Эсма
— Когда приберетесь во дворе, передвиньте столы и расставьте стулья и скамейки. И не возитесь долго, у нас осталось не так уж много времени. — Мы все сделаем, Эсма ханым, вы не переживайте, — кивнул ей рабочий, после чего он махнул рукой своим помощникам, и они тут же принялись за дело. Эсма вздохнула с облегчением, кажется, все готово… Да! — тут же спохватилась она, нужно еще пойти и сказать горничным, чтобы отгладили как следует скатерти. А что там с комнатой для молодоженов, она лично проверит прямо сейчас, поскольку если что-нибудь пойдет не так, хозяйка с нее три шкуры спустит. Горничная как раз стелила постель, когда Эсма зашла проверить, как идут дела. Она проследила, чтобы девчонка ничего не напутала, проверила еще раз, хорошо ли убрали комнату, вытерли ли пыль, затем распорядилась, чтобы сменили занавески и, оставшись довольной, отправилась с отчетом к хозяйке. В доме все вверх дном из-за предстоящей свадьбы Мехмет бея. И вроде бы то должны быть приятные хлопоты, однако же, Эсме упорно казалось, что более-менее искреннее радуется один только счастливый новобрачный. Ну, еще Али бей, который с радостью согласился быть у брата свидетелем на свадьбе, да и невесту его принял радушно, сразу же стал звать ее сестрой. А вот Ахмет бей и вовсе уехал по делам фирмы в Анкару и буквально вчера прислал телеграмму, что вернуться к сроку не успеет, поскольку там возникли какие-то трудности. Азизе ханым перезвонила сыну, битый час распекала его по телефону за нерасторопность, но что толку, раз ничего уже нельзя исправить. Ахмет бей извинился перед братом, пообещал, что привезет дорогой подарок, но на свадьбу ему, увы, никак не успеть. Сама же хозяйка, казалось бы, также должна радоваться, но Эсме отчего-то казалось, что Азизе ханым просто хочет и старается выглядеть довольной, а на самом деле ей все происходящее не по душе. С другой стороны, это несколько странно, ведь она сама приложила немало усилий для того, чтоб этот брак состоялся. Во-первых, чтобы узнать о девушке подробнее, она задействовала своих, так скажем, осведомителей, к услугам которых время от времени прибегала, дабы выведать чужие тайны. Эсма лично ходила к одному из них с сообщением от своей ханым. Также хозяйка два раза ездила просить руки девушки, что так приглянулась Мехмет бею. В первый раз — в сопровождении сыновей, как говорится, честь по чести, однако же, вернулись они, все четверо, далеко не в самом радужном настроении. Ахмет был раздражен и упрекнул мать, что ей «больше не следует потакать Мехмету, дабы не позориться, тем более перед какими-то голодранцами». Али робко заметил, что брату просто не повезло, но раз родители девушки отказывают ему, то ничего не поделаешь. Мехмет накричал на братьев, заявив, что они могут думать все, что им хочется, а он «и под страхом смерти не отступится». Сама же хозяйка ничего не сказала, молча ушла к себе. Через несколько дней она вновь отправилась в дом к девушке Мехмета, на сей раз одна. Следующим вечером Мехмет бей вернулся домой, сияя от радости, и чуть не на весь дом прокричал, что его драгоценная Дильшах дала ему согласие. Разумеется, он знал, что его мать вновь ездила к Дильшах, но ни ему, никому другому так и не удалось узнать, как прошел тот визит Азизе ханым. Впрочем, Мехмету, вне всяких сомнений, было все равно. За неделю до свадьбы Дильшах ханым перебралась в дом Асланбеев. Во-первых, ей отказала от комнаты хозяйка, которая нашла новых жильцов, потому что Дильшах де «подцепила богатенького жениха», а во-вторых, на этом настоял Мехмет. Азизе ханым в ответ на просьбу сына пожала плечами и распорядилась приготовить будущей невестке комнату для гостей. Девушка заперлась и сидела там практически безвылазно, завтракать и ужинать со всем семейством она почему-то стеснялась, и кухарка носила ей еду в комнату. Обедала она тоже в одиночестве на кухне, поскольку хозяев в то время дома не было. Азизе ханым очень редко приезжала домой к обеду, а братья Алсанбеи, случалось, даже и к ужину не являлись. — Вы же здесь почти хозяйка, — сказала один раз Эсма, когда зашла узнать, не нужно ли Дильшах ханым постирать какие-нибудь вещи и заодно спросить, что приготовить на обед. — Пока еще нет, Эсма ханым, — глядя в пол, проговорила Дильшах, — да и вряд ли смогу ею стать. А к обеду… мне все равно! Что хотите. Эсма пожала плечами и ушла; она решила, что девушка просто слишком застенчива, и ей, понятное дело, трудно освоиться на первых порах. А позавчера Дильшах, дождавшись, когда все семейство разъехалось кто куда, по своим делам, быстро собралась и заявила Эсме, что уезжает к матери: — Вы передайте пожалуйста Мехмет бею, пусть он… скажите, что я не хотела, и прошу простить меня. Эсма ничего не поняла, лишь недоуменно посмотрела Дильшах вслед и окликнула, мол, не желает ли та, чтобы шофер отвез ее куда нужно. Дильшах ушла, ничего не ответив, а Мехмет, когда вернулся на Эсму только что с кулаками не накинулся. — Да как ты могла отпустить ее, дура ты стоеросовая?! — Так ведь она же не в заключении под замком, Мехмет бей, мало ли, куда Дильшах ханым понадобилось отлучиться, — отозвалась она. — Ты должна была сразу же позвонить мне! — воскликнул он. — Что здесь происходит? — Азизе ханым явилась как раз вовремя, потому что Мехмет бей был разъярен, Эсма никогда не видела его таким. — Что за крик? — Дильшах собралась и уехала, мама, — ответил он. — Куда? — не поняла она. — Эсма говорит, она поехала к своей матери, и еще просила передать, что просит прощения. Она снова решила сбежать и отказаться. Ты понимаешь, мама? — Успокойся, Мехмет, не устраивай бурю в стакане воды. Возможно, она просто решила навестить мать, либо привезти ее сюда, возможно, эта несносная женщина все же согласилась принять приглашение на свадьбу. Как-никак она мать невесты! — Да ты сама-то в это веришь, мама? Она решила бросить меня, и это за три дня до свадьбы! Я не могу этого допустить! Все же Азизе ханым уговорила сына подождать до вечера и не пороть горячку. Однако же опасения Мехмета оправдались, поскольку Дильшах так и не вернулась. С самого раннего утра Мехмет отправился за своей невестой, Азизе ханым поехала с ним, и к обеду они привезли ее, расстроенную и заплаканную. Мехмет бей заперся с ней в малой гостиной, они о чем-то беседовали чуть не целый час, после чего Дильшах ханым ушла к себе и оставшееся до свадьбы время практически не выходила из комнаты. — Странная она какая-то, — поделилась своими выводами кухарка Фидан, когда Эсма заглянула к ней, дабы справиться, как обстоят дела с приготовлением ужина, — сидит целыми днями одна, молчит, спросишь о чем-нибудь — только плечами пожимает. И как она будет с Мехмет беем нашим жить? О муже ведь заботиться надо, угождать во всем, в доме за порядком следить. Уж я-то знаю, Эсма ханым, все ж таки со своим покойным супругом восемь лет прожила. Да… Мы с моим милым Рустемом душа в душу жили, всем бы так! А ты, Эсма? Твой супруг тоже здесь служил, верно? — Ты бы поменьше сплетничала, Фидан! — осадила ее Эсма. — Знаешь, запомни на всю оставшуюся жизнь: если не хочешь потерять место и продолжать здесь работать, то не болтай языком почем зря! И уж тем более, поостерегись обсуждать хозяев и их личные дела. Иначе здесь не задержишься, понятно? Фидан обиженно поджала губы и отвернулась, Эсма же усмехнулась и оставила ее одну. Пусть хорошенько поразмыслит над ее словами. Вообще говоря, это уже не в первый раз, когда прислугу разбирает любопытство: то молоденькая горничная Эмине вроде бы как между делом спросила, давно ли скончался ее муж, теперь вот Фидан. Разумеется, они же видели Фырата, и потому их так и распирает узнать свежие сплетни: кем был его отец, где он сейчас, может быть, Эсма с ним развелась, или сбежала от него, а может быть, именно он ее бросил. Правда, что касается той же Эмине, то она, судя по всему, и самому Фырату задавала этот вопрос, мол, где твой папа, куда он пропал. Фырат же со всей бесхитростностью и ответил ей, мол, нет его. Во всяком случае, Эсма объяснила сыну именно так, когда однажды забрала его из детского сада весьма расстроенным, потому что его приятелей там всегда отвозили домой отцы и старшие братья, а его — только мама, или, если она не успевала, то Ферхат. Али бей, узнав про это, сказал, что, если Эсма не против, то он в следующий раз может приехать. — Хочешь, я сам завтра тебя заберу, а ты им там всем скажешь, что я — твой старший брат? — улыбнувшись спросил он Фырата и потрепал его по голове. — Это будет наш с тобой маленький секрет, да? Фырат захлопал в ладоши от удовольствия, а Эсма только ахнула и не нашлась, что возразить, кроме того, что Азизе ханым наверняка подобное не одобрит. — Глупости какие, — отмахнулся Али бей, — Да и вообще, что тут такого-то? Ты живешь с нами, заботишься о нас, ты же нам почти родня, и если твоему сыну так будет лучше… Хозяйка, к вящему удивлению Эсмы, поддержала своего сына, сказав, что «не видит в том ровным счетом никакой проблемы», после чего сразу же сменила тему разговора. Эсма была ей за это чрезвычайно благодарна: она вела себя так, будто ничего не произошло, будто она давным-давно забыла о той тайне, что известна лишь им двоим, или же, что ее, той страшной тайны, и вовсе не существовало. Хозяйку Эсма нашла в ее спальне. Азизе ханым сидела перед зеркалом и примеряла серьги с изумрудами. Она внимательно рассмотрела свое отражение, повернула голову влево, потом вправо, задумалась на мгновение, после чего покачала головой и сняла украшения. — А, Эсма! — кивнула она ей. — Это, — она убрала серьги обратно в красную бархатную коробочку, — видишь ли, он мне на свадьбу подарил. Говорил, матери его принадлежали. И что мне они идут… «Ты будешь самой красивой, — говорил, — никто с тобой не сравнится!» Думал, видно, что купил меня за эти побрякушки. Хотя… тогда еще могло бы показаться, что влюблен. А может быть, так оно и было, это уж потом он… Ладно, довольно об этом! — она чуть встряхнула головой, будто пыталась отогнать неприятные мысли и воспоминания. — Что там у тебя? Все готово? — Готово, ханым, — отозвалась Эсма. — Остались только кое-какие мелочи, но вы не переживайте, я лично за всем прослежу, не беспокойтесь, все будет как нужно. — Как там наша Дильшах? Эсма пожала плечами: — Она у себя в комнате, очевидно, все еще стесняется, да и напугана. — Ну, ничего. Уже завтра она официально станет невесткой Асланбеев. Так что, придется уж ей прервать свое добровольное заточение. В конце концов быть женой наследника этой фамилии — не такой уж легкий труд. Она поймет это и привыкнет. Рано или поздно, но поймет, другого пути у нее нет, уж я-то знаю… — Вы… вы, может, хотите сами все проверить, ханым, чтобы лично удостовериться? Азизе ханым кивнула: — Да, Эсма, да, чуть позже я проверю, а ты ступай пока. — Как прикажете. Вздохнув, Эсма прикрыла за собой дверь и направилась к себе. Раз уж у хозяйки поручений больше нет, то можно отдохнуть, честно говоря, она прямо-таки вымоталась за последние несколько дней. Хоть бы уж закончилась поскорее эта странная свадьба, что ли. Что же это, в самом-то деле, за праздник, если и у хозяйки, и у будущей невестки настроение точно перед похоронами. Впрочем, хозяйку-то сейчас куда больше волновали собственные воспоминания, явно навеянные нынешними предсвадебными хлопотами. Во всяком случае, там, в комнате, она явно говорила в большей степени о себе, нежели о своей невестке. Да, верно, и кухарку, и горничную, безусловно, так и распирает от любопытства, им безумно хочется узнать как можно больше сплетен о хозяевах, дабы было что потом пересказывать своим родным и подружкам. Вот только Эсма, в отличие от них, давным-давно усвоила: живя и работая в этом доме, лучше всего держать уши, глаза и, самое главное, рот накрепко закрытыми. Она умела хранить чужие тайны, и потому могла быть уверенной: ее собственные секреты точно так же окажутся навсегда похоронены, и никто уже не сможет вытащить их из небытия.***
Оставшись в четырнадцать лет круглой сиротой, Эсма вынуждена была пойти, как выражалась ее тетка, двоюродная сестра матери, единственная оставшаяся в живых родственница, служить по чужим домам, потому что ни на что другое не годилась. Оставить же Эсму в своем доме тетка никак не могла, ее муж был против, потому что она, видите ли, могла «сбить с пути истинного» его сына от первого брака, на которого он не мог надышаться. Эсма же терпеть не могла этого нахала, который при каждом удобном случае пытался ущипнуть ее чуть пониже спины. А когда один раз он самым бесцеремонным образом полез ей под юбку, и она за то дала ему пощечину, дядюшка поколотил ее, никаких объяснений и жалоб даже слушать не стал. Кузен заявил, что он де Эсму и пальцем не трогал, это она ему «глазки строила и завлекала». Собственно, тот случай все и решил, Эсма оставила дом тетки и дяди и отправилась в услужение. За годы, что минули с того дня, она сменила несколько хозяев и оказалась в конце концов в доме Асланбеев. Поначалу ей казалось: попала в рай. Дом был большой, прямо-таки роскошный, и работы, разумеется, было много, но она привыкла трудиться на совесть и потому хозяева были ей довольны. Хозяйка обычно утром отдавала ей все необходимые распоряжения, что нужно сделать за день, а вечером выслушивала отчет. Как правило, она оставалась удовлетворенной работой, и Эсма исправно получала прибавку к жалованью. Хозяина же она практически не видела, потому что он целыми днями ездил по своим делам, а домой являлся поздно вечером. Еще в доме жила его младшая сестра, но и она время от времени исчезала и, случалось, отсутствовала по несколько недель подряд. Хозяин же, прознав про это, честил сестру последними словами и грозился отобрать все капиталы, что оставила ей покойная матушка. Вообще говоря, годы Фюсун ханым на тот момент приближались потихоньку тридцати, и ей, согласно местным обычаям, давно пора было бы выйти замуж и растить своих детей, но старший брат почему-то не принимал ни одного претендента на ее руку и рано или поздно отказывал ему от дома. Фюсун ханым в ответ на это обзывала брата идиотом и тираном и уезжала со своим «женихом», как она выражалась, в новую и счастливую жизнь. А примерно через месяц возвращалась уже одна, что вызывало новый шквал насмешек от Нихат бея. Она никогда не оставалась в долгу и припоминала брату все его грехи, начиная с того, что он — скряга, каких свет не видел, для своей родной сестры ему и снега зимой будет жалко, но зато какой-то безродной оборванке он ноги целовать готов и завалил ее золотом. «Безродной оборванкой» Фюсун ханым называла хозяйку, которая, как оказалось, не могла похвастаться богатыми и родовитыми родственниками. — Как же я устала от их дурацких споров и ругани! — в сердцах посетовала один раз Азизе ханым. — Это какой-то кошмар! Нихат ведь нарочно куражится и не пускает сестру замуж. Просто он хочет спихнуть ее кому-нибудь из своих деловых партнеров, чтобы не потерять материно наследство. Она ведь все, что у нее было, оставила дочери, а не сыну, за что он ее так и не простил. Ему, правда, от отца немало досталось, но хотелось прибрать и то, что получила мать от своей родни. Он думает, что, если мужем Фюсун станет кто-то из его приятелей, которые к тому же ему должны, он будет держать в руках и саму сестру, и зятя, и — самое главное — состояние покойной матушки. Но Фюсун же не дурочка, она все прекрасно понимает, вот и топает ногами и кричит, что не пойдет за этих «старых хрычей». И, знаешь ли, ее трудно за это осуждать. Она братцу своему под стать, и я ее… Ну, так скажем, я не питаю к ней дружеских чувств, но здесь, честно скажу тебе, Эсма, мне ее жаль. Потому что, если так пойдет и дальше, она останется одна и исключительно по вине братца. Ладно, — спохватилась она, — что-то я слишком разоткровенничалась! Надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами? — Я не приучена распускать сплетни о своих хозяевах, ханым. Кроме того, если человек мне доверился, то все останется между нами. Азизе ханым улыбнулась: — Мне нравится твой ответ, Эсма. Так и нужно. Потом уже Эсма поняла: подобные «приступы откровенности» на хозяйку нападали в том случае, когда она была расстроена или же чем-то сильно озабочена и взволнована. И если Эсма оказывалась рядом, то именно ей хозяйка доверяла свои тайны, которые с годами сделались их общими. Эсма прослужила у Асланбеев несколько лет, когда в доме появился Кемаль. Хозяин был слишком уж строг и придирчив к своим личным шоферам, но рекомендации Кемаля оказались безупречными, поэтому он без труда получил работу. Он был на пару лет старше Эсмы, в деревне у него остался пожилой отец и пять сестер, которых ему нужно было кормить, а желательно еще и выдать удачно замуж. Два раза он приглашал Эсму на прогулку в парк, они шли рядом, рассказывали друг другу о своем прошлом, ели мороженое… Эсме казалось тогда, что не будет у нее в жизни дня счастливее, чем этот. Но Кемаль взял в привычку приглашать ее на прогулки в выходной, и она с нетерпением ждала, когда же он настанет. Однажды Кемаль намекнул ей, что накопит денег и тогда сделает ей предложение, но Эсма о таком даже и мечтать боялась. Все закончилось внезапно, когда однажды, в один далеко не самый прекрасный день Кемаль повез хозяйку к врачу. В юности, как стало известно Эсме, она серьезно пострадала на пожаре, и потому до сих пор была вынуждена проходить лечение, дабы окончательно избавиться от ожогов. Хозяин приехал домой раньше обычного, и ему очень не понравилось, что его жена отправилась к доктору одна. — Ты почему с ней не поехала? — строго взглянул он на Эсму. — Но, Нихат бей, — отозвалась Эсма, — мне Азизе ханым ничего не говорила, она просто собралась, сказала, что у нее назначен визит у доктора и ушла. Я же не знала, что… — В другой раз будешь знать! — рявкнул хозяин. — Чтобы одна она и шагу за ворота не делала, понятно? Ни к врачу, ни по делам, ни за детьми в школу, ни к самому шайтану в пекло — никуда! Иначе для чего ты тут нужна, дармоедка? — Простите меня, Нихат бей, этого больше не повторится! — пролепетала Эсма. Что это, интересно, с ним, подумала она. Раньше хозяин никогда себя так не вел, ей-то казалось, что он без ума от своей жены. Несколько раз Эсма своими глазами видела, как хозяйка с мужем сидели вечерами на балконе, он заботливо поправлял ей шаль, шептал что-то на ухо и целовал ей руки. — Когда она уехала? — продолжил Нихат бей свой допрос. — Сразу после завтрака, — ответила она. — Ну и где ее носит столько времени? — Нихат бей сжал кулаки. — Кто ее повез? — Что? — не поняла Эсма. — Кто ее повез, говорю, ты, что, глухая или просто дура?! — Кемаль, — тихо проговорила она. — Ну, ладно, — угрожающе проговорил Нихат бей и направился в дом. Правда, минут через десять он вновь вышел во двор, уселся на скамейку напротив ворот и скрестил руки на груди. Едва только хозяйка перешагнула порог, Нихат бей быстрым шагом подошел к ней и, не обращая на жену внимания, процедил сквозь зубы, глядя на Кемаля, который шел следом: — Пошел вон, мерзавец! — Простите? — не понял Кемаль. — Что тебе не ясно? Я сказал: вон отсюда, чтобы и духу не было, ты тут больше не работаешь! — Нихат! — обернулась Азизе ханым. — Прекрати уже, хватит! — Закрой рот, до тебя тоже очередь дойдет, я с тобой сейчас не так поговорю! — Нихат бей грубо схватил ее за руку. — Да! Чуть не забыл, — усмехнулся он. — Ребята, — обратился он к своим охранникам, — отделайте этого мерзавца напоследок. Только аккуратно, сильно-то уж не калечьте. А ну, — он потянул Азизе ханым за собой, — пошли! Эсма словно окаменела: она ничего не могла понять. Опомнилась же она лишь тогда, когда Кемаля поволокли за ворота, он пытался было сопротивляться, но один из охранников со всей силы ударил его под дых. Эсма крикнула, чтобы его отпустили, но, разумеется, ее никто и слушать не стал. Она со всех ног бросилась в дом и чуть чувств не лишилась, когда увидела, как Нихат бей бьет свою жену по лицу. Он даже двери в гостиной не закрыл, и потому любой, кто зашел бы в дом, мог все видеть. Хозяин кричал, что не позволит делать из себя рогоносца, хозяйка же ответила, что ему пора лечиться в психиатрической лечебнице, потому что он напрочь лишился разума. В ответ он снова ударил ее так, что она отлетела в другой конец комнаты, повалив журнальный стол. Эсма ахнула, ринулась на помощь, но тут ее схватили за локоть и с силой дернули назад: — Не суйся куда не просят, это не твоего ума дело! — невесть откуда взявшаяся Фюсун ханым оттолкнула ее и встала на пороге, с интересом наблюдая за происходящим. Нихат бей тем временем еще раз ударил жену, отшвырнул ее от себя, она упала лицом вниз и затихла. Он, тяжело дыша, стоял над ней какое-то время, смотрел невидящим взглядом в пол, а после рухнул, как подкошенный, на колени. — Что… что такое? — зашептал он. Аккуратно перевернув Азизе ханым, Нихат бей принялся дрожащими пальцами стирать кровь с лица жены, будто это не он только что чуть не убил ее. — Ты… что же ты делаешь, Азизе? Ведь ты же сама меня провоцируешь! Почему, ну скажи, почему ты так со мной?.. Азизе, ты меня слышишь? Открой глаза! Ну… открой же, Азизе, посмотри на меня! — Началось! — презрительно бросила Фюсун ханым. Она так и стояла в дверях, не меняя позы. — Какая же ты тряпка, Нихат, да будь же мужчиной хоть раз в жизни! Сколько можно, сейчас опять начнешь стелиться перед этой дешевкой! — Заткнись! — рявкнул Нихат бей на сестру. — И пошла вон отсюда, а не то я тебя сейчас не так отделаю! А ты, — напустился он на Эсму, — что застыла, дубина? Зови врача, быстро! Когда скорая увезла хозяйку в больницу, потому что у нее, как сказал врач, оказался сломан нос и подозрение на сотрясение мозга, Эсма, сама не своя, пошла на кухню, да так и застыла, увидев там Мехмета. Ему в ту пору было лет двенадцать, и в тот день он почему-то вернулся из школы раньше, чем обычно. Он сидел у стены, обхватив руками колени и всхлипывал. — Что такое? — Эсма склонилась над ним, помогла подняться и ласково погладила по плечу. — Что случилось? — Где мама? — тихо спросил он. — Что с ней? — Твоя мама плохо себя почувствовала и… — Не ври! — поморщился он. — Я все видел! Почему он… ее… За что?! — вновь всхлипнул он, уткнувшись ей в плечо. Эсма не нашлась, что ответить, просто обняла его и принялась укачивать, как маленького, повторяя, что все наладится… Кемаля с того дня Эсма больше не видела, хотя знала, что ему довольно крепко досталось, и он уехал куда-то, даже родным и знакомым не сказал, куда именно. Она хотела было написать его семье, но не знала, будет ли это прилично, в конце концов между ними были не настолько тесные взаимоотношения. Да, он нравился ей, и он, судя по всему, был неравнодушен, может быть, если бы они и дальше были вместе, то могло бы получиться что-то серьезное, но увы! Значит, судьбе было не угодно соединить их вместе. Со временем Эсма, казалось, и думать о нем позабыла, но и ни на кого другого внимания не обращала. Просто не хотела. — Может быть, так даже лучше, — сказала ей один раз Азизе ханым. — Ты не успела привязаться, а значит, он не причинит тебе боль. — Но он… — начала было Эсма. — Причинил бы, — уверенно кивнула Азизе ханым, — будь уверена. Они все такие! Он получает от тебя что ему нужно, и больше ты ничего для него не значишь! Так что считай, что тебе крупно повезло, Эсма. Эсма в ответ вздохнула и покачала головой: — Ханым, — робко проговорила она, — простите, это, конечно, не мое дело, но я просто не знаю, у меня в голове не укладывается: почему Нихат бей так… так поступил? Азизе ханым горько усмехнулась: — Ты, я надеюсь, не думаешь, что у меня действительно могло что-то быть с тем человеком? И неужели ты полагаешь, что эта скотина, за которой я имею несчастье быть замужем, тоже так считает и действительно меня ревнует? Нет, Эсма, нет, просто он так мстит мне. — За что? — За то, что я когда-то любила… другого человека. Это было очень давно, задолго до того, как Нихат вошел в мою жизнь. Он знал об этом. И говорил, что для него это якобы ничего не значит: прошлое должно оставаться в прошлом. Но… все равно, так и не смог мне этого простить. Если подумать, то, наверное, в чем-то он прав. Я была круглой дурой! И сама себя теперь ненавижу за это. — За то, что вышли за него? — спросила Эсма. — Нет, — ответила Азизе ханым, — за то, что влюбилась без памяти в… одно ничтожество. После того, что я перенесла по его милости, нынешняя моя жизнь — это рай на земле. Все! — она быстро смахнула с глаз некстати выступившие слезы. — Довольно об этом! Эсма не стала больше ничего спрашивать, поскольку хозяйка и так наговорила, как ей казалось, лишнего. Но с того дня Азизе ханым нашла в ней, если так можно выразиться, жилетку, чтобы иной раз, образно выражаясь, поплакаться. И со временем Эсма узнала намного больше: и о трагедии, что пережила хозяйка, когда погибли ее родные, и о несчастной юношеской любви, которая окончилась предательством ее возлюбленного, и о самой тяжкой потере, с которой она так и не смогла смириться. То, что Мехмет видел тогда, как его родной отец избил мать, Эсма хозяйке не рассказала. Сначала она не хотела ее волновать, поскольку Азизе ханым всегда старалась оберегать своих сыновей от семейных скандалов, дабы они не расстраивались зря. А Мехмета она нежила и баловала больше остальных своих детей, поэтому-то Эсма и не решилась ничего ей сказать, а кроме того, Мехмет и сам просил ее об этом. Он сказал, что ему не хотелось бы лишний раз огорчать маму. Эсма не знала, рассказывал ли он самой матери или кому бы то ни было еще об этом, но время шло, и он, казалось, позабыл обо всем. Однако же к отцу он стал относиться гораздо прохладнее, в отличие от своего брата Ахмета, который отца буквально боготворил. За истекшие годы Эсма потом еще несколько раз становилась свидетельницей подобных ужасных сцен. Последняя же крупная ссора между хозяевами и вовсе произошла на глазах у всей прислуги и охраны. Что уж тогда произошло, Эсма не знала, кроме того, что Нихат бей был не совсем трезв, и он в очередной раз выместил на своей жене невесть какие обиды. Эсма помнила, как испугалась тогда, что он и вовсе убьет хозяйку. Вместе с Ферхатом она пыталась схватить его за руку, умоляла остановиться и не дать свершиться непоправимому. Когда хозяйка вернулась домой после окончания лечения, то заявила, что переселяется в другую комнату, подальше от спальни мужа. Нихат бею же, что самое удивительное, пришлось проглотить это. Эсма знала, что Азизе ханым с мужем вновь повздорили, но все же ей удалось настоять на своем, и ему (что, разумеется, вызвало немало ехидных замечаний у его младшей сестры) пришлось уступить. Спустя некоторое время хозяйка распорядилась ускорить сборы и отъезд младшего сына. Али тогда исполнилось четырнадцать лет, и родители посчитали, что ему, так же, как и старшим братьям, лучше будет учиться в Европе. Однако же Али наотрез отказался уезжать, заявив, что ему «и дома хорошо». Отец грозился отходить его ремнем, на что Али заявил, что пусть лупит хоть с утра до ночи, но из дома он и шагу не сделает. Эсма, присутствовавшая при разговоре невольно сжалась, боясь, как бы не вспыхнул очередной скандал. — В чем дело, сынок? — спросила у Али Азизе ханым. — Вот именно, что это еще за фокусы? Нечего капризничать, тебе давно уже не три года! — прикрикнул на сына Нихат бей. Али исподлобья посмотрел на отца, тут же отвел взгляд, но тем не менее голос его звучал твердо: — Я просто не хочу никуда ехать, папа! Мне не хочется оставлять свою школу, у меня тут друзья. А еще меня обещали взять в футбольную команду. Мам, — он поднял умоляющий взгляд на Азизе ханым, — ну пожалуйста, я тебя очень прошу! Только не сейчас! — Что ж, — развела руками Азизе ханым, — если ты так хочешь… — Ясно, — хмыкнул Нихат бей, — от мамочкиной юбки до сих пор отцепиться не можешь! Если хочешь всю жизнь пристегнутым к ней просидеть — давай, отговаривать не стану! Какой же из тебя мужчина — позор просто! Меньше надо было с ним сюсюкаться, вырастила слюнтяя и тряпку — радуйся теперь! — зло бросил он жене и ушел, хлопнув дверью. — Ничего, мам, ты не обращай внимания, — улыбнулся Али и взял мать за руку. — Пусть отец говорит что хочет, но я все равно останусь, вот! С тобой. Она пристально посмотрела на сына и ласково погладила его по щеке… А вскоре случилось самое ужасное. Эсма тот день запомнила чуть ли не по минутам, и несмотря на то, что прошло уже почти четыре года, до сих пор не может забыть, как бы ей того ни хотелось. Днем Эсма можно сказать ни на минуту не присела, поскольку вот-вот должны были приехать на каникулы Ахмет и Мехмет, и хозяйка велела прибраться как следует в их комнатах, приготовить их любимые кушанья, словом, как ехидничал хозяин, она, судя по всему, соскучилась по тем временам, когда «без устали кудахтала над ними, точно наседка над цыплятами». Эсма исполнила все в точности, как приказала ей хозяйка, и Азизе ханым осталась довольна ее работой. Сама она ушла к себе чуть раньше обычного, поскольку у нее неожиданно разыгралась мигрень, а Эсма, закончив мыть посуду после ужина, вышла ненадолго во двор, чтобы подышать свежим воздухом перед сном. Хозяина Эсма поначалу не заметила, очевидно, он как раз только-только вернулся домой и отпустил своего шофера. Она вздрогнула, когда он подошел к ней сзади: — Ты чего это тут одна бродишь среди ночи? — хмыкнул он. — Я… ничего, Нихат бей, — ответила Эсма, — просто я все, что мне ханым велела, сделала. Я пойду к себе. Извините. С вашего позволения! Она хотела было уже уйти, но тут он схватил ее за запястье: — А где же твоя распрекрасная ханым, она же обычно без тебя и шагу не делает? — Так ведь, я же говорю, Нихат бей, время позднее, и Азизе ханым ушла к себе. Наверное, уже легла. — Ну-ну! — он по-прежнему сжимал ее руку и оценивающе разглядывал с головы до ног. — Легла она… — пробормотал он себе под нос. — Что ж, раз до сих пор недотрогу из себя корчит — пускай, ей же хуже, — усмехнулся он вдруг. — А ты, если такая верная служанка, и ее, можно сказать, правая рука, то… пожалуй, в этом ты ее тоже заменишь. Вполне сгодишься. А ну, пошли со мной! — Что… что вы делаете, Нихат бей? — дрожащим голосом спросила Эсма, когда он грубо потащил ее за собой наверх. — Отпустите меня, прошу вас! — Иди, сказал, и не болтай языком! — Не надо, я вас умоляю, не надо, Нихат бей! — заплакала она, когда он втолкнул ее в комнату и запер за собой дверь. — Прошу вас, пощадите! — уже в голос рыдала Эсма, когда он швырнул ее на кровать, навис над ней, удерживая при этом ее руки над головой, чтобы лишить возможности сопротивляться. — Не хнычь! — почти ласково проговорил он ей на ухо и принялся медленно задирать ей платье. В отчаянии Эсма расплакалась еще сильнее, на что Нихат лишь усмехнулся. — Я велел тебе заткнуться! — пригрозил он. — Молчи, пока я тебя не придушил! — он отпустил ее руки и зажал ладонью рот. — Ничего, тебе понравится, обещаю, еще запросишь! Когда все закончилось, он наконец отпустил ее, поднялся и принялся приводить свою одежду в порядок, Эсма, дрожа всем телом, села на постели, обхватила себя за плечи, словно пыталась спрятаться. Она не знала, чего в этих страшных минутах, что она провела с ним, было больше: боли, страха, стыда или отвращения как к нему, так и к себе самой. Почему она не умерла, как она могла позволить сотворить с собой подобную гадость? Ее словно вываляли в грязи, причем так, что ей до конца дней теперь не отмыться. — И чего ломалась, спрашивается? — обернувшись на пороге, глумливо спросил Нихат. — Говорил же, понравится. И надо же, оказывается, нетронутая! Была. Мои поздравления, тут ты превзошла свою хозяйку, она-то мне такого подарка не сделала! Эсма зажмурилась, чтобы не видеть его лица; по щекам потекли слезы… Нет, жить ей теперь незачем, это она знала точно. Она медленно встала, не обращая внимания на разорванное платье, не надев туфель, бросилась на кухню, чтобы взять нож. Сейчас все закончится, думала Эсма, она умрет, и не будет больше этого стыда и этой грязи. Но сначала… Сначала она покончит с мерзавцем, который над ней надругался. Он стоял на террасе, у лестницы, облокотившись о перила. Эсма крепко сжала нож в кулаке и направилась прямо к нему. Нихат обернулся, заметил ее и шагнул навстречу. Кажется, он велел ей бросить нож, на что она крикнула, что хочет только одного: чтобы он побыстрее умер. Он тем временем перехватил ее руку, так что нож она, разумеется, тут же выронила. — Ты совсем уже? — он схватил ее за горло и впечатал в каменную стену. — Приди в себя, дура! И запомни: если хоть слово кому-нибудь скажешь, я тебя убью, поняла? Он отпустил ее, толкнул, так что она не устояла на ногах, и отвернулся. Эсма же быстро вскочила, бросилась вперед и со всей силы толкнула его в спину. Наверное, он даже не успел понять, что произошло, и в следующий миг уже лежал внизу, бездыханный, распластавшись на каменных плитах. У Эсмы все плыло перед глазами, она плохо соображала, что происходит. И только одна мысль билась в голове: ее сейчас увидят. Охрана и остальная прислуга, которые, судя по шуму уже собрались внизу, заметят. Они вызовут полицию. Нет, нужно покончить со всем раньше. Куда она дела нож?.. В ту же секунду чья-то рука вцепилась ей в плечо, потянула за собой в полутемный коридор, и через минуту Эсма опомнилась, увидев, что находится в комнате хозяйки. — Я не хотела, Азизе ханым! Он… он меня… — заикаясь, проговорила она. — Тихо, Эсма! — Азизе ханым заперла дверь на ключ, после чего усадила ее в кресло. — Тихо, успокойся! Все закончилось. С тобой ничего больше не случится. Слушай меня внимательно: ты останешься здесь. Они скоро придут. Должны же мне сообщить. Я уйду, а ты сиди тише воды, ниже травы, чтобы никто не знал, где ты. Вернусь, тогда выйдешь, и если тебя спросят, то скажешь, что спала в своей комнате и ничего не видела и не слышала! Я тебя разбудила. Я велела тебе прийти, и только тогда ты обо всем узнала. Ты поняла меня, Эсма? Эсма закрыла лицо ладонями и всхлипнула, у нее просто не было сил говорить. В следующий же миг снаружи забарабанили в дверь. Азизе ханым повернулась к ней, приложила палец к губам. — В чем дело? — спокойно спросила она. — Кто там? — Азизе ханым, скорее! — раздался из-за двери голос кого-то из охраны. — Вы с ума там все посходили? — возмущенно проговорила она. — Который час?! — Беда, ханым! С Нихат беем несчастье! — О Аллах! — воскликнула она. — Что там еще стряслось, он опять устроил пьяный дебош? Минуту! Я оденусь и приду. Сиди здесь, как я тебе велела! — шепнула она насмерть перепуганной Эсме. — Я скоро вернусь. И не вздумай наделать глупостей, Эсма, этот подонок не стоил того, чтобы ты покончила с собой, ясно?! Потом, когда тело увезли в морг, когда уехала полиция, а прислуга и охранники, тихо переговариваясь, разошлись, Эсма вновь разрыдалась. Ее даже ни о чем и не спросили, кроме того, не слышала ли она какого-нибудь шума. Она же лишь помотала головой в ответ. Шофер Нихат бея сыграл им на руку, подтвердив, что хозяин ездил в одно «увеселительное заведение», где несколько перебрал со спиртным. Так что не было ничего удивительного, что у него, судя по всему, закружилась голова, и он упал. Полицейские так и записали это в протоколе, после чего выразили хозяйке соболезнования и уехали. Эсма же все никак не могла успокоиться. Перед глазами стояло его лицо, она будто слышала его голос: «Только попробуй рассказать кому-нибудь!» — Я не хотела этого, не хотела! — как заведенная, твердила она. — Разумеется, Эсма, — с хладнокровием, поистине достойным восхищения, повторяла ей хозяйка, — и я ни в коем случае тебя ни в чем не обвиняю. Этот мерзавец сам себя приговорил, повторяю тебе, забудь о нем! Больше он, хвала Аллаху, тебя не тронет. И меня тоже. Никого больше не тронет, слышишь, Эсма? Все, хватит! Постарайся просто забыть обо всем. Сделанной им мерзости, к сожалению, не исправишь, но ты тут ни при чем. А ему — гореть в аду за это. За это, — тихо прибавила она, — и за все остальное. На похоронах Ахмет бей рыдал, как маленький ребенок, и он был единственным, кто плакал по хозяину. Разве что Фюсун ханым изредка подносила к глазам кружевной платок и время от времени гладила племянника по плечу, повторяя, что понимает его, как никто другой. Азизе ханым еле заметно усмехалась, наблюдая эту картину. Братья Ахмета стояли рядом с матерью, сосредоточенно глядя перед собой. Мехмет кусал губы, словно пытался сдерживать слезы, и тер глаза, а вот Али почему-то был совершенно спокоен. Он взял мать под руку, и что-то тихо сказал ей на ухо… Не прошло и трех дней, как хозяйка распорядилась снять траур, несмотря на недовольные восклицания своей золовки и собственного сына, а примерно через неделю она, совершенно не скрывая некоего злорадного торжества, указала Фюсун ханым на дверь. Все имущество, что принадлежало хозяину, теперь оказалось в ее руках, а она, как сама выразилась, не желает отныне терпеть в своем доме неугодных людей. Тем более, Фюсун ханым ведь не нуждается, на улице не останется, а кроме того, отныне она свободна и вольна строить свое семейное счастье так, как ее душе угодно. — Слава Аллаху, я избавилась от этой несносной нахалки! — сказала Азизе ханым Эсме. — Пускай я больше никогда в своей жизни не увижу ее лица. В доме же отныне теперь распоряжалась она одна, и очень скоро жизнь, что называется вошла в привычную колею. Нельзя сказать, что Эсма начала забывать, но та боль, что она испытала той ночью, потихоньку притуплялась, она чувствовала это. И вдруг… Эсма до последнего не желала замечать очевидного. Даже когда вышли все сроки, она упрямо твердила себе, что столь длительная задержка у нее от перенесенных волнений, ноги отекают потому, что накануне переела соленого, а наизнанку ее выворачивает даже от глотка воды из-за подхваченного где-то вируса. Иначе просто не может быть, упрямо твердила себе Эсма. Тем не менее, ей было страшно, ведь если самые худшие опасения подтвердятся, то как тогда жить? Кончилось все, разумеется, тем, что хозяйка заметила ее состояние, по-другому и быть не могло. Тем утром Эсма как раз подавала ей завтрак и внезапно почувствовала, что еще немного, и от запаха свежесваренного кофе ее стошнит прямо на обеденный стол. Она быстро поставила перед хозяйкой сахарницу и, зажав ладонью рот, пулей выскочила из столовой. Когда она, пошатываясь, вышла из ванной, то увидела стоящую на пороге своей комнаты Азизе ханым: — Эсма, ты беременна? — спросила она таким тоном, будто интересовалась, который час. — Нет, — быстро помотала головой Эсма, — нет! Это… я… ничего такого, ханым! Просто мне нездоровится в последнее время. Наверное, это… грипп. — Ты меня за дурочку принимаешь? — прищурилась Азизе ханым. — Я же четверых родила, Эсма. Правда, вот так же беспрестанно меня выворачивало лишь в последний раз, когда я носила Али. Словом, ты уже была у врача? Эсма вновь лишь молча покачала головой. — А отцу будущему сообщила? Эсма закусила губу и опустила взгляд, по-прежнему не говоря ни слова. — Это кто-то из нашей обслуги? — приподняла брови хозяйка. — Уж не Ферхат ли? Он на тебя, знаешь ли, давно заглядывается, — усмехнулась она. — В любом случае, кто бы ни был, поговори с ним для начала. — Ханым… — Эсма подняла на нее полные слез глаза. — Ох, ханым! Хозяйка побледнела: — О Аллах! — прошептала она. — Я должна была догадаться. Так это… получается, это — он, да? После того раза? — У меня никого не было, ханым, до той ужасной ночи, — разрыдалась Эсма. — Никого и никогда! Он говорил, что раз я вам служу, то… «Ты и в этом мне ее заменишь», — так он сказал. Я его умоляла не делать этого, просила отпустить, но он и слушать не хотел! И тогда… тогда… — Сволочь какая! Все, Эсма, успокойся, — Азизе ханым положила руку ей на плечо, — и перестань повторять те мерзости, что он тебе наговорил! Для начала мы все же должны убедиться. Завтра я сама тебя отвезу в клинику. — Я боюсь, ханым! — по-детски жалобно всхлипнула она. — Но мы должны знать правду, что толку, если ты станешь от нее бегать, необходимо убедиться. А там посмотрим, что нам делать. Надеяться на чудо было просто глупо. Разумеется, худшие опасения подтвердились, и Эсма вновь впала в отчаяние. Делать аборт было слишком поздно, а произвести на свет ребенка от того чудовища — об этом даже думать не хотелось. Оставался лишь один путь: сделать то, на что она не решилась той ночью, и покончить разом со своей никчемной жизнью и с отродьем того чудовища. Кто знает, может быть, она и впрямь решилась бы на безумный шаг, если бы была одна. Но хозяйка, которая не оставляла ее все это время, не позволила. Она убеждала Эсму, что совершить непоправимую глупость легко, а вот обратного пути не будет. «Я знаю, что говорю, уж поверь! — твердила она. — Я сама столько раз хотела сделать то же. Но потом… Я понимала, что здесь есть еще кое-что, что меня держит. А значит, придется терпеть. Кроме того, я тебе уже сто раз говорила, что он не стоил ни слез, ни тем более твоей жизни». Эсме таким образом не осталось ничего другого, кроме как смириться. Что до ребенка, то хозяйка пообещала решить и эту проблему. Для начала она тайком отвезла ее Мардин и устроила в больницу, где Эсма и оставалась вплоть до самых родов. После появления ребенка на свет Эсма должна была подписать отказ, и его сразу же отдали бы в приемную семью. Когда Фырат родился, Эсма вздохнула с облегчением, наконец-то смертельная мука окончилась. Она тут же отвернулась, чтобы не смотреть на ребенка, ей совершенно не хотелось его видеть. Больше всего на свете Эсма боялась увидеть в лице сына черты его отца… Кормить она также отказывалась, однако же акушерка накричала на нее, чтобы прекратила дурить, голодной смертью малышу помереть никто не даст. И вот когда Эсма впервые взяла сына на руки и приложила к груди, что-то будто надломилось в ней, внутри словно прорвало невидимую плотину. Она расплакалась, крепко прижала сынишку к себе и отчетливо поняла вдруг: никому не сможет его отдать. Просто потому, что у нее никого больше нет в целом свете, кроме него.***
Эсма еще раз напомнила кухарке, чтобы не опаздывала с завтраком, а заодно распорядилась закупить необходимые продукты. После этого она заглянула к себе, проверить, как там Фырат. Сын уже спал, Эсма аккуратно взбила ему подушку и подоткнула одеяло, мальчик вечно раскрывался во сне. Подумав, Эсма решила не выключать ночник, потому что если Фырат вдруг проснется, то примется плакать. И что же делать, в который раз подумала Эсма, как отучить его бояться темноты? Или хозяйка права, и оно пройдет само, как только он немного подрастет? Прикрыв поплотнее дверь, Эсма отправилась обратно на кухню, ко всему прочему ей вдруг нестерпимо захотелось пить. В комнате Дильшах ханым горел свет, и Эсма, не в силах сдержать любопытство, осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Дильшах ханым в белом свадебном платье стояла посреди комнаты. Наряд они с Мехмет беем ездили выбирать на другой же день после того, как Дильшах переселилась в дом Асланбеев. Мехмет не уставал повторять, что его жена будет самой красивой в этом платье, никто, дескать, с ней сравниться не сможет. Тяжело вздохнув, Дильшах взяла со стола золотое колье и приложила к шее, примеряя. Она внимательно вглядывалась в свое отражение в зеркале и грустно улыбалась. На глазах у нее заблестели слезы. — Ой! — она вздрогнула, заметив в зеркале Эсму и обернулась к ней. — Простите меня, Дильшах ханым! — смутилась Эсма. — Я не постучалась, но просто у вас была открыта дверь. — Проходите, — пожала плечами Дильшах. — Я тут… Осталось ведь совсем немного. Уже завтра! — Вам очень идет! — улыбнулась Эсма. — Я хотела другое, — задумчиво проговорила Дильшах. — Но Мехмет бей сказал, оно слишком простое, мне такое не подобает. А мне оно нравилось больше. Да и колье… Мне его Азизе ханым принесла. Сказала, дочери Асланбеев оно будет в самый раз. И я должна его беречь, потому что отныне моя семья здесь, и я — ее часть. — Вы будете завтра очень красивой, Дильшах ханым, — улыбнулась Эсма, желая ее немного подбодрить. — Мне ведь уже все равно, Эсма ханым, — тихо проговорила Дильшах, отведя глаза. — Все равно!.. Жизнь моя кончена, вот так-то! — Что вы такое говорите? — всплеснула руками Эсма. — Вы идите, Эсма ханым, наверняка у вас еще много дел. Не волнуйтесь. Со мной все в порядке. Наверное… Эсма пожала плечами, пожелала Дильшах спокойной ночи и, совершенно озадаченная и сбитая с толку, вышла из ее комнаты. И что это с ней такое, подумала Эсма, наверное, просто от волнения.