Насух
В дверь негромко постучали, и Насух в раздражении сжал кулаки: какому, скажите, дураку опять неймется, ведь он же ясно сказал, чтобы не заходили! — Да! — крикнул Насух, и в кабинет робко заглянула жена Хазара. — Папа, может быть, вы кофе хотите? Там Хандан сварила и велела всех позвать за стол. — Я занят! — отвернувшись к окну, проговорил он. — И если вы плохо соображаете и не понимаете с первого раза, то, так уж и быть, повторю: не надо меня беспокоить, пока я работаю, ясно? — Конечно, папа, — пролепетала Зехра. — Тогда выйди вон! — потеряв терпение, воскликнул он. Зехра, вздрогнув, быстро захлопнула дверь. — Идиоты! — пробормотал Насух. Почему, интересно, он сразу же становится всем нужен именно в тот момент, когда ему просто необходимо побыть одному. Когда сыновья были еще школьниками, он, бывало, уезжал в поместье на эти несколько дней, несмотря даже на то, что дал самому себе клятву никогда больше не переступать порог старого дома. Но оставаться в Мидьяте было еще хуже, поскольку если не жена, то сыновья донимали его какими-нибудь заботами, а Насуха это неизменно раздражало. Ему было наплевать на тоскливый и несчастный взгляд Назлы и укоризненный матери. Они могли думать все что их душе угодно, но он не в силах ни забыть, ни выбросить из памяти ту, что навеки завладела его сердцем. Оно, его сердце, сгорело вместе с ней в том проклятом пожаре. И потому в годовщину того страшного дня никто не может запретить ему скорбеть о любимой женщине. Помнится, мать без конца твердила, что невозможно всю жизнь страдать, Айше умерла, и это навсегда. Надо смириться с этим, забыть и жить дальше. Жить дальше, — упрямо стоял на своем Насух, — да, он и так старается изо всех сил ради своего сына. А вот смириться и уж тем более забыть — никогда! Он никогда не забудет ласковую улыбку Айше просто потому, что изо дня в день видит ее перед собой. Хазар, плод их безмерной любви, каждый день улыбается Насуху ее улыбкой, и уже одного этого достаточно, чтобы он никогда не забыл и не смирился. Он достал свое портмоне, открыл его и печально улыбнулся, глядя на фотографию своей возлюбленной — единственное фото, которое у него осталось. Большим пальцем Насух провел по изображению; целую жизнь назад он вот точно так же касался ее нежной кожи и волос, а потом обнимал ее и шептал, что никто на свете не сможет разлучить их. Увы, их разлучила смерть, и значит, он никогда уже не сможет испытать то счастье, что только она одна умела подарить. Неожиданно Насух вспомнил, как однажды Назлы нашла эту фотографию. Это случилось давно, Джихану тогда еще и года не исполнилось. Из-за своей глупой оплошности Насух оставил портмоне на столе в гостиной, так как слишком спешил на фабрику, а когда вспомнил и вернулся с полдороги, то застал свою жену за разглядыванием фотографии Айше. — Это она, да? — спросила Назлы, когда он вошел в комнату. — Почему ты шаришь в моих вещах, Назлы, так-то тебя учили «хорошим манерам», которыми ты так кичишься, и которые вечно превозносит моя мать?! — набросился он на нее. Его и в самом деле бесила манера матери без конца талдычить о том, что Назлы, дескать, девушка, «воспитанная в лучших традициях, не то что некоторые». Да и сама она иной раз, когда случалось им с Насухом повздорить, повторяла, что не позволит грубить ей, поскольку она из «уважаемой семьи» и потому требует от мужа почтения. — Это она, — повторила Назлы, с трудом сдерживая слезы. — Красивая… Ты поэтому ее забыть не можешь, да? Потому что я… совсем не такая? — Отдай сюда! — Насух грубо выхватил у Назлы портмоне и убрал во внутренний карман пиджака. — И хватит молоть всякий вздор, — скривился он, — иди лучше займись детьми, если тебе делать нечего! — С ней ты, наверное так не обращался! — вспылила Назлы. — Но в чем, скажи, моя вина, Насух? Только в том, что я — не она? Я никогда не стану ею, пойми ты, она давным-давно умерла, а я здесь, я с тобой! И я люблю… — Хватит! — оборвал он ее. — Мне надоели твои истерики, у меня слишком много дел! Назлы в ответ схватила со стола вазу и что было сил грохнула ее об пол: — У тебя один ответ: «Мне надоело!» Тебе надоела я, надоели твои дети, этот дом, даже твоя собственная мать. У тебя все время на уме одна только эта женщина, Насух, но это же просто-напросто смешно, пойми ты уже наконец! Насух сжал кулаки и в упор посмотрел на свою жену: — Еще одна твоя подобная выходка, Назлы, и я потеряю терпение, предупреждаю тебя. — Это какой-то ад! — всхлипнула Назлы. — Да если бы ты завел любовницу на стороне, и то было бы легче. С ней я могла бы еще побороться, или же смириться с тем, что проиграла. Но соперничать с призраком той женщины — не могу! Как же я ее ненавижу, будь она жива, я бы ее, наверное, своими руками убила, да только это все равно не помогло бы, ты же одержим ею, Насух! О Аллах, да ты сам не понимаешь, как ты жалок с этой твоей собачьей преданностью! Скажи только, что было у нее, чего нет у меня, почему ты до сих пор не можешь выбросить ее из памяти? Почему ты не можешь оценить все, что я делаю для тебя и полюбить меня, почему? — Назлы расплакалась, но это его не тронуло, напротив, еще больше вывело из себя. — Замолчи, Назлы! — выкрикнул Насух и замахнулся на нее. — Уйди сейчас же с глаз моих, иначе я за себя не отвечаю. Сама не знаешь, что несешь, противно слушать! Пошла вон, говорю, или ты плохо слышишь?! Когда она ушла, Насух в сердцах запустил в закрытую дверь забытой на столе кофейной чашкой. Позвав испуганную горничную, чтобы собрала осколки, Насух уехал из дома и вернулся уже глубокой ночью. На следующий день мать попыталась было вывести его на разговор и в очередной раз усовестить его, заставить «уважать жену и не срывать на ней злость», но он и ей нагрубил. Ему до смерти надоели все эти нравоучения… Пускай мать смертельно обиделась на него и не разговаривала потом целых три дня, но он слишком устал от постоянных нотаций и напоминаний о том, что он, видите ли, обязан любить Назлы. — Я женился на ней, как ты велела, мама, — сказал Насух, — я стал жить с ней, как с женой, потому что ты настаивала на этом, я обеспечиваю ее и ее ребенка всем необходимым, — довольно! Большего от меня никто не в праве требовать! — Насух, мне кажется… — начала было мать, но он тут же перебил ее. — Все, мама, разговор окончен! И больше эту тему не поднимай, очень тебя прошу, потому что ты — моя мать, и я не хочу с тобой ссориться. Удивительно, но мать промолчала, и он был благодарен ей за это. Поскольку еще немного, он бы наговорил ей такого, чего она никогда не смогла бы ему простить, и отношения были бы навсегда испорчены. Именно мать, пусть и невольно, была виновата в том, что он так и не обрел счастья. Если бы она в свое время так рьяно не противилась его браку с Айше, если бы не отговаривала его от того, чтобы признаться во всем отцу, кто знает, может быть, он был бы сейчас с той, кто был и навсегда останется для него дороже всех на свете. Впрочем, и его собственная вина не меньше: нельзя было тогда оставлять Айше в поместье. Нужно было забрать ее и сына с собой, они поженились бы наконец, и были счастливы. Но Насух решил испробовать последний шанс: признаться отцу, а потом уж… Если бы тот не согласился, Насух бросил бы все и остался с любимой, но увы, жизнь распорядилась иначе. — По крайней мере, — спокойно проговорила тем временем мать, — будь более терпим с Назлы. Не кричи на нее, если, конечно, она сама ничем тебя не рассердит. — В том-то и дело, мама! — вздохнул Насух. — Она только тем и занята, что раздражает меня. — Я с ней поговорю, — кивнула мать, — постараюсь убедить не расстраивать тебя зря. — Не надо, мама, — вновь начал раздражаться Насух, — это ни к чему не приведет. Мать ничего не ответила, лишь пожала плечами и ушла, оставив его одного, а Насух еще долго не мог справиться с охватившим его в очередной раз гневом и раздражением. Так было всегда: если что-то шло не так, как он того хотел, он моментально выходил из себя, а когда его пытались успокоить, лишь огрызался и раздражался еще больше. И только один человек на свете самым удивительным образом умел гасить эти вспышки гнева. Айше было достаточно серьезно посмотреть на него и сказать только лишь: «Не надо, Насух, не кричи!» — и вся злость мигом улетучивалась.***
Насух никогда не признался бы, даже если его бы стали пытать, но он терпеть не мог эти бесконечные разъезды, куда его отправлял отец. Ему ведь тогда всего двадцать с небольшим лет было, и больше всего на свете ему хотелось весело проводить время, скажем, со своими сокурсниками, как это было во время учебы в Стамбуле. Когда он вспоминал походы в один портовый кабачок, всякий раз невольно улыбался, до того там было здорово. Правда, родителям своими он о том не говорил, справедливо подозревая, что те не одобрят подобного поведения. Его привольная жизнь окончилась внезапно, когда из дома пришло письмо матери, в котором она сообщала о болезни отца. Долг повелел Насуху вернуться в поместье и взвалить все хозяйство на свои плечи. Потянулись долгие, безрадостные дни, наполненные хлопотами об урожае, продаже, поставках, строительстве и прочих, как ему тогда казалось, невероятно занудных вещах. Он изнывал от тоски, ведь в поместье не было никого, с кем можно хотя бы словом перекинуться, кроме родителей, работников, да еще Юсуфа, сына управляющего и дальнего родственника, с котором они вместе росли, и которого Насух считал своим младшим братом. Насух буквально на стену лез, ему хотелось бросить эту скучную жизнь, послать подальше все заботы, дела, хозяйство, уехать обратно в Стамбул, днем ходить на лекции (пусть раньше они и казались ему несусветной глупостью), а вечерами — кутить с друзьями. Может быть, однажды он не выдержал бы, наплевал на свой сыновний долг, на свои обязанности и уехал, но тут он встретил Айше. С того дня, как он узнал ее, жизнь будто заиграла новыми красками. Теперь Насух знал, для чего он живет: ради того, чтобы видеть Айше, держать ее за руку, мечтать с ней о новой жизни, в которой будут только они вдвоем, их дети, дружная семья… Целовать ее, вдыхать аромат ее волос, касаться ее бархатистой кожи, смотреть в ее невероятные глаза, которые при свете дня так и лучились золотистым светом, а в сумерках делались чернее ночи, и понимать, что его жизнь — это она. Без Айше не будет ничего, одна беспросветная тоска. Ему удалось тогда приехать из деловой поездки на два дня раньше, повезло быстро управиться с делами. Он даже не стал заезжать домой, проведать родителей, сразу помчался к дому Айше. Она снимала с веревки выстиранное белье и чуть было не уронила его снова на землю, прямо в пыль, когда увидела его. Отставив корзину с бельем, Айше помахала ему рукой и побежала навстречу. Уже через мгновение она обнимала его за шею, целовала и шептала, что безумно соскучилась. — Любовь моя, — воскликнул он, прижимая ее к груди, — если бы ты знала, как мне тебя не хватало. Каждый день без тебя равен десяти годам, моя Айше! — Я ждала тебя, Насух, — отозвалась она, — каждое утро и каждый вечер на дорогу выходила, хотя ты говорил, что вернешься только через два дня, но я думала, вдруг пораньше вернешься. — Моя бы воля, — улыбнулся он, целуя ее в уголок губ, — никуда бы от тебя не уезжал. — Но тебе, — она чуть отстранилась, — наверное, сейчас нужно домой. Или ты… только что оттуда? Насух вздохнул: — Ты права. Мне надо бы повидаться с отцом. Но я вернусь, слышишь? — шепнул он ей на ухо. — Скоро вернусь, моя Айше, вот увидишь. — Да и мне надо работу закончить. Я тебя буду вечером ждать, хорошо? — Дожить бы до вечера! — подмигнув Айше, отозвался Насух, вновь прижимая ее к себе. Обычно он приходил к ней, когда ее младшие сестры и брат укладывались спать. Айше не гасила ночник в своей комнате и оставляла чуть приоткрытым окно: это было своего рода их тайным знаком. Насух шел к черному ходу, со двора, Айше открывала ему дверь и вела к себе. Уходил же он еще затемно, пока не рассвело; во-первых, чтобы его не видели брат Айше и сестры, а во-вторых, чтобы его родители ни о чем не догадались. Во всяком случае, до того момента, как Насух выбрал бы подходящий момент, чтобы сообщить им обо всем. Той ночью, Насух до сих пор помнил, будто это было вчера, они с Айше любили друг друга так, будто это был последний день в их жизни. Он целовал ее, повторяя, что никого больше не любил и не полюбит, даже если проживет еще тысячу лет, а она обнимала его и шептала, что если умрет прямо сейчас, то все равно ни о чем не пожалеет, потому что умрет самой счастливой из всех смертных. Айше уснула, прижимаясь к нему, положив голову ему на грудь, а он еще долго лежал, не шевелясь, боясь потревожить ее сон, гладил ее время от времени по волосам и мечтал о том, как они заживут вдвоем, и им не придется прятаться, будто они преступники какие. Проснулся Насух оттого, что Айше поцеловала его в кончик носа и тихо проговорила, что уже утро. Он привстал на постели, увидел, что уже полностью рассвело, улыбнулся и обнял Айше: — Не хочу уходить! — проговорил он, целуя ее. — И я не хочу, но… — Ты права, — вздохнул он, — мне уже пора. Но, — он вновь привлек ее к себе и прошептал на ухо, — мы не навсегда расстаемся, правда? Увидимся сегодня вечером, и завтра тоже! — Как ты вчера сказал, — лукаво сверкнув глазами, отозвалась Айше, — дожить бы до вечера! Насух вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий утренний воздух, подставив лицо ласковым солнечным лучам, и в тот самый миг его вдруг грубо схватили за грудки и со всей силы впечатали в кирпичную стену. Насух охнул от неожиданности, мгновенно узнав Месута, старшего брата Айше. — Что, мерзавец, думал сухим из воды выйти, да? — крикнул Месут, еще раз хорошенько встряхнув Насуха. — Ты что, спятил?! — пришел в себя Насух. Он попытался было оттолкнуть Месута, но тот вдруг замахнулся и залепил ему довольно-таки увесистую пощечину. — Это ты рехнулся совсем! — воскликнул Месут. — Думаешь, раз ты тут хозяин, то все тебе позволено, так, что ли? — Да отпусти ты меня наконец! — Насух попытался было вырваться, но чуть было не получил еще одну затрещину. Защищаясь, он стукнул брата Айше по руке, на что тот вновь замахнулся на него, но Насух успел увернуться. — Я тебя сейчас прикончу, негодяй, своими руками придушу, ты понял? Пусть это последнее, что я сделаю, но ты ответишь за то, что сотворил с моей сестрой! — Месут! — Айше выбежала во двор босая, в одной сорочке, лишь накинув на плечи шаль. — Насух! Прекратите, что вы тут устроили? — Помолчи лучше, — отмахнулся от нее Месут, — теперь я сам с ним разберусь. — Да хватит уже, — крикнул Насух и ударил Месута в переносицу, — ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь, отдаешь себе отчет в том, что я могу с тобой сделать за такое? И следи за своими словами! — Мне нечего следить за словами, хочешь, могу повторить, что ты — трус, негодяй и насильник! — Да я тебя сейчас… — Хватит! — крикнула Айше. — Уймитесь оба! Месут, уйди в дом, я тебя прошу, ты, что, хочешь, чтобы все работники сюда сбежались? — Но… — Уйди же, я тебе говорю! — Нет, что твой брат о себе возомнил?! — продолжал кипятиться Насух уже после того, как Месут нехотя ушел обратно в дом. — Что он там нагородил, это же… ни в какие ворота не лезет! — Насух, ты хоть перестань, не кричи! Иди пока… Тебе уже пора. Я сама с ним поговорю. Иди же! От злости, обиды и раздражения Насуха моментально не осталось и следа, стоило только Айше взглянуть на него и попросить успокоиться. — Не переживай, — виновато улыбнулся он и погладил ее по плечу. — Вечером встретимся на винограднике, хорошо? Она кивнула, вздохнула и, проводив его глазами, тоже ушла в дом. Вечером Насуху еле удалось выбраться из дома незамеченным, потому что мать битых два часа донимала его указаниями, что еще он должен сделать, куда съездить, какие сделки заключить, а под конец поинтересовалась, с кем он сегодня с утра пораньше затеял драку, что ему сделал «какой-то оборванец», как его зовут, и надо срочно вышвырнуть его вон. Насух спросил, кто ей сказал такую ерунду, ни с кем он не дрался, пусть мать меньше слушает всяких сплетников. Она ответила, что «на первый раз сделает вид, что поверила», но тем не менее, негоже хозяину поместья «водить дружбу с батраками», что бы там ни было, все эти люди должны знать свое место. Он заверил мать, что все понял, и, еле дождавшись удачного момента, улизнул из дома и помчался к винограднику. Айше ждала его, зябко кутаясь в шерстяную шаль. — Я уж думала, не придешь, — грустно улыбнулась она, увидев его. — Прости, пришлось задержаться! — отозвался Насух и попытался было обнять ее, но она отстранила его руку. — Подожди, — вздохнула она, — я хочу тебе кое-что сказать. — Что случилось? — встревожился Насух. — Ты из-за своего брата расстроилась, да? — Он видел, как ты выходил от меня утром. И все понял. Но я… Словом, он больше к тебе даже не подойдет, он дал мне слово. Вот только… — она замолчала и отвернулась. — В чем дело? — он погладил ее по плечу. — Если подумать, то, раз видел Месут, значит, кто угодно может нас с тобой увидеть. Да и вообще, теперь получается, что я — падшая женщина, рядом с которой даже стоять стыдно порядочному человеку, да? — Это он тебе нагородил? — вновь принялся заводиться Насух. — Как тебе даже в голову могло подобное прийти, Айше? — Да все так станут говорить, когда узнают, Насух, — невесело усмехнулась она, — многие, я уверена, уже догадываются. Брату намекнул кто-то из знакомых… Мне-то уже все равно, сам понимаешь, но я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. — Айше, ради всего святого, перестань, не говори так! — он обнял ее, покрепче прижал к себе и зарылся лицом в ее волосы. — Ты — самое чистое и самое прекрасное создание, которое только есть на свете. Ты — моя единственная любовь, ты — жизнь моя, Айше, поверь, никто не посмеет даже подумать о тебе плохо. Я никому не позволю этого, Аллахом тебе клянусь! Она подняла на него полные слез глаза: — Я знаю, нам нельзя быть вместе. Всегда знала! Но что поделать, если я тебя люблю! Если тебя не будет рядом, моя жизнь кончится. Без тебя меня просто не будет, Насух! — Айше, не плачь, родная моя, — указательными пальцами он стер слезы с ее щек, — и не думай о плохом, прошу тебя. Ведь и меня не будет без тебя, моя Айше, поэтому мы с тобой всегда будем вместе, и ты станешь хозяйкой в моем доме. Вот увидишь, я все скажу отцу, как только он поправится. Да, я все ему расскажу, и он поймет. И благословит нас! Мы поженимся, и будем счастливы, ты мне веришь, Айше? Она кивнула, тихо всхлипнула и доверчиво прижалась к его груди. Насух так и не узнал, что именно сказала Айше тогда своему брату, но с той поры тот будто бы и не замечал его. Они продолжали видеться украдкой, Насух все пытался выбрать удобный момент, чтобы во всем признаться отцу, но тут ему стало хуже, врач лишь головой качал, говорил, мол, сердце Азата Аги слишком изношено, можно попытаться отправить его в Стамбул, сделать операцию, но, к сожалению, гарантий он никаких предоставить не может. Да и возьмутся ли врачи за операцию, тоже не ясно, все-таки уже возраст у Азата Аги почтенный, и вряд ли врачи захотят рисковать. Да и сам отец наотрез отказался от больниц и заявил, что из родного дома никуда не уедет. Как на грех возникли новые проблемы с деловыми партнерами отца в Адане, они почему-то отказались сотрудничать на прежних условиях и не выплатили необходимую сумму за уже переданный им урожай оливок. Отец велел Насуху срочно отправляться в путь, и он даже не успел толком проститься с Айше, не успел увидеться, лишь передал ей записку. Насуху пришлось задержаться на целых два с половиной месяца, и никогда еще он так не торопился домой, потому что безумно соскучился по Айше. В этот раз он вернулся поздно вечером и вновь не стал заезжать домой, а сразу же направился к дому Айше. Он осторожно постучал в окно своей любимой, и уже через несколько мгновений прижимал ее к груди. — О Аллах, — воскликнула Айше, — а я уже испугалась, что никогда не увижу тебя больше. Думала, умру без тебя! — Я сам чуть не умер, моя Айше, — улыбнулся он ей, — мне до смерти надоели эти разъезды, но что поделаешь, раз мой отец болен?.. Пойдем? — прошептал он ей на ухо. Она отстранилась от него и внимательно вгляделась в его лицо: — Да… то есть… Насух, я тебе должна кое-что сообщить. Никому больше не могла сказать, ждала тебя, потому что ты должен узнать первым. — Что такое? — встревожился он. — Давай прогуляемся немного, — улыбнулась она. Он повел ее в их излюбленное место — на виноградники. Айше шла чуть впереди, глядя себе под ноги и, сколько бы Насух не пытался разговорить и развеселить ее, продолжала упорно молчать. Как только они дошли до места, Айше повернулась к нему и взяла за руку: — Что бы ты ни решил, я приму это, Насух. Если ты… если тебе не позволят, и мы должны будем разлучиться, я просто уеду отсюда навсегда. Найду работу где-нибудь еще, где ни ни меня, ни моих близких никто не знает. Но отказаться от… Я не смогу от него отказаться, Насух. Никогда. — Я ничего не понимаю! — недоуменно моргнул Насух. — Айше, — он осторожно поцеловал ей руку, — ты не волнуйся, объясни толком, что с тобой? Что случилось? — Раньше я подозревала, конечно, но думала, что нужно совсем уж убедиться. Но теперь уже нет никаких сомнений. У меня будет ребенок, Насух. У нас с тобой… — Ты беременна? — расплылся в улыбке Насух. Айше кивнула. — Значит, — медленно проговорил Насух, — я стану отцом! — Да, — отозвалась она, — а я — матерью. — Так это же прекрасно, Айше! — рассмеявшись, он обнял ее. — Поскорей бы взять нашего малыша на руки, покачать его! — Насух прикоснулся ладонью, а затем опустился на одно колено и прижался щекой к ее животу, будто хотел услышать и почувствовать свое дитя. — Насух, — впервые за долгое время Айше рассмеялась легко и беззаботно, как прежде, — да он пока еще слишком мал, ты не услышишь! — Своей любовью ты мне даришь столько счастья, моя Айше, — он снова поцеловал ей руки и прижался к ней. — Ты — самое дорогое, что у меня есть. Вот увидишь, — пообещал он, — мы скоро будем вместе. Отцу станет лучше, и мы поженимся. Чтобы обручиться со своей любимой, Насух не стал ждать удобного случая. Он быстро уговорил имама и без труда нашел двоих свидетелей. — А потом мы с тобой сыграем настоящую свадьбу, — сказал он. — И все будет так, как должно. — Тогда я сама сошью себе фату, — сказала Айше, взяв его под руку. Хорошее настроение мгновенно улетучилось, стоило только Насуху вернуться домой. Мать налетела на него чуть ли не с кулаками, стоило только переступить порог: — Что у тебя за связь с этой бесстыжей девкой? И какой еще никях, ты, что, совсем рехнулся?! — Кто тебе сказал? — опешил Насух. — А ты думал скрыть это от меня, да? — недобро ухмыльнулась мать. — Или ты полагаешь, что вокруг одни слепые и идиоты? Да чуть ли не вся округа уже судачит о том, что ты живешь с этой потаскушкой и чуть ли не обрюхатил ее уже! — Мама, — сжал кулаки Насух, — прошу тебя, замолчи, не смей так говорить о ней! — Значит, все это правда?! — прищурилась мать. — Правда, — удивляясь собственной смелости и дерзости, подтвердил Насух. — Мы с Айше… — он не договорил, потому что мать залепила ему звонкую пощечину. — Как можно быть таким дураком? — воскликнула она. — Ты совсем не понимаешь, чего добивается эта мерзавка? Задумала облапошить наивного дурачка и мигом затащила тебя в постель. Что, неужели такая опытная оказалась? — Мама, — процедил он сквозь зубы, почувствовав, что его бросило в жар. Это уж слишком! Пусть ругает его на чем свет стоит, но опускаться до того, чтобы походя порочить его возлюбленную, это слишком, — я тебя очень прошу: прекрати ее оскорблять! — Все, что ей от тебя нужно — это деньги и положение. Эта ушлая девица думает войти в наш дом, стать здесь госпожой. Да только, увы, просчиталась. Потому что она переступит порог этого дома только через мой труп! — Все, хватит! — не выдержал Насух. — Ты — моя мать, и только поэтому я не ответил так, как должен был бы. Но запомни раз и навсегда: Айше — моя женщина, я люблю ее больше жизни и буду с ней. Если вы с отцом закроете перед нами двери этого дома — так тому и быть. Я заберу ее и уеду отсюда. Да, — чуть повысил голос Насух, заметив, что мать хочет возразить ему, — это мое решение! И прошу тебя, мама, остановись, не говори того, о чем будешь жалеть! Айше, что бы ты знала, не нужны мои деньги, и дом этот — тоже. Она одна готова была уехать, оставить меня, лишь бы я не ссорился с вами. С тобой, и с отцом. Да только я этого не допущу, и ни от нее, ни от ребенка я ни за что не откажусь. — А от меня, значит, и от отца, — обиженно поджала губы мать, — ты готов отказаться? — Я от вас не отказываюсь! Но если здесь, как ты только что сказала, моей жене и моему ребенку нет места, то я останусь с женой и ребенком. Согласись, это правильно. Ведь если я их брошу, то прослыву последним подлецом. В конце концов именно ты учила меня, что всегда и во всем нужно поступать по совести! Мать замолчала, она довольно долго стояла, отвернувшись от него и не говоря ни единого слова, очевидно, обдумывала сложившуюся ситуацию. — По крайней мере, — тихо произнесла она, — подожди, пока отцу не станет легче, иначе ты просто добьешь его этакими… откровениями. И пока она не родит. А там уж… будет видно. Станем решать проблемы по мере их возникновения. Насух уступил, и за это потом так и не смог себя простить. Через два месяца после рождения Хазара он решил окончательно и бесповоротно: пора перестать держать в неведении собственного отца и во всем ему признаться. Если он позволит ему быть с Айше и сыном — Насух до конца дней будет ему безмерно благодарен. Если нет — значит, его семьей станут отныне только жена и ребенок, ничего не поделаешь. Хвала Аллаху, отцу сделалось в последнее время значительно легче, и Насух посчитал это добрым знаком. Отец отправил его в очередную поездку, но благо, далеко ехать не пришлось, и затянуться она должна была самое большое на неделю. — Вот увидишь, Айше, — пообещал он ей, — как только вернусь — мы сразу все решим! И больше уже не расстанемся. — Дай Аллах! — вздохнула она и тут же бросилась ему на шею. — Насух, не уезжай, мне… мне страшно. Я очень боюсь оставаться здесь одна, без тебя. И у меня дурное предчувствие… — Ничего не случится, — он поцеловал ее и погладил по голове, — вот увидишь, я же скоро вернусь, не грусти, родная! Когда машина тронулась с места, Насух обернулся и долго смотрел в заднее стекло на стройный силуэт Айше. Она была одета в свое любимое синее платье, которое так шло ей, и Насух всякий раз говорил, что она в нем просто неотразима. Ветер трепал ее длинные волосы, и она то и дело убирала их со лба; в другой руке Айше сжимала костяные четки, которые Насух сделал своими руками ей в подарок, и с которыми она практически не расставалась. Он улыбнулся и помахал ей рукой, а она послала ему воздушный поцелуй. Если бы Насух только знал тогда, что в последний раз видит ее живой, он велел бы остановить машину, вышел бы, побежал к ней по той пыльной дороге, обнял бы ее и велел мигом собирать вещи. Затем усадил бы ее с ребенком на руках рядом с собой, и сейчас она была бы рядом. А он был бы самым счастливым человеком на свете. Он задержался всего на день, и вернулся не через три дня, как рассчитывал поначалу, а через четыре. Почему, не уставал он спрашивать себя и по сей день, почему не успел уладить все вопросы за три дня. Тогда он успел бы! Когда Насух подъехал к дому, то обомлел. Во дворе было полным-полно народу; рабочие сновали туда-сюда, носили какие-то тюки, ведра, обгоревшую и поломанную мебель. Стены задней пристройки большого дома, где обычно жила приходящая прислуга, и которая вот уже довольно длительное время стояла пустой, белили двое хмурых работников, которых, как отметил Насух, раньше он никогда не видел. Раскрытая настежь дверь зияла чернотой, а вместо крыши — почерневшие балки. — Аллах Всемогущий! — воскликнул Юсуф, выбравшийся из машины следом за Насухом. — Что здесь было? — недоуменно воззрился на него Насух. — Чуть было весь дом не занялся, ага, — остановилась рядом с ним пожилая женщина, которая, если Насух правильно понял, работала на виноградниках. Сейчас она несла в руках по полному ведру воды, очевидно, ее отправили помогать на кухню. — То ли от свечки загорелось, то ли дверцу в печи на кухне не закрыли, — объяснила она. — Столько народу… Насух не дослушал — опрометью бросился в дом. — Мама! — позвал он, вбежав в гостиную. — А, сынок! — мать выглядела очень усталой, синяки под глазами ясно говорили, что она не спала всю ночь. — Как хорошо, что ты вернулся! — Что произошло, мама? Где отец? — Отец уехал в город. Я посчитала, так ему будет лучше, там за ним присмотрят врачи. — А… что за пожар в пристройке, мама? — Ужасная трагедия, — вздохнула мать. — Ты… Я понимаю, тебе будет тяжело, но лучше, если ты все узнаешь от меня. — Что стряслось? — сердце будто ухнуло со всего маху куда-то вниз, и Насуху сделалось нехорошо от очень дурного предчувствия. — Пойдем со мной! — велела тем временем мать. Он молча повиновался и пошел следом. Мать привела его в свою комнату и подвела к колыбельке, которая стояла рядом с ее кроватью. Насух улыбнулся, отодвинув полог и увидев в колыбельке спящего Хазара. — Успокоился и уснул, — прошептала мать. — А вчера всю ночь не спал, бедный… — Мама, — Насух поднял на нее недоуменный взгляд, — ты… Ты позволила Айше с ребенком жить здесь? — Я посчитала, что раз ты назвал ее своей женой, то лучше ей жить здесь, в большом доме. Но на первых порах я отдала ей пристройку. Мне показалось, что пока вы еще не сыграли свадьбу, то пусть лучше она поживет там, иначе пошли бы слухи. Наверное, мне не следовало вмешиваться, — голос ее дрогнул, — и оставить все как было! Прости, если сможешь, сынок! Насуха затрясло: — Мама, — прошептал он, — что ты говоришь? В пристройке… Там же был пожар, мне сказали. Мать торопливо смахнула со щеки слезу и кивнула: — Увы. Я не знаю, как такое могло случиться. Это какой-то злой рок! — Где Айше, мама? — воскликнул он. — Насух… — Где она?! — закричал он. — Огонь вспыхнул мгновенно, сынок, — вздохнула мать, — все, кто был внутри, забились в дальние комнаты, они просто испугались, и потому оказались отрезаны от выхода. Они не смогли выбраться. Айше, ее брат и сестры, — они погибли, сынок. К счастью, ребенка удалось спасти, тем вечером я его забрала… Хотела посмотреть на малыша, все ж таки, мой родной внук. Он очень похож на тебя, сынок… — Нет, — быстро замотал головой Насух, — нет, что ты такое говоришь, мама, это же неправда! Неправда! Она не умерла, нет… Он кричал, как безумный, нимало не заботясь о том, что разбудил и напугал собственного сына, расшвыривал кругом подушки, склянки с прикроватного столика матери, переворачивал стулья, разбил зеркало. Не обращая внимания на мать, он бросился обратно вниз, в пристройку, оттолкнул рабочих, которые лишь удивленно переглянулись друг с другом. Насух и сам не знал, что хотел найти, он обошел все комнаты в пристройке, а потом, кашляя от золы и пыли, стоял на коленях посреди выгоревшей комнаты, скреб ногтями грязный дощатый пол и выл, точно раненый зверь. Юсуф, примчавшийся ему на помощь, поднял его, обнял за плечи и твердил одно: надо успокоиться, теперь уже ничего не поправишь. Насух оттолкнул его и бросился прочь. В старом доме Айше никого не было, в комнатах было пусто, лишь в ее спальне, в той самой комнате, где еще совсем недавно они были так счастливы, сиротливо лежала на подоконнике забытая очевидно впопыхах шелковая лента. Насух взял ее в руки, поднес к губам и вновь расплакался… Мать сказала, что всех, кто погиб на пожаре, чьи останки удалось обнаружить, похоронили на местном кладбище. Юсуф проводил его туда, и Насух долго смотрел на свежую могилу, после чего опустился на колени. — Как мне теперь жить без тебя, Айше? — прошептал он, проведя рукой по высохшей земле. — Ведь мы должны были состариться вместе, помнишь, мы с тобой так часто об этом мечтали. Зачем мне просыпаться по утрам, если я не буду слышать твое дыхание рядом, не увижу, как ты улыбаешься во сне… Я должен был беречь тебя. Прости, что я не сделал этого! Прости меня… Несколько дней он просто сидел у себя в комнате и смотрел в стену. Мать приходила, говорила, что нужно прийти в себя, нужно встать, привести себя в порядок, поесть… — Не хочу, — неизменно отвечал он. — Ничего не хочу, мама, оставь меня, прошу тебя. — Но ведь так нельзя! — повторяла она. — Нужно собраться с силами, пережить это горе! Насух покачал головой: — Она сгорела заживо, мама, — зажмурившись, проговорил он, — я только об этом и думаю! Мне это покоя не дает, пойми ты! Заживо… Было ли ей больно, страшно, звала ли она на помощь, почему, ну почему никто не смог ее спасти?! И почему меня не было рядом, я бы за ней в тот огонь бросился, я бы спас ее! Или пусть бы уж умер рядом с ней! — Насух, — мать взяла его за руку, — не говори так, сынок, прошу тебя! И помимо всего прочего, я просто уверена, что твоя Айше никогда бы не хотела для тебя такой судьбы. Да, признаюсь, я была зла нее, что она… Что вы с ней так поспешили. Но все же я вынуждена признать: она была очень сильной, а ведь ей было нелегко в столь юные годы заботиться о сестрах, а тут еще и малыш родился. Она очень его любила, вернее, вас обоих. И наверняка хотела, чтобы вы с ним были счастливы. — Без нее я никогда не буду счастлив, мама, — вздохнул Насух. — Моя жизнь кончена, потому что… я умер вместе с ней. Неожиданно Насух вспомнил о своей стычке с Месутом. Если уж начистоту, то после того случая он зауважал этого прямого, пусть такого вспыльчивого и горячего, но порядочного молодого человека. Он ведь вступился за честь сестры, как того требовал его долг. Айше и ее старший брат были погодками и, как рассказывала Насуху сама Айше, с раннего детства были неразлучны. Месут всегда горой стоял за любимую сестру, и не уставал повторять, что никому не даст ее в обиду. Они и внешне были очень похожи, даже родинка над верхней губой у них была одинаковая. Только глаза у Айше были золотисто-карие, а у ее брата — синие. Айше обожала и его, и своих младших сестренок, она постоянно рассказывала Насуху об их спорах и забавных проделках, сетовала, что ей удалось скопить денег только лишь на новое платье для самой младшей, а вот средней нужны новые туфли, так что придется затянуть потуже пояс… Подумать только, буквально несколько дней тому назад они были все вместе, радовались, смеялись, грустили, мечтали о будущем, а сегодня — никого не осталось. Один лишь черный могильный камень… — Насух, — вздохнула мать, — прошу тебя, сынок, соберись, возьми себя в руки! Жизнь идет своим чередом, а время лечит, поверь мне. — Мама, — Насух отвернулся, чтобы она не видела, как он плачет, — перестань, прошу тебя! Я не могу поверить, что ее больше нет, и я ее никогда не увижу! Когда Насух уставал сидеть в четырех стенах, он шел либо на могилу Айше, либо к их заветному боярышнику. Они любили сидеть под деревом и мечтать о том, как будут счастливы и проживут вместе всю жизнь до глубокой старости. — Насух, — смеялась Айше, глядя, как он, высунув от усердия кончик языка, вырезает заглавные буквы «А» и «Н», а после заключает их в несколько кривоватое на один бок сердце, — зачем ты портишь дерево, что за варварство, ты же сам его сажал? — Ты только представь, — восторженно вещал Насух, — пройдет много-много лет, дерево вырастет, в тени его будут играть наши внуки, и они придут, увидят, спросят… — … кто это, интересно, изувечил несчастный боярышник, — вновь рассмеялась она. — Да, — кивнул Насух, обнимая ее, — а мы скажем, что просто их дедушка решил таким образом увековечить любовь к бабушке. — Дедушка Насух! — фыркнула Айше. — Да, — кивнул он, — я стану стареньким, совсем седым и подслеповатым. — А я… — А ты, — перебил он ее, — все равно будешь самой красивой! Но главное — мы с тобой будем любить друг друга и через сто лет! — Я буду любить тебя даже после смерти, — прошептала она ему на ухо. Насух гладил шершавую кору боярышника и, не замечая слез на своих щеках, все шептал и шептал имя любимой женщины. Через две недели мать снова пришла к нему в комнату и вновь решительно потребовала взять себя в руки. У него остался сын — последнее напоминание о любимой — и он обязан позаботиться о маленьком Хазаре. Насух взял сына на руки и, увидев его улыбку и огромные голубые глаза, понял, что ради него он обязан научиться жить дальше. Просто потому, что ему нужно будет однажды рассказать сыну о его матери, а никто, кроме него, не сможет сделать это. Да, в этом мать, разумеется, была права. А вот что касается женитьбы на Назлы, тут Насух не переставал корить себя. Зря он поддался на уговоры, не нужно было брать ее в жены. Впрочем, как говорится, что теперь плакать над пролитым молоком.***
От горестных воспоминаний Насуха отвлекли громкие детские голоса и смех. Вздохнув, он встал из-за стола и подошел к окну. Азат и Рейян кидали друг другу мяч и весело смеялись, а Ярен металась от одного к другой, пытаясь поймать, но у нее ничего не получалось. Выбившись из сил, она топнула ногой с досады, отошла в сторону и показала брату и кузине язык. Рейян подбежала к ней и потянула за рукав, но Ярен, заупрямившись, не двигалась с места, как вдруг, покачнувшись, упала. Вслед за этим на весь двор раздался громкий плач, и Азат, забросив мяч подальше, подлетел к сестре, нагнулся и принялся что-то говорить ей. — Это уж слишком! — пробормотал Насух и заторопился во двор. Сейчас он задаст этой маленькой нахалке, мало ей не покажется! Честно говоря, Насух давно уже перестал понимать своего горячо любимого сына, и самое главное — упустил момент, когда Хазар перестал с ним считаться. В детстве он всегда был таким ласковым и послушным мальчиком, хорошо учился, никогда не хулиганил и ни в чем не перечил ни своему отцу, ни Назлы. Это Джихан мог нагрубить, подраться со своими одноклассниками, поджечь тетради своего обидчика, с которым у него вышла очередная стычка, чуть не спалив при этом школу. Всякий раз, когда Насуху звонили из школы, он невольно вздрагивал, поскольку это могло означать лишь одно: Джихан в очередной раз вытворил нечто непотребное. Выслушав же очередную жалобу на непутевого своего отпрыска, Насух тут же хватался за ремень, и младшему сыну крепко от него доставалось. Один раз он вместе со своими одноклассниками угнал чей-то мотоцикл, который слишком беспечный владелец оставил неподалеку от школьных ворот, забыв при этом ключи. Куда уж они ехали кататься, неизвестно, но их, к счастью, остановили на первом же перекрестке за превышение скорости и препроводили в участок. По счастью, владелец не успел заявить об угоне, и дело удалось уладить быстро, хотя Джихану и его приятелю пришлось провести несколько часов в «обезьяннике». Узнав об этом, Назлы чуть в обморок не грохнулась, а потом часа полтора рыдала, заламывала руки и умоляла Насуха «спасти несчастного мальчика». — А я бы оставил его за решеткой дней на пять по меньшей мере! — стукнул кулаком по столу Насух. — Может быть, тогда у него мозги на место встанут, если, конечно, там есть, чему вставать на место! — Насух, — взмолилась Назлы, — прошу, не говори так! Ну, он же еще совсем юный, импульсивный, в таком возрасте все дети… — Он давно уже не ребенок, ему скоро шестнадцать лет! — рявкнул Насух. — А ты все ему сопли вытираешь, будто он пятилетний! Я, между прочим, в его возрасте начал помогать отцу, он меня отправил в поместье, чтобы я к труду приучался. Да и Хазар, если ты помнишь, был занят лишь учебой и даже не помышлял о дурацких выходках. Он стал лучшим выпускником, получил диплом, а потом, как и я когда-то, стал надежным помощником своему отцу. О таком сыне мечтает каждый, а этот твой только и знает, что позорить меня на весь Мидьят. — Хорошо, — всхлипнула Назлы, вытирая глаза, — накажи его как посчитаешь нужным, но только вытащи его оттуда Насух, умоляю! Разумеется, Насух забрал сына из участка, за ухо отволок его домой и хорошенько отходил ремнем, чтоб впредь неповадно было. Джихан же, стоит сказать, никогда не признавал своих ошибок и не просил прощения, он наоборот еще больше огрызался, настаивал на том, что ни в чем не виноват. Насуха это выводило из себя, упрямство сына и его непокорность были ему не по душе, ему казалось, что это означает одно — его сын бесхарактерный, слабый человек, который лишь пытается доказать, что он чего-то стоит в этой жизни. Вскоре после этого происшествия Назлы узнала о своем смертельном диагнозе. Она долгое время умудрялась скрывать это от Насуха, свои визиты в больницу она объясняла тем, что перенесла грипп, и теперь у нее возникли кое-какие осложнения. Кончилось тем, что ее лечащий врач сам позвонил Насуху и посоветовал «поговорить с женой о ее болезни». Тогда-то Назлы и призналась, что на самом деле она опоздала с лечением, и ее злокачественная опухоль уже дала метастазы. Насух сказал ей тогда, что найдет врачей за границей, если потребуется, но Назлы наотрез отказалась. Она упрямо твердила, что уже поздно, она не хочет лишних страданий, и потому остается только принять свою судьбу такой, какая она есть. — Если даже и ты не станешь по мне скорбеть, Насух, — прибавила Назлы, — то хотя бы позаботься о наших сыновьях. Стань им опорой, кроме тебя у них никого больше не останется во всем свете. — Да, как скажешь, — кивнул Насух и неловко погладил Назлы по плечу. — Я обещаю тебе! После смерти Назлы Джихан, казалось, нарочно старался вывести его из себя, иной раз он даже не стеснялся обвинять отца в том, что тот «свел мать в могилу». И здесь Насуху помогла, как никогда, поддержка старшего сына. Он старался утихомирить и вразумить Джихана, и очень часто ему это удавалось. Младший сын остепенился лишь женившись, он, казалось, разом повзрослел, и все его подростковые глупости наконец-то остались в прошлом. И надо же было такому случиться, что вот тут-то и начал чудить никто иной, как Хазар. Для начала он увлекся этой бессовестной Дильшах. Да, поначалу она произвела впечатление тихой скромницы, но позже выяснилось, что она та еще, как говорится, штучка. Хазар ведь ее своей невестой считал, и Насух готов был устроить сыну пышную свадьбу, такую, какой в Мидьяте и не видели. Да, он решил, что лучше будет Хазару сначала отслужить, а уж потом — создавать семью. Заодно, думал Насух, и к девчонке этой будет время присмотреться получше. Что же, вышло, что он был абсолютно прав! Если бы Дильшах была порядочной девушкой, она терпеливо ждала бы Хазара столько, сколько потребуется. Когда же Мехмет Асланбей нагло заявил Насуху в глаза, что у него с Дильшах «все было», вот тут-то и стало понятно, что из себя представляет эта «чистая и невинная девушка», как ее, бывало, называл простодушный Хазар. А у нее еще хватило наглости явиться к Насуху и просить у него позволения жить в его доме до возвращения Хазара. Видимо, поссорилась с тем недоумком, со своим любовником, вот и решила, что есть запасной вариант — дурачок Хазар. Но Насуха не проведешь! Поэтому-то он живо указал этой девице ее место. Насух думал, что Хазар, когда вернется и узнает правду о своей так называемой невесте, живо поймет, чего она стоит и выбросит из головы, да не тут-то было. Хазар точно помешался и твердил лишь одно: ему надо увидеться с ней. А потом вбил себе в голову, что его долг, видите ли, «спасти бедняжку от мужа-тирана». Закончилось все трагедией, и Насуха до сих пор передергивало, стоило только вспомнить о произошедшем и подумать о том, что он мог тогда потерять любимого сына. А помимо этого, все те мерзкие слухи, которые без устали распространяла о Хазаре эта ненормальная Азизе Асланбей, живы до сих пор. Насуху прекрасно известно, что некоторые по сей день шепчутся у него за спиной, мол, в гибели Мехмета и Дильшах Асланбеев виноваты вовсе не какие-то там бандиты и грабители, а семейство Шадоглу. Насух усмехнулся и в который раз уже мысленно вознес хвалу Всевышнему за то, что тот наконец-то избавил его от семейки Асланбеев, и больше они досаждать Насуху и его родным не станут. А что до слухов, то пройдет немного времени, и все забудется, иначе и быть не может. Если подумать, то Насуху несказанно повезло, что эти мерзавцы сами себя подставили да еще так по-глупому. Когда в один прекрасный день к Насуху явился бывший деловой партнер Асланбеев и заявил, что у него, дескать, «важные сведения для Насуха Аги», тот лишь усмехнулся, подумав, что это очередная ловушка. Но когда тот человек выложил ему всю правду о махинациях Азизе, Насух готов был расцеловать его. Что ж, эта ведьма сама виновата, что доверилась своим детям, несмотря на то, что те так и не научились вести дела как порядочные люди. Теперь, злорадно усмехался про себя Насух, этот сопляк, Али Асланбей, не посмеет выставить его за дверь, как тогда, когда он явился к нему требовать ответа за всю ту грязь, что они с упоением лили на Хазара.***
Насух был настолько возмущен гнусной клеветой, которую с подачи Асланбеев печатали чуть ли не все газеты, что в один прекрасный день не выдержал и лично явился в офис к этим проходимцам. — Ну вот что, — начал он, войдя в кабинет Али Асланбея (секретарю пришлось сказать, что у него срочное дело, и его ждут), — я долго терпел, Аллах мне свидетель, но… — По какому праву вы вламываетесь сюда, будто к себе домой? — возмутился Али Асланбей. — Я не займу много времени, — Насух приблизился к столу, за которым сидел этот наглый мальчишка, — лишь предупрежу тебя. Так вот, мальчик, слушай меня внимательно: если вы с этой женщиной не уйметесь и продолжите полоскать имя моего сына на всех углах… — Во-первых, — отчеканил Али Асланбей, — сбавьте тон, вы, повторяю, не у себя дома! А во-вторых, не слишком ли много вы на себя берете, являясь сюда и требуя у меня чего-либо. Что до вашего сына, то с него спрашивайте, как он посмел покуситься на жизнь моего покойного брата и на честь его жены. — Мой сын ни на кого не покушался! — вышел из себя Насух. — Раз и навсегда запомни это, понял?! И найди способ донести это до своей полоумной мамаши, а иначе… — Слушай-ка ты, Шадоглу, — Али Асланбей вскочил на ноги и вперился в Насуха взглядом, — только посмей еще хотя бы заикнуться о моей матери, и я лично вышвырну тебя отсюда и спущу с лестницы, не погляжу на твой возраст и твои седины, понял меня? А теперь — вон отсюда! Насуху ничего не оставалось, кроме как уйти, но все же он еще раз предупредил Асланбея, что рано или поздно он посчитается с ним и всей его семейкой за Хазара. И вот наконец Насуху наконец-то представился шанс, как говорится, взять реванш. Асланбеи решили в очередной раз подставить ему подножку, задумали разорить его, оставить ни с чем. Кто знает, может быть, этот подлый план и удался бы, но Ахмет Асланбей умудрился настроить своих же деловых партнеров против себя. Он повел себя как последний негодяй: чуть было не скомпрометировал порядочную женщину, да к тому же на глазах ее собственного мужа. Насух чуть только в ладоши не захлопал, узнав об этом. Если он разнесет эту новость по всему Мидьяту — репутации респектабельного и безупречного во всех отношениях семейства Асланбеев придет конец. Именно это он и попытался донести до Азизе, пусть она не воображает, будто может безнаказанно проворачивать свои делишки. Ей есть, что терять: после гибели сыновей у нее на руках остались малолетние внуки, и если она не круглая дура, то должна это понять. Так оно и вышло: несколько недель в Мидьяте только и разговоров было о том, что Азизе Асланбей забрала всех своих домочадцев, закрыла фамильный особняк и отбыла в неизвестном направлении. Кто-то говорил, что после гибели своих сыновей в автокатастрофе Азизе ханым просто не смогла жить в доме, где все напоминало о пережитом горе. Другие утверждали, что Асланбеи сбежали якобы потому, что испугались бесчестья, ведь они раструбили на весь Мидьят, будто Мехмета убил Хазар, но так и не смогли этого доказать. Призвать Шадоглу к ответу у них не получилось, а значит, там самым сами запятнали свое собственное имя. А после того, как в семье не осталось ни одного мужчины, который мог бы стать во главе, у слабой и немолодой уже женщины не было иного выхода, кроме как признать свое поражение. Поэтому ничего удивительного, что она предпочла скрыться и уехала туда, где о ее семействе не будут судачить на всех перекрестках. Правда, находились еще и такие, кто говорил, будто Асланбей ханым уехала не навсегда и рано или поздно может вернуться, дабы отомстить Насуху и Хазару, но на них не стоило обращать внимания. Насух твердо был уверен в том, что больше никогда в своей жизни не услышит об Азизе Асланбей и ее родственниках. Первое время после гибели Дильшах Хазар был сам не свой, и сколько бы Насух не твердил сыну, что ему нужно смириться и устраивать свою судьбу, тот и слушать ничего не хотел. На все замечания отца, что, дескать, пора подумать о наследниках их почтенной фамилии, Хазар отвечал, мол, у Насуха уже есть наследник — Азат, так что беспокоиться не о чем. Когда однажды Хазар получил письмо от своих армейских друзей и сказал, что уедет на пару недель, чтобы повидаться с ними, Насух обрадовался: пускай сын уедет, сменит обстановку, развеется немного. То, что Хазар задержался на целых два месяца, Насуха не удивило, может быть, подумал он, сын наконец-то встретил там кого-нибудь, вдруг он нашел себе девушку, которая ему приглянулась. Вернулся Хазар не один, он привез с собой Зехру и представил ее Насуху, Джихану и Хандан как свою жену. Насуха чуть удар не хватил на месте: не иначе как Хазар спятил! Кому сказать — не поверят: наследник Шадоглу женился чуть ли не тайком и даже полслова не сказал об этом своему отцу. О семье своей избранницы Хазар особо не распространялся, сказал только, что она — родственница одного из его армейских друзей. Дальше больше: выяснилось, что Зехра ждет ребенка… от другого мужчины! Ее муж умер, как объяснил отцу Хазар, она осталась совсем одна, и потому он, из уважения к своему другу, а равно и из чувства сострадания не смог бросить несчастную женщину на произвол судьбы. Почему он просто не дал ей денег, не помог найти какую-нибудь родню, Насух до сих пор так и не понял. Впрочем, ему подумалось, если Хазар наконец влюбился по-настоящему, то да поможет ему Аллах. Однако, вся беда в том, что Хазар не то что влюбиться, он даже не жил со своей женой в одной комнате! Насух понять не мог, зачем сын совершил этот безумный поступок, если Зехра ему безразлична. Что его заставило? Неужели одно только чувство долга перед тем своим другом?.. Но ведь тем самым он обрек себя на бесконечные страдания, как можно этого не понимать! Насух и сам в свое время попался на эту удочку: поддался на уговоры матери и женился на Назлы. А потом всю жизнь страдал, живя бок о бок с постылой женщиной, которую в последнее время просто на дух уже не переносил. Но его вынудила пойти на этот шаг собственная мать, а что заставило Хазара, Насух не понимал, хоть убей. Через полгода после приезда в дом Шадоглу Зехра родила дочку. Наверняка это вызвало шквал насмешек у всех родных и знакомых, мол, Хазар со своей избранницей не дотерпели до свадьбы, вот дитя и получилось у них «недоношенным». Впрочем, самому Хазару до сплетен не было никакого дела. Он сделался вдруг любящим и внимательным отцом этому… подкидышу, если не сказать еще грубее. В довершение же этого безумия Хазар официально удочерил малютку Рейян и дал ей фамилию Шадоглу. Насух отговаривал сына, кричал на него, даже чуть было в первый раз в жизни руку на него не поднял, но переубедить Хазара так и не смог. Сын твердил одно: стать отцом бедной сироте — дело благое, может быть, однажды Аллах ему воздаст за это. Вот и поговори с ним! Хорошо еще, успокаивал себя Насух, что у Зехры дочь, потому что если бы родился мальчик, и Хазар дал бы ему свою фамилию, то этот приблудный ребенок сделался бы наследником, таким же, как и Азат. А это уж ни в какие ворота, подобного Насух бы точно терпеть не стал, даже если бы пришлось разругаться с горячо любимым сыном. С девчонкой же все гораздо проще: придет срок, можно будет спихнуть ее замуж да и забыть о ней. Если конечно найдется такой, кто возьмет в жены эту девчонку. Впрочем, пока об этом рано думать, ей ведь пока всего только восемь, но Насух не видел, увы, никаких перспектив к тому, что она изменится, став взрослее. Рейян росла натуральным сорванцом: она без конца норовила улизнуть на улицу, чтобы поиграть с уличными мальчишками, пару раз она даже дралась с ними на палках, якобы они были «янычарами, которые отправились на войну вместе со своим падишахом». Вместе с дочкой прислуги, Мелике, Рейян лазила по крышам, они притаскивали домой грязных и тощих бродячих кошек, таскали из кладовой припасы, потому что якобы «собирались убежать из города, чтобы увидеть море»… Однажды ближайший сосед Насуха, почтенный Хусейн Ага, притащил бессовестных девчонок домой, посетовав, что такие милые малышки, а вот поди ж ты, забрались к нему в сад, чтобы воровать гранаты. А в школе Рейян и вовсе набросилась с кулаками на одноклассницу и порвала той платье. Как она потом объясняла, та девочка задирала третью их подружку, обзывала ее «безродной нищенкой», поскольку у нее не было родителей, и воспитывалась она у двоюродной тетки, та содержала сироту из милости, и все о том знали. Хазар почему-то не торопился воспитывать свою так называемую дочь должным образом, у него никогда не хватало духу поставить ту на место и объяснить ей правила приличия. Он лишь гладил ее по голове да вздыхал, что, дескать, «в следующий раз следует вести себя осмотрительнее». Любому ослу ясно: подобные разговоры не помогут и до добра не доведут, поскольку этой девчонке нужна твердая рука. Что ж, раз отец не в состоянии приструнить ее, Насуху приходилось делать это самому. Пару раз он уже порол ее, несмотря на то, что Зехра плакала и умоляла его «не быть столь суровым с малышкой». Хазар же потом забирал Рейян и несколько часов подряд был занят только тем, что успокаивал ее и вытирал ей слезы. Разумеется, при таком отношении урок девчонке впрок не шел, и она очень скоро забывала обо всем и устраивала новые пакости.***
Сейчас же Рейян и вовсе перешла все границы, поскольку надумала задирать Ярен, даже больше того, толкнула ее! Еще и Азатом верховодит, а ведь он старше да и вообще по идее ему пристало защищать свою родную сестру, а не Рейян. Ярен же, стоит сказать, была полной противоположностью Рейян. Она росла на удивление послушной и воспитанной девочкой. Да, конечно, она тоже иной раз шалила и капризничала, но если мать говорила ей, что следует вести себя хорошо, она тут же просила прощения, целовала родителей и уверяла, что не хотела никого огорчать. Насуха она обожала и никогда не упускала возможности, чтобы прийти к нему, обнять, сказать, что он — «ее самый любимый дедуля». Сказать по совести, сердце всякий раз будто таяло, когда девочка доверчиво прижималась к нему, совсем как когда-то маленький Хазар. Иногда Насуху казалось даже, что именно Ярен должна была уродиться дочерью Хазара, тогда как отцом Рейян должен был стать Джихан. Впрочем, кто его знает, кем он был на самом-то деле, ее родной отец. Судя по поведению девчонки — тот еще проходимец. Нет уж, больше он не станет терпеть, задаст этой бессовестной такую трепку, что раз и навсегда отобьет у нее охоту ко всем проказам. Да и Азату стоит указать место: пусть думает прежде всего о своей родной сестре! А еще следует серьезно поговорить с Джиханом, потому что довольно мальчишке сидеть сложа руки, до добра это не доведет. Азату уже скоро пятнадцать лет, пора ему больше думать об учебе, довольно болтаться попусту. В конце концов коль скоро он единственный наследник Шадоглу, то оглянуться не успеешь, ему придется помогать отцу и деду в делах. Так пускай готовится! В следующем году вполне уже можно отправить его учиться в Стамбул, а то и вовсе в Европу. Лишь бы учение ему впрок пошло… — Что здесь просиходит? — строго спросил Насух у Азата, подойдя к ним и обнимая Ярен, которая тут же перестала хныкать и сразу же бросилась к нему. — Рейян и Азат не хотели отдавать мне мячик, дедуля! — всхлипнула она. — А потом я упала… — Ну-ну, моя красавица, — Насух погладил ее по голове, — все хорошо, не расстравивайся, милая. Ты лучше иди в дом, хорошо? Давай, поиграй там со своими куклами. Проводи ее! — бросил он Азату. — А потом скажи отцу, пусть зайдет ко мне, надо поговорить. — Но, дедушка… — начал было Азат, но тут же осекся под его взглядом. — Хорошо, — вздохнул Азат. — Пошли, Ярен! — он взял сестру за руку, сочувственно взглянув при этом на Рейян. — Ты что опять устроила, маленькая дрянь?! — повернулся он к Рейян, стоило только Азату и Ярен уйти. — Я ничего не делала, дедушка, — отозвалась Рейян, не смея, однако, посмотреть ему в глаза. — Ярен… она случайно споткнулась, правда! — Ты еще и врешь мне, да? — Насух, не в силах справиться с вмиг охватившим его гневом, отвесил Рейян подзатыльник. Она расплакалась, но это еще больше разозлило Насуха, поэтому он снова ударил Рейян, на этот раз по щеке, а после схватил за локоть и потащил в дом. — Иди давай, отведу тебя к родителям, пусть уже научат тебя уму-разуму! — Папа, что случилось? — из кухни выбежала перепуганная Зехра. — Азат прибежал, сказал, вы рассердились на Рейян… — Забирай свою негодную дочь, Зехра, — Насух подтолкнул девочку к матери. — И скажи ей, что если она еще раз посмеет обидеть свою сестру, я запру ее в чулане до конца дней, понятно? Зехра увела безостановочно всхлипывающую Рейян, а Насух вновь вернулся к себе в кабинет. — Ничего не сбылось, — прошептал он, смотря невидящим взглядом в окно. — И дети мои меня не очень-то радуют, и внуки… Если бы только можно было все вернуть, начать жизнь заново, я бы все изменил и прожил жизнь так, как мы с тобой хотели, Айше… — Папа? — в кабинет заглянул Хазар. — Прости, я помешал тебе… Можно? — Входи, сынок, — устало отозвался Насух. — Что там было во дворе? — спросил Хазар. — Твоя Рейян, — сердито дернул плечом Насух, — опять задирает Ярен. Она же просто неуправляемая! Хазар, я сколько раз говорил тебе — займись уже ее воспитанием, иначе мы все потом наплачемся! — Папа, — покачал головой Хазар, — ну они же дети, естестественно, что они по сто раз на дню ссорятся, потом мирятся. Вспомни нас с Джиханом! — Именно поэтому я и говорю тебе, Хазар: найди наконец на нее управу, или я сам найду! Девчонке попросту не пристало вести себя как уличному бандиту! — Это уж слишком, папа! — возмутился Хазар. — Она — ребенок, ей хочется играть, проказничать, и это нормально! — Зато обижать свою сестру — это ненормально, Хазар, — строго взглянул на него Насух. — Особенно если тебя приняли здесь из милости, ты — невесть чья дочь, и одному Аллаху ведомо, что за кровь течет в твоих жилах! — Папа, — воскликнул Хазар, — ну ведь я же просил тебя не говорить так! Рейян — моя дочь, и у нее есть все права… — Нет у нее никаких прав, потому что она не нашей крови, запомни, Хазар! — перебил его Насух. — Я стерпел твое самоуправство, принял ее здесь, но учти, что понять тебя я не смогу никогда! — Она мне вернула радость и желание жить, папа, — тихо проговорил Хазар. — Ты же знаешь, что после смерти Дильшах мне ничего не было нужно, я хотел лишь одного — умереть. — Не стоит вот так, запросто, говорить о смерти, Хазар! — вздрогнул Насух. — Но ведь это правда, папа, и тебе об этом прекрасно известно! А потом появилась Рейян, и для меня будто снова взошло солнце, я не знаю, как еще тебе объяснить, почему ты не можешь понять меня? Насух тяжело вздохнул, вспомнив вдруг, как у него самого сделалось вдруг спокойно и тепло на сердце, когда он, впервые после гибели Айше, взял сына на руки и прижал его к груди. Он отвернулся к окну и закрыл глаза. — Папа, что с тобой? — встревожился Хазар. — Тебе нехорошо? — Нет, — не меняя позы, отозвался Насух, — я в порядке. Просто вспомнил вдруг о… твоей матери. Когда она умерла, для меня солнце и вовсе перестало светить. — Нам всем ее не хватает, папа, — печально вздохнув, кивнул Хазар. — Я знаю, вы с ней, так скажем, не очень-то ладили, но ведь между родными людьми все бывает, верно? — Не ладили, — горько усмехнулся Насух, — да, ты прав, иногда от споров никуда не деться. Но ты знаешь, я любил твою мать. Чем хочешь поклянусь! — порибавил он, заметив, что сын хотел возразить или же спросить его о чем-то. — Ладно, Хазар, — махнул рукой Насух, — ступай. Иди к жене и дочери, они, наверное, ждут тебя. Но все-таки следи внимательнее за своей Рейян, раз уж ты дал ей нашу фамилию, сделай так, чтобы она была ее достойна. — Хорошо, как скажешь, папа, — улыбнулся Хазар, поняв, кажется, что Насух уже устал злиться и на него, и на Рейян. Вслед за этим он поцеловал отцу руку и удалился. — Да, — прошептал Насух, задумчиво глядя за закрывшуюся за Хазаром дверь, — если бы ты только знал всю правду, сынок, то не удивлялся бы. Потому что я ведь и впрямь больше жизни любил и все еще люблю ее, Хазар. Твою родную мать. Даст Аллах, однажды ты узнаешь об этом и поймешь меня… Безусловно, ты должен будешь понять!