After Dark

      Пропащее, падшее царство.       Сладок незабываемый сок плода запретного, но отрава это для слабой, искушённой людской души. И лишь смеются жадные лица, словно гримасы застывших уродливых масок...       Лишь душит ароматный дурман, лишая свободы смертную плоть, подкупляя чистый разум. Обманчивая, фантомная радость, текущая вязкой патокой по венам, но столь приторной, до боли в дёснах. Всё это — слишком сладкая отрава, дающая невосполнимое удовольствие, незабываемое, оттого и столь желанное.       Необузданное желание...       ... сводящее с ума.       Мысли лишь перебегающим стадом снуют по обессиленному пространству. Думать не хочется совершенно ни о чем. Главенствует над всякой логикой теперь чувство, здесь и сейчас заставляющее отдаться ему.       Но он противиться этому. Он не лёгкая добыча, которую так легко подцепить на крючок, словно наивную рыбку. Все ещё чувствует противное. Противное от того, что это всё неправильно.       Лишь бессильно бьётся в этих конвульсиях, пока само тело содрогается. Никак не развяжется предательский нижний узел, продолжая тянуть, до сладкой дрожи в слабых коленях, готовых в любой момент упасть, потерять самообладание, и отдаться... Просто отдаться сильному, плотскому чувству.       Но всё окружение просто сводит остатки ума на нет, пресекая любые потуги сориентироваться. Весь мир — одно сплошное смазанное пятно, из тысячи пестрых огней, что в итоге перемешались в непонятную, загадочную массу. Из груди валит жаркий пар, будто из бурного, безутешного гейзера, с кожи сходит, кажется, уже седьмой град пота. Одежда липнет неприятно, спиной чувствует ещё щекотливый, блестящий бисер, вымок, словно уличный щенок в пресной весенней луже.       Окружение само пропитано этим жаром, пылким и обжигающим. Настоящее воплощение всего Адского, что есть на земле. Самая удачная приманка для слабых, грешных душ.       Голос охрип, кашлем вырываясь из опаленной глотки. Чувствует то самое удушье, когда духота не даёт лёгким раскрыться. Лишь шумно дышит через рот, подобно загнанному псу. Грудь вздымается рваными, частыми периодами, мышцы тянет предательская слабость. Беспомощен пред желанием, словно младенец, ничего не видит, ничего не слышит, лишь чувствует. Необузданное...       Чужое дыхание совсем рядом щекочет беззащитную шею, сейчас столь открытую и податливую. Такой же жаркий, такой же страстный, оттого голодный в своей неискорененной жадности. Уже не скрыться от этих насмешливых глаз с белоснежной улыбкой, где в нечитаемом хищном оскале маленьким огнем среди неонового марева горит фильтр дорогой сигареты, ведь его преследует облако дурмана, в адском смешении с солёном потом обнаженных тел голодных суккубов.       И как же это злит. Как злит эта наивная зависимость, одно лишь её существование. Существование осознания, как этот проклятый дурман действует на него, как плавятся восковые кусочки былой крепкой рациональности, физически ощущая это давление. Единственное спасение — отдаться.       Но как красиво в своей агрессивной гармонии плещется коктейль магматической ярости и будоражущего вожделения, пуская даже ослабевшее тело в безумный пляс...       — Не прячь свой голос, — ах, этот томный, ласкаемый лёгкой бархатной хрипотцой голос, интимно пониженный на целых полтона! Нутро нетерпеливо переворачивается от одних этих слов, что таят на ехидных губах, и их столь же игриво слизывают. Жадный, голодный инкуб, сам не скрывающего своего желания.       Но он не сдаётся. В чужих умелых пальцах он не издаст ни звука из своих уст, дабы поласкать самолюбие наглого обольстителя. Ещё показывая своё баранье упрямство, он сжимает губы, отвечая лишь мычанием на эти неправильные, совершенно противные ласки! Ох, кого бы он обманывал...       — Отъебись, — звучит пылко, схоже со змеиным шипением перед броском, защищая крупицы гордости, ведь она единственная не даёт окончательно захлебнуться. И голос вновь дрожит, как и тело, когда едва ли не огненную крайнюю плоть вновь обманчиво нежно гладят, только для того, чтобы после с щедро вложенной резкостью и силой сжать, наращивая боль вместо удовольствия.       Текущий вязким, полупрозрачным ручьем предъэякулят капает на руку, бежит по костяшкам, глянцевым блеском мигая среди цветастой неоновой палитры. Обвивающие вены взбухли фиолетовыми линиями, по ним струится не иначе, как раскалённая лава, что готова извергнуться, вырваться... Но ловкая рука мешает, сжимает основание...       Сам не замечает, как стонет. Мокрая спина выгибается, позвонки с гармоничной симфонией хруста встают на место, щёлкая. Таз невольно поддается вперёд, навстречу чужой горячей ладони, что лишь накапливала напряжение, сильнее затягивала ненавистный узел, и не отпускала. Доводила до сумасшествия в плену, где облако дурмана окончательно добралось до него. Сломило, обострило, раздев до одного оголенного нерва, что точечно отзывался на каждое прикосновение, чувствуя каждый чужой вздох, ложащийся на распаренную кожу. Невероятный запах, заполонивший некогда ясную голову. Чужие прикосновения, ласкающие кожу и уродуя её авторскими отметинами, чужой голос, эхом отдающий в висках, будто под толщей воды, но в то же время такой ясный, ведь он совсем близко, что его даже физически ощущаешь на своём теле. Билось в крови лишь желание, животное желание, превратившее в ненасытного зверя.       Одно лишь неуязвимое желание, сводившее с ума.       И опустошение, пришедшее в последующее мгновение после незабываемой телом эйфории. Когда он остывает, жар похоти покидает его также быстро, как и он его настиг. Возвращая утраченное, но забирая полученное.       Белые капли тяжело капают на и без того немытый пол, стены неприятно давили, вызывая необъяснимую тревогу среди пустыни забвения. Снова липко, снова мерзко. Ведь это неправильно.       Ядовитый дурман щекочет ещё чужие, доступные фибры, прежде чем оставить после себя горькое послевкусие, оседающее на корне языка. Насмешливые глаза смотрят более холодно, они и сами остыли, почти дотлела сигарета... Но по чужой ладони все ещё течет белое семя, и никакой брезгливости в нечитаемом взгляде. Лишь полное удовлетворение, столь надобное прожорливому инкубу, и вновь рождающее чужую едкую злобу.       Безостановочная карусель, от старого заката до нового рассвета.       После тьмы...