Почему случится ядерная война

- Зачем они тебе? – спросил Лукас, раскладывая газеты на диване. - Если я все правильно понимаю, - сказал Пат, садясь рядом и сгребая газеты, - то здесь есть информация о каждом из нас… Если ты, конечно, чьим-нибудь жизнеописанием жопу не подтёр. Вот, смотри. И он сунул Лукасу листок с каруселью-кладбищем. - Это мое, - не поднимая глаз, сказал Пат. – Это к вопросу о том, почему на экране не было моих воспоминаний. Я не помню… - он задумался. – Не помню образами. Словами помню, а ролик в моей голове не запустишь. - Почему? – полюбопытствовал Кеннет, опускаясь на пол рядом с коленом Пата. - Потому что, - нежно ответил Пат, не заметив, как изменил интонацию своего голоса. – Дети все быстро забывают. Лукас пробежался глазами по строчкам, пальцами пробуя зубы и капая на газету кровавой еще слюной. - Возьми, - сказал ему Кеннет и протянул бутылку минералки, почему-то тоже оказавшейся на полу. Лукас взял бутылку из его рук и занялся крышкой. Свет над их головами стал мягче, словно устав работать на полную мощность. На несколько минут они трое стали похожи на семейство, занятое вечерним чтением. Лукас склонил черноволосую голову и всматривался в буквы, прищурив явно близорукие темные глаза. Пат сидел, поджав одну ногу под себя, и задумчиво перелистывал старые страницы, а Кеннет, словно общее их дитя, пригрелся внизу и только изредка кончиками пальцев невидимо и почти невесомо проводил по лодыжке Пата, забравшись маленькой рукой ему под штанину. Интимность этих прикосновений в понимании Пата переходила все грани. Кеннет вторгся в его личное пространство без спроса, и как-то легко в нем устроился, словно кошка в корзинке. Пат читал рассеянно, листал газеты механически – обдумывал. Чудовищная смерть Отто доказала, что эксперимент запланирован явно не в пользу домохозяек-феминисток - за ним стоял безжалостный ум провокатора или маньяка. За смертью Отто должны были последовать другие… Но Провокатор молчал – экран не выдавал надписей, а сам Пат быстро отошел от шока и первой вспышки агрессии – ему даже жаль стало Лукаса, который с таким напряженным вниманием читал газету, словно сам процесс чтения давался ему с трудом, и время от времени полоскал рот минералкой. Первые проблемы сгладились – никто уже не боролся за эфемерные атрибуты выживания – пищу и воду. Пищи не осталось – Отто-Отто, много мяса в соседней комнате, - прекрати об этом думать, Пат! Пищи не осталось, воды, считай, тоже. Да и не было их – жалкое яблоко и маленькая бутылочка не спасли бы никого… Мистификация. Обман. Так кто же теперь в группе риска? Кто захочет подставить себя под удар? Даже Лукас выглядит спокойным… Ждать подвоха от Кеннета? И тут же снова теплое и невесомое прошлось по его ноге, чуть шевеля жесткие волоски. - Я нашел, - спокойно и чуть радостно сказал Кеннет. – Переверни. Пат перевернул газеты – зашуршали сухие ломкие листы, - и увидел сразу: «ВЕТЕРАН ДВУХ ВОЙН СОШЕЛ С УМА ПОСЛЕ ГИБЕЛИ СЫНА» - Вот как, - сказал Кеннет. - Он был сумасшедшим... - Я дочитал историю мальчика, которого научили трахаться раньше, чем завязывать шнурки, - сказал Лукас, сминая лист. – А там что? Отто псих? Трагедия… - Все? - глухо спросил Пат. - У тебя больше ко мне нет вопросов по моему поводу? - Нет, - коротко ответил Лукас, прищурившись. Влажный черный глаз почти скрылся под веками и заблестел насмешливо. - Что? - сразу же среагировал Пат, ногой отодвигая Кеннета — словно расчищая себе площадку для резкого движения. Лукас оценил. И ответил туманно. - Ничего особенного. - Хотите, я вам кое-что расскажу? - вклинился Кеннет, поднимаясь. Он опять был мальчишкой — с виноватой нежной улыбкой. - Я расскажу... послушайте только. Я шел по парку. На скамейке сидели двое. И мне показалось, что парень сделал рукой вот так... - и Кеннет изобразил приглашающий жест. - Я подошел и сел рядом... а они замолчали. Сидели молча, не глядя на меня. Я начал понимать, что ошибся, но мне казалось глупым просто встать и уйти — это бы доказало, что я идиот... И я сидел. Как примерзший. С какими-то людьми. А они молчали, потому что я им дико мешал... И так длилось минут двадцать — я уже дышать не мог, мне было мучительно тяжело — потому что я ошибся, подошел, вторгся, а теперь даже уйти не могу... - И тебе меня не жаль?- спросил Пат у Лукаса, не обращая внимания на историю Кеннета и то, что его глаза угасли, а губы дрожали. Нежно спросил. Улыбаясь открыто и радостно, так, как улыбаются игроки на солнечных кортах. - Да пошли вы оба на хуй! - вдруг металлическим голосом отчеканил Кеннет и кинулся прочь. Дверью — хлопнул. Со звоном и осыпающейся пылью. Лукас сидел, нахохлившись. Черный, длинный и гибкий, словно бескостный. Он так и косился насмешливым глазом, комкая пальцами газету. Смятая карусель медленно вращалась. - Ты, пожиратель младенцев, - ласково сказал Пат. – Тебе меня не жаль? А это значит - если тебя в живых оставить, тоже доберешься когда-нибудь до идеи натолкать ребенку в зад мятных леденцов, правильно? Лукас повел плечом, но смотрел уже настороженно, и газетный ком из рук выпустил. - Это не смертельно, - вяло сказал он, но бес уже кривил его губы. - Ага, - сказал Пат, придвигаясь к нему горячим бедром и крепким боком. - Сначала в задницу, потом в ротик... потом – поцелуй меня? - И что? - спросил Лукас. - И что, блядь? Хули ты мне тут про свои проблемы? Мне насрать, как и чем тебя пялили в детстве, и мне будет насрать, даже если ты расплачешься и будешь биться башкой об стену. Ничего с тобой особенного не произошло, понял? Маму надо было слушаться – и не ходить никуда с незнакомыми мужиками. «ЛУКАС – КРОЛИК» Пат сначала обнял Лукаса – дружески, интимно. А потом сжал. Зеленые удлиненные глаза смотрели безмятежно, умиротворенно. - Черненький маленький кролик. Лукас дернулся – но не пытаясь защититься, а так, словно его ударило током. - Держи себя в лапках, а то голова отпадет, - посоветовал Пат, приподнимая его и стаскивая с дивана. Лукас висел безвольно, боясь сделать лишнее движение. Только старательно пытался поймать глазами взгляд Пата – тревожными, ищущими. - Подожди... - все еще спокойно, но уже ускоряясь, заговорил он. - Подожди... не надо. Ты... не убивай меня. - А я не могу тебя не убить, - рассудил Пат, выгибая его полицейским жестким захватом. - Я САДИСТ-УБИЙЦА, Лукас. Ты что, не принимал меня всерьез? - Кеннет! - выкрикнул Лукас в тишину комнаты хриплым надорванным голосом. - Кеннет!.. - Вернись, - приказал Пат начавшей открываться двери, но дверь все равно распахнулась, и Кеннет влажными светлыми глазами уставился на них, а потом понял, кинулся вперед и повис на руке Пата. - Ты нас всех убьешь! Ты – всех нас! - Да мне плевать, - сообщил Пат, не обращая внимания на помеху. - Зато он получит то, что заслужил. - Я... чем? - выдавил Лукас. Других слов у него не нашлось – ни разу в жизни Лукас не просил снисхождения и не играл на жалость. В его репертуаре не было ничего, на что он мог бы рассчитывать – только вопросы, которые распаляли Пата еще сильнее. Надпись на стене еще несколько минут перекрывалась борющимися тенями – вскинутыми руками Кеннета, согнутой спиной Лукаса и выпрямленной фигурой Пата. Потом тени сползли со стены и переместились – туда, где раскачивались остро отточенные крюки. Там Лукас сделал последнюю попытку – рванулся в сторону, тяжело ударился боком о стеллаж – посыпались холодные кукольные тела, и по ним принялся ползать на коленях Кеннет, зачем-то собирая и прилаживая друг к другу разбитые детали. Слезы капали на цементный пол и оставляли темные пятнышки. Кеннет плакал молча, крепко стиснув зубы. Он не поднимал головы, хотя дрожал всем телом – беззащитная его спина тряслась под вымокшей в крови черной майкой. - Кеннет! Кеннет!.. Лукас почему-то видел избавление только в нем, и Кеннет терпел, но потом отшвырнул голову куклы в сторону и обернулся. - Что я могу сделать?! Что... я... И увидел – как натягивается белая кожа предплечья, словно изнутри его пробивается молодой росток. Как мученическое лицо Лукаса нависает над этим вспухшим и спрятанным еще острием, а потом кожа лопается, раскрывается круглой язвой и с трудом выпускает из себя чужеродное, скованное из металла. - Господи... - сказал Кеннет и снова бросился куда-то под ноги Пату, который стоял, широко и уверенно расставив ноги, и тянул вторую руку Лукаса, бьющуюся, словно вынутая из воды молодая рыба. - Не сопротивляйся! - выкрикнул Кеннет Лукасу. - Ты кролик! Не... Пат, не нааа-до... Он обхватил ногу Пата и припал к ней, как раб, выпрашивающий жизни у своего хозяина – цепко, обеими руками, а лбом прижался к полу, задыхаясь и плача уже в голос. - Ну помоги... же... - тяжело и укоризненно выговорил Лукас. С него текло – капало изо рта, пеной и чем-то бурым, заплыли глаза, а с рук – распятых уже, лилась кровь, затапливая железо. - Да за что ты его! - в остервенении выкрикнул Кеннет. - Тихо, - не оборачиваясь, сказал Пат. - Иначе тебе тоже захочется меня убить. У тебя есть на это право. - Почему… он… не кричит? – выспрашивал Кеннет у Пата, стараясь не поднимать головы. – Почему не кричит? Почему… Лукас не кричал. Выведенными за орбиты глазами он следил за тем, как Пат подбирает длинные цепи и вбивает крюки в неподатливое тело: под ребра, сквозь ткань, под мышку – сведенную впадину. Пат работал механически – так спокойно, словно управлялся со свиной тушей. Иногда он поднимал глаза и смотрел в лицо Лукаса – узкое, вытянувшееся, с развалом окровавленных зубов между посиневшими губами. В тишине всхлипывал Кеннет, и что-то капало. Душный запах сырого мяса мешал дышать. Потом звякнуло – Пат отпустил все собранные цепи и отступил. И тогда Лукас закричал – длинным, звериным криком. Цепи потащили его в сторону, потом назад, и лопнуло у плеча, вырвав мокрый вязкий мясной ком. - Нельзя так с людьми, - назидательно сказал Пат Лукасу. И вышел, оставив его висеть, словно распятую огромную летучую мышь, изодранную в клочья сеткой ловца. Кеннет остался на полу, зажав уши, раскачиваясь из стороны в сторону. Его глаза омертвели – губы кривились, а глаза, абсолютно сухие, смотрели в одну точку внимательным черным зрачком. Над ним бился в смертельном ужасе попавший в западню волк, веером рассыпая вокруг брызги крови – сначала брызги, потом нити, потом длинные ручейки, который под собственной тяжестью обрушились на Кеннета, и он машинально вытер лицо тыльной стороной ладони. Потом встряхнулся, как человек, попавший под дождь, и медленно поднялся. - Это скоро кончится, - пообещал он. – Я не могу ничего прекратить… но оно само скоро кончится. Ему пришлось старательно обходить цепи, чтобы не потревожить разодранное доживающее тело лишней болью. Позади выло и хрипело, страшно и надсадно, уже со свистом – Пат не пощадил его, но и не убил. На стене еще светилась надпись. Единственный шанс на жизнь – не оказывать агрессивного сопротивления. Добро в чистом виде. Подставь другую щеку. Библейское чистое добро, квинтэссенция – кровавые пятна на цементном полу, выбитые зубы, распятое на цепях тело, боль, для которой само это короткое слово – не объяснение. Кеннет прислонился к стене. Пат сидел напротив, опустив рыжую голову. Его крупные руки, заляпанные кровью, вздрагивали, медленно и размеренно, как секундная стрелка в хорошо отлаженных часах. - За что? – спросил Кеннет, повышая голос в попытке заглушить рвущийся из-за двери крик. – Это глупо… - Не он первый, не он последний, - ответил Пат и поднял голову, и тогда Кеннет разглядел то, что Лукас увидел с первого взгляда – твердый и холодный блеск глаз убийцы. - Тогда доведи дело до конца, - попросил Кеннет. – Пожалуйста… я тебя очень прошу, убей его… И снова опустился на колени – теперь осознанно, согнувшись в вековую позу подчиненной просьбы. - Пожалуйста… я сам не могу. Я не могу! Пат раздраженно мотнул головой. - Я тоже не могу, - сказал он. – Когда смеются над чужой болью и не воспринимают всерьез чужой ад. Мы люди! Сам говорил – мы люди. И сочувствие должно быть, сопереживание. Главный отличительный признак наш – от животных. А если нет сочувствия… - Пожалей его тогда… - попросил Кеннет. – Если ты такой – человек, а не животное, пожалей его… пожалей его. Пат левой рукой выдернул вбитый в подлокотник диванчика нож. - И не поспоришь, - сказал он. Кеннет остался стоять на коленях, опустив голову. Радужка его странных глаз налилась васильковым нежным светом, но некому было это заметить. К Лукасу, почти неподвижному, но еще живому, с длинными свисающими лохмотьями вырванного вдоль и поперек мяса, Пат подошел со спины. Подошел и обнял его движением, полным чувственного эротизма – доверчиво, нежно. Лукас запрокинул голову – от его человеческого облика ничего не осталось. Ледяной щекой прижался к щеке Пата. Пат прикрыл глаза. Потом длинным уверенным движением очертил лезвием ножа ровный полукруг на тощей белой шее – тем разрезом, который называют «от уха до уха» - вывел, словно циркулем, не ошибившись ни на миллиметр. И долго стоял, согревая руку под потоками крови, пущенной из разреза, как из неисправного крана. «ПАТ – КРОЛИК» Потом он сдирал тело с крюков. Короткими рывками, так, как хозяйка перед грозой деловито срывает с веревок мокрое еще белье. Кожа Лукаса лопалась, как спелый гранат. Еще горячая кровь разлеталась веером. Последний крюк застрял прочно. Пату пришлось обойти и вцепиться обеими руками. Плотно ушедшее под ребро острие дергалось, но не поддавалось. Тогда аккуратно, присев на корточки, Пат попытался вывести его из-под ребра, как рыболовный крючок из-под рыбьих жабер. К шее прикоснулось холодное. Пришлось поднять голову и посмотреть. Красивое лицо Лукаса, нависшее над Патом, разгладилось. Распустился насмешливый лоб, со скул кожа повисла складками. Глубоким резцом смерть вывела у его губ трещины-раны. Там скопилась кровь и слюна, в мягкой рваной кожице. Пат призадумался на секунду, а потом понял – это крик. Крик разорвал Лукасу рот. Медленное, похожее на чудовищную рождественскую игрушку, тело поплыло вбок, потом качнулось обратно. Пат придержал рукой, пытливо всматриваясь. Он искал секрет красоты этого человека, и разбирал его мертвое лицо по черточкам – прямые брови. Нет. Губы? Нет. И остановил взгляд там, где у черного выпуклого глаза лежали беззащитно-длинные, по-женски длинные ресницы. - Сейчас... потерпи, - сказал Пат и дернул последний крюк с силой, выломавшей изнутри порядочный кус мяса с торчащим обломком кости. Лукас мягко обрушился. ТЬМА, подумал Пат. Кто тебя воспитал таким – безжалостным и насмешливым, Лукас? Кто превратил тебя в рыскающего волка-одиночку? Почему ты не смог испытать сочувствие к человеку, который всю жизнь пытался найти в людях добро?.. А еще подумал – наверное, Кеннету этого тоже не понять. Кеннет в соседней комнате смотрел на надпись и кусал костяшки пальцев. Его остановившийся взгляд выхватывал то одну, то другую деталь скудной обстановки и цвел васильково-синим светом, влюбленным и восхищенным. Нежные губы касались пальцев, запястья, руки... Кеннет изнывал, но не позволял себе отвлечься, продумывая и просчитывая все, что может случиться теперь, когда сохранение нейтралитета стало невозможным. И когда Пат вернулся, сутулый и сильный, в рыжих от крови джинсах, красноволосый - Кеннет под его взглядом поднялся, аккуратно отряхнул колени и лег на диванчик, смиренно, как женщина ложилась в постель, завидев добытчика, скинувшего на стол окровавленную тушку животного. Пат мазнул взглядом по экрану и прилег рядом, скользнув ладонью по холодной коже диванчика – мертвой, как кожа Лукаса. ** * - Ты тоже понимаешь, что – уже неважно, да? Да, черт, что я говорю… неважно было всегда. С самого рождения, с того времени, как я в первый раз расцарапал коленку и до тех пор, когда мне под руку попалась та доска с гвоздями – все не так уж важно. Я знаю цепочку импульс-действие-последствие. Но не понимаю, зачем в ней последствие. Кеннет… вопрос... - Не спрашивай, а... – тем же шепотом спросил Кеннет. – Я тебя старше и все. - Я не это хотел спросить. - Вообще не спрашивай, - мягко ответил Кеннет и повернулся на бок. Его тело оказалось настолько узким, что Пат одной рукой накрыл с округлой косточкой бедро. Зацепил пальцами ремень медленно и со вкусом, так, как кондитер подцепляет пальцем кремовый цветок, чтобы ощутить его сладость и густоту. - Я могу начертить карту тебя с закрытыми глазами, - шепнул он. – Карту тебя, с твоими водопадами, степями и вершинами… - Начерти, - отозвался Кеннет и в голосе его послышался надлом, словно хруст пересохшей ветки. И как пересохшая ветка, он легко шевельнулся под ласковой ладонью и нашелся губами у губ Пата – прохладными, с истонченной болью кожей. Пат мгновенно принял его – только ладонь на затылок положил и сразу же принял в себя – общим ощущением, общей нежностью. Ему на секунду показалось странным – не бывает такого, но Кеннет успел найти кончиком языка его язык, и Пат закрыл глаза, поняв, почему древние боги состояли порой из самых несовместимых частей. - А больше я ничего не могу. Кеннет приоткрыл глаза. - Ни-че-го, - сказал Пат, обнимая его крепче. – Секс перед смертью – необходимость. Но я вспоминаю словами, чувствую мыслями, а оргазм ловлю воображением. Мой мозг никак не связан с моим телом… или с той частью, что ниже пояса. Он взял руку Кеннета и притянул ее ниже, к своей ширинке. - Это не страх, - сказал он. – Страх был у Лукаса... поэтому он и не дергался. Все они такие, щеку подставляющие... А у меня не страх смерти, не отчаяние. Так вышло. Первый оргазм с меня затребовали раньше, чем я научился завязывать шнурки. Я не смог тогда, и не смогу сейчас. - И ты любил? – задумчиво спросил Кеннет, через жесткую ткань джинсов нащупывая и оглаживая безразличный к его прикосновениям член. - Ага, - Пат снова лег на спину и уставился в потолок. – Любил отчаянием. Которое у меня мыслями. – Он улыбнулся. – Сложно? - Нет, - ответил Кеннет. – Хочешь, я сделаю тебе красивый и важный подарок? - Я не люблю подарки, - сказал Пат. А пальцами сжал плечо Кеннета, словно извиняясь за сказанное. Кеннет тихо вздохнул, повернул голову и сонно потерся щекой о его плечо. Потом долго лежал в задумчивости, и длинные ресницы его подрагивали. - Я всю жизнь искал причины зла, - проговорил он в итоге. – Я расследовал принципы, мотивы и устремления… все потому, что не мог справиться с Дольфом и сорвал свою ненависть на кошке. Все было бы просто, если бы я не любил Дольфа. Вышло, что я сорвал на животном свою… любовь к человеку, которого ненавидел. - Тетрис я бы тебе не доверил, - поразмыслив, сказал Пат. - Мне вообще технику доверять нельзя, я по людям спец, - невозмутимо ответил Кеннет, а потом поднял голову: - Я САДИСТ-УБИЙЦА, но я не смогу тебя убить. Я... гуманист, Пат. Для меня это важно – чтобы люди жили в мире и согласии, чтобы не было войн и раздоров. Я уверен, что большое начинается с малого, и я сам – то самое малое, от решения которого зависит многое. Я не могу сохранять нейтралитет, но и жить после тебя - тоже. Не хочу. Это моя душа, мое право... мой выбор. Пат непроизвольно сжал его сильнее – и снова представил, как нежно и сладко берется зубами за этот мягенький загривок, как держит руки на узких бедрах, как проникает внутрь... Распаленный мозг электрическими импульсами довел все его тело до каменной твердости – все, кроме члена. Его сознание любило Кеннета – вместе с его тайнами, возрастом и желанием закинуть труп Отто за диван, но плоть была мертва – обеззаражена когда-то до полной стерильности. - Почему меня не убивают... - вымученно выговорил Пат, косясь на экран. - Пора бы уже... - Нас, - рассеянно поправил Кеннет и тоже посмотрел на экран. - Не бойся, я тебя не брошу. Все у нас будет – вдвоем... Пат не стал слушать дальше – взял его лицо в ладони, пальцами попав в мягкие ямки за изящно вылепленными ушами, и губами провел невидимую индейскую линию – от лба, по переносице, потом губам и подбородку. Кеннет запрокинул голову, подставляя шею, и там Пат остановился, держа его пульс под контролем своего дыхания. - Жаль, - сказал Кеннет, держа руки на его плечах. - Мне так жаль... - Спасибо, - просто сказал Пат. И с отчетливым хлопком превратился в горячее варево, пахнущее острым настоем артериальной крови. ** * Кеннет полежал под ним еще несколько секунд, сжимая пальцами уцелевшие теплые плечи. Экран сбоку посерел. По нему пробежалась рябь, а потом он исчез вовсе – вспыхнул свет. И тогда Кеннет высвободился из-под тела Пата, стряхнул с руки горячий сгусток и кинулся в морозильник. Лихим поворотом обогнул тело Лукаса и забарабанил в тяжелую дверь с неподатливым вентилем, над которым совсем недавно бились Пат и Отто. - Открой на хрен эту дверь! - крикнул он, ссадив на руке тонкую полоску кожи. - Открой, черт тебя возьми! И дверь поддалась. Заскрипел тяжелый поворотный механизм, взвыли петли. Кеннет выскочил в узкий, плохо освещенный коридор и первым делом кинулся на шею улыбающемуся человеку, стоящему в проеме с фонариком в руках. - Ты! - выговорил Кеннет, непрестанно целуя то плохо выбритую щеку, то впалый висок. - Ты... у меня слов нет... ты мысли мои читаешь, что ли? - Возможно, - с удовольствием ответил человек, любовно оглаживая узкие сильные плечи Кеннета. - Понравилось? - Секунда в секунду! - мотнул головой Кеннет, отпустил его и быстро пошел по коридору прочь. - Ни одного промаха – кролик-убийца-убийца-кролик. Я сам распределил бы точно так же - в те же моменты. - Ну так, - сказал человек и остановился, притягивая к себе Кеннета. Человек был высок, худощав, но очень старательно скроен – с прямыми четкими линиями лица и мышц, с серыми почти прямоугольными глазами, смягченными тенью ресниц и жестокими складками у губ. Он достал изумительно белый платочек и вытер кровь с лица Кеннета, который терпеливо переждал процедуру. - Первым делом – душ, - сказал он, когда платочек был убран. - И замазать чем-нибудь живот, там все плохо. - Готово, - невозмутимо сказал человек, открывая перед ним желтенькую дверь. За дверью оказался стул перед несколькими экранами, коробка проектора и небольшой пульт. На столе валялись диски и стояла чашка с недопитым кофе. Из угла комнаты, за диванчиком с теплыми пледами, бил пар разогретой душевой. - Твой опросник, Дойл! - выкрикнул Кеннет, сбрасывая одну за другой окровавленную тряпку. - Он для всех одинаковый? Идеальная задумка. Покажи мне Пата. Это... Нет, подожди, потом расскажу. И исчез за смутно-зеленой дверцей. Пока там шумела вода, Дойл ловкими белыми руками быстро навел порядок – расправил пледы, убрал кофе, диски расставил на полочке, оставив один. И успел даже подготовить большие бутерброды с ржаным хлебом и толстыми кусками бекона. - Пата, - приказал Кеннет, мокрый еще выныривая из душа. Полотенцем он прошелся только по волосам, на остальное не обратил внимания и так и сел рядом – влажный, пахнущий шоколадом и карамелью. Его узкое сильное тело портила только рваная рыхлая рана на животе, в остальном – безупречное сложение, от посадки головы до коленного сгиба. - Про остальных я сам знаю, - сказал Кеннет, ожидая загрузки диска. - Отто был мотивирован защитой слабого... Чудесно, да? Лукас был архаично жесток – по причине воспитания, по причине индивидуального менталитета... Они здорово сцепились за яблоко. Ресурс, Дойл! Это жизненно важный ресурс. Целая глава книги... Но если коротко – то вышел один такой к толпе, важный и активный и сказал – у нас хотят отнять жизненно важный ресурс! Наш жизненно важный ресурс хотят поделить! Чем будут питаться наши дети? И все. Заварилась кровавая каша... Защитники... которые рано или поздно доберутся до ядерного оружия. Кеннет взялся за бутерброд, молча пожевал. В глазах его горел синий свет газовой горелки. - Не включай пока, - вяло сказал он. - Лукас – как ни странно, - добро истинное. Он с честью выдержал свою страшную смерть. Подставил другую щеку. Но – вырастили его в условиях, где побеждает сильнейший, и укреплять свою силу нужно непрерывным воздействием на других. А сколько стран с таким менталитетом, Дойл? Да до хрена, говоря нелитературным языком... И все они тоже тяжело вооружены. Он с трудом проглотил плохо пережеванный кусок, опустил руку и поправил влажные розоватые яички под теплым членом, прикрытым нежной кожей. - Что еще. Защита потомства... это Отто. Он во мне видел своего сына. Альянсы не забываем – Пат сразу счел меня дружественным "народом" и принялся защищать от угрозы насилия. Все эти механизмы равно применимы и к международным отношениям. Знаешь, Дойл...- Кеннет бутерброд отложил, взялся руками за пустую чашку, и Дойл сразу начал искать кофейник. - Будет ядерная война. Дойл молча налил ему кофе и снова сел, скрестив руки на груди. - Я пытался им помочь, - задумчиво сказал Кеннет. - Я был миротворцем. Я им суть эксперимента на блюде выложил! И что... они сказали - мы люди! - а пережрали друг друга, как животные... Из самых лучших побуждений. Если бы я не изучал явления гуманизма столько лет, я бы, пожалуй, разочаровался в прямоходящих и разумных... Так что там с Патом? Прежде чем запустить диск, Дойл взял в руки тоненькую распечатку: - Стоит отметить тот факт, что роль САДИСТА-УБИЙЦЫ была ему впору, - сказал он теплым глубоким голосом. - Ирландский Сеттер. Маньяк, на счету которого более двадцати жертв. Ему было трудно скрываться с такой запоминающейся внешностью... думаю, это и загнало его в наш бункер. - Смерть сделала ему одолжение, - заключил Кеннет и прикрыл на секунду глаза, вспоминая. - Это он убил Дольфа. Пришел к нему в гараж и сделал из него фарш с помощью доски и гвоздей. Интересно то, что он не сумел узнать Дольфа в моих воспоминаниях. Память была к нему расположена – стерла лица. А я его сразу узнал... поэтому осторожничал с ним. Он был... он что-то цеплял во мне... неопознанное. Мне иногда казалось, что я сейчас остановлю эксперимент и заберу его себе, его одного. Мы бы хорошо смотрелись - жертва педофила и единственная любовь того же педофила. С моей помощью Дольф десять лет подряд боролся со своим изъяном, лепил из меня взрослого, а в итоге получил вечного ребенка... - На секунду Кеннет замер, тяжело дыша, но преодолел приступ. - Диск, Дойл. - У меня есть вопрос, - просительно сказал Дойл и по его интонации стало ясно, что таким же образом прежде он уже обращался к Кеннету на кафедре, неловко водя пальцами по строчкам своих конспектов. - Да, - сказал Кеннет. - Особенности испытуемых не повлияют на чистоту результатов? Фрэнк Хейз был сумасшедшим... Пат – маньяк с изломанной психикой. - Пат вел себя не более садистски, чем страна, которая до сих пор не может восстановить самоуважение мирным путем, Дойл. А Отто был не сумасшедшее страны, на протяжении нескольких лет теряющей на полях боя своих детей. - И все же... - О духовном здоровье наций поговорим позже, - нетерпеливо сказал Кеннет. - Я хочу видеть интервью Ирландского Сеттера. Черт, красиво-то как назвали... И Дойл запустил диск. Пат. - Вы гомосексуалист. - Вы читали анкету, - сказал Пат, не сдержав недовольства. Ему пришлось битых два часа отвечать на вопросы анкеты, и то, что динамик завел ту же волынку, особо не радовало. - Отвечайте на вопросы, и пусть вас не удивляет их тематика. Воспринимайте опрос как игру. - Хорошо. В конце концов, спешить некуда. Если выйти сейчас на улицу, то даже не будешь знать, куда пойти. Можно, конечно, потратить последние деньги на кофе с булочкой, но что дальше? - Ваш первый сексуальный опыт был связан с насилием? - Да, - после некоторой паузы ответил Пат, а потом сказал фразу, которую всегда говорил в этом случае: - Но это было так давно, что я уже не воспринимаю всерьез. - Какая-нибудь из ваших последующих сексуальных связей имела насильственный характер? - Нет, - сухо ответил Пат и скрестил руки на груди. - Как вы относитесь к угрозе ядерной войны и полного уничтожения человечества? - Библейски, - широко улыбнулся Пат. – Каждому да воздастся, так? Если в одном месте и в одну единицу времени соберется столько мрази сразу, что воздать им можно будет только атомной бомбой по башке, то почему бы и нет? Это будет справедливо. - Вы применяли насилие к живому существу? Пат на секунду задумался, сопоставляя свои прежние ответы с прозвучавшим вопросом. Где-то на задворках сознания прозвенел тоненький звоночек опасности, но разгадать его Пат не сумел. Сейчас ему мерещились только большая кружка кофе и белая французская булочка – как венец творения. - К живому – ни разу, - так же честно и спокойно ответил Пат. – Я всегда убивал только мертвых. - Вы можете объяснить свои мотивы? Пат повел плечом. - Наказывает даже Бог. - Достаточно, - сказал динамик. – Спасибо за ваши ответы. - Ты видел? - с глубоким восхищением спросил Кеннет Дойла. - Великий Инквизитор. Огнем и мечом. Самый глубокий поиск добра и сопереживания, который только можно вообразить. Траление человеческой души... Он был великолепен, этот парень... Он был... лучше всех. Я бы за него жизнь отдал, я бы за ним куда угодно пошел... Слава всевышним, что научился противостоять такому. А остальные? Ведь пойдут же, Дойл! Посыплются за ним, как яблоки из корзины - торопливо, наминая друг другу бока. Истекая соком побегут за тем, кто скажет - на кол зло! Дерьмо - в печь! Под приклад, под прицел, на кресты! И Кеннет снова задумался, а потом зябко повел плечами, встал и медленным шагом добрался до диванчика. Там он укутался в пледы, как ребенок, ждущий сказку на ночь. - Что делать с Бункером? - Почти ничего, - сказал Кеннет, не открывая глаз. - Сотри все отпечатки пальцев и замуруй бункер. Когда-нибудь их найдут, конечно... И будут гадать, что случилось, кто были эти люди, чем они жили и почему все мертвы... Но когда-нибудь так найдут и всех нас. Кеннет вздохнул и укутался плотнее. Дойл постоял над ним немного, ощупывая взглядом нежные очертания его щеки и губ, татуировку над ухом и пушистый затылок. Стоял, борясь с желанием упасть на колени перед человеком, которого боготворил, чьи мельчайшие желания научился угадывать, и сейчас знал – Кеннет утомлен, устал и хочет спать. Боготворил настолько, что уже представлял перед собой множество людей, вставших в очередь за обладание десятой книгой великого ученого-гуманиста – «Почему случится ядерная война». Слышал обсуждения в метро и на улицах, видел статьи в газетах и журналах... впрочем, как и всегда после выхода новой книги, после прочтения которых человеку приходилось обернуться внутрь себя и увидеть - вот душа, живая, упругая и розоватая в серединке и оплавленная по краям, как рыбий поджаренный пузырь. А внутри - добро, добро и справедливость, на которые способен каждый, стоит только... прочитать следующую книгу Кеннета. И все же Кеннета пришлось разбудить. - Пожалуйста, - попросил Дойл, и Кеннет молча повернулся на спину и стянул плед, обнажив ровный мягкий живот со сливочно-нежной кожей. Портили ее взрытые, словно язвы, укусы, и их Дойл аккуратно протер ватой с обеззараживающим раствором. - Больно, - тихонько сказал Кеннет, и Дойл вспомнил о главном, колющем, ревнивом. - Ты получил свои острые ощущения? - спросил он, любуясь стекающей по выступающей округлости косточки каплей. - Да, - сонно сказал Кеннет. - Похожие я испытывал только тогда, когда убивал ту кошку.