Изломы вероятности

      Кертис привык разделять понятия «ужас» и «страх». Страх казался ему чем-то тягучим, долгим, накатывающим медленно, как прибой. Ужас наступал мгновенно, вспыхивал, как гениальная идея в мозгу, и обжигал изнутри. Страх всегда был где-то рядом; это чувство стало настолько обыденным — во всех градациях и стадиях — что уже и не понять, как он жил без него раньше. Ужас навещал редко; неизменно внезапный, сносил всю старую систему координат подчистую, так, что не восстановить уже никогда.       Когда топ-менеджер Ратхи сообщил ему о плачевном состоянии генерального директора «Озкорп», доктор Коннорс ощутил страх.       Когда от вида юноши, старательно выводящего результаты подсчетов на пожелтевших листах старенького блокнота, у него пересохло в горле, а в низу живота потеплело, Курта парализовал ужас.       «Доктор Коннорс, вы… хм… вы, должно быть, меня не помните…»       Какое забавное замечание. Во многом потому, что первое, что пришло Курту на ум, когда он впервые увидел Питера, было: «Откуда я помню это лицо?» Он был уверен, что видел его раньше. Эту линию нижней челюсти, форму носогубной складки, изгиб надбровных дуг, разрез глаз. Все это неуловимо напоминало ему о чем-то. О ком-то. Дик, Великий Господь, как он похож на тебя…       По крайней мере, так казалось сначала. Однако вскоре сквозь схематичный блеклый набросок стали пробиваться другие черты. Чуть более узкий рот, чуть более светлая радужка, чуть более темные волосы, густые, вечно взъерошенные, блестящие. Питер был тонкокостным, стройным, скорее жилистым, чем костлявым. Пробегая расчеты цепким взглядом, он рассеянно вертел в длинных пальцах карандаш. То и дело покусывал или поджимал губы. Морщил нос. Беспомощно хмурился — очередной тупик, нужно начинать сначала…       — Как дела в… — Кертис запнулся. Во-первых, голос охрип. Во-вторых, он подзабыл, где парень учится. — Как дела в учебе?       — Нормально, — ответил Питер, не отрываясь от записей. Голос у него был такой, словно он проглотил живого слизняка. — Вчера доделал пару докладов для профессора Стоун. Он давно точит на меня зуб. Если не сдам, не видать мне допуска к… Кхм. Впрочем, вам это вряд ли интересно.       — Я готов тебя выслушать, — улыбнулся Кертис, сверяя данные о результатах последних тестов в лаптопе. Пока ничего путного, но в программу еще не введена конечная формула алгоритма… — Когда-то и я был студентом. К слову, где ты учишься?       — Колумбийский, — коротко ответил Питер все тем же угрюмым тоном. Помолчал немного и добавил со вздохом: — Хотел попасть в МТИ, тетя не пустила. Сказала слишком далеко от дома и вообще. — Парень прикусил губу. — Нечего мне там делать.       — Твой отец закончил МТИ… — начал было Кертис после паузы.       И осекся. Ну, конечно. Закончил с отличием, получил высокую должность, стал одним из самых успешных ученых своего времени. А потом исчез — вместе с женой. Пропавшие без вести. Под могильными камнями только стылая сырая земля. Питер уткнулся носом в блокнот, буркнув: «Я знаю».       Наступило неуютное молчание. Кабинет завлаба отдела межвидовой генетики «Озкорп» отделяло от основной рабочей области — обширной лаборатории на десяток столов — звуконепроницаемое стекло; тишина здесь стояла нерушимая — врежешься в нее лбом, потом весь день будет звон в ушах. На темных стенах висели рисунки-схемы и фотографии рептилий, заключенные в широкие деревянные рамки. Высокий массивный шкаф полнился книгами и каталогами разной толщины и цвета и всякой мелочевкой (сувениры, награды, подарки), привезенной из командировок и научных конференций со всего света (когда завлаб еще мог себе это позволить). Между шкафом и входом высился стенд с рентгеном человека, лишенного правой конечности.       Они сидели (приткнувшись почти вплотную друг к другу) за небольшим круглым столиком посередине комнаты. На нем разбросано бесчисленное количество листов — скомканные, исписанные, кое-где надорванные, это были черновики, пробники, заметки — и разложены пухлые разномастные папки; где-то под всей этой кучей зарыты наполовину использованные ручки и сточенные карандаши. «Художественный беспорядок», — ухмыльнулся бы Дик. «Какой же бардак!» — вскричала бы Мэри.       Курт не сдержал печальной улыбки.       — Твоя судьба в твоих руках, Питер, — тихо промолвил он. — Только ты решаешь, какой она будет.       — Угу, — парень глянул на него исподлобья. — На пару с пустым кошельком и тетиной бессонницей.       Снова неприятная пауза. Кертис смотрел на жидкокристаллический дисплей лаптопа последней модели, купленного за баснословную цену — как и все в этом кабинете, в этой лаборатории, во всей башне «Озкорп». Буквы и цифры разбегались перед глазами. Питер, покусав губы, глубоко вздохнул.       — Простите, сэр. Я… — Он смущенно потупился. — Я понимаю, что мог бы попробовать, но…       — Есть вещи важнее мечты, — спокойно произнес Курт. Заново учить очевидное — один из самых ценных моментов во время общения со студентами. Щекам стало чуточку жарче. — И дороже амбиций. Система координат — страшная вещь, Питер. Тот, кто получает в распоряжение тысячу долларов, быстро забывает, какого иметь в кармане всего несколько пенсов. Прости меня.       — Бросьте, — встрепенулся парень. — Вам не за что…       — Есть — и много за что, — перебил Курт. И вскинул руку, прерывая все возможные возражения: — Я не навестил тебя ни разу за эти пятнадцать лет. Да что там — я даже не поинтересовался, как ваши дела. И жестоко наказан за это.       Доктор ткнул своего недавно приобретенного помощника в бок. Неожиданно — как для помощника, так и для себя. Спешно скрыл волнение и неловкость за веселой полуулыбкой.       — Познакомься мы раньше, кто знает, может быть, проблема с ящерицами уже давно была бы решена, — Кертис бросил тоскливый взгляд на свой жалкий обрубок. — И миллионы людей стали бы намного счастливее.       «В том числе и я», — подумал он, но вслух не сказал. Зачем говорить очевидное — Питер умница, и так поймет. Парень смотрел на него одновременно смущенно и с жалостью. Это нормально — некомфортно сидеть бок о бок с калекой. Такие люди, как он, нарушают привычный порядок вещей, напоминают о неприглядных сторонах реальности. Стоит заметить всего один небольшой изъян — и мир уже не так хорош и приятен, как был всего лишь мгновение назад. Кому такое понравится? Курт давно научился с этим мириться… Ему хотелось верить, что он научился.       Внезапно в глазах Питера что-то вспыхнуло. Быстро, ярко, как огонек звезды в ночном небе. В груди екнуло, Курт внутренне вздрогнул. Что? Что он?..       — Не волнуйтесь, — заявил Питер твердо и уверенно. И положил ладонь ему на предплечье. — Вы… Вы все сможете. У вас все получится.       Крылья носа дрогнули, между бровей прорезалась морщинка — Питеру явно не понравилось, что и как он сказал. Короткая, скомканная речь… но пылкая, искренняя. Ладонь холодная, чуть влажноватая. Пальцы подрагивают. Мышцы челюсти напряжены, кадык резко скачет под тонкой кожей. Но глаза смотрят в глаза. Каряя радужка, почти того же оттенка, что и у… нет. Светлее, с мелкими крапинками, зелеными и серыми.       В горле запершило от волнения, а сердце зашлось дробью от ужаса.       — У нас получится, Питер, — заявил доктор Коннорс, мягко улыбнувшись.       «Ричард, умоляю, прости меня», — подумал Курт, чувствуя, как закружилась голова, когда молодой человек радостно улыбнулся ему в ответ.