет кожа. Хватка моментально слабеет, а руки продолжают свое движение вверх, заставляя футболку подниматься следом, оголяя карамельную кожу и подставляя ее под взор принца. — Ты знал, как много может сказать твое тело? — задает он отвлекающий вопрос, пока наклоняется, чтобы оставить поцелуй чуть ниже пупка, а после притереться щекой к все тому же месту. Его пальцы тем временем обводят темные ореолы сосков, играются с ними, заставляя мальчика тяжело дышать и подавлять слишком очевидное желание выгнуться навстречу. — Умоляю тебя, Вильгельм, заткнись сейчас же, — окончание фразы тонет в тихом стоне, вызывая у Вильгельма вспышку гордости. Руки вскоре исчезают с груди для других целей: одна дает принцу необходимую опору, а другая опускается на теплый зацелованный бок. Вильгельм не скупится на поцелуи, потому что ему в самом деле нравится расслаблять Симона таким приятным для них двоих способом. И эта любовь привилась еще с их печально известного первого раза. Он считает поцелуи чем-то особенным. Не интимным или личным, нет, чем-то на десятки уровней выше. Это один из его способов показать свою привязанность, свое восхищение и свое доверие. Один из его способов показать Симону, насколько он — все в нем — заслуживает внимания и любви. Вильгельм губами пересчитывает чужие ребра с обеих сторон, выцеловывает живот, задевая абсолютно все места, которые Симон когда-то пометил для него как те, которые «восприимчивы к щекотке», обводит языком ложбинку пупка, оставляет несколько ярких меток чуть выше тазобедренных костей и под ребрами, и там, где, по его мнению, бешено бьется чужое сердце. Симон накрывает его ладони, ведет успокаивающе до локтей и назад, будто отвлекаясь, чтобы сохранить здравомыслие, и заканчивает свое движение на запястьях, которые обхватывает, чтобы было удобнее притянуть Вилле к себе. И Вильгельм не может не позволить ему. Когда хватка с запястий исчезает, он использует одну из рук, чтобы опереться на нее, чтобы не придавить Симона своим весом, пока другой обхватывает его щеку и наклоняется так близко, чтобы можно было без проблем накрыть податливые губы. Поцелуй на удивление неторопливый и нежный, и это, вероятно, то, чего хотел от него юноша, когда проворачивал свои нехитрые действия. У Симона, похоже, есть план довести его до ручки, и Вильгельм понимает это, когда он крепко обхватывает его своими бедрами и давит рукой на поясницу, а после стонет прямо в поцелуй. Это на самом деле срабатывает, даже если не должно было, побуждая к более активным действиям. Вновь хлопнув по чужим бедрам, Вильгельм отталкивается от стола, откидывая короткие пряди волос с лица. Потянув Симона за подол футболки, призывая его сесть ровно, он стягивает, наконец, эту лишнюю вещь, отбрасывая ее на пол и задерживаясь на мгновение для быстрого поцелуя в уголок губ, прежде чем подхватить его под бедра и в считанные секунды завалить на мягкую постель. Чужой смех отскакивает от стен, и Вильгельм задумывается, нормально ли влюбляться сильнее, когда сильнее, казалось бы, уже некуда. Кровать в их спальне по неизвестной Вилле причине до сих пор вызывает у Симона искренний восторг, и Вильгельм рад, что ничего из того, что пережили они, что пережил Симон, не смогло убить в нем его детскую непосредственность, которая позволяет так открыто радоваться обычным вещам. Когда-то Вильгельм услышал слова, которые прочно засели в его голове: «мы ищем в других то, чего не можем позволить иметь в себе». Он считал эту точку зрения глупостью, но появление Симона донесло до него смысл. Он вновь задумался об этой фразе на первом курсе в те злосчастные недели зимних каникул, которые он провел в ненавистной комнате в ненавистном замке с ненавистными родителями. И этот случай, без сомнений, был для него переломным. Он помнит, как сидел на кровати, держа ладони на коленях и впиваясь в голую кожу ногтями, желая разодрать ее до крови, только бы заглушить болью давящие мысли, которые одна за другой мелькали в его голове. Воспоминания первых недель воспроизводились подобно заевшей старой пластинке, и он задался вопросами, впервые побеспокоившими его за все эти без малого полгода: что такого было в Симоне, что он так влюбился в него? Что такого было в Симоне, что расставание с ним причиняет такую боль? Он не смог подобрать нужных ответов и упростил себе задачу, сосредоточившись на том, что было, кажется, важнее: каким был Симон в его глазах? У Вильгельма не было привычки идеализировать людей: жизнь в королевской семье играла свою роль, и он знал, сколько гнили могло скрываться за идеальной внешностью. Симона он не идеализировал тоже, не считал его святым и, хоть и был очарован его невинным взглядом, видел гораздо больше, чем, как Симон думал, он показывает. В счастливых на первый взгляд глазах он мог разглядеть страх и неуверенность. В расслабленном, как кажется, поведении, он мог увидеть желание не привлекать к себе лишнего внимания и не выделяться среди огромной толпы людей. В рассказах о семье он мог подметить умелое избегание темы отца и отсутствие подробностей о старшей сестре — Саре. Симон не был святым, и ореол от солнца, просвечивающийся сквозь его кудри, не был похож на нимб. Симон ввязывался в драки, говорил ужасные вещи, не боялся высказывать мнение, даже если знал, что весь мир пойдет против него одного, даже если знал, что это непременно разочарует кого-либо. Он с легкостью выдавал чужие секреты, пока в его глазах читалось наигранное оправдание ситуации случайностью, нелепым совпадением, простым «сорвалось с губ». Он давил на чужие незаживающие травмы, ковыряя раны болезненными словами, и его лицо при этом не выдавало ни единой эмоции, а взгляд был холодным и твердым, потому что он знал, что все его колкости попадают в цель. Вильгельм знал эту его сторону, сталкивался с ней в ссорах с мальчиком, прочувствовал его злобу собственной кожей. Вильгельм много раз обжигался о пропитанные ядом слова и горящий ненавистью взгляд. Симон не был святым, но был импульсивным, эгоистичным и легко воспламеняющимся. Симон не был святым, но был прямолинейным, острым на язык и любящим споры. Симон не был святым и не любил внимание, но был центром большинства скандалов и жил драмой. Симон не был святым, он делал людям больно, играл чужими чувствами и использовал других ради собственной выгоды. Симон не был святым, но любил казаться жертвой. Симон не был святым, но был любящим сыном и поддерживающим младшим братом. Симон не был святым, но часто не ставил себя в приоритет. Симон не был святым, но давал миллион шансов тем, кто этого не заслуживает. Симон не был святым, но был искренне предан тем, кто любил его и заботился о нем. Симон не был святым. Симон был Человеком. Там, где улыбка Вильгельма была обязанностью, улыбка Симона сквозила искренностью и переходила в заражающий смех. Там, где речь Вильгельма была сценарием и контролировалась, кажется, всей страной, речь Симона была его собственными мыслями, отражала его мудрость, его опыт, его позицию и его самого. Там, где Вильгельм должен был молчать, чтобы не позорить свою семью, Симон отстаивал свою правоту и без лишних размышлений вступал в спор. Симон был Симоном — неидеальным мальчиком с пьющим отцом, любящей матерью-одиночкой и сестрой, создающей проблемы, куда бы она не пошла. Он не старался быть идеальным, но и не старался быть плохим, позволял себе плыть по течению, чтобы не обременять себя чьими-то ожиданиями. Симон не был похож на глянцевую картинку, выбиваясь из образов других людей — всех, с которыми Вильгельм когда-либо имел дело. У Симона теплые руки, мягкие кудри и огромное сердце, которое часто обижали, а не высокомерный взгляд и увеличивающаяся пропорционально количеству денег самооценка. Симон был настоящим, был человечным, был живым, и Вильгельм был влюблен в него, потому что рядом с ним мог почувствовать себя таким же. Если титул принца был его наказанием, то Симон (был) — его привилегией. — Пожалуйста, останься в моих воспоминаниях, останься, останься, останься, — он отчетливо помнит, как проглатывал эти слова вместе со слезами. Той ночью они были его молитвой. Вильгельм поднимает на Симона теплый взгляд, вглядываясь в его счастливое лицо, и тянется рукой к кудрям, чтобы осторожно убрать их со лба, а следом оставить на нем же продолжительный поцелуй. Он разводит рукой чужие ноги, проведя по внутренней стороне правого бедра, и ловко устраивается между ними, втягивая парня в очередной поцелуй, которого хватает для того, чтобы откинуть кое-как одеяло в сторону. Симон под ним елозит по простыне задницей и давится воздухом, когда Вильгельм вновь опускается к его шее и оставляет на каждом ее участке, до которого имеет возможность дотянуться, влажные дорожки от языка и жгучие засосы, которые расцветают яркими бутонами, выглядящими умопомрачительно гармонично на смуглой коже. Симон неожиданно прижимает его голову к себе, вплетая пальцы в волосы, будто не хочет, чтобы Вильгельм отстранялся, будто его губы — это все, что имеет сейчас значение. Вильгельм приглушенно стонет от этого осознания, ощутимо прихватывая зубами кожу на плече, но не оставляя метки. Пальцы в его волосах сжимаются в кулачок. — Ты идеален, Симон, — шепчет Вилле, и это не похвала. Он поднимает голову, обхватив запястья юноши пальцами, чтобы осторожно убрать его руки от себя, целует тыльные стороны ладоней и оставляет короткий поцелуй на губах напротив, а потом Симон давит на его плечи, чтобы завалить Вильгельма на постель, и бесцеремонно, но довольно грациозно усаживается на его бедра, вызывая ухмылку. Руки принца опускаются на ягодицы с глухим шлепком, а ткань под ладонями становится серьезным препятствием, но игнорируется до лучшего момента. Вильгельм притягивает парня ближе, немного отклоняя голову назад и выдыхая, и когда Симон подается грудью вперед, прогибаясь слегка в спине, он ведет по этому чудесному изгибу кончиками пальцев, останавливает свое движение где-то в районе ребер и вдыхает снова родной запах, прижимая юношу к себе, пока тот, едва ли, кажется, осознавая происходящее, прикусывает хрящик его уха и сжимает волосы на затылке. Симон отстраняется, выглядя как олицетворение хаоса, давит на его грудь, очевидно, намекая лечь, и дразнится, маленькая сволочь, раскачиваясь на его бедрах. Как срывать с губ принца стоны, он знает лучше всех. Итак, нет, Симон не перекидывает через него ногу, чтобы пересесть на постель, а наклоняется, чтобы носом провести от груди до подбородка, вызывая волну мурашек своим теплым дыханием, и, вау, открывшийся на приподнятые ягодицы обзор заставляет рот Вильгельма пересохнуть. В его голове на повторе крутятся только три слова: господи, блять, боже. Симон чертовски горячий и, подождите-ка, он правда принадлежит ему? Вильгельм опускает одну ладонь на спину, под его пальцами перекатываются от каждого движения твердые мышцы, и это тоже горячо. Видеть и чувствовать все это — горячо. Симон заканчивает свою сладкую пытку поцелуем в губы, и Вильгельм за предплечья подтягивает его повыше, чтобы после крепко обхватить за талию и в считанные секунды подмять его под себя. Их взгляды снова пересекаются, когда Вильгельм приподнимается, нависая над Симоном, и это заставляет их застыть. Они смотрят друг на друга точно завороженные, и Вильгельм видит в глазах напротив отражение всех своих чувств, и огонь в его груди разгорается с новой силой. Нескольких секунд достаточно, чтобы Симон поддался своему желанию и заправил выбившуюся прядь волос Вильгельма ему за ухо, вызывая едва заметную улыбку. Действие никак не комментируется, но сердце Вильгельма определенно пропускает несколько ударов, когда воспоминание об их первом разе настигает его разум. Они так много прошли вместе. Симон плавно огибает его ухо, чтобы коснуться щеки и провести по ней дрожащими пальцами. Прикосновение нежное и напоминает Вильгельму крылья бабочек, которых они с Эриком ловили когда-то в детстве. Вильгельм улыбается, прислоняясь ко лбу юноши, и делает глубокий вдох, потираясь о кончик чужого носа — отвлекающая ласка, приводящая мысли в относительный порядок. На этот раз его талию не стискивают чужие ноги, но он уверен, что эта привычка его парня не забыта на оставшуюся часть этой ночи. Вильгельм отстраняется, но только для того, чтобы вернуться к шее, вновь уделить внимание засосам на ней, зацеловывая и заласкивая их, и медленно опуститься ниже, перемещаясь назад по постели под шумное дыхание. Кинув взгляд исподлобья, он подмечает сведенные к переносице брови и приоткрытые губы, блестящие от того, насколько часто по ним проводят языком. Симон, вне всяких сомнений, чертово искусство. Подцепив резинку штанов, Вильгельм наконец-то тянет их вниз, медленно обнажая стройные ноги с острыми коленями, которые он, не задумываясь, целует, откидывая лишний элемент одежды на пол и моментально о нем забывая. Его ладонь скользит по голому бедру, останавливаясь у боксеров, и он слишком очевидно наслаждается бархатом под своими пальцами, пока возвращается назад к колену, а после к щиколотке, чтобы вытянуть ногу парня перед ним и стянуть яркие носки. Симон забавно шевелит пальцами ног, когда ничего больше не сковывает движения, и принц склоняет голову, целуя каждый по отдельности под тихое хихиканье. Он придерживает стопу за пятку, удерживая ее в удобном для себя положении, и ведет дорожку поцелуев выше, подмечая, как утихает смех. Проложив путь до внутренней части бедра, Вильгельм перемещает ладонь с пятки на колено, чтобы все так же иметь некоторый контроль, и прижимается к теплому бедру щекой, притираясь, подобно коту, прежде чем возвращается к томительным поцелуям. Кожа под его губами покрывается засосами и следами от зубов. Пальцы его парня снова сжимают его волосы. Под его взор попадает созвездие из родинок, расположенное чуть выше колена, и Вильгельм, не раздумывая, проводит по маленьким точкам носом, соединяя их невидимыми линиями, и оставляет поцелуй в центре. Все в Симоне такое драгоценное. Его внимание привлекает плавное движение на своей щеке, и он, едва ли отдавая себе отчет, поднимает послушно голову и тянется следом за исчезающим прикосновением, пока, наконец, не догоняет его. Симон под ним приподнимается на локтях, чтобы урвать очередной поцелуй, возвращая руку на затылок, и Вильгельм в его губы хнычет из-за стискивающей грудь нежности. Поцелуй служит своего рода отвлекающим маневром, позволяющим парню развязать шнурки на штанах Вильгельма дрожащими пальцами. Он не позволяет принцу спокойно стянуть мешающую вещь: тянется следом, как только Вильгельм отстраняется и выпрямляется, соскальзывает рукой с затылка на шею, буквально повиснув на крепком теле, и целует бесконтрольно везде, куда дотягивается, пока Вильгельм, бедный Вильгельм, придерживает своего драгоценного бойфренда за талию одной рукой, чтобы тот не рухнул и не потащил его за собой, а другой пытается стянуть гребанные штаны, усложняющие его жизнь в конкретный момент. Сердце, переполненное любовью, грозится сломать ему ребра, и ладонь, накрывающая его грудь в том самом месте, где оно бешено бьется, совсем не помогает. Пальцы, давящие на скулу, заставляют повернуть голову и позволить Симону очередной поцелуй. Его ладонь плавно очерчивает бок Эрикссона, чтобы следом исчезнуть с тела, потому что штаны, никак не желающие поддаваться, доводят его до нервного тика, и приходится подняться, чтобы снять их. Симон тянется вверх вслед за движениями Вильгельма, все еще крепко цепляясь за его шею. Хочет засмеяться, но вместо этого принц, ногой отбросив штаны подальше, обхватывает талию юноши, подтягивая его, и его рук, кажется, достаточно для того, чтобы Симон расслабил хватку и опустил одну ладонь на предплечье Вильгельма, сминая его с нескрываемым восхищением из-за крепких мышц под пальцами. У Симона было мало фетишей, и этот Вильгельм подметил между вторым и третьим годом обучения, когда проводил несколько недель летних каникул в Бьярстаде. Не сказать, что раньше он не замечал странности за Симоном каждый раз, когда он делал что-либо, что показывало его некоторое физическое превосходство. Например, он помнит свое первое посещение дома Симона, помнит, как, устроив ладони Вильгельма на своей талии, он надавил на его пальцы, будто обозначая, что не против, если Вильгельм не будет сосредотачиваться на контроле силы, применяемой к нему. Еще он помнит, как все те же нежные пальцы сжимали его бицепсы на втором году обучения, как не могли оставить их в покое и на несколько секунд, когда апокалипсис, в котором они жили, уступил место их чувствам, позволив тоске выплеснуться наружу за закрытыми дверями и шторами в комнате принца. Он, по правде говоря, не придавал этому особого значения, как и тому, каким нервным становился его парень, стоило только Вильгельму появиться перед ним с оголенными плечами и руками, или как он пытался вывести его на любое демонстративное поведение «сильного парня» (его попытки были забавными, но Вильгельм не заставит своего парня стыдиться). Шестеренки в его голове начали крутиться в одну из теплых ночей, когда Симон, находящийся на грани сна, прошептал едва слышно о том, какой Вильгельм «сильный, и это так круто, мне очень нравится». На утро никто не решился поднять вновь эту тему, но Вильгельм сделал в мыслях пометки, известные ему одному. Внезапная тяжесть, обрушившаяся на него, вынуждает отстраниться и, приподняв брови, посмотреть на Симона. Он не дает ему никакого ответа на незаданный вопрос и вместо этого тянет назад, осторожно опускаясь на постель. Вильгельм удерживает его за затылок, не позволяя лечь, и прижимается носом к волосам, делая глубокий вдох. Симон так волшебно пахнет. — Еще один поцелуй, Симме? — предлагает он, тихо хихикнув куда-то в район чужой скулы, и удовлетворенно мычит, едва только теплые губы вновь касаются его собственных. Вильгельм налегает на юношу, теперь призывая его лечь, и ведет ладонью от его груди до резинки боксеров, находя опору в другой руке и заботливых объятиях. Их языки сталкиваются в тот момент, когда рука настойчиво пробирается под ткань белья, а подушечки пальцев касаются влажной от предэякулята головки. Он чувствует, как заднюю часть шеи ощутимо царапают чужие короткие ноготки, слышит, как в поцелуе тонет стон, и это своеобразный призыв не останавливаться, но он не то, чтобы необходим. Устроившись на боку, Вильгельм прижимается пахом к бедру Симона и плавно ведет ладонью немного дальше, пока пальцы не смыкаются у основания, обхватывая его плотным кольцом. Симон напрягается, неосознанно толкается бедрами вверх и давит на его затылок, позволяя очередному стону затеряться между их губ, и кожа Вильгельма — он не будет скрывать этого — покрывается мурашками. Движения его теплой ладони медленные, призванные расслабить на максимум Симона в его руках, выудить из розовых губ сладкие стоны и дать себе возможность разглядеть вблизи помутневшие глаза, и Вильгельм не хотел бы ничего другого. Симон разрывает поцелуй сам, отстраняясь на считанные миллиметры. Его глаза все еще закрыты, а дыхание учащенное. Вильгельм вглядывается в его лицо, подмечая порозовевшие из-за жара комнаты щеки, мелкие ранки на губах, виновником которых является он сам, и выступивший пот на лбу, к которому прилипли короткие кудри. Симон выглядит великолепно, когда он в таком беспорядке. Чужая голова откидывается назад в тот момент, когда принц немного наклоняется, чтобы поймать любимые губы, и это заставляет улыбнуться, прижаться долгим поцелуем к челюсти. Комната, наконец, заполняется еще одним тихим стоном, и в этом звуке он так отчаянно нуждался, ведь этот звук он любит до безумия. Он делает несколько плавных движений, используя только средний и большой пальцы, размазывая предэякулят по всей длине, будто втирая его в кожу, и оставляет поцелуй чуть ниже мочки уха. Член Симона чуть больше его ладони и от того прекрасно помещается в руке, у него некрупная розовая головка и отчетливо выпирающие вены, которые идеально ощущаются на языке, но этот факт — секрет Вильгельма. Ткань белья стесняет движения, но это последнее, о чем он думает, потому что Симон рядом важнее. Его рука не останавливается, кончики пальцев обводят нежную кожицу головки круговым движением, аккурат по контуру, заставляя Симона всхлипнуть. Движения его ладони — выверенные, в некотором смысле привычные, лишенные всякой грубости, но не резкости: плавно вверх, контрастно вниз. Симон под ним хнычет, закусывая губу, и Вильгельм улавливает, как сжимаются пальцы его ног, как колени то и дело притягиваются друг к другу, потому что мальчику, очевидно, трудно держать ноги разведенными сейчас. Приподнявшись, Вильгельм вновь нависает над юношей, прижимаясь губами к его лбу, прежде чем выпрямиться и осторожно стянуть последнюю вещь с любимого тела. — Я уже говорил, насколько ты прекрасен? — с его губ слетает риторический вопрос, когда он наклоняется, чтобы прижаться щекой к коленке. — Бесчисленное количество раз, — подтверждает тихо Симон, касаясь тыльной стороной ладоней своих щек, чтобы немного их остудить, а Вильгельм думает, что готов восхищаться им ровно столько же. Улыбнувшись, Вильгельм отстраняется и давит мягко на бедро парня, прося повернуться, и его без слов понимают, переворачиваясь на живот и опираясь на согнутые в локтях руки. Симон оборачивается через плечо, создавая секундный зрительный контакт и вызывая улыбку на губах. Вильгельм подается вперед, наклоняясь ровно в тот момент, когда чужой взгляд останавливается в районе его груди, и это заставляет полное любви сердце пропустить несколько ударов, будто Вильгельм снова подросток и испытывает волнение каждый раз, когда Симон просто смотрит на него. Пальцы, вновь едва ли касаясь, прокладывают путь от внутренней части колена до сгиба под ягодицами, мягкими и гладкими, идеально умещающимися в его руках. Взгляд Вильгельма цепляется за его собственную руку, и он лучится любопытством, будто Симон впервые предстает перед ним обнаженным. Он думает, что никогда не устанет наблюдать за тем, как податливая кожа прогибается под его пальцами, как бледнеет от крепкой хватки, как краснеет от жара и смущения, ровно так же, как никогда не устанет от стонов и всхлипов, от вдохов и выдохов, от тихого шепота и мольбы, слетающих с полюбившихся губ. Рука огибает ягодицы, перемещаясь на поясницу, и Вильгельм видит, как мурашки появляются на обнаженных тонких руках. Взгляд очерчивает спину, напряженную из-за позы, в которой лежит Симон, пробегает по позвоночнику и узким плечам. Внимание вдруг цепляется за еще одно созвездие из родинок, так красиво расположенное чуть выше лопатки, и оно по праву его самое любимое (Вильгельм без сомнений любит в Симоне все, но это скопление родинок является для него чем-то особенным, и он думает, что это связано с тем, как идеально они подходят мальчику). Рука, замеревшая ранее на пояснице, взмывает в воздух, подчиняясь желанию Вильгельма прочертить невидимый путь от родинки к родинке. Пальцы неторопливо соединяют первую линию из трех точек, они — его личные Альбирео, Садр и Денеб, и, не касаясь кожи, соединяют вторую, а персональные Дельта и Эпсилон завершают маленького лебедя, который, подобно ему самому, нашел дом в Симоне. Вильгельм наклоняется, касается губами прочерченных линий и выдыхает. Он вспоминает легенду о прекрасной девушке, в чьем светлом лике Зевс нашел свою любовь и, обернувшись лебедем, спустился к ней; и зачем-то ищет в мифологических образах, навсегда застывших на страницах книг, их с Симоном отражения. Он отчаянно хочет, чтобы маленькая фигура на золотой коже, один в один похожая на ту, что существует в миллионах световых лет, не была красивым совпадением, а была их символом, знаком, частью их с Симоном истории, пронесенной сквозь тысячелетия. Он хочет, чтобы невидимый рисунок стал их молчаливым обещанием, нерушимой клятвой быть вместе в любой из множества вселенных. Эгоистичное и пугающее желание проникнуть Симону под кожу, чтобы остаться с ним навсегда, вспыхивает в груди. Вильгельм, как и лебеди, чертов однолюб. Вновь выдохнув, уловив, как мурашки снова спешно начинают покрывать смуглую кожу, Вильгельм ведет носом к шее, чтобы запечатлеть поцелуй на верхнем позвонке. Симон удобно сгибает ногу в колене, отводя ее в сторону по шуршащим в ответ на действия простыням, и этот жест — безмолвное приглашение, и Вильгельм улавливает его, осторожно устраиваясь между худых ног. Одна его рука двигается по спине, оставаясь чуть выше головы, пока сам Вильгельм прокладывает путь из поцелуев по позвоночнику и заканчивает, сталкиваясь с двумя ямочками у копчика. Ладони проходят по изгибу талии, переходят к бедрам и находят свое пристанище на ягодицах. Симона удивительно приятно трогать. Его тело податливое и мягкое, с множеством эрогенных зон, и его невероятно легко расслабить, а его комплекция идеально вписывается в рост, делая мальчика до скрежета зубов очаровательным. У него привлекательные сексуальные изгибы, которыми хочется любоваться бесконечно, которые хочется увековечить в скульптурах, которыми хочется разрисовать холсты и вывесить во всех известных музеях. Его кожа под пальцами ощущается как невероятно дорогой шелк: она нежная и гладкая, и даже малейшие изъяны выглядят как нечто величественно прекрасное. Есть нечто особенное в том, как она реагирует на руки Вильгельма, на его губы и на его дыхание. Принц проводит по нижней губе кончиком языка, обводя широкими ладонями гладкие ягодицы и нетерпеливо их сминая, а после мягко похлопывая, призывая приподнять бедра. Симон повинуется мгновенно, меняя положение своего тела, и Вильгельм оставляет на левой половинке несколько продолжительных поцелуев в качестве благодарности. Он нехотя отстраняется, чтобы дотянуться до прикроватной тумбочки, в которой, как бы банально и очевидно это не выглядело, лежит тюбик смазки и пачка презервативов. Симон наблюдает за ним пристальным взглядом. Его рука, сложенная в кулак, закрывает розовую щеку и часть ровного носа, губы сжаты в тонкую полоску, а кудри находятся в полнейшем беспорядке, дополняя очаровательный, по мнению Вильгельма, образ. Упомянутые выше предметы из тумбочки оказываются на постели, приземляясь в нескольких сантиметрах от Симона, и Вильгельм наконец-то позволяет себе вернуться к тому, на чем остановился: к излюбленным ягодицам. Юноша вновь опускает на них ладони, движется чуть дальше, перед этим круговым движением приласкав кожу, и останавливается на пояснице, после чего тянет мальчика к себе, прижимаясь к обнаженной заднице пахом. Ткань белья, он уверен, не слишком приятна для чужой кожи, но он не может отказать себе в удовольствии мягко толкнуться вперед, имитируя аккуратную фрикцию, и притереться под хныканье, заглушаемое подушкой. — А-а, — Вильгельм похлопывает Симона по бедру. — Мне нравится слышать тебя, — напоминает тихо, вновь наклоняясь, чтобы поцеловать снова две маленькие ямочки. — А мне нравится, когда ты не ведешь себя как гребанный мудак, Вильгельм. Принц в ответ смеется, целуя местечко под ягодицами, но относится к реплике с пониманием: он знает, что Симон терпеть не может, когда его так бессовестно дразнят. Раздвинув осторожно зацелованные половинки, Вильгельм кружит подушечкой пальца по сжимающейся в предвкушении дырочке, нажимает осторожно, даже не думая прекращать пытать маленькую вредину — этого оказывается достаточно, чтобы Симон вновь захныкал и едва заметно прогнулся в спине. Принца такая реакция полностью удовлетворяет, подстегивает идти дальше, оставить несколько меток на шелковой коже, чередуя игривые, практически безболезненные укусы с нежными, как мазки кистей, поцелуями. Оторваться от любимого тела тяжело: поцелуи с ягодиц переходят к бедрам, от бедер к пояснице, от поясницы к линии талии и бокам. — Te mataré, — различает Вильгельм в ворохе тихих слов, которые слетают с губ парня, и улыбается. Что ж, доходчиво. Относительную тишину нарушает звук удара кожи о кожу, когда ладонь принца вновь опускается на ягодицы, и Симон мычит, прикусив губу, а Вильгельм скрывает победную улыбку, потянувшись за смазкой. Пальцы ловко справляются с крышкой, и это невольно заставляет вспомнить бесчисленное количество раз, когда его руки начинали дрожать в самые ответственные моменты, вызывая у Симона приступ смеха. Он переводит взгляд на упомянутого человека, в глазах которого не может уловить даже тени озорства, какого-то намека на скорую шутку, и чувствует еще один прилив гордости: Симон больше не видит в нем неуклюжего мальчишку. От этого осознания в груди теплеет, и это тепло приносит приятную боль, но он не смеет жаловаться. Эта боль — составляющая его любви. Вновь окинув лежащего перед ним Симона взглядом, он позволяет мягкой улыбке коснуться собственных губ, чувствуя, как очередная волна бесконечной любви к нему растекается по венам. Очередное наваждение исчезает, стоит только теплым пальцам коснуться его колена: Симон сам отвлекает его, и, опустив голову, Вильгельм может увидеть, как он возвращает ногу в прежнее положение. Это, хоть и вызывает тихий смешок, помогает вернуть внимание на бутылек в руках. Несколько секунд уходят на то, чтобы выдавить смазку на подставленные пальцы и согреть ее, осторожно растирая. Вопрос об удобстве, когда-то бывший привычкой, крутится на кончике языка, однако остается невысказанным. Он знает, что Симону удобно, и качнувший бедрами юноша подтверждает это, прогоняя поселившееся на мгновение в груди беспокойство. Комфорт Симона всегда будет его приоритетом. Бутылочка летит назад, на постель, беззвучно приземляясь на простыни, а Вильгельм снова наклоняется, чтобы запечатлеть очередной поцелуй на левой ягодице. Он мягкий и продолжительный, служащий неким отвлечением, когда его пальцы вновь кружат у дырочки, растирая смазку. Симон под ним задерживает дыхание, Вильгельм понимает это по образовавшейся вдруг тишине. Свободная ладонь опускается на ягодицы, гладит их медленно и нежно, и в том же темпе прокладывает путь по бедру вплоть до внутренней стороны колена. Действие незамысловатое, но помогает парню под ним снова расслабиться, и это позволяет первому пальцу плавно скользнуть в горячее нутро. Симон выдыхает, и его дыхание дрожит, Вильгельм слышит и понимает это по движению тела. Губы растягиваются в ухмылке, которой он моментально прижимается к коже, покрытой свежими метками. Он растягивает юношу неторопливо, игнорируя внутренний голос, эгоистично призывающий его перестать уделять процессу так много времени сейчас, когда он, наконец, дорвался до желанного тела. Симон перед ним — открытый и доверчивый, в его глазах наивность мешается с темной похотью, а в тихих стонах ни намека на боль. И все это слишком удачно складывается в его голове, будто идеально подходящие друг другу фрагменты паззла, но отодвигается на задворки здравым смыслом. Вильгельм накрывает губами очередную родинку, запечатляя на ней поцелуй, и выпрямляется, аккуратно добавляя второй палец. Симон позволяет стону утонуть в подушке и путает пальцы в кудрях, на что Вильгельм ласково гладит его по пояснице. Он разводит пальцы, аккуратно растягивая тугие стенки, чередует и совмещает это с плавными толчками, лишь изредка позволяя пальцам выскальзывать, чтобы мягко обвести сжимающееся колечко мышц под прерывистое дыхание. Симон собственные волосы оттягивает, наверняка кусая уже истерзанные в кровь губы, и несколько раз двигается навстречу, когда пальцы вновь проникают на одну фалангу, пока стоны все так же тонут в проклятой подушке, которую Вильгельм хочет сжечь. — Вилле… — звук собственного имени вскоре привлекает его внимание и вынуждает поднять голову. В полушепоте — мольба, в движениях тела — неозвученное, но легко уловимое требование большего. У Вильгельма в мыслях секундный сбой, будто момент очередного осознания того, насколько неидеальный Симон идеально сочетает в себе огромное количество черт и как идеально он гармонирует с каждой. Все в неидеальном образе Симона идеально подходит ему и делает его собой. Все в неидеальном образе Симона Вильгельм бесконечно любит. Выдохнув, Вильгельм проводит влажными пальцами от дырочки до копчика и перед тем, как убрать руку, запечатляет еще один легкий шлепок на ягодице. Он тянется к блестящему квадратику, лишь на несколько секунд позволяя себе отвести взгляд от парня, когда аккуратная ладонь останавливает его, обхватив запястье. Шорох постельного белья уведомляет о движении сбоку. — Могу я? — Симон спрашивает легко и непринужденно, будто это вопрос из разряда «как дела?», и Вильгельм вскидывает брови, но кивает, подавляя улыбку. Симон меняет положение, переворачиваясь на спину и приподнимаясь, используя в качестве опоры согнутую в локте руку, и тянется за все тем же квадратиком. Тонкие пальцы ловко справляются с плотной упаковкой, пока Вильгельм, спешно избавившийся от белья, лениво гладит чужие колени. — Поцелуй? — предлагает Вильгельм, как только упаковка отлетает в сторону, беззвучно падая на пол. Симон кивает и сам тянется к губам, встречаясь с ними на полпути, его руки небрежно ведут свой путь от груди Вильгельма вниз, пока одна из ладоней не смыкается кольцом на члене и латекс не раскатывается по плоти, плотно прилегая к коже. Вильгельм плавно толкается в узкий, несмотря на растяжку, вход, направляемый пальцами мальчика под собой, и ловит в поцелуй, призванный отвлечь и являющийся безмолвным обязательством, тихий стон. Симон сжимает его бедра собственными и опускает ладони на плечи, требуя мягким постукиванием по коже несколько необходимых секунд, чтобы привыкнуть к заполненности. Тепло с губ исчезает всего на секунду, когда Симон вдруг отстраняется, чтобы кивнуть под внимательный изучающий взгляд Вильгельма, который вновь преследует важную для себя цель: насладиться каждой эмоцией на любимом лице. Руки с плеч переходят к шее, пальцы сцепляются на ее задней части, и Симон вновь втягивает Вильгельма в поцелуй, который углубляет, сменив немного наклон головы. У Симона ловкий язык, плавно огибающий и ласкающий его собственный красивый и ровный ряд зубов с острыми маленькими клычками, и по-прежнему приятный, но теперь уже едва уловимый мятный вкус. Вильгельм толкается глубже в податливое тело, прижимая его плотно к постели, и чувствует, как пятки касаются его ягодиц, мягко надавливая. Руки Симона везде. Они сминают плечи, путают волосы, очерчивают бока и ребра, силуэт лопаток. Вильгельм от всех этих беспорядочных касаний чувствует головокружение, едва успевая улавливать вес аккуратных ладоней то тут, то там, и это идеально сочетается с тем, насколько приятна чужая узость. Вильгельм хотел бы озвучить грязный комментарий, который вертится на языке, но сдерживает себя: атмосфера совсем неподходящая. Вильгельм подается назад и глухо стонет в губы, когда Симон сжимает его в себе, ногой скользя по его бедру, прежде чем вернуть ее в прежнее положение. Действие совсем невинное, но почему-то вынуждает вновь толкнуться, придавая движению взявшуюся из ниоткуда резкость. Симон под ним откидывает голову назад, разрывая поцелуй с громким звуком, и его стон, звонкий и мелодичный, заставляет кончики ушей Вильгельма вспыхнуть. Он опускает взгляд на симпатичное личико, разглядывая прикрытые глаза, длинные ресницы и приоткрытые в немом стоне губы. Проходит всего секунда, прежде чем Симон поджимает их, а одна его рука падает на постель. Вильгельм находит ее, переплетает пальцы и поднимает над головой мальчика, прижимает к подушке. Его губы касаются нежной щеки, которую Симон охотно подставляет, спускаются к челюсти, к кончикам ушей, розовым, как и упомянутые секундой ранее щеки, к подбородку и шее, поднимаются к виску, оставляют несколько поцелуев на линии роста волос. Толчки сопровождают каждый поцелуй, стоны мешаются с шумным дыханием, создавая, вероятно, лучшую симфонию из всех возможных. Рука Симона, все еще свободная, касается щеки Вильгельма, давит едва ощутимо, чтобы дать возможность поймать чужие губы своими и оставить на них короткий игривый поцелуй. Вильгельм ослабляет хватку, позволяя ладони выскользнуть из-под его собственной, обхватывает идентично розоватую щеку и глубоко целует, сплетая их языки, выполняя неозвученное, но такое очевидное желание. Стоны Симона плавно переходят во всхлипы, когда Вильгельм, найдя наконец-то удовлетворяющий его темп, впечатывается в ягодицы, смешивая слетающие с губ юноши звуки со звонкими, но не частыми шлепками. Рука с щеки перемещается на талию, после очерчивает напряженные мышцы живота, переходит к бедру и в конце концов заканчивает свой путь под коленом, приподнимая ногу и отводя ее немного в сторону. Он позволяет себе отстраниться и выпрямиться, устроить вторую руку поверх другого колена. Симон поддается легко, позволяя развести собственные ноги пошире, и сгибает короткие пальчики, вытягивая носок стопы, когда Вильгельм, едва не покинув горячее тело, вновь грубо толкается, ударяясь яйцами о ягодицы. Комната заполняется громким стоном, в ушах от него звенит, а простыни сминаются под воздействием цепких рук. На губах, по которым пробегает кончик языка, расцветает ухмылка. Вильгельм взглядом ласкает аккуратную фигурку, засматриваясь на то, как изящно, пусть и едва заметно, выгибается от наслаждения и движения внутри себя Симон, как он сводит брови к переносице, как закатывает глаза, как кусает губы, как стремительно появляются капельки пота на смуглой коже. Симон выглядит дорого. Симон принадлежит ему каждой клеточкой своего изумительно красивого тела. Выскользнув из горячего нутра с тихим хлюпаньем, Вильгельм перекидывает ногу Симона и мягко хлопает его по бедру, прежде чем наклониться и оставить ровно в том же месте нежный поцелуй. Симон легко понимает его, устраиваясь полубоком и приподнимая ногу, и это вызывает улыбку и желание поцеловать любимые губы, которому невозможно сопротивляться. Он вновь толкается, с блаженным стоном реагируя на вернувшуюся узость, его рука возвращается на бедро, придерживая, а другая находит место на сгибе талии. Угол проникновения меняется, кажется, сводя Симона, уткнувшегося в сгиб локтя лицом, с ума. Его стоны переходят в скулеж, и моментами тихие вскрики смешиваются с мольбами, которые едва ли можно различить. Очередной шлепок заставляет кожу порозоветь еще на полтона, и пальцы моментально впиваются в место удара. Рука с бедра переносится на постель для опоры, когда Вильгельм выругивается под нос, и не потому, что Симону, вероятно, больно, а потому, что Симон выглядит непозволительно прекрасно, когда все в нем кричит о том, насколько ему нравится, когда его трахают. Ему нравится, когда его вбивают в постель, когда его шлепают, пока кожа не начинает гореть, когда его лишают возможности двигаться, удерживая руки или ноги грубой хваткой. Симон цепляется за руку Вильгельма чуть ниже локтя, впивается ноготками в кожу и поднимает этот свой блестящий невинный взгляд, срывая с губ принца очередное ругательство и заставляя его размашисто толкнуться, вынуждая юношу сдвинуться на миллиметры по простыни. Симон взвизгивает. Вильгельму нравится. — Mierda, — срывается с пухлых губ. — Me gusta sentirte, — молит он, вызывая у Вильгельма улыбку тихими речами. — Me gusta ser tuyo, — окончание фразы теряется в стоне, но Вильгельм все равно понимает. Он наклоняется, чтобы нежно и медленно поцеловать Симона, и тянется рукой к его аккуратному члену, вызывая протяжный стон. По тому, как дрожь медленно начинает овладевать этим крошечным телом, Вильгельм понимает, что Симон совсем скоро кончит, и он помогает ему, неторопливо лаская твердый член ладонью, пока юноша, наконец, не начинает задыхаться и биться в его руках, изливаясь в подставленную ладонь и цепляясь за простыни пальцами. Вильгельм целует его в щеки и подбородок, в шею и голые плечи, медленно двигаясь внутри обмякающего постепенно тела, и утыкается лбом в сгиб шеи, всего через пару толчков изливаясь в презерватив. Ему требуется около минуты, чтобы прийти в себя и скатиться с Симона, заботливо очерчивающего кончиками пальцев вены на его руке. Они ничего не говорят, позволяя их дыханию восстановиться, а звону в ушах исчезнуть. Вильгельм скидывает презерватив на пол и тянется к салфеткам, всегда хранящимся на тумбочке, чтобы вытереть руки и привести Симона в относительный порядок, параллельно осыпая его кожу множеством маленьких поцелуев. — Прекрати, — со смешком тянет парень, ловя его лицо ладонями за щеки и, недолго думая, воруя еще один глубокий продолжительный поцелуй. — Люблю тебя, — он тихо возвращает признание, несколько секунд вглядываясь в глаза, пока Вильгельм, не совладавший с улыбкой, снова не целует его. Вильгельм ловко переворачивает их, позволяя Симону прижаться к его боку и устроить голову на плече. Раньше Вильгельм не любил спать на спине, но с Симоном стало проще: его вес успокаивает, а тепло дарит ощущение безопасности и дома, и с ним под боком просто правильно и комфортно. Он обнимает юношу за худые плечи, пока Симон вырисовывает незамысловатые узоры на его груди. — Рош недавно спрашивала, не появилось ли у тебя достаточно смелости для реванша, — тихо произносит Симон, поднимая голову. — О нет, нет и нет. Я не буду больше связываться с этой женщиной, так ей и передай, — Вильгельм сердито дует губы. У Рош есть странная потребность позорить Вильгельма перед Симоном при каждом удобном случае. Его реплика находит отклик в тихом смехе и едва уловимом кивке. — Но не надейся, что она так легко успокоится, — предупреждает парень, и Вильгельм, к своему сожалению, понимает, что это правда, и то, что он уже проходил этот этап поведения девушки, не делает ситуацию лучше. Комната вновь погружается в тишину, дыхание под боком постепенно выравнивается, и Вильгельм, осторожно потянувшись, выключает свет, погружаясь в темноту. Он тянется к телефону, чтобы наконец-то выйти из профиля Симона, но любопытный комментарий под последней фотографией останавливает его. @nurbobozan: «Уверен, что этот принц — подходящая кандидатура? Напиши мне, давай встретимся, и я докажу тебе, что есть люди намного круче этой зазнавшейся выскочки.» Вильгельм вскидывает брови, кидая взгляд на умиротворенное лицо, на которое попадает свечение от телефона. Нужно быть настоящим глупцом, чтобы пытаться отобрать то, что принадлежит Вильгельму.@willhelm:
«Иди нахуй, чувак.»
Он помнит, как когда-то сказал, что «лучше бы я вообще не знал, каково это — влюбляться». С тех пор прошло много лет, но он все еще уверен, что оставаться в неведении было бы лучше, потому что любить, почему-то, невероятно больно. Несуществующие в его легких цветы снова грозятся разорвать их на части, но Симон, будто почувствовав его беспокойство, ластится ближе, и Вильгельм думает, что эта любовь, которая «слишком», того стоит.