Хорошие люди

После дождя Дрехт был особенно красив. Вальдемиро — Герт, теперь он Герт для близких, и от этой мысли ему до сих пор делалось не по себе, будто он подошел к зеркалу и увидел в нем свое лицо, но помолодевшее на десять лет — Герт даже не стал сокрушаться из-за того, что на станции не было ни одного экипажа. Ветки были еще набрякшие от воды, мостовые блестели как галечный пляж после отлива, и воздух пробирал насквозь при каждом вдохе; он сам не заметил, как его шаг стал еще шире и быстрее, и он отмахал всю дорогу до театра еще до того, как часы пробили семь утра. Внизу, у торговых улиц, уже оживали лавки и лотки, затапливались печи в пекарнях и прачечных, но здесь было пустынно. Даже прислуга еще не приходила к домам, чтобы начать утренние дела по хозяйству. Минейр Солер оставил его в основном составе. Кто-то ушел из него в резервный, кто-то из резервного пришел в основной — труппа встряхнулась в который уже раз за годы своего существования, и Герту это напоминало переезд пчел в новый улей. Все кипели от разочарования и воодушевления, некоторые уже вытряхнули стекло из туфель, а некоторые прятали под одеждой заговоренные мотанки, купленные у деревенских бабок. Билеты уже полностью разошлись по дрехтским ценителям балета. На репетициях работали уже над одновременностью движений, над слаженностью фигур, и часто по часу работали над одной и той же фразой, в которой кто-нибудь да сбивался на каждом повторении. После таких занятий руки и ноги были свинцовые, казалось, что движение отлилось в них и затвердело, и теперь не выйдет станцевать следующую фразу, но до сих пор это удавалось. Только все казалось, что тело недостаточно легкое и послушное, что ему нужно еще немного шлифовки, как шестеренкам в механизмах Феликса, и поэтому Герт приходил в театр рано утром, чтобы поработать в одиночестве. Это нечасто удавалось. Он слышал шаги на главной сцене, кто-то открывал разбухшие двери в других залах; побунтовав против Солера, труппа привычно влилась в работу, и одиночные репетиции были ее частью. Потом общий урок, личные обсуждения вариаций, сборная репетиция. Что бы подумали фата, увидь они их удачные прогоны? Случались ли у них истории про любовь? Поняли бы они, что им пытаются рассказать? Герт иногда видел их в лицах других танцоров, их резкий вспыльчивый нрав, их гневливость, детское любопытство. Их полеты и стремительные прыжки, их пружинистые звериные движения. Минейр Солес бывал доволен, когда тоже замечал это. Скорцио читал газету посреди их обычного зала. Герт остановился на пороге, оглянулся на темный коридор позади — поискать другое место?.. Со Скорцио больше не разговаривали после того, как он несколько дней назад оборвал Имке и ее речь о происходящем в Зюдланде. “Ты не поможешь им тем, что сорвалась на Кинтину. Скажи, тебе ведь плевать на Вохберг, Виттендам — ты хоть знаешь, где они? Ты завидуешь ее мастерству, вот и все”. Имке тогда ничего не ответила ему, но было ясно, что лучше бы он промолчал. Сейчас защищать южан было опасно. — Заходи, я сейчас закончу, — окликнул его Скорцио и Герт вздрогнул. Он часто думал о том, какое мнение о нем сложил Скорцио. Что он трус? Тряпка? Это было бы честно. — Решил потянуться, а тут такое хорошее теплое пятно. Можешь тоже его занять. Герт обошел вчерашнюю газету и сел в тени, глядя на свои ноги. В последнее время газеты заполнили все вокруг — лежали в гостиной, в спальне, валялись у закусочных. Он слышал, что теперь их печатают больше, чем раньше, хотя новостей из Зюдланда было немного. Герт еще в марте попробовал прочитать одну, увидел в ней рассказ о выжженной войсками красного герцога деревне и больше не прикасался к ним. — Ты можешь со мной разговаривать. Тут никого больше нет, — Скорцио был уже у станка, и краем глаза Герт все равно видел, как он наклоняется, оперевшись на перекладину. — Что думаешь об этом? Он спрашивал о газете. На первой странице большими буквами написано “Когда вода смоет кровь с Зюдланда?”. О чем говорят южане за закрытыми дверями? Одобряют ли то, как Даман подавляет восстание, обстрелы портов с военных кораблей, магические полки, из-за которых земля мнется, как свежая глина, унося в глубину войска, поля, мирные поселения? Ждут ли они, когда император прибегнет к своему самому страшному оружию, гадают ли, что будет с Вадерхаймом, когда это случится? Что ему ответить Скорцио, такому смуглому, что сейчас казался тенью, а не живым человеком? — По тебе видно, что ты не из Дамана, — будто угадав его мысли, сказал тот. Изогнулся, глядя на него невыразительными сейчас черными глазами. Точно фата. — Да и императора тут нет. — Как это понятно? — Герт даже развернулся к нему, оставив пока растяжку. Он столько лет зря притворялся?.. Скорцио усмехнулся и снова выпрямился, теперь следя за ним в зеркале. — Может, Зюдланд, но не Даман. Ты явно с этой земли. Говоришь не как мы, и разок я ввернул слово про угольного человечка, и ты не знал этой сказки. Зря тебя сейчас избегают. — Угадал, — они впервые разговаривали так долго. Герт был даже не уверен, что Скорцио вообще способен составлять такие длинные предложения. — Кстати, а как тебя назвал минейр Солес — Эркеле? Эрколь?.. Газета белела на полу. Что можно сказать о происходящем? Зюдланд захотел свободы, но стоила ли она смерти старого наместника императора, человека старого, уставшего, занятого только сбором налогов? Герт краем уха слышал про облавы, чистки городов, затапливание польдеров в неблагонадежных районах, и все думал, что оставалось после того, как войска уходили. Как в многолюдной провинции теперь жилось людям? Цел ли дом, в котором он родился? На той улице, должно быть, не осталось ни одного знакомого ему лица, но все ли там целы? Кто остался лежать в грязи после того, как его приняли за врага? Сколько труда уничтожено, сколько жизни смыто водой и кровью? Может, им стоило бы потерпеть. Может, высокие налоги не так плохи. — Знаешь, мы в Дамане еще давно должны были сделать то же самое, что делал Зюдланд, — Скорцио не ответил на вопрос, его глаза невыразительно смотрели в пустоту. Должно быть, он тоже сейчас думал о том, что происходит там. — В Дамане нет жизни. Марсио не просто так сбежал оттуда. Мы должны были… — Ненавижу жестокость. Что бы там ни было… Скорцио без веселья хмыкнул, и снова поднял ногу, пытаясь дотянуть колено до груди. — Без нее иногда никак.

***

Перчик споткнулся и остановился, карету тряхнуло и Герт едва успел вытянуть руку, чтобы опереться о стенку перед собой. Впереди что-то произошло; за голосами слышался ровный, мерный звук ударов. — Погляди-ка, встала посреди улицы. Убери свою клячу! — Кольните ее кто-нибудь! Герт опустил лицо в ладони, потом попытался закрыть уши, но удары продолжали пробиваться сквозь пальцы. Один, другой, третий; короткая передышка, человек, должно быть, переводил дыхание. Снова три удара, теперь быстрее, добавляется четвертый, сильнее прочих. Кто там? Они ехали по Музыкальной улице. Все знали, что к женщинам отсюда можно подойти с любыми предложениями. Иногда они, пьяные, катались по мостовой, визжа и выдирая друг другу волосы, иногда сидели посреди нее в ступоре, опухшие, грязные, с непотребно задравшимися юбками. Это могла быть какая-то скотина. Недалеко рынок, какая-нибудь корова заупрямилась и встала так, что не проехать. Это может быть лошадь. Сколько можно бить? Зачем? — Можем поехать в объезд, я не против, — обратился Герт к кучеру, избегая смотреть вперед. Даже если это сноп сена… Хорошо бы это было только сено. — Так встали, что я тут не поверну. Ничего, сейчас пойдет на лад, — он соскочил со своего места и скрылся за экипажем, вставшим перед ними. Под колесами и вправду лежало чистое сено, только что вылетевшее откуда-то. Громко судачили какие-то женщины — может, музыкантки, а может и простые прохожие. Герту вдруг вспомнилось, что когда-то Фрида тоже жила здесь. Ей ли тогда судить танцоров? — Все, теперь можно, — хозяин Перчика влез обратно на козлы. Экипаж впереди теперь стоял у обочины, и было видно, как за ним поднимается и опускается толстая палка, масляно блестящая в пасмурном свете. Лошадь лежала, опустив темную от крови голову на растрепанный тюк сена. Герт мельком скользнул взглядом по ее костлявому крупу, тощим ногам, раскинутым так, что было ясно — больше она не встанет. Он увидел, как сожмурился ее глаз, когда палка снова попала ей по уху. — Вот же упрямая скотина, да? Это хотя бы не человек. Перчик размеренно трусил вперед, Музыкальная улица сменилась Старой, потом они выехали на простор Рыбной площади и покатили вдоль лавок на ней. Это не человек, и сколько еще в мире страдания, есть ли смысл думать о нем? В Зюдланде такое теперь происходило каждый день. — Для чего это? Бабочка на его ладони напоминала детскую игрушку; литые крылья не шевелятся, под ними — кожаное складчатое тельце. Феликс прямо у него в руках показал, как оно может расправиться и надуться. Когда-то давным-давно, когда Герт еще даже не танцевал, ему бы понравилась такая штучка. Об этом времени он думал только так — что зацепило бы его взгляд, с чем он поиграл бы. Что ему напоминает запах или свет, чей голос вдруг послышался на улице. Дальше его мысли никогда не забредали. — Здесь накопитель. Вот это, — тонкие пальцы с голубыми от озноба ногтями погладили желобки на металлических крыльях, — улавливает энергию, собирает ее внутри. — А потом? Было бы здорово, умей она летать. Герт покрутил ее в руках, прищурился — для полного сходства с бабочкой и с игрушкой не хватает только деталей. Нарисовать глаза, раскрасить крылья. Феликс специально придал ей такую форму?.. — Потом взорвется. Если рядом будут какие-нибудь магические структуры, может дополнительно срезонировать с ними. Игрушка, которую хочется положить в карман, чтобы потом, когда закончится война, кому-нибудь подарить. Герт положил ее на садовую скамейку и обтер ладонь, сам того не заметив. — А можно было этого избежать? Феликс пожал плечами. В саду холодно, его медленно затапливали сумерки, а Феликс все подрезал какие-то мелкие кустики, собирал листья и соцветия. Герт следил за ним, закутавшись в теплый шерстяной платок и поджав ноги под себя, дышал запахом трав и канала. — Даман не лучший хозяин. Любит забирать, мало думает о том, сколько оставить. Помнишь то лето пять лет назад? У нас не было хлеба, потому что у них зимой не хватило зерна на посев. Герт кивнул. За оградой горел закат, переливаясь красным и оранжевым; тонкие синие облака перечеркивали небо. Интересно, что стало с той лошадью? Жива она еще? — Да и с остальным не мне тебе рассказывать. Сам-то… Он сам уехал из родного Мехельбурга, как только смог, а потом удивлялся тому, что в маленьком Дрехте четыре газеты, девочки учатся в школах, в патентное бюро, говорят, очередь на две недели вперед. Что Оран учится магии здесь, в родной провинции, а не в Дамане. Да, Герт знал, что там было хуже, но все-таки… В кустах как будто кто-то был. Герт наклонился, сощурившись, и ветка в глубине куста вдруг качнулась. — Что там? — Феликс попытался проследить за его взглядом, но ничего не увидел. — Кажется, кто-то живой, — он сунул ноги в кломпы и поднялся, цепко следя за подозрительным местом. — Ты что, убрал защиту с сада? — Оран, наверное. Мальчик был виноват во всем и всегда. Может, ему и стоило больше стараться угодить брату, но раз у него такой недуг, то что он может с ним поделать? — Не ругай его за это, ладно? Он осторожно развел руками ветки цветущей бузины, и из-под них на него сверкнули широко распахнутые глаза. Полосатая кошка зарычала, прижавшись к земле, Феликс с громким стуком поставил на камень дорожки миску с травами, и от резкого звука она крупно вздрогнула. — У нее котята, Феликс. Вижу троих, — Герт не стал наклоняться к ним, но, кажется, четвертый прятался чуть поодаль от остальных. — Как вы тут оказались, маленькие? Феликс захочет их выбросить. Мышей у них в доме не было, значит, кошкам здесь будет нечего делать. Он не такой человек, который заводит животных ради компании. Когда он работает, в верхних комнатах так пусто и одиноко… Перед глазами вдруг промелькнул образ истощенной лошади и Герт прогнал его, сглотнул подошедшую к горлу тошноту. — Хочешь их оставить, — Феликс не спрашивал. Он стоял у задней двери, задумчиво перебирая листочки сбора, потом встретился с Гертом взглядом и пожал плечами. — Пока маленькие, пускай живут. Плодиться им не дам. Феликс всегда хорошо обнимался. Он был на половину ладони ниже Герта, снова похудел из-за работы (может ли магия истощать физические силы?.. Оран тоже, казалось, стал костлявее, на лице проступили высокие скулы), но когда он баюкал его в своих руках, то забывалась и его холодность, и вечно плохое настроение. Герт поцеловал его в темя, сжал, попытавшись приподнять, но этого у него как обычно не вышло — Феликс легко вывернулся на свободу и еще раз взглянул на бузину. — Позаботишься о них? У меня есть дела, так что возись с ними сам. И чтобы я их не видел в доме, ясно? Герт кивнул. Когда-то давно он спал с большим рыжим котом в одной постели, на секунду он вспомнил об этом, но потом снова загнал мысли о прошлом на место. Как же его звали?.. —...понимаешь? Так что закрывай дверь и следи за ними, — Феликс снова ворчал, будто они не обнимались только что, стоя посреди цветущего сада. — И не трогай меня сегодня. Посплю в мастерской. За последнюю неделю он ни разу не спал в кровати. Если бы не записки и бумаги, каждый день прибывающие в спальне как морская пена, Герт бы решил, что Феликс больше туда не заходит. — Ну а вам нужно устроить постельку, — пробормотал он, обращаясь к невидимым сейчас кошкам. Неужели они пробрались сюда из-за Орана? Он поднял глаза к темному окну чердака, но никого там не увидел. “Должно быть, Пальцы хорошее место”, сказал он несколько лет назад. С кухни пахло свежей ухой, деревенским дешевым супом, про который Феликс сказал, что когда-то у него чуть жабры из-за него не отрасли. “Море, поля, и новые люди нет-нет, да заглянут. Тебе там нравилось?” Феликс тогда вертел в руках какую-то запаянную колбу, наполненную синей жидкостью. Они сидели в гостиной, обдуваемые ветром из распахнутого окна, Оран был еще в школе, и день, кажется, тогда был на редкость хороший. Герт запомнил его таким. “Нет”. По его тону было слышно, что он больше ничего не скажет о Пальцах. Герт заглянул в его лицо и увидел, что между его бровей привычно залегла глубокая морщинка. “А почему ты не рассказываешь, откуда приехал? Плохое детство?” Кажется, один из котят был рыжим. Герт мельком увидел его, когда тот прошмыгнул мимо его лодыжек, задев их тонким хвостом. Кошка сидела уже ближе, чем раньше — стоило повернуться к ней, как она напружинивалась, готовая к драке, но когда он расстилал в углу сада старую куртку, ношенную еще когда он не выступал на сцене, ее взгляд, казалось ему, был даже несколько одобряющий. Кошки умные животные, подумал он. Тот рыжий кот никогда не терялся, умел открывать двери и крышки на корзинах, не шумел, и мама даже говорила… — Ну куда ты полез, — черно-белый котенок уже оказался в гнезде, хотя Герт еще не закончил обминать складки шерстяной куртки. — Что, уже не страшно? То ли этот котенок, то ли его брат несколько минут назад шипел на него, когда он выбирал место для их логова. Нет, детство плохим не было. Родители были живы и здоровы, на еду всегда были деньги, и жили они дружно. По вечерам часто пели, собравшись у еле тлеющей лампы — тогда Герт не понимал, что осветить дом для других занятий было непомерно дорого. Когда соседка сказала, что он может танцевать, отец отвел его с собой в школу, и Герт услышал, как тот играет на клавикорде. Наверное, ему очень даже повезло, что он родился там. В сумерках котят было толком не рассмотреть, но если он и знал что-то о животных, так это то, что они кишели блохами. Его уже кто-то укусил, и Герт вытащил из кармана коробочку блохоловки. — Думаешь, Феликс знает, как вам помочь? — спросил он у сидящей в шаге от него кошки. Та молча смотрела на него желтыми немигающими глазами. — Голодные? Ну конечно, вы голодные. Где вам тут найти крыс. За окном Орана теплился свет. Мальчик, наверное, опять засидится до полуночи; Герт уже замечал, как поздно тот ложится. Ему ведь четырнадцать, разве полезно столько учиться? Феликс ответил бы ему на это, но его бледность и глубоко запавшие глаза сами по себе опровергали все доводы. “По-другому никак. Он умный парень, но ленивый. Если сейчас упустит, то потом не наверстает, неоткуда будет. Я в его время…” Тогда Герт впервые обратил внимание на то, как его глаза в полумраке выглядят прозрачными как хрусталь. Он только что вернулся из поездки в Шпрангель — два коротких выступления труппы в новом театре, в котором еще пахло свежим деревом. “Знаешь, я когда-то видел фата”. “Кого? Малое божество, ты хочешь сказать?” Герт рассмеялся его занудству, и Феликс, казалось, тоже смягчился, уйдя мыслями от Орана. Они лежали в постели обнявшись, и нужно было согреть воды для ванны, но вставать не хотелось. Серебристая прядь все лезла Герту в лицо и он начал наматывать ее на палец. “Когда плыл сюда в первый раз. Ночью к костру вышла коза, я еще удивился, что она не в хлеву. Я решил, что она потерялась, хотел прогнать ее, чтобы не украли, а потом смотрю — а у нее руки и ноги вместо копыт. Человеческие руки и ноги, представляешь?” Феликс неопределенно хмыкнул. И этот человек жил рядом с морской богиней — Герт хотел толкнуть его за скептицизм, но его руку ловко перехватили под одеялом. “У нее были глаза точь-в-точь твои”, — мстительно добавил он. “Может, ты такой умный в фата? А Орану не досталось.” “Моя мать из Авергена, а не из леса, и будь она малым божеством…” Феликс почему-то ненадолго замолк, будто и вправду поверив, что состоит в родстве с фата. Определенно с той козой, подумал Герт. На ее морде было написано, что характер у нее не сахар. “Орану дано гораздо больше, чем мне”, — наконец сказал Феликс, и Герт вспомнил, как он кричал на Орана тем вечером. Мальчик угрюмо смотрел в угол, вздрагивая, если на него замахивались; на его шее и щеках багровели красные пятна оплеух. Весь дом, казалось, пропах тиной и тухлой рыбой, Герт задыхался от этого запаха. Что-то здесь было не так, но разве он мог что-то сделать? — Еще сидишь здесь? — Феликс снова стоял на пороге, призрачно-белый в сумерках. Герт кивнул и через силу распрямился — ноги успели заснуть, да и спина пеняла на прохладу. Только теперь он вдруг почувствовал, что замерз до дрожи. — Мысли одолели, — пояснил он, хотел рассказать про тот вечер после Шпрангеля — хороший ведь был день, если закрыть глаза на воспитание Орана, за которое тот, должно быть, еще поблагодарит брата. Феликс холодно хмыкнул. — Тебя? Иди в дом, я согрел воду. А этим налей супа, чтобы не пищали. Он улыбнулся ему, сделав вид, будто его ничего не задело, вслед за ним вошел на кухню, еще пахнущую стряпней мефрау Любек. Может, с ним тоже нельзя иначе — сидел на холоде, мог простудиться, а премьера уже скоро. О чем ему думать, если не о ней? Он нашел тарелку со сколом, налил туда загустевшего супа и отставил к порогу. Для чая и кофе было уже не время, Феликс все равно не присоединится к нему. Значит, будет пить настой смородиновых листьев. Кажется, там же плавали листья березы; Герт понадеялся, что они тоже чем-то полезны. Мышцы приятно тянуло после репетиции. Феликс еще давно составил для него какой-то сбор, чтобы тело быстрее восстанавливалось от нагрузок — постоянно пить его было нельзя, вскоре каждое утро начиналось с горечи на языке, пальцы дрожали сильнее, чем обычно, и сон становился неглубоким, слишком чутким. Сейчас у него было еще две недели в запасе, и он выпил еще несколько глотков из оставленной на столе бутылки темного стекла. — Работайте лучше, они попытаются сделать что-то еще, — голос Феликса неожиданно донесся из прихожей; Герт на полпути остановил ложку супа, превратившись в тень среди других теней. Когда тот вышел из подвала?.. Как он не услышал открывшуюся дверь?.. — … будешь еще ходить, не обещаю, что смогу. Лучше через мальчика. — А с Бастианом как? Что, в булке хлеба… Первым, что Феликс сказал ему, когда он переехал в черный дом, было правило не читать его переписку. Вторым — не подслушивать. К нему редко заходили клиенты, но иногда случались ночные гости, иногда приходила Фрида, и у Герта было странное чувство, будто они с Феликсом разговаривали не о семейных делах. Он отошел к окну, стараясь ступать как можно тише, и уставился в медленно чернеющий сад. О чем бы ни говорили у двери… — У меня появилось осложнение. Передай, что… — голос Феликса вдруг утонул в налетевшем ветре. Потом закрылась дверь, и Герт затаил дыхание — войдет на кухню? Заметит его? Что за осложнение? Шаги остановились в коридоре. Щелкнул замок, деревянная лестница заскрипела под тяжестью Феликса. Он ничего не говорил о том, что у него проблемы. Много работы — да, и из-за болезни Карла нужно было снова всерьез заняться лекарствами, но в разговоре было что-то гораздо худшее. На некоторые вещи лучше не смотреть и не думать о них. Перед глазами снова встали образы лошади, Орана с красными от слез глазами, и Герт, в два глотка допив настой, так грохнул кружкой о стол, что с него повалилась незажженная свеча.