don't protect.

      Вздох, еще один, короткий выдох, вздох.       Он был сплошной болью, едва понимая, где находится и что нужно делать дальше. Каждая секунда превращалась в агонию, но единственное, что было важно — спасение. Гарри не верил, что Волан-де-Морт так просто оставил его в покое, отпустил, и на этом можно было расслабиться, прикрыть глаза и начать жалеть себя и свою жизнь. Он не был наивным, чтобы считать, что их вражда ослабла или магическим образом исчезла, — для этого было бы мало и пришествия Мерлина. То, что Гарри теперь был знаком с человеческой частью монстра, коим и являлся Волан-де-Морт, не меняло ровным счетом… ни-че-го.       Гарри все еще лежал на земле, не имея сил подняться на ноги. Он едва приподнялся на локтях, чтобы осмотреться, понять обстановку вокруг себя, — на этом все. Да, у него всегда был с собой порт-ключ в безопасное место, но если он где-то, где слишком сильные антиаппарационные барьеры, то он может просто не сработать.       Такие порт-ключи были у всех членов Ордена, они не могли перенести больше одного человека и имели разные конечные точки. Никто, кроме Дамблдора и, пожалуй, Грюма с Кингсли, не знали всех их баз. Даже если бы Пожиратели смогли взять кого-то в плен, то информации о безопасных точках они не получили бы. Гарри лишь надеялся, что от еще одного перемещения ему не станет слишком плохо и его найдут до того, как последствия станут необратимыми.       Он с трудом огляделся, едва фокусируя взгляд на окружающем пространстве. Он был в каком-то лесу, явно не слишком опасном, подходящем скорее для пикника и прогулки, чем для места, в котором оставляют смертельных врагов. Если Волан-де-Морт надеялся, что его съедят дикие звери, то окружающая обстановка была слишком невраждебной для этого. Было непонятно, может ли Гарри переместиться отсюда, но он чувствовал, что каждая секунда промедления приближала его к обмороку или истерике. Ни первое, ни второе выжить не помогло бы, поэтому необходимо было рисковать. Если его расщепит, то стоило надеяться на то, что его смогут вылечить достаточно быстро.       Гарри с горем пополам перевернулся на спину, потратив на это буквально половину оставшихся сил и, с трудом находя в мантии порт-ключ, сжал его, чувствуя, как его выкидывает в новом месте.       Именно в этот момент пришло ужасающее осознание, от которого хотелось расплакаться, но в нем не было сил даже для этого.       Он действительно сделал это. Он выжил.       Он не шевелился. Не пытался открыть глаза или позвать на помощь. Он не чувствовал себя таким сломленным уже давно.       Гарри знал, что он пережил встречу с Волан-де-Мортом, что это было основным и единственным из того, на что стоило обратить внимание, но его это больше не интересовало. Его тело отказывалось двигаться, и единственное, что он чувствовал кроме боли, был холод. Ужасный холод, пробирающий до глубины души, грозящий заморозить всю его сущность, все то, что осталось от него. Это было не похоже на холод дементоров, это не было похоже на обычное переохлаждение. Так, наверное, ощущалась сама смерть.       Он понимал, что нужно что-то сделать, чтобы его скорее нашли, но он не мог даже думать о том, чтобы вызвать Патронус, — он не был уверен, что вообще сможет колдовать в ближайшее время. Оставалось надеяться, что там, где он находился, были Оповещающие чары, и кто-нибудь придет, чтобы проверить, что произошло.       Ему нельзя было засыпать, нужно было дождаться подмогу, но в истощенном организме не было и капли силы, чтобы держаться в сознании. Он старался сделать все, чтобы не утонуть в такой привлекательной темноте, но то и дело проваливался в нее, тут же возвращаясь.       Нужно держаться.       Его аккуратно разбудили буквально через мгновение, но, возможно, прошло намного больше времени, впрочем, не заставляя вставать. Гарри все же заснул, но чувствовал себя едва ли не хуже, чем до того, как провалился в беспамятство.       — Мерлин, милый, что произошло, — он едва смог сфокусировать взгляд на фигурах перед ним, с удивительным теплом и радостью признавая в них мадам Помфри и профессора Дамблдора, — бедный мальчик… Я знаю, что ты едва держишься, но если ты скажешь мне, что на тебя накладывали, то я смогу скорее тебе помочь.       Голос женщины дрожал от едва сдерживаемых слез, и Гарри ненавидел это чувство жалости, которое он вызывал своим видом. Ему нужно было собраться и все рассказать, даже если тело отчаянно сопротивлялось, пытаясь снова уснуть. Он перевел взгляд на директора, с удивлением понимая, что тот зол. И зол он был явно не на Гарри, а на того, кто истязал его так долго. Его взгляд был холоден, и все в нем показывало не простого великодушного дедушку, а могущественного волшебника, с силой которого приходилось бы считаться каждому. Эта сила словно передалась и Гарри, и он, не отрывая взгляд от Дамблдора, ответил:       — Волан-де-Морт, — еле послышалось, как всхлипнула мадам Помфри, и он заметил, как взгляд директора весьма потяжелел: в нем не осталось и искры доброты. — Сначала Круциатус. Он сказал, что я продержался пятнадцать минут. Не знаю, сколько было на самом деле. Потом он обездвижил меня и снова пытал. Я не знаю, сколько по времени, примерно так же, я уже не мог считать. Он снял заклинание и аппарировал меня, после этого была еще аппарация с помощью порт-ключа сюда, — Гарри чувствовал, как все плывет перед глазами, но заставил себя произнести еще одно слово перед тем, как с облегчением отключиться, — воспоминания…       Гарри знал, что Дамблдор поймет. Это то, что нравилось ему в их общении больше всего: несмотря на то, что воспоминания Гарри были ключом к победе, их никогда не забирали насильно. Директор всегда ждал четкого и осознанного разрешения, чтобы проникнуть в его голову, и от этого Гарри чувствовал, что является не просто механизмом для победы, а настоящим человеком со всеми своими мыслями, правами и границами.       В следующий раз, когда он очнулся, боли почти не было. Она была неким призраком, на которого обратишь внимание только если присмотреться. Но холод никуда не делся, он поселился внутри, где-то там, куда не проникло бы ни одно согревающее зелье или заклинание.       — Мистер Поттер, вы проснулись, отлично! — возле него сидела молодая девушка, которая еще пару секунд назад явно с интересом читала книгу, — меня зовут Анэль, я стажер мадам Помфри, буду присматривать за вами, пока она в Хогвартсе. Но она просила меня сразу вызвать её, как вы очнетесь!       Девушка весело затараторила, и Гарри попытался присмотреться к ней, но взгляд уплывал и никак не хотел фокусироваться на суетящейся Анэль.       — Что с моими глазами? — в голосе уже почти не было хрипоты, но и до нормального было еще далеко. Он попытался прокашляться, но тут же понял, насколько плохой была эта идея: горло заболело с новой силой, — я все вижу, но не так, как раньше.       — Ой, — девушка вскрикнула, тут же подходя ближе, — мадам Помфри сказала, что она сама все объяснит, потерпите, пожалуйста.       Она тут же убежала, явно торопясь вызвать себе подмогу. Гарри хотел бы улыбнуться на такое поведение, но и опять же, — сил на это не было. Он не представлял какие последствия могут быть после Круциатуса, но понимал, что если он все еще жив и способен мыслить — это уже хороший знак. Некстати вспомнились родители Невилла, которые так и не смогли восстановиться после похожего опыта.       Нужно было дождаться мадам Помфри и уже тогда делать выводы. В любом случае главным было то, что он жив, все остальное поправимо.       — Мистер Поттер, я рада, что вы пришли в себя, — голос медведьмы вывел его из потока мыслей, заставляя открыть глаза, — как вы себя чувствуете?       Впрочем, женщина не стала дожидаться ответа, а сразу наложила диагностические заклинания, рассматривая одной ей понятные схемы и переплетения, что возникали и исчезали над его телом.       — Добрый день, мадам Помфри, — он попытался улыбнуться женщине, но заранее понимал, насколько глупой была данная затея, — мне явно лучше, чем при нашей первой встрече, но я чувствую ужасный холод, и мое зрение стало еще ужаснее. Я вижу образы, понимаю, что вы человек, но узнать вас могу только по голосу.       — Ваши показатели действительно имеют положительную динамику, — женщина вновь взмахнула палочкой, убирая все потоки магии над ним, — удивительная сила организма, мало кому удавалось хотя бы выжить при таком напоре Круциатуса, — её голос дрогнул, давая Гарри понять, что за кажущейся невозмутимостью стоят переживания за его жизнь, — мозговые процессы не задеты, а зрение восстановится за пару дней. Директор принес для вас слезы феникса, это поможет вылечиться как можно скорее.       Гарри удивленно моргнул, осознавая услышанное. Фоукс вновь поделился своими слезами ради него? Чтобы он просто мог видеть?       — Но избавиться от ощущения холода будет трудно, — женщина отошла к шкафам, начиная что-то в них искать, — к сожалению, так организм реагирует на дичайший перерасход магии, который был спровоцирован её попытками вас защитить. Любое магическое воздействие на вас сейчас будет малоэффективным, поэтому все согревающие чары не смогут помочь. Со временем магия придет в норму, и тогда будет проще.       — Моя магия пострадала? Я смогу колдовать?       — Магия поддерживала ваш организм в сознании, дала вам возможность после пыток пережить два перемещения и даже остаться при разуме, — видимо она нашла то, что искала, потому что снова оказалась рядом, — сейчас лучшее, что вы можете сделать, это отдыхать и восстанавливаться. Все попытки колдовать лучше отложить хотя бы на неделю, а после этого колдовать в рамках необходимого. Понадобиться достаточное количество времени, чтобы прийти в себя после такой нагрузки.       Женщина замолчала, давая Гарри осмыслить все, что произошло. Она также попросила его лечь и открыть глаза, чтобы она могла закапать в них слезы феникса, а затем обновила повязки на его груди, которые он не замечал до этого. Мадам Помфри делала все аккуратно, и Гарри был ей благодарен за то, что она не пыталась отвлечь его нелепыми разговорами.       — Спасибо вам, — он с благодарностью ощутил холодную повязку на своих глазах, — что это?       — Тут лечебный раствор, после слез феникса основная часть зрения будет восстановлена, но такие повязки нужно будет делать три раза в день, они завершат лечение. Возможно, видеть ты будешь немного хуже, чем раньше, но то, что ты видишь — уже благословление Мерлина, не меньше.       Гарри лишь кивнул, действительно соглашаясь с этим. Он-то и выжил каким-то чудом, даже если он что-то и потеряет в магии или будет видеть хуже, то это все равно было равноценно победе. Он старался концентрироваться только на физическом состоянии, потому что его психика отказывалась принимать тот факт, что его пытали. Образ Волан-де-Морта переплетался с образом Тома, не давая ему прийти к одному решению.       Кто его пытал?       Да, это был Волан-де-Морт, но был ли это он? Быть может, это был Том, тот Том, которого Гарри так хорошо знал теперь? Он не знал, не знал, как вернуться в прошлое, как смотреть на парня тем же взглядом, как играть те же роли и как просто бороться до конца.       Это были не первые пытки в его жизни, каждая встреча с Волан-де-Мортом так или иначе сопровождалась болью, но в этот раз все было иначе. В змеином лице монстра не было ничего человеческого, но он раз за разом находил в нем призраков прошлого, что-то от того слизеринца, кем тот был ранее.       — Директор хотел с тобой поговорить, — женщина закончила со всеми процедурами и, по ощущениям Гарри, отошла куда-то в сторону, — если ты не против, то я приглашу его через десять минут, нужно дать раствору на повязке спокойно впитаться. Но вы можете поговорить и позже, тебе бы отдохнуть.       — Нет-нет, все в порядке, я думаю это необходимо, — Гарри знал, что улыбка получилась слишком вымученной, но ничего не мог с этим сделать. Видеть действительно никого не хотелось, он с радостью завернулся бы в одеяло и проспал там как минимум пару недель, но он знал, что такой возможности у него нет.       Он надеялся, что директор успел изучить его воспоминания и ему не нужно будет пересказывать их снова. Говорить об этом не хотелось, но им было необходимо проанализировать поведение Волан-де-Морта, чтобы понять почему тот отпустил Гарри.       От внезапной догадки все его тело запылало, он едва не вскочил с кровати, но тут же остановил себя. Что если он догадался?       Что если Волан-де-Морт узнал о том, кто на самом деле Гарри?              Гарри проглотил внезапный ком в горле, чувствуя, как сердце едва не выпрыгнуло из груди. Это ощущалось ударом, ощущалось как падение с огромной высоты.       Нельзя, нельзя, нельзя.       Если Волан-де-Морт узнает об этом, то всем их планам придет конец. Крестраж внутри него слишком нестабилен, и он особенный, — никто не мог понять, можно ли уничтожить его обычным способом. Лучший вариант — Авада от создателя, только так можно быть уверенным, что все получится.       Гарри срочно нужно понять, реально ли его предположение, пора ли придумывать новый план и что вообще делать. Но он, всё ещё дрожа то ли от холода, то ли от страха, продолжал лежать с закрытыми глазами и старался просто дышать.       Он еле-еле дождался прихода директора и, едва повязка, повинуясь чьей-то магии, исчезла, испуганно посмотрел на Дамблдора. Тот выглядел уставшим, кожа была бледнее обычного, он выглядел больным, но при этом излучал какую-то опасную силу и уверенность, которая, впрочем, так и не передалась Гарри.       — Он ведь не догадался? — и никаких сил на то, чтобы поздороваться, Гарри тут же практически выкрикнул свою мысль, — он не знает кто я, правда ведь? Он не знает, что я крестраж?       — Здравствуй, Гарри, — Дамблдор кивнул ему, проходя в палату, и сел в одно из кресел, что были возле его кровати, — я не знаю наверняка, но готов поспорить, что нет.       Гарри счастливо выдохнул, откидываясь обратно на подушки. Он сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться, — не получилось. И еще одна попытка. Директор терпеливо ждал, не отвлекая его от этих простейших действий, которые должны были заставить его сердце биться в нужном ритме.       Ему понадобилось почти пять минут, чтобы почувствовать себя готовым к диалогу. Гарри постарался сесть, вновь ощущая лишь куклой, сломанной и безжизненной. Движения были скованными и недостаточно согласованными, и все же, когда у него хоть немного вышло, то вместо подавленности пришла уверенность. Пусть маленькая, пусть и искусственная, но это гораздо лучше, чем ничего.       — Я рад, что ты выжил, — директор улыбнулся ему, и в этих словах не было притворства. От них веяло теплом и заботой, и отчего-то Гарри понимал где-то в глубоко в сознании, что Дамблдор никогда не простит себя за то, что ему придется умереть в конце этой войны, — ты удивительный мужчина, я хотел бы, чтобы ты никогда об этом не забывал.       — Это было ужасно, — он не знал, почему сказал именно это, почему не хотел и не мог быть сильным, быть таким, как раньше, — что произошло после? Я ничего не понимаю.       — Ох, Гарри, — директор остановился, словно сомневаясь в дальнейших словах, словно не хотел причинять новую боль, — я боюсь, что мое предположение окажется верным. Я хотел бы поговорить об этом позже, когда ты будешь готов.       — Я не буду готов в любом случае, — признался он и пару раз выдохнул: для уверенности. Мир все еще не стремился обретать устойчивость и четкость, приходилось заставлять себя концентрироваться на всем происходящем.       — Думаю, я слишком мало говорил с тобой о происходящем, твои воспоминания и все произошедшее… Я хочу рассказать тебе свое мнение на этот счет, позволишь?       — Вы не обязаны, — и несмотря на свои слова, Гарри все равно хотелось бы услышать то, что ему скажут. — Но я правда не знаю, о чем тут говорить. Я выполню свою миссию в любом случае, я не откажусь от нашего плана, я давно с ним смирился.       — Гарри, — директор задумчиво посмотрел на него, и Гарри сфокусировался на нём в ответ, пытаясь понять его взгляд. Вышло отвратительно — холод, что всё не желал отпускать, словно усилился, и, может быть, даже возрос в несколько раз, вызывая новую волну мурашек по телу. Гарри дёрнулся, желая обхватить себя руками, чтобы согреться, и тут же разозлился на себя за такую слабость.       Молчание затянулось, но в нем не было привычного комфорта.       — Директор? — хрипло позвал его Гарри, понимая, что отчего-то этот разговор дается тяжело не только ему.       — Выпей вот это, — Дамблдор достал зелье, протягивая его Гарри. Он не сопротивлялся, выпил сразу все, ощущая неожиданно кислый вкус, — это передал тебе мистер Фламель. Это не что-то лечебное, но поможет немного прийти в себя, потому что разговор и правда не выйдет простым.       В любое другое время Гарри заинтересовался бы зельем, что ему передал сам Фламель, обязательно спросил обо всех эффектах и, может, даже совсем немного помечтал бы о том, чтобы создавать что-то подобное самостоятельно. Но сейчас это казалось неуместным, каким-то детским и просто неправильным.       На это не было сил.       Но несмотря на это, зелье действительно бодрило, словно он съел целый лимон, и мир, кружащийся до этого в ужасном танце, на мгновение замер. Он догадывался, что это временный эффект, но даже такой короткий перерыв был как глоток свежего воздуха.       — Прежде всего я хочу сказать тебе одно. Я действительно горжусь тем, каким мужчиной ты вырос, как стойко идешь вперед и преодолеваешь каждое из препятствий, — голос директора теперь звучал отчетливее, правильнее, — но мне ужасно жаль, что все эти препятствия тебе вообще необходимо проходить. Я никогда, поверь мне, никогда не хотел этого, будь у меня хоть малейший шанс облегчить твою ношу, то я сделал бы это, не раздумывая. И это во многом моя вина, что я так и не могу этого сделать.       — Не нужно, профессор, — эти слова ранили его не меньше, чем пытки Волан-де-Морта, но они же, удивительным образом исцеляли, заставляя его дышать глубже, свободнее. Было так странно, и в то же время так приятно чувствовать значимость своих страданий, разделять их с кем-то, — это не ваша вина. Такова моя судьба.       — Я не верю в такую судьбу, которая раз за разом заставляет школьника не наслаждаться детством, а сражаться с мировым злом, сражаться за целую страну. Я хочу рассказать тебе все, возможно это нужно было сделать раньше, но что ж, теперь ничего не изменить, — ответил директор, а затем продолжил, не давая Гарри вновь перебить себя, — я начал предполагать, что в тебе крестраж еще на твоем втором курсе, после той ужасной истории с василиском и дневником, но убедился я в этом значительно позже. Я молчал, не говорил тебе, не хотел заставлять тебя вступать в бой так рано, не хотел лишать тебя остатков детства, возлагая на тебя непосильную ношу. Это взрослые должны сражаться, а не дети.       Гарри слушал, не перебивая. Впервые в жизни ему говорили не о том, что он Избранный и это его долг, а о том, что он — обычный ребенок. Ребенок, имевший право на нормальное, обычное детство, и ребенок, которого этого всего лишили.       — Но, к моему сожалению, я оказался прав, крестраж действительно внутри тебя. Уничтожить его — единственный возможный способ победить Волан-де-Морта. Я не хотел говорить тебе раньше, потому что хуже отчаяния только ложная надежда, но я вижу, что тебе было бы важно это понять. С тех самых пор, как я убедился в своей правоте, я не прекращал поиски возможных вариантов. Обезопасить тебя, дать тебе шанс на жизнь — основная наша с мистером Фламелем цель. Я написал ему почти сразу, как только понял, что извлечь крестраж самостоятельно не представляется возможным. Его никогда не интересовала политика, но вот к интересным магическим феноменам, уж прости за такое слово, но крестраж внутри живого существа относится именно к ним, он всегда питал слабость. Я не хочу давать тебе надежду, мой мальчик, но хочу дать понять, что мы не оставим тебя, — голос директора стих, но он продолжил, — от тебя не требуется просто пожертвовать собой и принять этот факт как данность, ты не орудие в этой войне, ты не обязан быть всегда праведным и беспристрастным, не обязан поступать «как надо» или «как должно». Ты человек, ты можешь злиться: на Тома, на меня, на Британию или судьбу, ты имеешь право не быть идеальным, не чувствовать вину за то, что сделал недостаточно.       Он остановился, вглядываясь Гарри прямо в глаза, и спустя мгновение продолжил, разбивая его сердце окончательно.       — Ты и так отдал для этой войны даже больше, чем у тебя было.       Гарри не хотел плакать, это казалось постыдным и бессмысленным, ему казалось, что он выплакал все слезы еще тогда, на полу в своей ванной, убив Тома Реддла-старшего, но эти слова директора…       Он не знал, что в нем столько боли, не замечал, насколько требователен к себе, как сильно старался быть правильным и верным, как забыл, кто он на самом деле.       Он — Гарри Поттер, студент-гриффиндорец, волшебник и обычный парень.       Он не убийца. Он не оружие. Он не Мальчик, Который Выжил. Он не Избранный.       Он не просто крестраж.       Он будет жить не потому, что пока рано умирать, а потому что ему есть ради чего жить.       — Ты можешь совершать ошибки, не думая о том, как это повлияет на мир, ты можешь делать то, что считаешь правильным, даже если другим может казаться, что ты не имеешь на это право. И, — профессор Дамблдор запнулся, но тут же закончил предложение, — ты имеешь право чувствовать себя хорошо даже в компании мистера Реддла.       Гарри вздохнул, словно директор наступил ему на больную, застаревшую мозоль, вновь вызвав приступ боли. Эта тема была болезненной, запретной даже в его голове, про это стыдно было даже думать, не то, что обсуждать.       Том…       Гарри не ожидал, что тот окажется настолько простым, настолько человечным, что будет так сильно отличаться от монстра, от привычного образа Волан-де-Морта. Это каждый раз выбивало из колеи, заставляло сомневаться в собственной адекватности. Он не желал признавать, что Том был интересным собеседником, дуэли с ним приносили все больше и больше удовольствия, да и в целом он все меньше тяготился обществом слизеринца.       Их общение казалось нормальным.       Но это было в прошлом, когда грань между Волан-де-Мортом и Реддлом прослеживалась легко и просто, когда было легко обманываться, что все может измениться, что Том может стать лучше, избежать ужасной участи. Что он другой, не символ всего светлого и доброго, но хотя бы лучше, чем Волан-де-Морт.       Это была ложь, несомненно, но он ежесекундно бросался в нее с головой, обманывал себя самостоятельно и страдал от этого тоже сам. Но единственное, в чем он был уверен, так это в том, что Том не врал ему. Его поведение, его близость, его чувства — все это было настоящим, это было то, за что держались они оба.       Он привязался к Тому, даже несмотря на то, что все еще стремился его убить.       — Это тяжело, директор, — наконец ответил Гарри, отворачиваясь. Смотреть в глаза человеку, знающего его мысли, было нереально, — это не похоже на нормальное общение, я даже не знаю, как объяснить. Да и не думаю, что кому-то еще удавалось попить чай с Темным Лордом.       — Тут ты прав, чая мы и правда пили мало, — Дамблдор замолчал, но под пытливым взглядом грустно улыбнулся и все же продолжил, — Геллерт всегда предпочитал кофе.       Он едва не поперхнулся, когда понял, что речь идет про Геллерта Грин-де-Вальда, который считался одним их темнейших волшебников последних столетий. Но отчего-то трудно было представить его за чашечкой кофе с Дамблдором. Он знал, что они были знакомы, но слухи были настолько неоднозначными, что Гарри решил даже не пробовать вникнуть в то, что было так давно.       — Том тоже предпочитает кофе, — смущенно протянул он, не желая растягивать паузу.       — Ну что-то же должно объединять Темных Лордов всех времен, — как-то слишком весело хмыкнул Дамблдор, а затем, к его неожиданности, начал рассказ, — на самом деле наши истории с тобой хоть и имеют огромные отличия, все же во многом похожи. Я познакомился с Геллертом, когда мне едва исполнилось восемнадцать. Два талантливых, высокоодаренных юноши, которые хотели величия, — его лицо было серым, не выражающим ничего кроме разочарования, — не пойми меня неправильно, я не хочу показаться тщеславным, но раз уж я завел этот разговор, то стоило бы быть откровенным. Это был рассвет меня как волшебника, как человека, — я был старостой школы, лучший ученик, лауреат Премии Варнавы Финкли за выдающиеся успехи в наведении заклятий, представитель британской молодежи в Визенгамоте, удостоенный Золотой медали за мое выступление на Международной алхимической конференции в Каире.       Дамблдора ждало блестящее будущее: талантливый волшебник, достаточно желающий успеха и делающий шаги к нему навстречу. Но ужасная трагедия, смерть матери, заставила перечеркнуть все свои планы.       — Мне пришлось вернуться в отчий дом, чтобы присматривать за моей сестрой. Она была больна и не могла пользоваться магией. Я был подавлен, в восемнадцать лет я был более эгоистичен, и мои желания заканчивались на стремлении постичь все тайны мироздания. С Адрианой, моей сестрой, я этого сделать не мог, но от того мои помыслы не изменились. Геллерт Грин-де-Вальд, появившийся в моей жизни, был слишком на меня похож, и от этого мы быстро сблизились.       Грин-де-Вальд действительно был талантлив, его познания в магии были феноменальны, даже учитывая его молодой возраст — он был на два года младше самого Дамблдора, но, по его же словам, являлся ему ровней. Молодой, целеустремленный парень, который, однако, не скрывал своей тьмы.       — Я был наивен, Гарри, — директор говорил медленно, не смотря ему в глаза, — был наивен и глуп и, наверное, никогда не смогу получить прощение за свое невежество. Геллерт был жесток в своем желании достичь цели, и я совру, если скажу, что он пытался это скрыть от меня. Но я впервые встретил кого-то, кто понимал меня с первого слова, кто разделял все мои помыслы и стремления, кто также, как и я, стремился к мировому благополучию, — Гарри кивнул, понимая директора. Не это ли он чувствовал рядом с Томом? — Мы быстро сблизились, общались даже по ночам, когда не могли увидеться. Помешательство чистой воды. Я почти не общался с сестрой и братом, меня буквально захватили его идеи. Я горел им самим и всем, что он говорил, торжество волшебников казалось мне чем-то правильным. Мне казалось, что только такие как мы с ним, могут правильно управлять страной, и что если мы покажем магглам нашу мощь, то вместе придем к процветанию. Я был так очарован, что не видел, как сильно отдалялся от того идеала, к которому стремился.       — Вы любили его? — он не знал, зачем спросил, почему это казалось важным. Голос показался осипшим и потерянным, — простите, я не хотел вас задеть.       — Ох, Гарри, — директор перевел глаза на свои руки, замолкая снова. Этот разговор был труднее всех, что у них были до этого, Гарри не знал почему, но искренность директора буквально убивала и воскрешала. Он просто чувствовал, что не один. — Я думаю да, но все это оказалось неважным в конце.       Грин-де-Вальд был целеустремленным, он не видел перед собой преграды, он не знал жалости и легко избавлялся от помех, даже если это были дорогие ему люди. Дамблдор, несмотря ни на что, любил брата и сестру, хоть и забота об их благополучии порядком утомляла. Он хотел большего, он знал, что заслуживает большего, но уйти за мечтой значило предать семью, значило бросить несовершеннолетнего брата и больную сестру, чего он сделать не мог, даже если на кону стояли все его стремления и будущее.       — Это единственное, в чем мы с Геллертом отличались, — признался Дамблдор. — Два месяца безумия, жестоких грез и пренебрежения братом и сестрой, оставленными на мое попечение — вот мое прошлое. Геллерт считал, что мое призвание важнее семьи, что я рожден, чтобы изменить этот мир, чтобы стать великим, — он впервые слышал столько горечи в голосе своего наставника, — а моя семья только отвлекает меня. Я не был согласен, но был готов идти к своей цели, взяв с собой мою милую, но больную, неуправляемую Адриану. Это было бы тяжело и, оглядываясь назад, я понимаю, что это было нереально, — в его глазах блестели слезы, но директор упрямо продолжал говорить, словно больше не мог молчать, — но реальность быстро настигла меня, выбрав моего чудесного, правда самого чудесного, брата в качестве моей совести. Он кричал на меня, умолял одуматься, пытался доказать мне, что мои путешествия убьют сестру, что нужно наступить своим мечтам на шею и бороться ради семьи. Геллерт появился в нашем доме как раз в момент нашей ссоры, когда я был готов отступить, готов был подумать и взвесить все еще раз. Но Аберфорт и Геллерт сцепились еще сильнее, чем мы до этого. Наши крики были ужасными, — мой брат первым достал палочку, желая выпроводить чужака из дома, но Геллерт был намного сильнее и хитрее. Круциатус, брошенный им, почти заставил брата выронить палочку, но я вмешался. Мы боролись как в последний раз. Как дикие звери, действительно желая подчинить себе другого. Я не знаю, кто именно выпустил то заклинание, не знаю, кто оказался виновен в произошедшем, но моя сестра, та, ради кого родители отдали свои жизни, та, кого я, несмотря ни на что любил… она была мертва.       Дамблдор судорожно вздохнул, склонился вниз и по-настоящему заплакал. Гарри было больно слушать исповедь директора, больно за него, за его семью и отчего-то даже за Грин-де-Вальда. Дамблдор молчал, но ему и не нужно было продолжать. Дальнейшие события он знал до мелочей: Грин-де-Вальд начал свой путь в одиночку, а Дамблдор ушел в Хогвартс, скорее всего так и не простив себе того, что произошло.       Их дуэль вдруг окрасилась новыми красками, он с легкостью представил, как больно было Дамблдору сражаться с тем, кого полюбил. Как страшно было ранить, как опасно было приближаться к забытым чувствам.       — Но главное, что нас отличает и что делает тебя намного лучше меня, по моему мнению — это наши реакции на трудности. Когда я понял, что Геллерт обратился во тьму, когда увидел его помыслы и в полной мере осознал, к чему это все идет, я просто отошел. Я не стал ни бороться с ним, ни доказывать свою правду, ни пробовать менять хоть что-то… — он замолчал, в голубых глазах не было ни искры, ни капли тепла, только непроходимое отчаяние и боль. Гарри не торопил, он и так узнал слишком многое, слишком личное. — Но ты не такой. Я не знал наверняка, станет ли Геллерт Темным Лордом, но уже тогда ушел. Я побоялся этой тьмы, побоялся, что войду в неё и больше не найду выхода. А ты, даже зная все наперед, даже осознавая, что для Тома нет спасения, всё равно ищешь его с таким отчаянием и старательностью, что можно только восхититься. Ты не глупец, ты борец. И я знаю, что ты не отступишь. Ты все делаешь так, как нужно, — он вновь замолчал, давая Гарри переосмыслить все сказанное, но тут же добавил, — наверное, именно таким человеком как ты юный Альбус и хотел бы стать когда-то…       — Вы лучший волшебник из всех, кого я только знаю, — он не врал, действительно ощущая то, о чем говорит, — я равняюсь на вас, потому что неважно, что было раньше, — эта боль не уйдет никогда. Важен лишь ваш выбор, и вы сделали его в пользу блага, в пользу мира, а не войны.       — Спасибо тебе, Гарри. Прости, что вывалил все это, но почему-то твоя дружба с юным мистером Реддлом всколыхнуло во мне все то, что я старательно игнорировал все эти годы.       — Вы мне очень помогли своим рассказом, — признался Гарри, остро чувствуя, как усталость с новой силой возвращается, — мне есть о чем подумать, — он замолчал, но вспомнил о важном вопросе, который все еще тревожил, — можно задать вам вопрос?       — Конечно, Гарри.       — Что случилось после того, как Волан-де-Морт оставил меня в лесу, — он глубоко вздохнул, отчего-то боясь услышать ответ, — вам что-то известно?       — Он вернулся в Аппер-Фледжли и спалил все, что осталось от деревни, — директор вздохнул, продолжая, — не выжил никто из оставшихся, даже Пожиратели.       Гарри задохнулся от новой вспышки боли, едва слова дошли до его сознания.       Это его вина.