Азизе
Азизе вздохнула и чуть покачала головой, внимательно наблюдая за врачом, который осматривал Элиф. Последняя же, обиженно насупившись, покорно исполняла все, что он ей велел: дышать, задержать дыхание, открыть рот и сказать «а»… Внучка терпеть не могла врачей и каждый раз жутко расстраивалась, когда ей случалось заболеть и поневоле приходилось терпеть их присуствие. В раннем детстве девочку водили разве что на профилактические осмотры, ну, может быть, пару раз ей случалось подхватить простуду. Но после той аварии Элиф заболевала тут же, стоило только на нее ветерку дохнуть, и это вдобавок к ночным кошмарам, которые до сих пор нет-нет да вновь начинали донимать бедняжку. Лечащий варч успокаивал Азизе, говорил, что все это от пережитого стресса, но время пройдет, и девочка непременно перерастет все свои болезни. Азизе возила Элиф на лечение на водах, выписывала ей по рекомендации врача лекарства и витамины из-за границы, отправляла ее на отдых в детский лагерь у моря, чтобы она «окончательно окрепла». Правда, за пять дней до окончания отдыха ей позвонили и сообщили, что у Элиф поднялась высокая температура. Азизе не спала всю ночь и на другой же день спешно выехала за внучкой. Элиф, правда, стало немного лучше, простуда, которую она невесть где подхватила, оказалась легкой, но Азизе посчитала, что лучше будет забрать внучку домой на три дня раньше. Вот и сегодня утром Элиф проснулась ни свет ни заря, прибежала к бабушке и пожаловалась на боль в горле, прибавив при этом, что «ей очень холодно». Разумеется, Азизе оставила ее дома, а смерив температуру и увидев на градуснике 38,5, тут же вызвала врача. Элиф, правда, раскапризничалась, убеждала ее, что «это просто так», и уже к обеду ей станет легче, а завтра можно будет идти в школу. Конечно, ведь послезавтра Элиф исполняется десять лет, Азизе уже давно пообещала ей устроить большой праздник, а теперь получается, что все придется отменить, вот бедняжка и расстроилась, будто конец света наступил. — Что там, Онур бей? — обратилась Азизе к врачу, наблюдая, как он снимает стетоскоп и убирает его в футляр. — Это серьезно? — Ангина, Азизе ханым, — отозвался врач. — Я вам оставлю рецепт и все необходимые предписания. Не переживайте, — прибавил он, заметив, очевидно, как она волнуется, — все будет хорошо. — Благодарю вас, — кивнула она, взяв у него из рук рецепт. Проводив врача и приказав Эсме немедленно пойти и купить все необходимые лекарства, Азизе вернулась в комнату внучки. Элиф лежала на боку, обняв подушку, и, казалось, вот-вот готова была расплакаться. Азизе улыбнулась и села рядом с ней. — Ну, что такое, деточка моя? — ласково погладив Элиф по голове, спросила она. — Тебе плохо? Ничего, милая, скоро все пройдет, сейчас мы примем лекарство и… — Бабуля, я не хочу! — жалобно взглянула на нее Элиф. — Надо, сердечко мое, иначе ты не поправишься. — Нет, я не про это, — Элиф приподнялась, подвинулась ближе к Азизе и прижалась к ней, — не про лекарства. Как же теперь быть с праздником, бабушка? Я не хочу болеть! — Ну, что теперь поделаешь, — Азизе поцеловала ее и положила руку ей на лоб, проверить, не усилился ли жар, — придется повременить. Но мы непременно устроим праздник, как я тебе обещала, просто перенесем его на пару недель. — Правда? — немного повеселела Элиф. — Конечно. Как только ты поправишься, сразу же отпразднуем, как ты и хотела. — Ну тогда ладно! — кивнула Элиф, вздохнув с облегчением. — Принести тебе чаю? — И хлеб с медом! — тут же обрадовалась Элиф. — В обмен на обещание без капризов принять все лекарства и полоскать горло, как велел Онур бей, — прищурилась Азизе. — Бабуля! — рассмеялась Элиф. — Вот ты так всегда: опять меня подловила, да? — А как же иначе! — Азизе обняла ее и вновь погладила по волосам. — Хорошая ты моя!.. — Я тебя люблю, бабушка, очень-очень! — прошептала Элиф. — И я тебя, красавица! — Бабуль, — Элиф подняла на нее вопросительный взгляд, — а ты… ну, в общем, не могла бы ты подарок отдать мне послезавтра, не прячь его еще две недели, хорошо? — Само собой, — кивнула Азизе, — об этом можешь даже не переживать, милая. Ну ладно, — она поправила Элиф одеяло и вновь наклонилась, чтобы поцеловать внучку, — лежи спокойно, а я пока пойду и велю приготовить тебе поесть. Заодно проверю, купила ли Эсма все необходимое. — А потом придешь? — спросила Элиф, завозившись под одеялом. — Непременно. Отдыхай, детка! До обеда Азизе занималась делами, она хотела лично проверить отчеты со строительства отеля, которое после гибели Ахмета и Али было приостановлено, и вот теперь наконец снова возобновлено. Эсма доложила ей, что лекарства Элиф приняла и даже не капризничала. Азизе усмехнулась: что ж, внучка исправно исполняет их «договор», поэтому она тут же сказала Эсме, чтобы приготовила любимое лакомство Элиф и отнесла ей. Султан, как опять же сообщила Эсма, отправилась в город, дабы «сделать прическу». Азизе усмехнулась: сегодня вечером приезжает Генюль, и потому Султан вот уже несколько дней занята тем, что лично прибирается в комнате дочери, купила ей в подарок новые занавески, постельное белье и люстру. «Следует освежить и обновить обстановку!» — как она выразилась. А теперь вот решила навести, как говорится, красоту. Что ж, пускай тешится, все при деле и не донимает Азизе разными глупостями. Полгода назад Генюль уехала учиться в Англию по программе обмена между колледжами. Ее выбрали в числе прочих, у кого были наивысшие баллы по иностранному языку. Если же в следующем году Генюль выдержит экзамены и получит стипендию, то сможет рассчитывать на поступление в Оксфорд. Генюль радовалась, как ребенок, когда узнала, что ее выбрали в числе лучших учениц, и она сможет поехать учиться в Европу. Султан, правда, расстроилась, будто беда какая случилась, не приведи Аллах, она без конца спрашивала, как же ее доченька будет там совсем одна, вдали от дома и от родных. Да и вообще, что за глупые прихоти, можно ведь спокойно окончить колледж здесь. Азизе, не выдержав, прикрикнула на невестку, велела ей не молоть вздор и прекратить истерику. В конце концов, во-первых, Генюль уже семнадцать, она взрослая и самостоятельная девушка, не сидеть же ей всю жизнь подле материнской юбки, а во-вторых, многие ли семьи могут похвастаться тем, что в состоянии дать своим детям прекрасное образование. А оно, как бы там ни было, не помешает. Современная девушка, как любит повторять сама Генюль, должна «твердо стоять на ногах». Вот Султан, если уж на то пошло, в свое время получила работу, которая позволила ей худо-бедно вылезти из беспросветной нищеты только тогда, когда отучилась на каких-то там курсах. Против этого довода Султан ничего не смогла возразить и смирилась с отъездом дочери. Генюль очень понравилось в Англии, она часто звонила домой, рассказывала о новых подругах, об учебе, о том, сколько всего интересного увидела и узнала. Азизе радовалась за нее, безусловно, отъезд пойдет ее внучке на пользу.***
В свое время ее отец, бывало, за вечерним чаем частенько принимался рассуждать, как они накопят денег, купят просторный дом, а дети смогут поступить в университет, станут образованными и уважаемыми людьми. Самой Айше в ту пору было даже меньше лет, чем сейчас Элиф. Она обожала эти тихие семейные вечера, когда они все сидели за одним столом, отец с матерью беседовали о том, что в скором времени смогут переехать в более просторный дом, а старшие дети наконец пойдут школу. Айше же с братом, навострив уши, внимательно слушали отца, боясь пропустить хоть слово. Иногда отец мечтал о том, что старший сын непременно окончит университет, в конце концов, неизменно прибавлял он, почему бы и нет! — Скажем, — улыбаясь, говорил отец, — наш Месут выучится на архитектора или на доктора! Представь только, Азизе, — посмотрел он на мать, — станет солидным господином, будут его все звать Месут беем да кланяться при встрече! — при этих словах отец по очереди подмигнул матери и им с братом. — Прекрати ты забивать им голову всякой ерундой, Мехмет! — вздохнула мать. — Ты же сам знаешь, что это попросту невозможно. Вырастут — будут работать, как мы с тобой. Девочки, даст Аллах, замуж удачно выйдут… — Но ведь можно же и помечтать иногда, а, Азизе? — отец вновь ласково улыбнулся матери. — И потом, ведь в жизни должно еще быть место чуду, поэтому… — Все бы тебе шутить, Мехмет! — махнув рукой, покачала головой мать. Такими она их и запомнила: отец, несмотря на то, что жилось им довольно трудно, все равно находил в себе силы быть веселым, верил в светлое и прекрасное будущее для своих детей, которое он сам сможет создать и подарить им. Казалось, он совершенно не умел злиться на кого бы то ни было, и если вдруг мать, случалось, пыталась с ним спорить, старался как можно быстрее перевести все в шутку. Это неизменно обезоруживало маму, и гнев ее сразу же утихал. Брат Месут в этом целиком и полностью пошел в отца. А еще Али, он тоже, как две капли воды, был похож на них этим своим умением смотреть на вещи исключительно позитивно, стараться во всем найти хорошую сторону и не держать в себе гнев и раздражение. Азизе, наблюдая за сыном, всякий раз бывала приятно изумлена: Али — единственный, кто ничего не взял от Нихата и его родни, в отличие, скажем, от Ахмета. Мать была женщиной, которая, как сама же часто любила повторять, понимает, что жизнь — очень трудная, и потому в ней нет места пустым мечтам. Ей с малолетства приходилось работать от зари до зари, а потому она была строгой и серьезной. Она любила иногда «послушать сказки», которые рассказывал ее муж, но постоянно подчеркивала, что «жить стоит на земле, а не витать в облаках». Если же что-то шло не так, мать могла вспылить и даже накричать, но впрочем, она очень быстро остывала, особенно, если рядом был отец. И все же тогда они были счастливы, а потом все кончилось, потому что отца не стало. Он трагически погиб, на стройке, где он работал, произошел несчастный случай; строительные леса не были должным образом закреплены, и трое рабочих сорвались вниз и разбились насмерть. Отец был в их числе… Мама осталась одна с четырьмя детьми, нанялась на дополнительную работу, чтобы прокормить семью. Вскоре и Месут с Айше были вынуждены идти работать, чтобы помогать ей, потому что сестры были еще совсем малышками. Очень скоро вся прежняя жизнь, отец, его легкий веселый нрав, а равно и все его мечты казались сном. Много позже, когда Азизе случалось иногда вспоминать о прошлом, она всякий раз мысленно обещала своему отцу, что никогда не позволит своим детям и внукам влачить жалкое существование, и она сделает все, чтобы они были по-настоящему счастливы. Так, как хотел ее папа… Она знала, что никто, кроме нее, не сможет сделать это для них, и наверное, поэтому взяла себе имя своей матери. Женщины, которая жила ради своих детей, выбиваясь из сил, работала, чтобы подарить им хоть маленький кусочек прекрасной мечты, которая согревала сердце ее мужа…***
Эсма вновь заглянула к Азизе и сообщила, что Султан ханым еще вчера вечером надавала ей кучу распоряжений по поводу «ужина в честь возвращения Генюль», и ей хотелось бы уточнить у Азизе ханым, одобряет ли она все это. Азизе лишь рукой махнула, дескать, пусть Султан развлекается, раз уж ей так хочется поиграться в «хозяйку дома». Кроме того, порадовать Генюль и впрямь стоит, так что пусть новая кухарка постарается и приготовит любимые блюда старшей внучки. Фидан не смогла переехать в Карс, у нее в Мидьяте осталась семья: престарелые родители и племянники, оставшиеся на ее попечении. Вытирая слезы, она за пять дней до отъезда явилась к Азизе и попросила расчет: — Азизе ханым, умоляю, не держите зла, я же столько лет вам верой, как говорится, и правдой, но не могу я ехать в Карс. Пропадут ведь без меня и мама, и племянники, а они мне как сыновья родные! Простите, прошу вас, ханым! — Перестань, Фидан, что ты! — отозвалась Азизе. — Конечно, я тебя понимаю. Нельзя оставлять своих родных, раз ты нужна им. Да, не скрою, мне без тебя будет нелегко, но… что поделать! Она заплатила Фидан все, что той причиталось, а сверх того положила на ее счет сумму, достаточную для того, чтобы прокормить семью до тех пор, пока женщина не найдет новую работу. По приезде в Карс Азизе тут же занялась поисками новой кухарки, и очень скоро наняла Кериман. Она была молодая, энергичная, расторопная, а кроме того, у нее были замечательные рекомендации. Азизе была довольна ею, готовила Кериман и впрямь безупречно, а что бывает иной раз излишне болтлива да назойлива, ну так это, в сущности, мелочи. А вот уход Ферхата был точно гром среди ясного неба. В доме Асланбеев Ферхат провел очень много лет, он ведь помнил еще отца Нихата, и ни разу за все время его работа не вызывала никаких нареканий. Сам Нихат, помнится, частенько повторял, что только Ферхату он без колебаний доверит свою жизнь. После смерти мужа Азизе оставила Ферхата в доме потому что он действительно был надежным человеком. После того, как он, в порыве благодарности хозяйке за заботу о его матери, заверил ее в своей преданности, у Азизе не было ни единого повода сомневаться в нем. Целый год после переезда в Карс Ферхат лично занимался подбором новых охранников и шоферов, дабы, как он выражался, никому из семьи ничего не угрожало, и они смогли бы спокойно жить на новом месте. Но три месяца тому назад он, как и Фидан, тщательно подбирая слова и пряча глаза, попросил рассчитать его: — Мать у меня совсем старая стала, ханым, — вздохнул Ферхат, — за ней уход нужен, а сестра одна не справляется, у нее, к тому же, своя семья, а мужа она год назад похоронила… — Что ж, — отозвалась Азизе, — это ведь твой долг — позаботиться о родных. Безусловно, матери своей ты нужнее. — Я уже говорил, — взглянул ей в глаза Ферхат, — что обязан вам всем, ханым! Если бы вы тогда не помогли, то мама не дожила бы до сегодняшнего дня, не увидела своих внуков. Я говорил вам тогда, что, не раздумывая, на смерть пойду ради вас. — Полно, — покачала головой Азизе, — я тебе тоже повторю то, что сказала тогда. Я поступила так, как должна была. И в этом не было ничего особенного. Но я благодарна тебе за твою преданность, Ферхат. Честно признаться, мне трудно будет найти тебе замену. — Я вас оставляю в надежных руках, ханым, — улыбнулся Ферхат. — Видите, я был прав, мне выросла достойная смена, и Махмут, как и я, будет служить вам верой и правдой. Вы можете быть в нем уверены. К Махмуту Ферхат и впрямь относился как к родному сыну, и за истекшие годы его стараниями тот сделался безупречным во всех отношениях шофером и телохранителем. — Ну как идут дела, Ферхат? — случалось, спрашивала Азизе, когда случалось ей наблюдать за тем, как Ферхат учил Махмута стрелять по мишеням. — Этот парень — золото, ханым! Я всегда это говорил, и еще хоть тысячу раз повторю. — Прекрасно, — сказала она, — если я однажды смогу доверять ему, как тебе, значит, и впрямь сама судьба привела его в этот дом. Молодой человек был, конечно же, расстроен уходом «отца Ферхата», как он привык называть его, но все равно рьяно взялся за дело, подчеркивая всякий раз, что у хозяев никогда не будет поводов для нареканий на его работу. И Азизе действительно пока не имела никаких нареканий на его службу. Покончив с делами и отдав необходимые распоряжение кухарке по поводу ужина, Азизе наконец-то заглянула к Элиф. Радостный смех внучки она услышала уже в коридоре. Заглянув в комнату, Азизе увидела, что Элиф сидела на постели в обнимку с плюшевым медведем, одной из самых любимых своих игрушек, а на полу рядом с ее кроватью расположился Миран. Вокруг него были разбросаны детали кукольного дома, который он пытался собрать. Элиф давно выпрашивала эту игрушку, и на днях Султан, вернувшись домой после очередного своего шоппинга, привезла ей ярко-розовую коробку. Она сказала, что это можно считать подарком Элиф к предстоящему дню рождения, поэтому Элиф решила не открывать подарок тетушки до праздника, но видимо, не утерпела. — Так, — Миран повертел в руках небольшую пластмассовую деталь, — вот это откуда? — он взял листок, на котором была нарисована схема сборки дома, и углубился в чтение. — И какой дурак придумал все это?! — пробормотал он. — Миран, это же перила от лестницы! — воскликнула Элиф. — Смотри, ее вон там надо закрепить. — Да? — отозвался Миран. — Ну, может быть… А где у нас лестница? — он оглядел ворох лежащих рядом с ним деталей. — Слушай, малышка, может быть, мы позже твой домик соберем, а то я, чего доброго, опоздаю в аэропорт. — Ну, братик, — протянула Элиф, — это же быстро, соберись с мыслями, ты ведь можешь! Ой, бабуля! — она заметила стоящую в дверях Азизе и помахала ей рукой. — Вот, — улыбнулся Миран, поднимаясь с пола, — наша принцесса позвала своего верного строителя, чтобы обустроить домик для ее новых кукол. — Вижу, — усмехнулась Азизе, — а лестница, между прочим, вон она, у тебя за спиной, Миран, — она указала рукой на искомую деталь. — Ой, правда, — обрадовался Миран, скрепляя детали вместе. — Бабушка, ты меня просто спасла! Так, — он приладил лестницу к уже собранному крыльцу и довольно улыбнулся, — теперь осталась сущая ерунда! И мы доделаем все завтра, хорошо, малышка? — поднявшись, он собрал все разбросанные детали обратно в коробку, саму же игрушку убрал в угол к остальным. — Тем более, — Азизе подвинула стул поближе к кровати Элиф, — кое-кому уже пора принимать лекарства. — О, тогда мне точно надо бежать! — шутливо вскинул руки Миран. — Я же как вижу эти таблетки и микстуры, кажется, сам сейчас заболею, а бабушка станет меня ругать. — За что? — захлопала глазами Элиф. — За то, — отозвалась Азизе, — что кое-кто додумался выбросить лекарство в окно и думал, что я про это не узнаю. — Ну, оно горькое было! — развел руками Миран под смех Элиф. — Ладно, я пойду пока кофе выпью, — с этими словами он поцеловал Азизе руку, — с твоего разрешения. — Иди, милый, — кивнула она. — Ты за Генюль сам поедешь? А то Султан уже весь дом на уши подняла, что к семи непременно надо подать машину. Она бы еще с утра пораньше в аэропорт помчалась, честное слово, у меня уже мигрень начинается от ее беготни туда-сюда! — Мы с Фыратом вдвоем хотели ехать, — ответил Миран. — Но если тетя будет настаивать, то пускай едет с нами. — Пусть уж лучше накрывает праздничный ужин, — хмыкнула Азизе, — по крайней мере, не будет действовать вам на нервы. — Ладно, я у нее спрошу на всякий случай, — улыбнулся Миран. — А ко всему прочему, я безумно по Генюль соскучился. — И я! — тут же отозвалась Элиф. — Мы все ее очень ждем, — сказала Азизе, — но, слава Аллаху, осталось уже недолго. — Все, бабушка, — Миран, по своему обыкновению чмокнул ее в щеку на прощанье, — я побежал, у меня еще дела! Пока, малышка! — махнул он рукой Элиф и скрылся за дверью. Азизе посмотрела ему вслед, вздохнула и села на стул рядом с Элиф и пощупала ее лоб. Что ж, кажется, жар спал, подумала она, а раз Элиф во всю увлеклась «строительством дома», значит, ей действительно стало легче. Впрочем, она же так ждет вожделенный подарок: новую куклу в свадебном платье да к тому же вместе с женихом. Не так давно старая и порядком уже потрепанная кукла Барби Элиф отправилась в вечную ссылку в шкаф, потому что внучка выпросила себе новую «принцессу», а Генюль перед отъездом с радостью сделала сестре подарок. Для разнообразия она выбрала куклу с длинными темными волосами, одетую в темно-сиреневое праздничное платье. Элиф пришла от игрушки в восторг, заявила, что теперь это — самая главная среди остальных ее кукол, которую они, дескать, обязаны слушаться, а звать ее будут Азизе, потому что «она такая же красивая, как и бабуля». — А, ну тогда я всем прочим твоим принцессам не завидую! — пробормотала Султан. — Что? — не поняла Элиф. — Ничего, детка, это я просто так, — тут же смешалась Султан, поймав предупреждающий взгляд Азизе. А недавно Элиф заявила, что у них в классе Барби в свадебном платье есть уже у всех ее подружек, а у нее, к сожалению, нет. А кроме того, ее любимой кукле одной скучно будет жить в новом доме, поэтому ей нужна сестра, или подруга. И непременно в свадебном наряде! Неделю назад Азизе велела Махмуту отвезти ее в торговый центр, где часа полтора выбирала для внучки подарок, так что у нее даже голова разболелась. Но зато теперь разноцветная коробка с куклой-невестой в пышном свадебном платье, да к тому же вместе с красавцем-женихом лежала в шкафу в спальне Азизе, дожидаясь своего часа. Проследив, чтобы Элиф приняла лекарства и дождавшись, пока внучка уснет, Азизе еще раз погладила ее по голове, поцеловала в щеку, после чего погасила верхний свет и вышла из ее комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Азизе прошла на террасу, огляделась вокруг и некоторое время задумчиво смотрела на зажигающиеся огни в городе. В Мидьяте она любила вот так проводить вечера: спокойно посидеть в одиночестве, обдумать все предстоящие дела, или же просто вспоминала о прошлом. Когда дети были еще совсем маленькими они частенько прибегали к ней с какими-нибудь жалобами или же когда просто хотели поиграть и побыть рядом с ней. Позже Миран и Генюль, точно так же, как и их отцы когда-то, сразу же бежали к ней, стоило им только выйти погулять на верхнюю террасу. Они обожали сесть рядом с ней на скамейку, придвинуться поближе и попросить «рассказать им что-нибудь». Обычно она на ходу придумывала какую-нибудь историю о том, как некогда большую и дружную семью разъединили коварные враги, и как трудно пришлось всем членам этого семейства, дабы воссоединиться вновь. Когда-то давным-давно подобные сказки рассказывала Азизе ее собственная мать, а потом она сама — своим младшим сестрам, а затем сыновьям. — Но мы всегда-всегда будем вместе, да, бабушка? — спрашивала Генюль. — Ну конечно! — тут же отзывался Миран. — Потому что мы — есть друг у друга, — вспоминал он слова Азизе, которые она частенько любила ему повторять. — Миран прав, моя милая, — отвечала она. — Пока мы будем все вместе, здесь, в нашем доме и на нашей земле, никому из наших врагов не удастся нас победить, запомните это.***
За долгие годы, что она провела в особняке Асланбеев, она привыкла считать его своим домом, и он в самом деле был ее домом, служил надежным убежищем, несмотря ни на что. Здесь же, в Карсе, ей было неуютно, Азизе до сих пор не могла привыкнуть к этим стенам. Раньше она приезжала сюда лишь на время и всегда знала, что это — просто временное убежище, и очень скоро она вновь будет дома. Этот особняк некогда принадлежал матери Нихата, и, собственно, только его он и получил от нее в наследство. В свое время Гюнеш ханым, выйдя замуж, сохранила за собой право единолично распоряжаться своим имуществом. Якобы она боялась, что муж может запросто проиграть все на свете (водился за ним такой грешок). Однако Нихат был твердо убежден, что мать просто «издевалась над отцом», потому что «такова была ее подлая натура». После ее смерти он, единственный сын и наследник, получил лишь «жалкую подачку», а остальное ее состояние, надо заметить, весьма внушительное, она оставила дочери. Правда, потом отец Нихата все же сумел каким-то образом оспорить завещание жены и перевести часть имущества на свое имя, а после его смерти Нихат сделался единственным наследником. Фюсун же могла распоряжаться деньгами лишь с его ведома по крайне мере до тех пор, пока не выйдет замуж. Тем не менее особняк в Карсе служил Нихату «напоминанием о пережитом унижении», как он любил выражаться, вот он и подарил его Азизе вскоре после рождения Мехмета. Она кое-как постаралась навести здесь уют, и муж вынужден был признать, что ей удалось «вдохнуть жизнь в эти развалины». Правда, Фюсун за это взъелась на нее еще больше, и, не стесняясь, говорила, что брат «совсем спятил», раз делает такие подарки «своей нищей оборванке». Один раз брат с сестрой очень сильно поругались, потому что до Нихата дошли слухи, будто сестра встречается с «человеком не их круга». Старшие сыновья тогда только-только уехали учиться за границу, а у них с Нихатом в очередной раз наступил, так сказать, худо-бедно, но мир. Муж довольно-таки длительное время вел себя прилично: не доводил Азизе своей идиотской ревностью и не распускал почем зря руки. — Это вообще не твоего ума дело! — кричала чуть ли не на весь дом Фюсун. — Не тебе указывать мне, с кем встречаться, а с кем нет! Азизе вошла в гостиную, встала на пороге, но ни муж, ни его сестра не заметили ее. — Я тебя давно предупредил, потаскуха несчастная, что если ты всерьез намерена жить с этим недоумком, то останешься ни с чем. Вы ничего от меня не получите, ясно? Кормить твоего голодранца не стану, поняла? — злился Нихат. — Конечно, — рассмеялась Фюсун, — ведь одну голодранку ты и так уже кормишь вместе с ее отродьями! — Заткнись! — рявкнул Нихат. — Что, правда глаза колет, братик? — ехидно усмехнулась Фюсун. — Да ты посмотри только на себя, эта дрянь тебя к рукам прибрала, а ты и рад стараться. В рот ей смотришь, чуть ли не ноги ей целуешь, даже мой дом ей отдал! — Это мой дом, — перебил ее Нихат, — и я делаю с ним все, что хочу. — Ты делаешь только то, что хочет твоя Азизе. И настолько глуп и слеп, что не видишь очевидного: она тобой пользуется, неблагодарная дрянь! Ты ей подарки даришь, к делам семьи ее допустил, а она тебя совсем не ценит! А то и вовсе рога тебе наставляет с каким-нибудь… — Я велел тебе закрыть рот! Пошла вон отсюда, дура, пока я не вышел из терпения! — Не смей так со мной разговаривать, на свою жену будешь кричать, иди лучше ее воспитывай, чтобы была к тебе почтительней! — Ах ты мерзавка! — Нихат схватил сестру за грудки и замахнулся на нее. Азизе, не выдержав, бросилась к нему и удержала его руку: — Перестань, Нихат, остановись, хватит! — Не суйся куда не просят! — грубо оттолкнул он ее. — И не пытайся таким образом втереться в доверие, Азизе, — скривилась Фюсун. — Со мной этот номер у тебя не пройдет. — Да хоть поубивайте друг друга, мне все равно! — вышла она из себя и поспешила убраться из гостиной. — Зачем ты лезешь? — хмуро взглянул на нее Нихат, вернувшись примерно через четверть часа в их с Азизе спальню. — Кто тебя просит защищать эту шлюху, она тебя ни во что не ставит, а ты ее жалеешь, да? — Мне нет до нее никакого дела, Нихат, — раздраженно передернула плечами Азизе, — и тебе это прекрасно известно. Но ты же унижаешь ее да еще при мне. Пойми ты, так она еще больше возненавидит и тебя, и меня. Я бы совсем на это внимания не обращала, но она же станет зло вымещать и на наших детях, а этого я не могу допустить! — Пусть только попробует что-нибудь сделать детям! — пробормотал Нихат. — Зачем ты постоянно ее провоцируешь на эти глупые скандалы? — недовольно поморщилась она. — Скажи, Азизе, — вдруг неожиданно миролюбиво проговорил Нихат, — твоя мать тебя любила? — Моя мать? — Да. Ну, в детстве она тебя обнимала, ласкала, целовала перед сном, рассказывала тебе сказки? Вот, скажем, как ты всю жизнь трясешься над нашими сыновьями. Она тебя любила точно так же? — Моя мать, Нихат, — вздохнула Азизе, — в двадцать восемь лет осталась вдовой с четырьмя детьми на руках. Она работала с утра до ночи, чтобы мы не умерли с голоду, уходила затемно и приходила заполночь. Ей попросту некогда было целовать нас перед сном и рассказывать нам сказки! — Но все равно, выходит, она любила вас и заботилась. А вот моя мамаша вспоминала о том, что я ее сын только тогда, когда я делал что-то не так, и она колотила меня в наказание. А папочка даже и не думал вступиться, потому что, видите ли, я это «заслужил». Ведь мать же не станет злиться просто так! А эту нахалку она всю жизнь только и делала, что целовала во все места. Даже когда та убегала из дома, бросалась камнями в уличных мальчишек и придушила моего кота за то, что я выбросил какие-то ее дурацкие рисунки. Меня выпороли, а ее лишь по головке погладили да еще и подарок сделали! На миг ей даже стало немного жаль его: — Нихат, — она положила руку ему на плечо, — прошло много лет с тех пор. Может, тебе было бы легче, если бы ты просто отпустил свою сестру на все четыре стороны. Если ты не можешь с ней примириться, почему бы вам не жить порознь? Так было бы лучше всем. И прежде всего нам! Если она так хочет, то пусть забирает этот свой вожделенный дом в Карсе. — Нет уж! — возмутился Нихат. — Дом в Карсе твой, и точка! Потому что я так хочу! А этой я спокойной жизни все равно не дам! Пусть поймет наконец и уяснит себе, что я — глава семьи. И она будет мне подчиняться, а иначе я ее оставлю в чем мать родила, вот тогда и попляшет, погляжу я на нее, как долго она проживет душа в душу со всеми своими так называемыми женихами, если у нее не будет мамочкиных денег! — Так ты ей мстишь, что ли? — удивленно приподняла брови Азизе. — Если тебе больше нравится это слово — да. И поверь, месть иногда может доставлять огромное удовольствие. Все, хватит об этом! — Нихат приобнял ее за талию. — Лучше иди ко мне, — он прижал ее к себе и поцеловал в шею, — не хочу больше тратить время на глупые разговоры о моей сестрице. Фюсун, разумеется, даже и не подумала слушать брата, она в очередной раз махнула рукой на его нотации и ругань и уехала с очередным своим ухажером. Нихат же не уставал повторять, что не позволит ей «вертеть собой как ей хочется». Что до их отношений с Азизе, то это был, пожалуй, последний «мирный» период их сосуществования. Вскоре случилась та самая ссора, которая окончательно развела их с мужем, и после которой Азизе уже не могла да и не хотела дальше закрывать глаза на его самодурство…***
Задумавшись, Азизе не заметила, как Миран вышел на террасу и сел рядом с ней на скамейку: — Бабушка, — позвал он, коснувшись ее плеча, — что-нибудь случилось, что с тобой? Азизе повернулась к нему и чуть покачала головой: — Все хорошо, дорогой, просто немного устала сегодня. Твоя бабушка, знаешь ли, уже немолода, и с каждым днем мне остается все меньше и меньше времени… — Не говори так! — воскликнул Миран, сжав ее ладонь. — Пусть Аллах не лишит нас тебя. Никогда! — Когда-нибудь это произойдет, Миран, такова жизнь. Но ты прав, пока у нас еще слишком много дел здесь, да? — чуть улыбнувшись, она взглянула ему в глаза. Выдержав ее взгляд, Миран уверенно кивнул: — Совершенно верно, бабушка. Азизе усмехнулась про себя: да, теперь уж точно не приходится сомневаться в том, что Миран прекрасно усвоил все ее уроки. С малых лет Азизе воспитывала его, внушая, что кровь его отца и матери требует отмщения. И он — первый, кто имеет право, больше того — обязан спросить с Шадоглу за всех их злодеяния. Когда она рассказывала ему о том, что Хазар, самый отвратительный из всех живущих на земле людей, покусился на честную женщину, а когда она отвергла его, то обагрил свои руки кровью и убил и ее саму, и ее мужа, Миран слушал, сжимая кулаки. Часто Азизе спрашивала: — Ты хорошо запомнил, Миран, как звали того человека? — Шадоглу, — тут же отзывался он. — Когда я вырасту, бабушка, я убью его! — прибавлял он с недетской серьезностью. — Нет, лев мой, — отвечала Азизе, — ты его не убьешь, потому что человек может умереть только раз. А ты должен сделать так, чтобы Хазар умирал каждый день. Долгие годы! Пусть каждый день, прожитый им на земле, станет для него мукой. Пусть он умоляет Аллаха прекратить его мучения, и пусть это длится как можно дольше. Да, она, так скажем, о многом умолчала, но ведь главное — это суть. А суть заключается в том, что именно Миран должен стать карающим мечом для Насуха и Хазара Шадоглу. В день гибели Мехмета Азизе пообещала, что однажды их подлая семейка дотла сгорит в адском пламени. А разожжет костер никто иной как их же собственный сын и внук, который ни за что и никогда не признает их своими. В последний же миг они непременно узнают правду, а что будет дальше… ей уже не так важно. Главное — это уничтожить Шадоглу, а потом — пусть Аллах забирает ее к себе. Пускай ей придется отвечать за все свои прегрешения, это ее не пугает. В конце концов она не боится ничего, даже адского пламени, потому что она и здесь горела каждый день на протяжении всей своей жизни. Она долго ждет заветного часа, и каждый прожитый день приближает ее к нему. Миран уже совсем взрослый, в следующем году он уедет на учебу в США, а когда вернется, она подготовит, так сказать, почву. И ему останется лишь сделать то, что должно… — Ты из-за Элиф так расстроена, верно? — обеспокоенно взглянул на нее Миран. — Не надо, бабушка, ведь доктор сказал, что поводов волноваться нет. — Я никогда не перестану беспокоиться за вас, Миран, потому что вы — мои внуки. Вы вверены мне моими несчастными сыновьями, и только я за вас в ответе. Но ты прав, милый, дело не только в этом. Просто я… вспомнила в очередной раз Мидьят, наш дом. И то, как мы оказались здесь. Миран вздохнул и, как в детстве, положил голову ей на плечо: — Не грусти, прошу тебя! — тихо проговорил он, и у Азизе вдруг перехватило дыхание. Всякий раз, когда Миран видел, что ей не по себе, она грустит или же сердится, он вот точно так же просил ее не огорчаться. И она никак не могла оставить без внимания его бесхитростную заботу. Прижимая его к себе, она шептала, что вовсе не огорчена и при этом ей, пусть на какой-то миг, но отчаянно хотелось, чтобы не было ничего — ни боли, ни слез, ни страданий, — а была только ее семья, любовь внуков и забота об их будущем. А еще она опять, в который раз, не постигая, как такое возможно, но вновь и вновь в каждом жесте, интонации, полном безграничной любви взгляде, объятии и этой самой манере положить голову ей на плечо и прошептать слова утешения, видела в Миране своего Мехмета. — Я помню нашу клятву, бабушка, — сказал Миран. — Ты же сама меня учила верить в свои силы и в то, что справедливость должна восторжествовать. Они нам за все ответят, не сомневайся. За вероломство и подлость, за все их мерзкие махинации, благодаря которым мы оказались на чужбине. За твои слезы, что ты пролила по их вине! За это, уж будь уверена, я с них спрошу отдельно, как и за смерть моих родителей. — Да поможет тебе Аллах, мой лев, и да покажет Он мне эти дни! Потому что только тогда я смогу спокойно умереть. Ладно, — ободряюще улыбнулась она ему, — тебе не кажется, дорогой, что мы слишком уж заговорились? Который час, ты не опоздаешь? — Ой, верно! — спохватился Миран и посмотрел на часы. — Побегу искать Фырата и поедем! А то Генюль, чего доброго решит, что мы про нее забыли. — Иди, родной… Азизе поцеловала его в лоб и, проводив глазами, вновь вздохнула. — Да, — прошептала она, — да, все правильно. Справедливость непременно восторжествует. И за Мехмета, и за его несчастного брата, я сполна спрошу с тебя за них, Насух, дай срок. Рано ты успокоился, думая, что прошлое умерло и похоронено навсегда. Мой бедный мальчик, что умер в адских муках, не сможет обрести покой до тех пор, пока ты не расплатишься за свой самый тяжкий грех!***
Азизе давным-давно уже дала себе зарок никогда не вспоминать о тех днях, когда она была так беспечна и так… счастлива. Но все же прошлое нет-нет да настигало ее, и она воскрешала в памяти образ юной Айше, которая вопреки всему верила в чудеса, как ее научил когда-то любимый папа. И которая мечтала об одном: чтобы любовь, что расцвела в ее сердце, жила всегда и освещала ее жизнь, подобно солнцу. Впервые она увидела Насуха когда зашла однажды на кухню, дабы помочь тетушке Фатьме, кухарке семьи Шадоглу. Фатьма хорошо знала мать Айше, когда та устроилась на работу в поместье, сердобольная кухарка помогала ей, как могла, а еще всякий раз старалась припасти для Айше и ее младших сестренок что-нибудь вкусное. После смерти матери тетушка Фатьма продолжала заботиться о них, повторяя, что бедных сироток грех оставлять без присмотра. Айше достала из печи хлеб, аккуратно положила его на стол и вдруг услышала позади себя незнакомый голос: — А ты откуда ж тут взялась, вот уж чудеса! Она быстро обернулась и встретилась взглядом с незнакомым, хорошо одетым молодым человеком. Он приветливо улыбнулся ей, и лицо его показалось ей удивительно добрым. Отчего-то она чувствовала себя так, будто давно его знает, и он всегда был ей другом. — Тетушка Фатьма помочь просила, она… — А, Насух Ага, — воскликнула вошедшая в кухню Фатьма, — доброго вам дня! Вам что-нибудь угодно? — Да, мне попить захотелось. — Извольте, — Фатьма налила ему воды. — Если бы еще из рук твоей очаровательной помощницы, — лукаво прищурился Насух Ага, — тогда жажда мигом пройдет, будто не было! — Да будет вам ее смущать, — усмехнулась Фатьма, заметив, как Айше смутилась и покраснела. Она взяла у Фатьмы стакан, быстро протянула его Насуху и вылетела за дверь. Почему, всю дорогу думала она, этот человек решил над ней подшутить. Разве она вела себя как-то предосудительно? Или же он вовсе не хотел ничего дурного?.. В следующий раз она увидела Насуха на дороге, ведущей в поместье. Она шла из города, куда ходила, чтобы купить ткани брату на новую рубашку. Насух вел в поводу коня, смотря при этом себе под ноги, поэтому она взяла чуть вправо, чтобы не столкнуться ненароком. — Вы Айше, правильно? — спросил он, подняв на нее глаза. — Вам тетушка Фатьма сказала? — отозвалась она. Он кивнул: — Сказала, что вы — дочь покойной Азизе Дербент, которая работала у нас поденщицей. И вы с братом остались с малолетними сестрами на руках. Послушайте, — окликнул он ее, заметив, что Айше ускорила шаг, явно не намереваясь продолжать разговор, — если я вас тогда обидел и повел себя… слишком вольно, то простите меня. Я не хотел! — Честно говоря, — отведя взгляд в сторону, произнесла Айше, — я подумала, что сама виновата. И вы будете считать меня излишне легкомысленной. — Я бы никогда не так подумал, поверьте! — вновь улыбнулся он ей. И она вновь невольно залюбовалась его такой открытой и бесхитростной улыбкой… С того дня они виделись довольно часто. Насух старался помочь ей, как мог, приносил ее сестрам гостинцы, правда она всякий раз отказывалась, заверяя его, что они ни в чем не нуждаются. Однако же он внимательно смотрел ей в глаза и просил не обижать его отказом. Иногда он рассказывал ей о жизни в Стамбуле, об университете, и она слушала, чуть только не раскрыв рот, потому что такая жизнь казалась ей тогда сном. Она же могла ему рассказать только о своем раннем детстве, о том, что запомнила из прежней жизни, когда еще мать и отец были живы, и у них была такая дружная семья. Однажды она призналась ему, что самой сокровенной ее мечтой является создать такую же семью — дружную, крепкую, где все будут любить и оберегать друг друга. — Она непременно у вас будет, Айше, — сказал Насух и крепко сжал ее ладонь, — потому что вы достойны этого, как никто, — с этими словами он поднес ее ладонь к своим губам, и она почувствовала, как земля уходит из-под ног. — Не надо! — прошептала она. — Мы… мы не должны! — Но почему? — отозвался он, придвинувшись ближе. — Потому что… Она не договорила, потому что Насух, осмелев окончательно, обнял ее за плечи и поцеловал в губы. А дальше и началось это наваждение. Ее столь сладостный сон, который обернулся в итоге страшным кошмаром. Она отдала Насуху свое сердце, бросилась в эту страсть, как в омут, отдала ему все, что у нее было. Всякий раз, когда он касался ее, она понимала, что принадлежит только ему одному, телом и душой, и никто никогда не сможет заменить его. Он для нее был воздухом, которым она дышала, и ей казалось, что до встречи с ним она попросту не жила. Когда он уезжал, дни и ночи казались бесконечными, Айше казалось, что она медленно умирает, а когда он возвращался и прижимал ее к своей груди — возрождается вновь. Увы, любая сказка рано или поздно заканчивается, оборачивается горькой правдой. Началось с того, что брат Месут спросил у нее однажды, что, дескать, за глупости болтают по округе про нее и сына хозяина. Айше, стараясь казаться безразличной, ответила, чтобы он поменьше слушал всякой ерунды. Потом тетушка Фатьма как бы невзначай обмолвилась, чтобы Айше и Насух Ага «прекратили играть с огнем». Она вновь лишь отмахнулась, постаравшись перевести все в шутку. Когда же Насух вернулся из очередной своей деловой поездки, они, воссоединившись после долгой разлуки, провели вместе ночь, напрочь забыв при этом обо всякой осторожности. Насух ушел от нее тогда не затемно, как обычно, а уже на рассвете, и тут-то его выследил Месут и чуть было не затеял драку. — Значит, все это правда, Айше, да? — бушевал он, когда ей с таким трудом удалось предотвратить ужасный скандал, свидетелями которого, чего доброго, могли бы стать все работники поместья. — Я не верил, когда Хакан сказал мне, мол, твоя сестра спуталась с хозяйским сынком! Чуть зубы ему не выбил, нахалу, сказал, что затолкаю эти слова обратно ему в глотку! А теперь сам все видел: он был с тобой! — Не кричи, сестры услышат! — Скажи только, — Месут схватил ее за плечи, — скажи мне правду, Айше, умоляю, он… тебя принудил, да? Запугал? — Месут… — Ну, я ему задам, мерзавцу, зачем ты меня остановила? — он метнулся к кухонному столу и схватил нож. — Я ему глотку перережу, как барану! И пусть меня посадят, но… — Хватит! — крикнула Айше, после чего схватила брата за руку, в которой был зажат нож, стиснула что было сил и приставила к своей шее. — Ну, давай, что же ты медлишь? Просто чуть надави и… — Ты спятила?! — воскликнул Месут. — Что ты делаешь? — Меня убивай, Месут! Потому что это я, я одна во всем виновата! Я опозорила тебя и весь наш род! Что они еще тебе говорят, эти твои приятели? Что твоя сестра — гулящая? Ну, значит, так и есть, потому что я была с ним, верно, и я… Я люблю его, понятно тебе? — она отпустила его руку, опустилась на стул и заплакала, закрыв лицо руками. — Ну, перестань, что ты, Айше, не надо! — Месут отбросил нож и погладил ее по голове. — Прости, я… я не хотел, — проговорил он уже без прежней своей запальчивости и горячности. — Но ведь если ты его любишь, и он любит тебя по-настоящему, то надо ведь, чтобы все по-людски, верно? — Его родители меня не примут, — покачала головой Айше. — Кто мы, и кто они, сам понимаешь. Но… Насух говорит, что надежда есть, он убедит своего отца. Просто нужно подождать, пока тот поправится. — Дай Аллах! — вздохнул Месут. — Пускай ты будешь счастлива, а про остальное даже не думай, если кто только заикнется, скажет о тебе что-нибудь дурное, он об этом пожалеет. Пусть на себя лучше посмотрят, святоши! А вообще, знаешь, он так-то не такой уж заносчивый индюк, каким кажется на первый взгляд. Все, хватит сырости! — он протянул руку и провел ладонью по щеке, вытирая ей слезы. — Вы поженитесь, будете вместе, а я стану называть его «брат Насух». Вот только представь: «Доброго дня тебе, брат Насух, а что, хороша нынче погодка, правда?» Айше, улыбнувшись сквозь слезы, рассмеялась и обняла брата. Вскоре она узнала, что беременна, и почувствовала себя самой счастливой на свете. Теперь уже ничего для нее не имело значения: пусть бы хоть весь мир от нее отвернулся, но она знала, что больше никогда не будет одна. Насух был рядом, он убеждал ее, что очень скоро они заживут все вместе: он, она и их дитя, — одной семьей. Он рассказывал ей, как они выстроят их общий дом, как будут растить детей, и счастье, неизменно прибавлял он, никогда их не покинет. Когда сын родился, Насух и ему чуть не каждый день рассказывал об этих мечтах вместо колыбельной. А маленький Хазар внимательно смотрел на отца и, казалось, слушал, стараясь не пропустить ни единого слова… В тот день, когда они с Насухом расстались навсегда, Айше отчего-то не спала всю ночь. Сына ничего не беспокоило, он мирно посапывал в своей колыбельке, а к ней сон никак не шел. Айше ворочалась с боку на бок, томясь каким-то неясным предчувствием беды. Чтобы успокоиться, она перебирала бусины костяных четок, подаренных ей Насухом вскоре после рождения сына, и повторяла про себя, что поводов для беспокойства нет. — Как только я приведу дела в порядок и вернусь, — пообещал ей Насух, — мы с тобой поженимся. Я все скажу отцу, но уже неважно, что он ответит. Благословит нас — значит, мы будем жить здесь. Если же нет — уедем подальше и начнем все с чистого листа. Не грусти, моя Айше, недолго осталось! Она смотрела вслед уезжающей машине, махала Насуху рукой и вновь не могла отделаться от мысли, что они больше не встретятся. Тем же вечером к Айше нагрянула Гюль ханым, мать Насуха. Она сказала, что пришло время забыть все разногласия, и если прежде она осуждала своего сына, то теперь принимает его выбор. Тем более, речь идет не только о Насухе и его возлюбленной, но есть еще малыш Хазар. — Надо же, как похож! — тепло улыбнулась она внуку, беря его на руки. — Вылитый Насух, он был точно таким же в младенчестве! — Только глаза у него совсем как у моего брата и у нашего отца, — сказала Айше. Вслед за этим Гюль ханым предложила ей перебраться вместе со всем семейством в большой дом, раз уж они с Насухом почти женаты. Айше поблагодарила будущую, как она тогда думала, свекровь и бросилась собирать вещи. Она посчитала это добрым знаком, раз уж мать Насуха смягчилась, значит, и отец его теперь непременно согласится. Ведь до того дня Гюль ханым относилась к ней с подчеркнутым презрением, а если обращалась по какому-либо поводу, то цедила слова сквозь зубы, будто ей это доставляло физическую боль. Два дня Айше была занята тем, что прибиралась в пристройке, которую отдала ей Гюль ханым, стараясь навести там уют, и не могла дождаться своего возлюбленного, чтобы поделиться с ним такой радостью. А на следующий день случилось самое страшное… Айше прибежала домой всего на полчаса, чтобы покормить сына; она перепеленала его, покормила и уложила спать. У нее было в тот вечер отличное настроение, она радовалась, что до возвращения Насуха осталось совсем немного. — Вот, сынок, — приговаривала она, укладывая его в кроватку, — завтра вернется наш папа, и все у нас будет хорошо, правда? А пока спи, мой хороший, спи, твоя мама с тобой, рядом! Элиф, которая с радостью возилась с племянником, заверила, что глаз с него не спустит, а если малыш вдруг проснется и заплачет, то укачает его. Айше поцеловала их и вновь отправилась на виноградники. Они с братом и остальными работниками уже заканчивали, осталось только собрать последние оставшиеся на дальних лозах ягоды, как вдруг примчался младший внук тетушки Фатьмы, Фахри, с криками, что хозяйский дом горит. Айше не помнила, как добежала до дома. С ужасом она увидела, что горит пристройка, а значит… — Элиф, Ханифе, мой сын! — закричала она и устремилась в дом. В прихожей, у самой двери сидела на корточках, обняв голову руками, Ханифе. Айше схватила ее за шиворот и вытащила на улицу. — Где Элиф? — тормошила она младшую сестру. — Где мой малыш?! Ханифе, ты меня слышишь? — Я во двор вышла, — стуча зубами, проговорила Ханифе, — а Элиф… Элиф сказала, пойдет отдохнуть. Она спать легла. И ребенок, наверное… Айше не дослушала, она снова брослась в дом, прямо в огонь. — Стой, сестра, стой! — крикнул Месут, бросаясь за ней. — Куда ты? — он догнал ее уже в общей комнате, которая кругом была объята огнем. — Пусти, — она оттолкнула руку брата, — там… Элиф! Там мой ребенок! Я должна их спасти! — Вы, что, совсем рехнулись? — крикнул им кто-то из работников. — Уходите немедленно, сейчас крыша рухнет! Она уже не слушала, устремилась дальше — в коридор, ведущий в дальнюю комнату. Ей казалось, что сквозь шум бушующего огня, она слышит плач своего сына и голос своей сестры. Месут обогнал ее и преградил ей дорогу и схватил за руку: — Уходим, Айше, мы никого здесь не найдем и сами погибнем. — Не мешай, уходи сам, спасайся! Я одна… Она не успела договорить, потому что сначала брат оттолкнул ее от себя, она оступилась, подвернула ногу, закашлялась; внутри ее будто кололи тысячи иголок… А затем рядом рухнула горящая балка, она услышала крик брата, а вслед за этим — свой собственный, потому что на нее сверху будто обрушилась кипящая лава, и это было последнее, что она запомнила. «Вряд ли выживет, ханым… Ожоги серьезные… Была без сознания… Погибли в огне…» — обрывки фраз, которые Айше слышала, когда ненадолго приходила в себя в больничной палате. Она могла только стонать от боли, потому что ей все еще казалось, будто ее медленно поджаривают на раскаленной сковородке. Медсестра в белом чепце наклонялась к ней, и вслед за этим наступала спасительная темнота, а боль на время отступала. Когда она наконец очнулась, то увидела сидящую рядом заплаканную Ханифе. — Ханифе… не плачь! — прошептала она. — Айше, сестра! — всхлипнула та. — Ты проснулась… не уходи, прошу, не оставляй меня одну, сестра, ты должна поправиться! — без конца повторяла она. Айше спрашивала у Ханифе и у врачей, где ее брат, сестра и ребенок, но они отводили глаза и отвечали, что «все в порядке», а ей надо сначала окрепнуть. Когда Айше, не выдержав, решительно потребовала от Ханифе сказать ей правду, та еле-еде выдавила, что «все погибли». — Они… не выбрались. Тебя вытащили рабочие, они пытались потушить дом. Ты… я думала, и ты умерла. Но ты… Хакан заметил, что ты дышишь! Месут… балка ему по голове попала, и он… А Элиф и Хазара не нашли. Они там остались. — Нет… нет! Нет, только не мой малыш! Только не он! — Айше кричала так, что, наверное, на улице слышно было. Она пыталась встать, не обращая внимания на боль, сдирала с ран повязки вместе с кожей, молила отпустить ее домой, потому что ее сын там, он ждет ее, он не мог умереть… Ей вновь сделали укол успокоительного и обезболивающего, и она заснула, мечтая об одном: не просыпаться больше никогда. Она не помнила, сколько прошло времени… Врач сказал, что можно отпустить ее домой, правда, перевязку придется еще какое-то время делать. На лице, сказал он, ожог небольшой и быстро пройдет, на плечах же и особенно на спине, увы, останется, возможно на всю жизнь. Будто бы ей было какое-то дело до ожогов! Ханифе без конца о чем-то спрашивала ее, приносила разные вкусности, но она не обращала внимания. Айше смотрела в окно и ждала Насуха. Ведь он же должен вернуться за ней, он обещал. И они уедут. Уедут далеко-далеко, где их никто не знает! Они станут вместе оплакивать своего сына. Если он придет, если возьмет ее за руку, поплачет с ней вместе, может быть, это хоть как-то облегчит страдания. Они разделят их поровну. Но вместо Насуха пришла Гюль ханым, чтобы окончательно разрушить все ее мечты… — Насух не придет, Айше, он… две недели назад женился, и жена его на четвертом месяце, — сказала она. — Нет, это неправда! — воскликнула она. — Он любит меня! Мы ждали выздоровления Азата Аги… — Азат Ага никогда бы не согласился взять тебя в невестки, Айше, — развела руками Гюль ханым. — И Насух это прекрасно понимал. Кроме того, если бы он любил тебя, то не стал бы спать с другой. Вас связывал общий ребенок, но теперь… он умер. А ребенок той женщины — жив, и он тоже мой внук. — Не верю! Насух так не поступил бы со мной, он не мог! — упрямо твердила Айше. — Раз так, то посмотри сама и убедись, — Гюль ханым протянула ей небольшой бумажный прямоугольник. Сквозь пелену слез Айше тем не менее ясно видела: на фотографии Насух, одетый в праздничный костюм, держал под руку невысокую девушку в свадебном платье. Она улыбалась, прижимаясь при этом к плечу своего мужа. Айше, вздрогнув, выронила фотографию, она будто жгла ей руки. Гюль ханым что-то еще говорила ей, дескать, она молода, силы вернутся к ней, вся жизнь впереди, горе пройдет, и она встретит того, кто даст ей заслуженное счастье. В ответ Айше лишь упрямо мотала головой, не в силах произнести при этом ни единого слова. Разве могла она объяснить, что без маленького Хазара жизнь навеки останется пустой. А ее сердце… Его просто нет! Потому что Насух вырвал его у нее из груди и бросил в грязь. Как Гюль ханым ушла, она не попросту не заметила… Все рухнуло. Да, собственно, ничего и не было. Все ее мечты и ее счастье оказались ложью. Ложью и притворством, которую он выдавал за правду. Айше не понимала, чем она заслужила все это: она искренне любила и верила ему. Она старалась быть примерной матерью их сыну и ничего не просила взамен, кроме его любви! Если она была недостойна его, так почему же он упорно убеждал ее в обратном? Она отдала Насуху все, но ему оказались не нужны ни ее любовь, ни честь, ни преданность, ни даже их ребенок. Он отнял у нее все, растоптал и развеял пеплом по ветру. А теперь он вот-вот возьмет на руки своего сына, которого родила ему любимая женщина. Его законная жена. А Айше осталась совсем одна с пустыми руками… Но все же… Почему? Этот вопрос не давал ей покоя и по сей день: почему, за что он тогда так жестоко над ней посмеялся?.. Айше, шла по пыльной, выжженной солнцем дороге к деревенскому кладбищу, где, как ей сказали, похоронили Месута, Элиф и несчастного маленького Хазара. Она прижимала к себе тяжелый черный камень, который затем установила на месте последнего пристанища своего сына. Совсем недавно она баюкала сына на руках и улыбалась ему, а сегодня она прижимает к груди могильный камень вместо сына. О, если бы и вместо сердца у нее вдруг образовался камень. Может быть, тогда ей не было бы так больно. Она еще долго лежала на земле, обнимая и поливая слезами тот черный камень: — Сыночек, маленький ты мой, я же тобой даже не надышалась! Почему… за что?! — Сестра, вставай, не надо так, сестра! — трясла ее за плечо Ханифе, но она не слушала. — Аллах, — воскликнула она, подняв голову к небу, — пошли мне терпения! Я прошу у Тебя справедливости! Накажи их всех, молю Тебя, Аллах, заставь гореть так, как я горела в пламени! — Айше, сестра… — испуганно уставилась на нее Ханифе. — Айше больше нет, она умерла, Ханифе, — проговорила она, поднимаясь на ноги. — Вот ее могила. Она сгорела вместе со своим ребенком. Никогда больше не зови меня этим именем!***
Азизе моргнула и зябко поежилась: сколько же времени прошло, пока она сидела в одиночестве на террасе, уже почти стемнело… Она провела рукой по лбу: давно уже воспоминания о прошлом не тревожили ее. Просто потому, что она сама запрещала себе думать о том, что случилось и растравлять свои раны. Но сегодня вдруг все будто наяву ожило перед глазами, будто она вернулась на много лет назад, в тот страшный день, когда осталась совсем одна в этом мире с разбитым сердцем, обожженной душой и изувеченным телом. Ожоги давно зажили, остались лишь шрамы, но они не причиняют ей страданий. А вот душа ее до сих пор пылает, стоит только вспомнить пережитое, как та неизбывная боль возвращается. И сердце вновь обливается кровью, как и тогда, много лет назад. Азизе не удалось, как ни старалась, вырвать его и заменить камнем или куском льда, как думает временами Султан. К тому же, годы и новые страдания и потери добавили ее сердцу еще больше кровоточащих, незаживающих ран. Если даже судьба ненадолго улыбалась ей, то потом вновь отбирала самое дорогое. Азизе оставалось и остается одно: просить у Аллаха сил выдержать все испытания. Потому что в конце пути ее должна ожидать награда за все страдания, ведь это и есть справедливость, не правда ли?.. С улицы послышался звук мотора, кажется, к дому подъехала машина. — Ханым, — Эсма торопливо поднялась по ступенькам, и остановилась, пытаясь отдышаться, — вы здесь, а я уж начала волноваться! — У меня голова разболелась, Эсма, я решила подышать воздухом. Что стряслось? — Миран приехал. И Генюль с ним! — расплылась в улыбке Эсма. — Наконец! — обрадовалась Азизе. — Идем скорее, потому что я, к чему скрывать, заждалась! Она быстро поднялась с места и заспешила вниз, во двор, откуда уже слышались радостные восклицания Султан и голос Генюль.