Хорошие люди

— Во всяком теле разлита сила, упорядоченная по законам природы, — минейр Вейбек диктовал размеренно и сонно, расхаживая перед высокими партами. — Наибольшее количество протоков находится у жизненно важных органов, а также у головы. Франс, повтори. — Наибольшее количество протоков… Оран подавил зевок и взглянул на стоящего рядом Берта, торопливо записывающего последние слова, потом тихонько подтолкнул его парту носком деревянного кломпа. Рука Берта дрогнула и тот цыкнул, с досадой растерев брызги чернил по руке. — Янсен, внимание, — минейр Вейбек сделал было шаг к нему, сжав линейку в руке, но раздумал и развернулся к доске. В такие солнечные, душные дни он был особенно ленивым, даже не ударит лишний раз. — Съел? — прошипел Берт, налег на парту локтями, утихомиривая ее шатание, и та пронзительно скрипнула. По классу прошелестело хихиканье. До начала урока на этой парте раскачивался Виллем Йонкер, и едва не сломал ее. Может, если бы Носатый Вейбек не зашел в класс так рано, то до десятого счета она бы уже развалилась. — Я сказал что-то смешное? — под взглядом учителя все затихли и опустили головы, вернувшись к зарисовыванию лягушки. Оран обвел длинной плавной линией острую морду, раскинутые в стороны лапы, и вдруг его взгляд упал на коробку с его подопечной. На каждом столе стояло по такой коробке — вчера им велели наловить у канала лягушек пожирнее и покрупнее, и принести на уроки. Оран с Бертом провозились с этим до третьего колокола, выбирая себе самых больших, напустили грязи в кломпы, и потом еще долго полоскали их с каменного причала. Не жарко ли ей там? Оран вслед за учителем отметил расположение сердца, печени, каких-то овалов, название которых он прослушал. Может, ей слишком сухо? Дома он поставил ей блюдце с водой, но не мог же он принести его в академию. — Расположение плетений часто, но не всегда совпадает с кровеносной системой. Для нетренированного взгляда протоки силы здоровых организмов сливаются воедино, поэтому, минейр Виссер, ты и сказал на прошлом занятии, что видишь пятно. Сила никогда не организуется пятнами, если только ты не искра, точно как и кляксами, лужами и комками. Понятно? — Да, минейр Вейбек, — покорно пробубнил Берт, не поднимая головы от рисунка. — Следовательно, чтобы вы своими глазами увидели энергетическую организацию лягушки и зарисовали ее, вам необходимо произвести вивисекцию. Для этого вы раскладываете лягушку на плашке, приставляете спицу к затылочной ямке и аккуратным импульсом обездвиживаете ее. Янсен, я повторяю для тебя— аккуратным. Нам нужен укол силы, а не удар. Виллем и его дружки захихикали, оглядываясь на него. Да уж, у них-то не будет никаких проблем с этим. Вчера Виллем единственный из класса сумел повторить филигранное запирающее плетение минейра Беккера. У Орана не было никаких проблем с тем, чтобы понять чертеж и повторить его на бумаге, спасибо брату и его бичующей линейке, но когда он пытался уложить свою силу в аккуратные витки и узлы, то вместо кружевного узора у него получался клубок ниток. До сих пор ему нравились уроки биологии. Они изучали растения, перерисовывая их скудные энергетические структуры, учили анатомию, но никогда раньше им не нужно было препарировать что-то живое. Оран старался не думать об этом, притворяясь и перед собой, и перед лягушкой, будто они просто сходят на урок, а потом он выпустит ее там же, где поймал, но все равно то и дело к его горлу подступал комок. Вслед за всеми он открыл крышку и выловил прохладное липкое тельце. Берт встревоженно поглядывал на него с соседней парты, но не мог ничего сказать — Носатый стоял совсем рядом, следя за тем, как Франс сжимает вырывающуюся лягушку и пытается распластать ее на ладони. Если бы можно было обойтись без этого, то их бы не заставляли это делать, верно? Оран попытался мысленно произнести слово «вивисекция», но не смог. Его лягушка была смирнее, чем у всех остальных, она как будто не боялась ни его, ни металлической спицы, которую использовали ученики средних классов, чтобы точнее отмерять силу. Оран сглотнул, глядя на быстро поднимающиеся и опадающие бока лягушки. Его вдруг затошнило и одновременно бросило в пот. — Янсен, не тяни, — минейр Вейбек закончил с Франсом и теперь направлялся к нему. — Давай, очень осторожно… Припекавшее на задней парте солнце совсем перестало греть. Лягушка все-таки забеспокоилась и начала выбираться из его неплотно сжатых пальцев, Оран опустил взгляд на нее, и мысленно взмолился, чтобы в этот раз все обошлось. Кабинет быстро погружался в темноту. — За парты, живо! — в ушах гулом отозвался чей-то крик, потом — грохот спицы по столу. Оран еще пытался успокоиться, подавить поднимающуюся изнутри силу, но у него уже не осталось времени. Ему почудилось, будто его вот-вот с головой накроет холодная волна. Он попытался задержать дыхание, но прежде, чем ему это удалось, пахнущий солью и рыбой ветер сменился водой, а та принесла касание водорослей к его лицу. Кто-то пел; отхлынув, волна потянула его за собой, и он почти поддался ей, качнулся навстречу доносящемуся снизу звуку. Мокрая одежда липла к телу, но холодно уже не было. Кажется, он вообще больше не помнил, что это такое — холод. — Дышит! — кто-то немилосердно сдавил его грудь, потом зажал нос и влил в приоткрывшийся рот разбавленный спирт. — Оран, фу, ну и вонь. — Не прикасайтесь к нему, — пение отступило. Когда он прокашлялся — сколько бы воды ни влили в спирт, он все еще оставался дрянью, лучше бы раздобыли пива — ни моря, ни ветра больше не было. С трудом сев, Оран потер глаза, коснулся упавших на лицо волос. Почти что сухие. Сил удивляться не было. — Молодой Янсен, я требую объяснений. — Минейр Госсенс, он… — Не от тебя, Виссер. Одежда оказалась промокшей насквозь. Оран кашлянул, еще чувствуя на языке вкус тухлой воды, и виновато взглянул на остановившиеся перед ним ноги ректора. Остальное туловище терялось где-то вверху; поднять голову к нему было слишком стыдно. — Я не хотел. Я просто… Я ничего такого не сделал? Ему протянули платок и он утер лицо от слизи, потом принялся за руки. Пол, столы, холщовая сумка с записями — все слабо поблескивало в рассеянном свете из витражных окон. — Минейр Вейбек проведет ближайшие дни в лазарете. Дни — это в лучшем случае, Янсен. Кабинету, если не видишь, причинен серьезный ущерб. Можешь пояснить, что именно произошло? Холод начался как сквозняк, но потом стал похож на морской прилив осенью. Запах водорослей, рыбы и разложения. Высоко над ним — перезвон колокольчиков и ниток с бусинами. Вот что он сделал. — Держи, — заметив, что его снова начало трясти, Берт протянул ему кружку со спиртом. Если минейр Вейбек в лазарете, это значит, что в этот раз все было сильнее, чем обычно. Раньше он никогда никому не вредил, только портил вещи — несильно, просто дерево сырело, покрывалось гнилью, ткани тускнели и рассыпались. И он ни разу не чувствовал присутствия моря. — Мне так жаль… У меня случаются, ну, приступы, — Оран не хотел пить, но машинально все равно отхлебнул из кружки и его передернуло. Озноб понемногу отступал, но тошнота, спутник чувства вины, только усилилась. — Обычно все гораздо спокойней, а тут… — Я вызываю твоего опекуна, — минейр Госсенс повернулся было, чтобы уйти, потом снова шагнул к нему. — Как отойдешь от выброса, уберись в кабинете. Потом — ко мне. Я далек от того, чтобы и дальше позволять тебе разрушать академию. Ты вообще понимаешь, что случилось? Оран покачал головой, но его ответа никто не ждал. Стоило двери захлопнуться, как одноклассники плотно обступили его, и он снова потупился, стиснув кружку в руках. Вот в такие моменты и происходили его выбросы, как их назвал ректор — когда он нервничал, мечтал провалиться сквозь землю, исчезнуть. Когда злился или расстраивался. Тогда все вокруг начинало гнить. — Чума, Оран! — Виллем потряс его за плечо, бухнулся рядом, не глядя на покрывшую и куртку, и пол слизь. — Как ты это сделал? Научишь? — Все лягушки просто бах! Разорвались! Слизь — повсюду, а Носатый Вейбек как повалился! — Прекрати, ему нужен покой, — Берт попытался потеснить Виллема, но его самого отодвинул в сторону Петрус. — Ну ребята, ну дайте ему отдохнуть! — Что это было? Руны? Я не видел, чтобы ты плел заклинание. Или это ваше деревенское шаманство? Ну же, колись. — А может, это его брат? Сунув кружку между коленей, пока и она не загнила, Оран зажал уши руками. Что теперь скажет Феликс? Он столько учил его, столько заботился, чтобы теперь его вызывали в академию из-за погрома? Когда Виллем отодвинулся от него, он на секунду увидел свои ноги со сбившимися шерстяными чулками; на коже все еще багровели следы от линейки. Сегодня наказание будет еще хуже, чем обычно. — Точно он. Так, Генрих, Петрус — посмотрите, что у него там припрятано. — Виллем, так нельзя! — Берт снова кинулся к нему, пытаясь отпихнуть мальчиков, но и Генрих, и Петрус были сложены куда плотнее него. Оран заскреб пятками кломпов по полу, отползая от проворных рук, отмахнулся, не давая им забраться к себе за пазуху. — Не будь жадиной, Янсен! Мы тоже хотим повеселиться, это справедливо, — Виллем стоял над ними, взирая на пыхтящую и возящуюся у него под ногами кучу темными маслянистыми глазами. — Раз уж твой брат делает тебе такие подарки, может, он и для нас не поскупится? — Мой папа говорит, что его брат никчемный, — поделился Франс. — Ничего он ему подарить не может. — Да заткнись ты, — бросил ему Берт и охнул, получив локтем Генриха в живот. — Я… я… — Даже не думай, стукач вшивый, — начал Виллем и все, кто был в комнате, ощутили движение воздуха вокруг него. Из их класса он был самым развитым. Берт выпрямился, выпустив из рук воротник Петруса. — Я расскажу воспитателям. Делай что хочешь, хоть зажарь меня, но тебе потом не поздоровится. Руки мальчиков замерли и Оран воспользовался их заминкой, чтобы подтянуться к краю парты и отскочить подальше. Виллем несколько секунд смотрел на дрожащего, взъерошенного Берта, на самого Орана, растрепанного и того хуже, и наконец расслабил руку, в которой уже сформировалось плетение заклинания. — По дороге домой поговорим, Виссер. И с тобой, Янсен. Правду говорят — что твой брат, что ты просто выродки. Жду не дождусь, когда вас обоих повесят. — Если бы у меня было что-то такое всю жизнь, я бы уже свихнулся, — Берт отжал тряпку в ведро и принялся протирать следующую парту. — Это больно? — Только когда Феликс находит очередную гниль и наказывает меня, — Оказалось, ему повезло, что в кабинете отыскалась хотя бы одна целая склянка со спиртом. Все остальное было разбито на мелкие осколки. Оран с тяжелым сердцем смахнул в мусор еще одну лягушку, превратившуюся в ком гнилой оплавившейся плоти. — Или если я порчу его заклинание. — Его что? — Берт выпрямился и заправил волосы за уши, как будто они помешали ему расслышать сказанное. — Ты не говорил, что он может создавать плетения. — Ну… — Оран протер парту от слизи и отвернулся к чудом уцелевшим окнам. Должно быть, они остались невредимы из-за металла, перемежавшего стекла — те просто не смогли войти в резонанс с его выбросом силы. — Он искра, да. — А, плетения его мастера, — наверное, Берт был единственным, кто не прислушивался к слухам о брате Орана. Его отец был башмачником, магией в своей работе не пользовался, и сам Берт жил не в дормитории при академии, как некоторые другие мальчики, а уходил вечерами домой. Будь это иначе, он бы уже знал, что никакого мастера у Феликса не было. Во дворе, нагретом мягким майским солнцем, сновали ученики и учителя. Дети были в синих или коричневых куртках — маги и искры, два разных факультета, учителя в выцветших от старости мантиях. На секунду Орану показалось, будто он увидел минейра Вейбека; сердце кольнуло чувство вины, но потом человек повернулся боком и Оран почувствовал себя еще хуже. Значит, учитель биологии теперь в лазарете. Берт сказал, что тот пытался привести его в чувство, когда вместо того, чтобы вскрыть лягушку он вдруг замкнулся в себе и вокруг него стал формироваться сгусток силы. Минейр Вейбек велел всем собраться в другом конце класса и спрятаться за партами — выйти в коридор они уже не успевали, Оран стоял почти у самой двери. Потом несколько секунд ничего не происходило, и Берту показалось, будто все вот-вот закончится, а потом учитель коснулся плеча Орана, сила вступила в контакт с ним и по кабинету прокатилась волна тления. От протирания подоконника его отвлек знакомый силуэт, стремительно пересекший двор. Мгновение Оран еще надеялся, что обознался, но стоило брату слегка повернуть голову в его сторону, как он отскочил от окна, даже не заметив, что у него перехватило дыхание. До чего быстро Феликс узнал о случившемся; должно быть, отправили записку с посыльным, и тому повезло застигнуть его не в подвале, где Феликс проводил сейчас большую часть времени, а в верхних комнатах. — Что, уже пришел? Ого, еще светлее тебя, — Берт привстал на цыпочки, провожая взглядом одетого в угольно-черное мужчину с выбеленной солнцем косой. — А глаза у него тоже серые? — Да уж, — Оран поежился, представив, каким взглядом его одарит брат, когда выслушает ректора. У него не просто серые глаза — они русалочьи. Холодные, как галька со дна зимнего моря. — Ну, мы, кажется, все протерли, да? Спасибо, если бы не ты… — Ты что, боишься? — Берт отвернулся от окна и пригляделся к нему повнимательнее. — Тебе сильно всыплют, да? Как за те плетения? Оран коротко кивнул, попытался пригладить волосы, вставшие дыбом во время всплеска и так и не улегшиеся обратно, и передал Берту свое ведро. — Выльешь его за меня? И, знаешь… — он замялся у самой двери, коснувшись было ручки и отдернув пальцы, будто та была раскалена добела. Не то чтобы он в самом деле верил в эти суеверия, Феликс говорил, что все это бесполезная чушь для лавочников… — Ну, если ты помолишься за меня тому вашему богу… Секунду лицо Берта было почти обиженным, но потом он справился с собой и кивнул. — Помолюсь, чтобы тебя там не заклевали. Держись, Янсен. — Я обращаю ваше внимание на то, что это крайне опасный тип магии. В четырнадцать лет любой здоровый маг должен уметь себя контролировать, но Оран… Феликс даже не взглянул на него, когда он наконец решился войти в приемную ректора. Старомодный кабинет был таким темным, что одежда Феликса сливалась с обстановкой и казалось, будто в воздухе витают только голова и руки. — Подобного с ним еще не случалось, это совершенно неожиданно, — произнес он, приятно улыбнувшись минейру Госсенсу. Оран пытливо взглянул на него, будто в белом лице брата можно было прочесть, что он намерен делать дальше. — Понимаю, вы обязаны сообщить властям о подобном. — Конечно, о казни речь не идет, это все же не полноценная некромагия, и мальчик совсем еще молод. Но учитель серьезно искалечен. Вы уверены, что раньше он не проявлял склонностей к подобному? Возможно, он играл с мертвыми животными, проявлял особенный интерес к пыткам, к малым божествам? Были ли у вас в роду маги такого толка? Казнь? Кабинет покачнулся, и Оран невольно шагнул назад, чтобы восстановить равновесия. Ноги были как чужие; нет, Феликс говорил, что его всплески опасны, что если он не прекратит, то его выгонят из города, если вообще не посадят в тюрьму. И он правда покалечил минейра Вейбека… Может, казнь — это теперь то, чего он заслуживает. Как сквозь толстый соломенный тюфяк он слышал, как Феликс все отрицает. Нет, никаких трупов животных он не находил; нет, они оба происходят из семьи трактирщика, в их роду никогда не было ни магов, ни искр. Все правда: если бы он любил пытки, то ему не стало бы так жаль тех лягушек, и не было бы никакого всплеска, никакого разговора с ректором, пыльного кабинета, расходящихся от Феликса волн холода и неприязни. Феликс никогда не хотел, чтобы Оран был его братом. Родители не спрашивали его, хочет ли он забрать к себе семилетнего ребенка, чтобы тот пошел в школу при академии, они просто посадили Орана на кочу, заплатив капитану, чтобы тот присмотрел за мальчиком, и отправили Феликсу письмо о его прибытии. Так они и прилепились друг к другу. Если бы Феликс мог, то бросил бы его сразу же, как понял, что у Орана бывают эти всплески. Почему-то он продолжал кормить его, одевать, учить — о качестве знаний из школы и академии у него было невысокое мнение — заботиться о нем, ненавидя каждую минуту, что Оран проводил рядом с ним. Сейчас он мог избавиться от него, сказав, что Оран идеальный кандидат в некромаги, но почему-то он этого не делал. — Возможно, это подростковое. Знаете, маги в период созревания могут творить всякое. Если нет предпосылок к чему-то более серьезному, то мы могли бы обойтись отстранением от занятий и штрафом. Разумеется, ему нужно будет сдать экзамен в конце курса. Вы живете при маге, минейр Янсен? Он знал ответ. В отличие от Берта, ректор точно был знаком и с магами города, и с гильдейскими делами. Возможно, он даже помнил Феликса по годам, когда тот учился в академии — правда, на отделении искр, а не магов, как Оран. Он отлично знал, кем стал этот студент. Феликс продолжал улыбаться все так же приятно. — Нет, но я способен преподать ему учебную программу первого курса. — Но, должно быть, у вас столько дел… К тому же вы все-таки искра — для вас особенно опасна нестабильность Орана. Вы не рассматривали вариант с возвращением в общество? Феликс не рассматривал. Оран видел это по выступившим желвакам у него на скулах. Казалось, минейр Госсенс не хотел задеть его — в его понимании искре действительно лучше быть при маге, особенно если рядом есть кто-то вроде Орана, кто может случайно нарушить ее хрупкую энергетическую конституцию. Женщине всегда лучше за хорошим мужем; искра нуждается в маге. В одиночестве они неполноценны. — Думаю, я способен справиться самостоятельно. У меня есть знакомые маги; полагаю, Орану пойдет на пользу практическая работа. Если вымотать его, у него не останется сил на разрушения, не так ли? Ректор несколько секунд пристально рассматривал его лицо. Оран чувствовал себя невидимкой — за все время разговора никто ни разу не обратился к нему, даже не взглянул в его сторону. Ноги все еще были слабыми и шаткими, как у новорожденного козленка, у горла стоял комок, но он не решался сглотнуть его, чтобы не привлечь к себе внимание. Неужели Феликс и правда на его стороне? Даже договорится с магом, чтобы тот взял его к себе в подмастерья? Если он сумеет избавиться от всплесков и зарекомендует себя как способного ученика, то… — И вы думаете, что какая-нибудь гильдия поможет вам? — наконец произнес минейр Госсенс с кривой усмешкой. — Что ж, Янсен — вы всегда были самонадеянным студентом. Порой даже чересчур. Если в следующий раз Оран проявит свой дефект где-то еще, вы можете столкнуться с кем-то менее снисходительным. Следите за своим братом. — Триста гульденов штрафа. Ради этого меня оторвали от заказа, — Феликс впервые заговорил с ним только через несколько минут, когда они уже покинули кабинет ректора и спускались по лестнице. — Что опять? Ты думаешь, что это весело — взрывать лягушек? — Нет, — Оран сбился с шага, услышав знакомые нотки в его голосе, волоски на загривке встали дыбом. Так Феликс разговаривал, когда был в шаге от срыва. После короткой отповеди рука брата тянулась к линейке, кочерге, к домашним туфлям — к чему угодно, способному ударить хлестко и больно. Вряд ли он сейчас поднимет на него руку. На людях Феликс сохранял лицо. — Я случайно, клянусь. Просто он сказал, что надо их препарировать — Феликс, но им же больно! — И что с того? — бросил тот через плечо, и Оран замолк, не зная, что ответить. Даже Берт не понял, почему это так его разволновало. — Ничего, просто… Я перенервничал. У минейра Вейбека правда все так плохо? Может, все быстро зарастет? Я даже не заметил, как он подошел… — Ну, судя по тому, что сказал Госсенс, на красивую невесту Носатому не рассчитывать. С другой стороны, он и раньше был непригляден, так что существенно ничего не изменилось. Пока неясно, что случилось с его внутренними плетениями — ты мог выжечь их. Ты понимаешь, насколько это серьезно? На них глазели студенты и школяры, пока они шли по коридорам академии и через его двор. Орану даже показалось, что разговоры стихают, стоит им с Феликсом пройти мимо. Вообще это было обычным делом — их светлые волосы всегда привлекали внимание, некоторые горожане порой отмахивались от них, бормоча заговоры от дурного глаза, дети тыкали пальцами. Когда Оран только приехал к брату, жившие по соседству девочки принимались дразнить его всякий раз, как он отправлялся в школу, а одноклассники с первых дней относились к нему как к чужаку. Но все равно здесь все было лучше, чем в родной деревне — там блондинов не любили еще сильнее, прямо говоря матери Орана, что лучше бы та задавила его сразу, как увидела в нем свои черты. От одного ее светловолосого ребенка деревенские избавились сами. Феликсу и Орану повезло, что вербовщики, раз в несколько лет объезжавшие провинцию, заметили в них способности к магии, и в семь лет каждый из них покинул родные Пальцы. Но сегодня все косились на них по-особенному. Оран видел восхищенные взгляды, обращенные на него — такие всплески в университете были нечастым явлением. — Спасибо за Носатого, Янсен! Оран поежился, поглядев на компанию старшекурсников, пристроившихся у самой стены. Щеки давно уже пощипывало от прилившей крови, но этот оклик, выбившийся из общего бормотания о том, что он сделал, заставил его смутиться еще сильнее. — Должно быть, ты горд собой, — безразлично произнес Феликс, сворачивая на улице в противоположную от дома сторону. Оран замешкался, чуть не попал под повозку, и ускорил шаг, догоняя его. — Столько внимания. Жаль, что следующие месяцы ты проведешь не в лучах славы. — Мне это не нравится, — Оран узнал эту дорогу. Сердце встрепенулось, но он одернул себя — нет, вряд ли Фрида согласится принять его к себе. Феликс уже пытался отдать его старшей сестре, но та всякий раз находила оправдания, почему она не подходит для роли опекунши. — Если бы я мог все отменить, то я правда бы… — От этих слов никакого толка. Ты мог бы перестать разрушать мой дом и мою работу, каждый раз ты клялся, что не хотел вредить, но сразу же снова брался за свое. Избавь меня от своего нытья. *** — Поторапливайся. Феликс уверенно срезал дорогу по переулкам, каких Оран за все семь лет жизни в городе не замечал. В какой-то момент брат приостановился и зажег трубку — район, в котором жила Фрида, был совсем рядом с рынком, и в воздухе часто стояли запахи навоза и крови. Улицы здесь чистились не так тщательно, как у них, и сам Оран теперь жался к брату, укрываясь от вони в облаке табачного дыма. Фрида приехала в Дрехт еще до рождения Орана, сбежав из дома на той же рейсовой коче, что и ее братья. Феликс тогда только-только закончил академию и устроился к магу, о котором Орану ничего не рассказывали — при упоминании о нем брат морщился, как от зубной боли, и переводил тему разговора. Иногда в их беседах всплывали намеки о тех временах, имена, которых Оран никогда не слышал, события, которые не укладывались в ту историю семьи, которую он знал, но стоило ему начать задавать вопросы, как старшие принимались обсуждать биржу или тюльпаны. — Почему ты не сказал правду? — Феликс снова свернул в узкие задворки так резко, будто завидел впереди свою смерть. Оран едва успевал перепрыгивать через разлившиеся по деревянным мосткам нечистоты. — Про мои всплески. — Тогда тебя бы наказали сильнее, чем сейчас, — От нового клуба дыма глаза заслезились и Оран утер их рукавом, только потом вспомнив, что ткань все еще пропитана гнилью. К ее запаху он уже успел привыкнуть, его вещи вообще часто пахли плесенью и сыростью, но лишний раз касаться ее лицом было мерзко. — Я спустил на тебя семь лет, еще не хватало тюрьмы или больницы для помешанных. Феликс все-таки любил его. После всплесков Оран как будто не до конца возвращался в себя еще несколько часов или дней. Все происходило как во сне: что-то могло вывести его из равновесия, напугать или обрадовать, ему могло быть стыдно за то, что он натворил, но чувства словно оставались за толстым стеклом. Он осознавал, что они есть, что его должны мучать вина и страх, но все, что до него доходило — это отголоски, пена с штормовой волны. Сейчас его должно было затопить счастье от слов Феликса, но Оран только неловко улыбнулся спине брата. Около крыльца Фриды опять околачивались попрошайки. Один из них сунулся было к Феликсу, протягивая к нему обмотанную тряпками руку, но тот отмахнулся от него, побрезговав даже оттолкнуть. Оран ускорил шаг, почти что прижавшись к брату, чтобы его ненароком не оттерли от него, и торопливо отвел глаза от лица рябого мужчины, все еще пытавшегося выпросить у Феликса хотя бы пеннинг. Пустое занятие — тот терпеть не мог нищих. — И кто тут к нам явился, — дверь Фриды была как всегда незаперта, а сестра уже стояла на пороге прихожей, оправляя пышные по южной моде юбки. — Боги, Оран, что с тобой? Выглядишь как помойная крыса. — Наш брат решил продемонстрировать свои способности к некромагии, Фрида, — Феликс стянул атласные перчатки, сбросил измазанные в грязи уличные кломпы, оставшись в туфлях тонкой кожи. Все черное; цвет такой глубокий, что остальная чернота казалась выцветшей. — Его отстранили от занятий. — Всего-то? — Фрида не стала тратить время на женское аханье. Приблизившись к потупившемуся Орану, без брезгливости взяла его за подбородок и вгляделась в лицо. — Сколько это тебе стоило? — Минейр Госсенс удовлетворился беседой. Почему-то это насмешило Фриду. Хмыкнув, она отпустила Орана, ободряюще похлопав по плечу белой пухлой рукой, и махнула в сторону гостиной. — Линда, чай! И можешь пока сходить проведать сына, час обойдусь без тебя. Гостиная была почти точной копией той, что была в доме Феликса — каким-то образом при всей нелюбви к обывательству старшей сестры тот предпочитал ровно такую же обстановку. Даже чашки с восточными пейзажами, которые принесла Линда, были от того же мастера, что и фарфор Феликса. Старшие неспешно устраивались в низких креслах, пока служанка разливала модный напиток. На заварку в доме Фриды не скупились — чай был густого коричневого цвета, почти как еще более модный кофе. Феликс редко баловал домочадцев такими вещами, предпочитая пиво, молоко и травяные отвары. Не было у них в доме и пирожных, которые принесла Линда, пускай прямо напротив них стояла лавка булочника. — Для женщины полезнее какао, — заметил Феликс, попробовав чай и слегка поморщившись. Оран тоже не понимал всей этой шумихи вокруг восточных напитков, но в последний год все как с ума посходили. Вокруг академии теперь было столько же чайных домов, сколько пивных. — Чай и кофе — напитки для мужчин, знаешь ли. — Ешь, родной, — Фрида пододвинула тарелку кексов к Орану, обделив при этом Феликса. — Сладкое, братик, для твоей мужской фигуры тоже не полезно. Никогда не знаешь, когда она может снова пригодиться. Феликс вздернул бровь, но промолчал. За это Оран и любил семейные посиделки — пускай Фрида никогда не договаривала самое интересное, но старший брат поставлен на место, что может быть лучше? Сегодняшние события отступили еще на шаг, он глотнул сладкого горячего чая, и наконец перевел дыхание. Скоро начнется обсуждение его проступка, но пока что старшие молчали, отдавая должное кексам, и у него была еще минута покоя. — Так значит, повстанцы Мехельбурга снова потерпели неудачу, — произнесла Фрида, шумно отхлебнув из чашечки. — Жаль, жаль. Я ставила на то, что они все же сумеют захватить правительство. — Поэтому Даман пустил все силы, чтобы не отдать его. Слышал, они пустили в ход старую магию — по-настоящему старую. Император воспринимает их волнения серьезнее, чем его дед. Оран тихонько перевел дух. К счастью, помимо него, есть еще политика. Даман, Мехельбург… Вдруг ему подумалось, что кровавый герцог, посланник императора, теперь был не так уж и далеко от места, где все они родились, и на секунду к сердцу подступил илистый влажный холод. Что, если он окончательно подавит мехельбуржцев и заявится к ним в Вадерхайм? Проклятые даманцы, которые никак не могут отпустить чужую землю. — Как думаешь, совет отправит им помощь? Все-таки наши соседи, наш князь должен… — Подумать только, твои нищие не доносят о том, что происходит во дворце, — уколол ее Феликс; его глаза зажглись знакомым Орану огнем. Нет, политика брата не интересовала; тот размышлял сейчас, сколько он может получить за эту революцию, и сколько нужно изобрести для нее. Трогало ли его, что Пальцы, где стоял их родной дом, где похоронены их предки, совсем близко к границе Мехельбурга? Что император Дамана способен напасть и на них? Может ведь он ошибиться, указать не на то место на карте? Оран поразмыслил и решил, что может. — Думаю, Его Светлость выжидает. Даман все еще силен, да и герцог Кардона… У них есть козыри в рукавах… — Старая магия, — кивнула Фрида. — Что бы это ни было. Оран позволил себе слабую улыбку и сестра подмигнула ему. Наверное, Феликс сам толком не знает, что это такое. Образование у искр было хорошее, но урезанное по сравнению с настоящими магами. Когда-нибудь Оран узнает и про это, в отличие от брата. Если, конечно, его еще допустят в академию. При мысли, что он может не справиться со своими всплесками — точно не справится — по спине прошел мороз. — И у них есть более прозаичные флот и армия. Как те, что квартируются в Мехельбурге, так и те, что император, возможно, уже отправил к нам. Возможно, наш князь захочет пересидеть все это, чтобы Даман заодно с подавлением бунтов не решил вернуть себе и наши земли. Кто знает. К сожалению, мои источники не так хороши, как мне бы хотелось. — Упаси Рыбохвостая… — пробормотала Фрида и все они надолго замолчали. Еще зимой никто и не думал, что давно завоеванная независимость от Дамана может закончиться из-за каких-то повстанцев. Покушение на прежнего ставленника императора, какие-то рукописные манифесты… Оран не заметил, когда все это вдруг стало таким реальным и таким угрожающим. — Некромагия, — вдруг произнесла Фрида, оборвав снова повисшее в гостиной молчание. Она не имела магических способностей; по правде говоря, едва ли кто-то вообще мог признать в ней их с Феликсом родственницу. Она пошла в отца и во весь остальной клан Янсенов — черноволосая, крепко сбитая, и хотя она жила в доме с прислугой, ни при каких условиях не касалась ни рыбы, ни устриц и одевалась по моде, от нее всегда как будто пахло Пальцами. С ней Оран ходил на уличные представления, они бывали в храмах на праздники. Феликс интересовался только работой и своим любовником. При мысли о любовнике Оран привычно сглотнул подступившую к горлу горечь. Маги часто спали со своими искрами; среди искр подавляющее большинство составляли мужчины, как и среди магов. Несмотря на незаконность мужеложества, оно редко наказывалось. Лучше бы за ним следили — тогда бы Феликс не завел себе этого даманца. — Итак, некромагия. Или некромантия? Феликс фыркнул, не отнимая от губ чашки. — Некромантия — это гадания по трупам, Фрида. То, что делает наш Иво. То, чем занимается Оран, сложно отнести… — Не занимаюсь, — пробормотал Оран, и Фрида согласно кивнула ему, но по ее отстраненному взгляду было видно, что она не слушала его. Он вздохнул и снова принялся водить пальцем по горячему донышку чашки. — Мне казалось, что ему стало лучше. Не стало, знаешь, этого запаха, — она неопределенно взмахнула веером. — И ты почти не ныл, что он тебе мешает. — В академии начались практические занятия, — Феликс имел особое мнение насчет них. Плетения, которые Орану теперь приходилось делать по вечерам, были слишком примитивными для него — для искры, которой вообще не полагалось разбираться в них. В университете его учили находить входные точки, чтобы влить силу в построенную магом структуру, определять основные узлы, которые нужно было заполнить в первую очередь. Оран видел учебники для этого отделения, тонкие и поверхностные, с упрощенными чертежами. Большего искрам и не нужно; зачем углубляться в то, что для них недоступно. — Оран стал больше заниматься настоящей магией, если так можно сказать. — Милый, тебе и этого не дано, — хмыкнула Фрида, и желвак на щеке Феликса дернулся. Оран поежился, увидев это, и невольно подобрался в кресле. Если бы сестра только знала… — И все равно этих занятий не хватило. Когда, говоришь, это началось? В марте? — Двадцать пятого числа он полностью разрушил партию для Мехельбурга. Работа на четыре тысячи гульденов просто уничтожена. Между прочим… — И ничего, сделаешь еще. Все равно им сейчас не до оплаты — Карл вообще сворачивает там дела. То есть, Оран, — Фрида наклонилась к нему, игнорируя возмущенный звук со стороны Феликса. Оран теперь старался не смотреть в его сторону — когда брат завел разговор о том случае, у него будто снова открылись раны, нанесенные гибкой металлической линейкой. Давно затянувшиеся следы на ногах заныли, но еще хуже был стыд. — Все началось после праздника открывания вод, правильно я понимаю? — Твои деревенские суеверия… — Не тебе и не Орану не верить в Рыбохвостую, братец, — отрезала Фрида, и снова наклонилась над столиком. — Что скажешь? — Я не знаю, — до сих пор он никогда не думал об этом. Феликс не верил в богов, не делали это и маги. Оран знал, что нет никакого смысла в старых обрядах, что обладатели статуй в запущенных пустынных храмах давно выродились в нечисть, но все равно иногда бросал монетку в малахитовую чашу при храме морской богини. Та не могла ни принести ему удачу, ни выполнить просьбу; даже в старые времена она не стала бы этого делать. Отдавать ей горсть пеннингов было расточительно, но это как будто успокаивало его. Как будто он снова пришел в храм их родной деревни. — Может быть, — наконец сказал он, и Феликс со свистом втянул в себя воздух. — Ничего не говори, — Фрида закатила глаза на эту его реплику, но и вправду промолчала. — Это никак не связано с ней. И никак не связано с тем, о ком ты думаешь. Это просто распущенность, Оран не способен сдерживать себя, свои слюнтяйские саможаления и никчемность. Но он слышал море. Раньше он чувствовал только сырость и запах тления, как будто где-то рядом было трухлявое дерево, руки становились скользкими, но ему никогда прежде не чудилось присутствие моря. — Однозначно я не могу доверить его Герману, — старшие продолжали говорить о нем, и Оран постарался отделаться от рассеянности и вернуться в реальность. — Он не способен даже прочесть мои чертежи, не то что помочь с ними. Оран внутренне встрепенулся. Когда он был ребенком, мама говорила ему, что в столице провинции, в Дрехте, у него живет брат-искра, и когда-нибудь он станет его магом. Родственная связь облегчала передачу силы в тандеме: искрам, неспособным увидеть плетения или построить их, было проще сработаться с магами, которые были близки им по крови, стать живыми сосудами энергии, способными восстановить силы или напитать заклинание. Орану говорили, что его брат очень умен, что ему нужен свой человек, который сможет воплощать задуманное им. Даже тогда Феликс какими-то окольными путями умудрялся создавать движимые магией механизмы, и мама показывала их Орану. Музыкальная шкатулка, еще не такая изящная, как нынешние работы Феликса, но работающая от прикосновения мамы или Иво; самоходная прялка, уродливая, дребезжащая, стоит ее привести в движение, ее разбил отец во время последнего приезда Феликса в Пальцы. Оран смотрел на эти вещи, слушал рассказы, и с самого детства знал, что он предназначен своему брату. — Как насчет аптекаря Карла — ну, этого, Моленара? Нужна же для зелий магия? И близко ко мне. — Только если хочешь отравиться настоем от поноса. У нас дома стухает даже пиво. Оран виновато кивнул на это обвинение. Что правда, то правда — однажды любовник Феликса и правда сделал большой глоток прокисшего пива, а когда попытался промыть рот водой, то затхлой оказалась и она. — Думаю, лучше всего отдать его де Восу. — Уверен? После всего, что ты сделал поперек его гильдии? И к тому же… — Даже если его будут пытать, никаких секретов он не выдаст. Его тупость нам на руку. Вдобавок, — Феликс взмахнул призрачно-белой рукой, остановив открывшего было рот Орана. — Может быть, посидев над часами де Воса, он наконец начнет хотя бы немного понимать, чего я от него хочу. Когда-то это была хорошая школа для меня. — Быстро он обломал тебе рога в свое время, — хихикнула Фрида, а Оран откинулся обратно на спинку кресла, закусив щеку. Да, его с детства готовили быть тем, чего хочет брат. — Может быть, — начал он, но старшие не обратили на него внимание. — Не быстрее, чем Карл тебе, — теперь пришел черед Фриды закатывать глаза. Оран любил такие перепалки, когда все забывали про его присутствие, но сейчас ему было не до складывания намеков и недомолвок в единую картину прошлого своей дрехтской семьи. — Мне просто нужно было дело, где я мог применить свои… — Может быть, мне лучше попробовать пойти к охране Карла? — теперь все замолкли и повернулись к нему. Спина похолодела от выступившего пота — никогда раньше Оран не говорил того, что собирался сказать сейчас. Он не подходил Феликсу. — Боевым магом? Оран, это совершенно не то… — Мне не нужны боевые навыки, — перебил Фриду Феликс. — Тебе понадобится инженерия. Кто бы мог подумать, не так ли? — Но у меня ведь не получается, ты сам говоришь, — и не то чтобы он не старался. Пока его одноклассники заучивали свойства трав или виды ключевых узлов, он проводил ночи над чертежами Феликса. — У меня нет способностей. — Ты просто ленив. Де Вос такая же посредственность, как и ты, с его-то работой ты справишься. А если не справится, Феликс поможет. Как всегда помогал — Оран инстинктивно спрятал руки, по которым часто проходилась линейка. — Но я хочу быть боевым магом, — пробормотал он. Взгляд брата стал невыносим, и он отвел глаза. — Знаешь, у Карла есть очень неплохой парень, — начала Фрида. — Может быть… — Что за чушь, — Феликс поставил чашечку на блюдце громче, чем следовало, и завершил свою мысль. — Разумеется, ты станешь инженером. Я воспитывал тебя для этого. Завтра пойдешь к де Восу с письмом от меня, и молись, чтобы он тебя принял. На этом разговор был завершен. Взрослые вернулись к обсуждению погрома в Вохберге. Фрида говорила о политике со знанием дела, порой даже поправляя Феликса, который пристально следил за событиями на юге еще когда Оран только-только приехал в Дрехт. Она могла бы стать хозяйкой салона, ее таланты, внешность и деньги это позволяли, но их перечеркивали происхождение и репутация. Имя их семьи в Дрехте было изрядно выпачкано: Фрида была содержанкой Карла Куницы вот уже четырнадцать лет, а Феликс работал не под началом мага и жил с мужчиной. Когда Оран был младше, он думал, что некоторые одноклассники, происходящие из семей магов, не любят его из-за цвета волос. Даже здесь, далеко от владений Рыбохвостой, даже спустя много лет после великого катаклизма блондины считались ее орудиями и носили в себе свою судьбу в посмертии. Удивительно было, что будущие маги верили во все это, но потом оказалось, что дело совсем не в Рыбохвостой. Феликса не любили в городе. Вместо того, чтобы вступить в гильдию, тот работал на себя, сначала выхватывая мелкие и незначительные заказы, делая вещи, которые законопослушные ремесленники не стали бы делать. Те не работали с преступниками; им не дали бы магическое оружие и инструменты, медики с гильдейскими лицензиями неохотно брались за членов банд. Кто-то должен был заниматься этим. Взамен такого человека защитили бы, когда его занятия стали мозолить глаза гильдиям — на Феликса косились, оскорбляли за спиной, но проучить уже не пытались. Никому не хотелось связываться с Карлом Куницей, его деньгами, связями и людьми. Нелюбви доставалось и Орану, но дальше потасовок с Виллемом и его дружками дело не заходило. — У оружейников банкет на следующей неделе, — чай давно остыл, так что Фрида принесла из холодной комнаты пиво. Феликс прервал свою мысль, сделал глоток и одобрительно кивнул. Янсены знали толк в пиве — после Пальцев Оран еще долго не мог выносить даже запах того, что подавали в городских заведениях. — Тебе не передавали каких-нибудь новостей? — Как обычно недовольны, — Фрида плеснула воды в кружку Орана и вернулась обратно к своему креслу, с грохотом поставив ноги на железную грелку. — Недавно приходил к нам один. «Могу сделать паралитики всего за двадцать стюверов за штуку». — И что Карл? — Опробовал образец на нем, разумеется. Забавно верещал, но мне нравится, когда они молчат. Скажу тебе вот что — нам нужно еще полсотни твоих паралитиков, и батареи для бабочек почти закончились. Оран заерзал в кресле, с тоской оглянувшись на окно. Эту тему он не любил, но попроситься домой было неловко. Феликс снова вспомнит о нем, и тогда вероятность быть избитым вечером возрастет еще сильнее. —…в прошлом месяце. Вы что, едите их? — Радовался бы. Тот парень просил двадцать стюверов — сколько там Карл тебе дал за апрельскую партию? — Не притворяйся, будто не знаешь. Между прочим, я содержу нашего брата. — И своего любовничка. Феликс, его рубашка стоит как вся одежда Орана — скажи спасибо, что я… От раскатывающихся по гостиной голосов заболела голова. Он покачивал кружку из стороны в сторону, глядя на то, как тает пена, и все думая о том, что ему хотелось бы оказаться в какой-нибудь другой семье. Он не подходил Феликсу, не подходил Фриде — «На всю жизнь нанянчилась, нет уж», сказала та, когда увидела его семь лет назад — в Пальцах он теперь тоже никому не был нужен. Должно быть, Берт сейчас уже помогал отцу, натягивая кожу будущих башмаков на болванки и не думал ни о политике, ни о гильдиях и погромах, ни о человеке, применяющем магическое оружие на других людях. Его семья не зависела от чужих войн и разборок городских банд. И чего в ней еще не было, так это приживалов вроде любовника Феликса. Орана передернуло и он наконец отпил из кружки, пытаясь избавиться от брезгливого холодка в груди, появлявшегося всякий раз, когда он думал об этом человеке. Тут они с Фридой были солидарны. Теперь старшие обсуждали цветы. При всей своей нелюбви к ручному труду они оба имели по садику за домом и любая встреча заканчивалась обсуждением новых приобретений. Из-за покупки Феликсом каких-то особенно редких луковиц Оран теперь не мог зайти в холодную комнату за хлебом и мясом — предыдущие сгнили после того, как он просидел в ней несколько часов, избегая брата и его приживала, устроивших милования на кухне. — А когда придет Карл? — он воспользовался короткой паузой в диалоге, чтобы снова напомнить о себе. Пиво не помогло ему ни прийти в себя, ни расслабиться — голова все еще была свинцовой, будто он слишком долго читал учебники. Оран вдруг задался вопросом, чем же он займется сегодня. Обычно он проводил вечера и ночи за книгами, но вряд ли учителя ждут от него назавтра домашнюю работу. Больше не нужно ни делать зарисовки, ни чертить схемы. Он может забыть даже про устные ответы. Фрида посмотрела было на окно, но быстро перевела взгляд на напольные часы, стоящие возле стылого камина, пожала плечами. — Он все возится со своей плавучей псарней — ты, Феликс, знаешь о ней — так что даже и не знаю. Что, не хочешь с ним встречаться? Оран помотал головой. Феликс, должно быть, тоже не горел желанием, но в разговоре опять всплыли заказы, так что ему волей-неволей пришлось бы остаться. Это было и к лучшему; за последние недели это был первый раз, когда Оран так долго видел брата вне мастерской. Иногда он помогал ему с уроками, иногда приживал выманивал его на весь ужин, и порой их голоса доносились из спальни. Но все это редко длилось больше часа, потом Феликс возвращался к себе и когда Оран выглядывал в окно, чтобы полюбоваться видом, то видел на клумбах внизу отблески света из мастерской. — Тогда хорошенько отдохни перед завтрашним днем, — Фрида поднялась и потянулась, чтобы обнять его; жесткие юбки уперлись Орану в колени и он неловко нагнулся к ней, обхватив круглые смуглые плечи. — Не бойся старого Воса. Он возьмет тебя если не по старой памяти, то ради твоих знаний. Но ты держи язык за зубами, ясно? — Мне Феликс все время это говорит, — когда Фрида чмокнула его в щеку, его обдало густым запахом духов, в котором как будто всегда присутствовала легкая нотка сырой рыбы. — Если бы ты хоть раз сделал, что я тебе говорю… Фрида махнула на Феликса платком и тот на удивление послушался и замолчал. — Старик душевный, терпеливый. Если уж он не убил нашего дурака, то тебя тем более не тронет. Возьми с собой булочку, перекусишь. Оран улыбнулся, краем взгляда увидев, как скривился Феликс. Пожалуй, не так уж и плохо, что он побудет подмастерьем у часовщика — по крайней мере, теперь он сможет из первых рук узнать, что творил его брат в молодости. — А потом, может, и к Карлу тебя определим, — прошептала ему на ухо Фрида, провожая из гостиной. — Подучись немного, а там посмотрим. Выше нос, салага. Так что там твой маг, Феликс, справится он с таким?.. Нагретая вечерним солнцем улица встретила его запахом переполненной канализации и падали, и Оран пожалел, что Феликс и его трубка были не с ним. В доме Фриды пахло только ее духами и тушеными овощами с кухни — воздух очищали чары на окнах и, возможно, купол из них над садом. Оран увернулся от рук цветочницы, одновременно протягивавших ему пожухший букет и тянувшихся к карману, пропустил повозку, прижавшись к стене дома, и заторопился к бульварам возле канала. Это был район ростовщиков, театров и борделей, и даже широкие улицы здесь убирались не так тщательно, как возле дома Феликса, но по крайней мере речной ветер немного разгонял ставшую невыносимой к вечеру вонь. Порой он удивлялся, до чего быстро привык к удобствам города — когда он только приехал в Дрехт, здесь еще не ввели законы о чистоте каналов, а скот на рынок гнали по главной улице, и она покрывалась густым слоем нечистот, но он не замечал ничего из этого, потому что три дня провел на еще более пахучей коче, кормя собой комаров. Дом Феликса показался ему до странности неуютным и он долго не мог понять в чем дело, пока не осознал, что там пахло только влажным от уборки деревом и магией. Порой к этому примешивались кухонные запахи, ароматы цветов или сушеных трав из подвала — тогда Феликс особенно много занимался аптекарским делом, пускай у него не было лицензии и на это — но Оран не чувствовал запахов их родного дома в Пальцах. Вскоре он привык и к этому, и к чистой Охотничьей улице, но дни, которые он провел в тоске по дому, казались ему тогда бесконечными. Проходя по засаженной липами аллее, он вдруг заметил толпу на старой Рыночной площади и приостановился, вглядываясь в постамент вдалеке. Кажется, Берт что-то такое говорил ему несколько дней назад, а он и забыл — сегодня казнили мага. Голос секретаря, зачитывающего приговор, тонул в бормотании толпы, и отсюда, с пролегающей на возвышении аллеи, было видно и судью, и палача, и мага, без принуждения стоящего возле позорного столба. Берт слышал, будто тот занимался недозволенной магией и вдобавок совратил своего подмастерья. Секретарь свернул приговор, кивнул кому-то, кого Оран не видел, и отошел с помоста. Оран тогда спросил Берта, неужели все это настолько тяжкие преступления, и тот не сумел ответить. Должно быть, он натворил что-то еще, что-то по-настоящему плохое. Если бы обвинение заключалась только в этом, то Феликс тоже должен был стоять там. Палач — это был член гильдии того мага, так всегда было — картинно развел руки и Оран невольно потянулся к нему, пытаясь рассмотреть заклинание. Короткий хлопок и маг вздрогнул, но не упал; зрители загалдели громче. Кто-то зааплодировал. Палач снова развел руки, и в этот раз даже Оран ощутил потрескивание нитей заклинания. Он отступил, сделал пару шагов, намереваясь уйти сейчас же, успеть завернуть за угол, чтобы ничего не увидеть, но хлопок повторился и теперь человек кулем упал на помост. Вместо него могли стоять они с Феликсом. Рот наполнился желчью и Оран на дрожащих ногах отошел к стене, глубоко вздохнул, пытаясь справиться с рвотным позывом. Их обоих могли судить и убить, каждого за свое. И толпа радовалась бы тому, что сначала им выжгли внутреннее плетение, лишив призрачного шанса защититься — конечно, у Феликса и так его не было бы — а потом убили бы одним хлопком. Мимо него с грацией танцоров прошли высокие красивые люди; Оран взглянул на них, вжавшись в стену, как будто они могли заметить его, потного, дрожащего, с выступившими на глазах слезами, и отвернулся. У них будет хороший вечер. Ему вдруг очень, очень сильно захотелось сделать так, чтобы они кричали, как кричал минейр Вейбек сегодня утром, и когда он осознал, о чем думает, пиво и куски хлеба выплеснулись из него на каменную стену.