S.U.H

Когда все дерьмово, просто смейся.

Фрэнк лежал в своей кровати, завернутый в одеяло прямо в одежде, и третий час слушал, как внизу ругаются родители. Он искренне удивлялся, как они еще не оглохли и не потеряли голос. Он старался прислушиваться к каждому слову, как бы сильно они ни ранили или ни ломали их и без того покромсанную семью, потому что все это заглушало мысли в его голове. Это просто позволяло не думать о том, что он сделал. Это просто позволяло не думать о разбитом космическом мальчике, это позволяло не думать о том, как сильно он его подвел. Это позволяло не думать о том, что ничем не лучше Одли или Конора, что он трусливый ублюдок. Когда Бог создавал людей, он тут же и создал Ад на Земле. Совесть и чувство собственной вины – это ведь так просто. Нет ничего хуже, когда ты ненавидишь себя сам, когда проклинаешь за каждое сделанное действие и каждое сказанное слово, когда никто не придет и не скажет «я прощаю тебя», потому что ты сам не сможешь простить себя. Это все равно когда-нибудь придет к тебе, неожиданно ударит тебя в грудь потоком холодного воздуха, и ты будешь лежать в своей кровати, думать об этом и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть себя. Он был просто мальчиком, который, черт возьми, после всего, что ему пришлось пережить, имел право на тепло, на любовь, на хоть капельку этой гребаной любви, но даже Фрэнк его растоптал, пытаясь спасти свою задницу. Это было правда очень страшно – когда ему почти вылили эту гадость на голову, когда его били и смеялись над ним – но вот он, в своей кровати, не лысый, целый и невредимый, но разве ему легче? Часы показывали почти двенадцать. Джерард не разговаривал с ним уже почти две недели. Нет, он не кричал, не обзывал Фрэнка, не кидался на него с кулаками, ничего из этого, он просто снова сидел на полу и больше не носил его толстовку. Это было больше, чем больно. Часы показали двенадцать. Родители продолжали орать друг на друга, темнота опустилась на улицы Атланты, мысли в голове Фрэнка поедали его изнутри. В один момент он подумал, что если не сделает хоть что-нибудь – он сойдет с ума от ненависти и отвращения к самому себе, поэтому быстро встав с кровати, он сбежал вниз по лестнице, натянул кеды и выбежал на улицу, и родители даже не заметили, что их сын ушел из дома. Он шел по темным, на удивление сухим улицам Атланты, кутаясь в свою толстовку, и слушал музыку, надеясь, что это может хотя бы на несколько минут перестать думать, какой он отстойный. Он спас себя и не спас Джерарда. Он продолжал идти мимо тихих домов, мимо маленьких круглосуточных магазинчиков со светящимися вывесками, мимо спящих в будках собак, пока не заметил в свете от фонаря знакомую фигуру. Алекса сидела около дороги прямо на бордюре под большим фонарем, а на ее коленях сидела маленькая девочка лет шести. Ее голова лежала на плече у Алексы, и та аккуратно укачивала ее, поглаживая по темным волосам. Фрэнк неслышно подошел ближе, вставая у них за спиной и не зная, что лучше сделать и как себя вести. -Алекса? – решил позвать он. Она резко обернулась, отчего девочка в ее руках вздрогнула и открыла глаза. Алекса выглядела злой и растерянной одновременно, ее взгляд метался от Фрэнка к трещинам на асфальте и обратно, и было видно, как трудно ей взять себя в руки. -Какого хрена ты тут делаешь? – в конце концов, процедила она сквозь зубы. -Я гуляю, – ответил немного сбитый с толку Фрэнк, – просто гуляю. А ты? -Гуляешь полпервого ночи? Ну и как? -Да, знаешь, неплохо. -Алекса, я пойду поиграю. Девочка слезла с коленей Алексы и убежала к ближайшей клумбе, тут же начиная копаться в земле, пачкая свои белые колготки. -Триша, пожалуйста, аккуратнее! – крикнула ей вслед взволнованная Алекса – это моя… моя сестра, и мы… мы тут просто… -Я знаю, – сказал Фрэнк, усаживаясь рядом с ней на бордюр. -Что? Откуд… Джерард, – догадалась Алекса. -Да, он мне все рассказал. Я никому ничего не говорил и не скажу. -Да, – она усмехнулась, – моя репутация бы не пережила, если бы все узнали, что я несколько раз ночевала у Пьеро. Фрэнк недоверчиво покосился на нее. -Ночевала? -Ну да, – ответила Алекса, – ты же сказал, что все знаешь. -Да, он рассказывал мне, что много раз видел, как ты с сестрой ходишь по улице ночью, потому что ваши родители напивались. -А про то, что он пускал нас к себе ночевать, поил чаем, отдавал свою кровать, а сам шел спать на диван, он не рассказывал? Фрэнк отвернулся от нее, со стоном утыкаясь лицом в колени. -Ты серьезно? – спросил он. -Да, – коротко ответила она. -И после этого всего ты… -Да, Айеро, после этого всего я издевалась над ним вместе со всеми. Да. Они молчали некоторое время, поглощенные ночью и своими мыслями. Триша сопела где-то неподалеку, легкий ветер трепал волосы, а Алекса специально подставляла лицо, закрывая глаза и наслаждаясь прохладой. -Ты тоже облажался, – сказала она. -Я знаю, – ответил Фрэнк. – Я испугался. -Я тоже их боюсь. -Серьезно? -Я их всех ненавижу, – произнесла Алекса. – Боже, чувак, они ужасны. -И почему тогда ты с ними общаешься? – спросил Фрэнк. -А ты почему на прошлой неделе признал, что Пьеро не твой друг? Фрэнк заткнулся. -Потому что я боюсь стать изгоем – продолжила Алекса. – У меня и так много проблем, не хватало салата в волосах. Фрэнк улыбнулся, и она улыбнулась тоже. -Мне было так страшно, когда он чуть не вылил эту гадость мне на волосы, что идея бросить Пьеро мне показалась не такой ужасной, всего на несколько секунд, но как видишь их хватило, чтобы я натворил такую хрень. -Я встречаюсь с Айком только потому, что он популярный парень, и рядом с ним я точно могу не беспокоиться, что меня кто-то тронет. -Когда я только пришел в школу, ко мне подошли трое парней и сказали что-то типа «кто не с нами тот под нами», и я тогда согласился быть с ними и смотрел, как Пьеро закидывают полуголого к вам в раздевалку. -Когда я ночевала у него однажды, я увидела сборник стихов на столе и открыла полистать, там я нашла этот стих, про дрянную девку с худющей шеей, около него в сборнике стояло нарисованное сердечко, от Мальвины, а потом вошел Пьеро и сказал, что они оба очень сильно любили это стихотворение. А на следующий день в школе одна девчонка пустила слух, что видела, как я выходила из дома Пьеро, и я рассказала всем этот стих, чтобы все смеялись над ним и забыли про меня. Это было так необходимо – просто выговориться, какие плохие на самом деле они люди, как они облажались, как они пытались спасти себя и наломали кучу дров, они нуждались в этом, просто рассказать, как у них все не получилось. Они молчали под звездным небом, два ребенка, которые хотели, чтобы все было хорошо, но вместо этого они продолжали падать и падать, ударяясь о тяжелую землю, разбивая лица и ломая руки. Они хотели быть в порядке, но их способы были честно просто отстойными. -Давай просто признаемся в своих проблемах, – заявила Алекса, вытягивая ноги вперед. -Что? Как? – спросил Фрэнк. -Вот смотри, – она выпрямила спину и, притворно откашлявшись, громко заговорила, – я, Алекса Адамс, мои родители гребаные алкоголики, в свои семнадцать лет я вынуждена сама заботиться о себе и своей шестилетней сестре, а еще я просто конченная трусиха, которая вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь со своей дерьмовой жизнью, сидит на месте и нихрена не делает! Я хочу поступить в институт и уехать отсюда, но я так боюсь провалиться, что предпочитаю сразу ничего не делать, потому что я – это просто ебаная Алекса, и ебаная Калифорния слишком крута для ебаной Алексы! Поэтому я сижу в полной заднице, обижаю людей, которые делают для меня хорошие вещи, и иду за толпой, потому что ужасно боюсь осуждения со стороны людей, которых я считаю дерьмом! Всем привет, меня зовут Алекса-тупое-слабое-говно-Адамс! Твоя очередь! Фрэнк тоже подтянулся и с торжественным видом начал: -Я, Фрэнк Айеро, и моя жизнь полное дерьмо, но дело нихрена не в моих вечно орущих родителях, новом городе или школе, дело в том, что я сам – дерьмо, которое боится всего на свете. Мои родители указывают, кем мне быть, мое будущее – это куча людей с больными зубами, крутые парни из школы избивают меня, а еще я оказался педиком, и меня все это до усрачки пугает, и я прогибаюсь под всех и каждого, отталкиваю тех, кто пытается помочь, и бегаю от самого себя! Всем привет, меня зовут Фрэнк-боюсь-того-кем-я-являюсь-на-самом-деле-Айеро! -Ты педик? -Я педик. -Ты педик? -Я педик. -Ты педик?! -Я педик! Алекса громко засмеялась, так громко, что где-то залаяла собака, а Фрэнк тоже засмеялся вместе с ней, потому что они были в полном дерьме, и им больше ничего не оставалось, кроме как смеяться во всю глотку над тем, как они облажались. Они ржали на всю улицу, не заботясь о том, что было уже давно за полночь, и люди вполне имели право вызвать копов. -Серьезно, педик? О боже, ты педик! – Алекса засмеялась еще громче, падая спиной на асфальт и запрокидывая голову. -Серьезно, ты хочешь поступить в университет, но так боишься провалиться, что даже не пытаешься попробовать? – сквозь смех проговорил Фрэнк, падая рядом с ней и хватаясь за живот. Они смеялись минут десять, лежа на холодном асфальте под темным небом. Им было всего по семнадцать, когда же они успели так устать от жизни? Им было всего по семнадцать, а они уже были морально выебанные, эмоционально униженные, душевно истерзанные. -И когда ты понял, что ты педик? – пытаясь отдышаться, спросила Алекса. -Когда поцеловал Пьеро, – ответил ей Фрэнк. -О боже, – она снова засмеялась, прикрывая рот рукой. – Ты облажался! -Я знаю, серьезно, я, блять, знаю, я очень облажался, – сказал Фрэнк, тоже смеясь. Тихий смех и звук ветра отражались эхом от молчаливых домов, два больных подростка лежали на асфальте под темным небом. Алекса приподнялась на локтях и, увидев, что Триша недалеко от нее копается в чужой клумбе, легла обратно. -Алекса, ты не слабая, – вдруг сказал Фрэнк. – Ты не можешь так думать. Легкий ночной ветер трепал волосы и молнию на ветровках. Алекса ответила не сразу, Фрэнк слышал, как тяжело она дышит. -Я слабая, Фрэнк. Подлая, трусливая, нечестная. Я гнилая, – наконец сказала она. -Неправда. -Правда. -Послушай… -Нет, это ты послушай, – резко прервала она его. – Он забирал меня к себе в дом из-под проливного дождя, кормил меня и мою сестру, когда наши животы прилипали к спинам, потому что родители спускали все последние деньги на бухло, он отдавал нам свою кровать, а сам шел спать на диван, а потом я тыкала в него пальцем и смеялась над ним, потому что просто боялась общественного мнения и прочего дерьма. Я не сильная, я никакая. Но знаешь, что в этом всем самое ужасное? -Что? – тихо спросил Фрэнк. -Если я сейчас пойду и попрошу его о помощи, он снова впустит нас, отдаст свою кровать и даже не упрекнет меня. Алекса всхлипнула. -Блять, как он вообще это делает! – громко выругалась она, судорожно вздыхая, и Фрэнк понял, что она плачет. – Я ничем не лучше остальных. -Если ты покажешь мне пальцем хоть в одного ублюдка, который раскаивается за все сделанное так же, как и ты, только тогда я поверю, что ты ничем не лучше остальных. -Говоришь, как педик, – Алекса улыбнулась сквозь слезы. -Я и есть педик, – усмехнувшись, ответил Фрэнк. – Ты одна воспитываешь сестру и защищаешь ее от предков-алкоголиков, ты сильная, Адамс, иди нахрен, если так не считаешь. -Ты говоришь ерунду. -Нет, ерунду я говорил всю свою жалкую жизнь, а сейчас я как никогда серьезен! Они снова тихо засмеялись в прохладный воздух над собой. -Почему твоя жизнь жалкая? – спросила Алекса, постукивая пальцами по асфальту. -Потому что я всегда делаю то, что мне говорят, – ответил Фрэнк. – И я не знаю, что мне делать. -Как насчет делать так, как хочется тебе самому? – саркастически отозвалась она. -Охренительная, блять, идея, как вы до этого додумались, Холмс? – огрызнулся в ответ Фрэнк, и Алекса снова рассмеялась. – Это не так легко. Когда за меня все решали, я всегда знал, что в случае неудачи смогу скинуть всю вину на кого-то другого, а при возникновении каких-либо трудностей за меня снова все решат, а если я возьму все в свои руки, я же буду единственным, кому придется отвечать за все последствия, только я один буду виноват в провале! Представляешь, да? -Ты просто боишься, – тихо сказала Алекса. – Это нормально. -Это отстойно. -Почему ты сразу нацелен на проигрыш? Нельзя думать только о неудаче. -Сказал мне человек, который даже не пытается поступить в институт, потому что боится провалиться. -Блять, – тихо выругалась Алекса. – Окей, мы трусы, которые боятся хотя бы попробовать. -Отлично, – заметил Фрэнк. -Алекса, когда мы пойдем домой? Фрэнк и Алекса одновременно подняли головы и увидели, что перед ними стоит Триша, перемазанная землей, травой и одуванчиками. -Я устала и хочу кушать, – сказал она, ткнув себя в живот. Алекса снова приняла сидячее положение и тяжело вздохнула. Фрэнк тоже поднялся и увидел, как она пересчитывает деньги в бумажнике. Там была всего пара долларов и несколько четвертаков. -Триша, мы не можем пойти домой, – сказала она, поворачиваясь к сестре. – Но мы можем пойти в круглосуточную закусочную, нам хватит денег на одну порцию картошки и чая. Идем. Она встала с бордюра и принялась отряхивать джинсы. -Я могу пойти с вами, мне все равно деваться некуда, – сказал Фрэнк, тоже вставая. – У меня есть сотня, нам хватит всем и на чай и на картошку. -Нет, – резко ответила Алекса. – Я не возьму у тебя денег, понял? Даже не думай. -Что, накормишь сестру и сама останешься голодной? – спросил он, складывая руки на груди. -Не в первый раз, – огрызнулась она. -Иди в задницу, Адамс! – сказал Фрэнк, и, взяв за руку Тришу, пошел с ней в сторону забегаловки, не дожидаясь ответа Алексы, которая чертыхнувшись, все же сдалась и пошла за ними, беря свою сестру за другую руку. -Ты мудак! – сказала она, улыбнувшись. – Спасибо. -Я просто хочу, чтобы мир казался тебе хоть чуточку менее уродливым. -А я пью чай без сахара! – радостно заявила Триша. -А Джерард семь ложек кладет, – вспомнил Фрэнк. -О Боже, – простонала Алекса.