Кеннет
- Вы гомосексуалист, - первым делом утвердил динамик. - Гомосексуал, - мягко поправил Кеннет, языком проталкивая меж губ розовый упругий шарик фруктовой жвачки. Динамик, видимо, поправку принял, потому что сделал секундную паузу. - Мы зададим несколько вопросов, пусть вас не пугает их тематика. Расслабьтесь и воспринимайте опрос как игру. Мы, подумал Кеннет и облизнулся. Представилась безликая человеческая масса, слепленная в единый шевелящийся ком. Руки-ноги, масса живой плоти, кое-где – позвонки… - Ваш первый сексуальный опыт был связан с насилием? - Нет, - сразу же ответил Кеннет и вынул из кармана мобильный телефон. Посмотрел на экран – глухо. Бункер. - Какая-либо из ваших сексуальных связей имела насильственный характер? - Нет. - Как вы относитесь к угрозе ядерной войны и уничтожению человечества? Кеннет поднял глаза. - Мне не нравится эта идея, - сказал он, - но… Меньше всего ему хотелось философствовать. Он настолько хорошо знал свой потенциал, что не собирался им разбрасываться. Динамик терпеливо ждал ответа. - Отрицательно, - твердо сказал Кеннет и засунул мобильный телефон обратно в карман. - Вы применяли насилие к живому существу? Над этим вопросом Кеннет раздумывать не стал, но прикусил губу. - В детстве я убил кошку. Я люблю кошек, и мне до сих пор жаль. - Вы можете объяснить свои мотивы? - Мне просто захотелось убить что-то живое, - ответил Кеннет. – Я был в том возрасте, когда человек пытается постичь разницу между добром и злом. Чтобы понять, что такое зло, я должен был его совершить. Я убил кошку и мне стало ее жаль. Это определило всю мою дальнейшую жизнь. Он поднял голову, и в уголках его мягких губ обозначилось живое порывистое тепло. - Я даже помню, какого она была окраса… цвета. - Достаточно. Спасибо за ваши ответы. - Белая, - сказал Кеннет. – Белая с серыми лапками.Отто
- Вы гомосексуалист, - начал динамик. Отто сделал едва заметное движение плечами, которое можно было охарактеризовать и как согласие и как недоумение по поводу сказанного. - Мы зададим вам пару вопросов, пусть вас не пугает их тематика. Расслабьтесь и воспринимайте опрос как игру. То же движение. - Ваш первый сексуальный опыт был связан с насилием? Отто выпрямился на неудобном стуле и шире развел колени, обтянутые серо-белым камуфляжем. - Нам хотелось бы услышать ответ. - Нет, - качнул головой Отто. Его ответ прозвучал смазанно, словно дернулась на поверхности воды масляная пленка, так и не открыв всей глубины. - Какая-нибудь из ваших сексуальных связей… - Пожалуй, - ответил Отто. Его глаза, прикрытые тяжелыми сероватыми веками, медленно и лениво осматривали комнату, словно он находился в поле, где под прикрытием пыльных лохмотьев прятался снайпер. - Как вы относитесь к угрозе ядерной войны? - Любая страна должна обладать военным потенциалом для защиты мирного населения. - Вы применяли насилие к живому существу? Отто ответил не сразу. Он обдумал вопрос, сосредоточенно глядя на свое широкое сильное запястье. На запястье тускло поблескивала серебряная цепь-браслет. Он смотрел на браслет, но видел скомканную под ногами тень – нечеловеческую, полуденную, а над ней шпилем – тень от короткоствольного автомата. - Вы можете объяснить свои мотивы? - Я защищал свою страну, - задумчиво сказал Отто. – Это не насилие, это необходимость. - Достаточно. Спасибо за ваши ответы. - Если бы не я, и не сотни других солдат, ваши дети вынудили бы вас растратиться на полутораметровые гробы, - сказал Отто. – Ни сантиметром больше.Лукас.
- Вы гомосексуалист. - Интересно вы начинаете, - хмыкнул Лукас и сел на неудобный, с прямой и твердой спинкой стул. - Мы зададим вам пару вопросов, не удивляйтесь их тематике, воспринимайте опрос как игру. Лукас кивнул и, несмотря на то, что нигде не приметил огонька камеры, одернул длинные рукава черной водолазки, которую носил даже в июльскую жару. И темные очки не снял, хотя перед выходом из дома капнул в каждый глаз по прозрачной капельке «Визина». - Ваш первый сексуальный опыт был связан с насилием? - Он не был против, - коротко ответил Лукас, подумал и пояснил. – На следующий день пришел за добавкой, а хныкал только для вида. - Ваши последующие связи имели насильственный характер? - В суд никто не подавал. Лукас был предупрежден заранее – все, сказанное и сделанное им сейчас и после, никогда не выйдет за стены этого бункера, но привычка и осторожность заставляли его уходить от прямых ответов. - Знаете, есть такая порода людей, которые не чувствуют себя живыми, пока кто-нибудь не вытрет ноги об их рожу. Есть такая порода людей, которая не чувствует себя живой, пока не вытрет об них ноги. Ему хотелось сказать другое: не ноги, и не об рожу… Скорее, такая порода людей, которая будет рада, если в их жопу натолкать нечищеной картошки, а в рот слить сперму с трех мужиков сразу, и… Но Лукас был осторожен, несмотря на все заверения в полной конфиденциальности эксперимента. - Как вы относитесь к угрозе ядерной войны и полного уничтожения человечества? - Насрать, - коротко сказал Лукас. – Я все равно до этого не доживу. А после меня хоть потоп. - Вы применяли насилие к живому существу? - Только силу, - сказал Лукас и обаятельно улыбнулся. У него вообще все получалось обаятельно: двигаться, улыбаться, менять тембр голоса и показывать похоть черными яркими глазами. - Вы можете объяснить вашу мотивацию? - Овцы и волки, - не задумываясь, ответил Лукас. – Пока пастух спит, волки будут перегрызать глотки овцам, а овцы будут втайне желать этого. А пастух спит давно, и его глаза больше никогда не откроются. Динамик молчал. Словно там, за невидимой преградой, ворочались мысли-импульсы большого сложного механизма. - Вы наркоман, - после долгой паузы сказал динамик. - Я волк, - ответил Лукас. – Мне одиноко. - Достаточно. Спасибо за ваши ответы.Кеннет.
Кеннет первым сел за стол в синей стерильной палате. Стол как стол — белый, с мутным отражением ламп на гладком покрытии. На нем — четыре пластиковых подноса. На каждом — по тарелке с оладьями из брокколи и сырным салатом. Рядом с тарелками пластиковые стаканчики, похожие на стаканы из любого макдональдса, только без единой надписи. На стене — часы в стальном кольце. Секундная стрелка медленная, словно уставшая. Цифры гротескные: шестерка с набитым брюхом, затейливая вязь восьмерки и двенадцать, похожая на католическую церковь со злобным шпилем. Под часами - матовый экран плазменного телевизора, настолько большой, что смахивал на окно в ад, прикрытое шторой. На кроватях синие простыни, аккуратно заправленные. Вялые белые подушки. Не было видно ни единого прибора или склянки, но Кеннет отчетливо ощущал запах операционной. Здание, решил Кеннет, раньше принадлежало больнице. Он потыкал пластиковой вилочкой в дряблую оладью, и только после этого заметил — возле подноса крошечный стаканчик с одной-единственной таблеткой внутри. Не хватало только надписи «съешь меня». Кеннет улыбнулся, представив такие надписи на оладьях и объявление-указатель, на зубочистке посаженный в сырный салат. Есть не особо хотелось, но Кеннет все же вынул изо рта шарик фруктовой жвачки и выбросил его в пустую мусорную корзину у двери. Проверил карман — там по-прежнему остались еще четыре пластинки в яркой упаковке. А потом развернулся, почувствовав, что не один. Он был к этому готов — как в сказке, если есть накрытый стол, значит, скоро придут медведи... И ему даже показалось на мгновение, что так и случилось, потому что вошедший был роста огромного, широк в плечах и удручающе опасен на вид. Кеннет таких кругом не обходил, но и рядом держаться не хотел. Слишком много места в жизни занял бы такой человек: в кровати, в ванной, за столом... Вытеснил бы самого Кеннета, с его фруктовыми жвачками, тоненьким легким ноутбуком, работой далеко за полночь и холодным тоником в холодильнике. Вытеснил бы неуклюжестью и неконтролируемой силой. Словно в доказательство грохнул и ударился об пол повалившийся легкий стул. Кеннет вздрогнул. - Отто, - отозвался «медведь» и неожиданно пластичным движением поднял опрокинутый стул. А потом развернулся и подал Кеннету руку. Кеннет пожал его ладонь, твердую и горячую, как просмоленная доска, и посмотрел в спокойные, чуть навыкате, глаза Отто. И ему почудились: сырые туманы, повисшие над волглыми обрывами, запах жидкой болотной грязи. Показалось, что на плечи легла мокрая холодная ткань. Кеннета невольно передернуло. А за его спиной тихонько щелкнуло.Отто.
Экран, четыре кровати, часы, стол. Из полезного — только кровати. Единственное, что Отто уважал в своей жизни — это был сон. Спал он крепко, в мучительных снах переживая одно и то же счастье: обнимая теплое, пахнущее молоком тельце. И широкая спина, и литые плечи, и торс — клубок каменных мышц, - все приобретало смысл. Отто сам приобретал для себя смысл. Его тело могло укрыть другого собой, защитить и заслонить. В спину взрывной волной вбивало тупые доски и обломки шифера. Растопырив руки, несколько секунд держался на колене, а потом падал на бок и шипел сквозь раскрошенные зубы. Доски выламывали из него вместе с кусками мяса, и сбивали потом ладный полутораметровый гроб. Ни сантиметром больше. - Мы вроде как в одной команде? - ласково улыбаясь, спросил его мальчишка, назвавшийся Кеннетом. Хотя черт разберет, сколько ему лет — маленький, гибкий и упругий, как моток лески. С легкомысленной рваной челочкой и запахом фруктовой жвачки. Внешне — школьник. Такие дымчатые джинсы носят в старших классах, а высокие ботинки с вельветовыми вставками надеваются специально для того, чтобы зрительно увеличить силу ног, а у геев — еще и для того, чтобы приподнять задницу, хорошо обтянутую теми самыми джинсами. Сквозь тонкую черную маечку взглядом можно прощупать шарик пирсинга на соске. Еще более внимательным взглядом — найти развернутый цветок лотоса за правым ухом, разноцветную недешевую татуировку, скрытую так, чтобы ее хотелось увидеть. Глаза только пугали. Отто видел сотни глаз, и не всегда — целыми и закрепленными в глазницах, но странные зрачки Кеннета насторожили даже его. Свет ровно лился сверху, а зрачки эти все равно мерно расширялись и сужались, словно дышали, и их дыхание то окрашивало радужку в ровный голубой цвет, то почти обесцвечивало полностью, и тогда казалось, что Кеннет слеп. - Пока игра не началась, сложно сказать, за кого ты играешь, - ответил ему Отто и соврал. Он всегда знал заранее, на чьей он стороне. - Что это у нас? - Оладьи, - терпеливо и нежно улыбаясь, ответил Кеннет. - Оладьи из брокколи. Его зрачки сузились в точку и опять расцвели. Отто свернул оладью в трубочку, надкусил, пожевал. - Ты под чем? - спросил он, проглотив кусок. Кеннет снова улыбнулся, и на его щеках обозначились неглубокие ямочки. Над улыбающимся нежным ртом и этими чудесными ямочками пугающе дышали черные зрачки. - Со мной все в порядке, - заверил он.Пат.
Останется только двое, почти пророчески подумал Пат, завидев их в комнате. Подумал и промолчал, рассматривая. Угрюмый мужик в камуфляже ел что-то из пластиковой тарелочки, мальчишка наблюдал за ним с такой любовью, будто свои яйца зажарил и добровольно принес в жертву желудку камуфляжного монстра. Они сидели вдвоем: один ровно, крепко упершись ногами в пол и разведя каменных очертаний колени, а второй — как эльф, невесомо закрепившийся на прохладном листе лотоса. Только для эльфа слишком уж рельефен он был — и даже по сравнению с гигантским телом Пехотинца не смотрелся слабым. В мире остались только они, думал Пат, почему-то наслаждаясь патетикой этих слов: то ли их возвышенностью, то ли обреченностью. Эльф и Пехотинец. Прекрасный сюжет для порно... Эльф повернул голову, и Пату стало страшно: с лица Эльфа слиняло всякое выражение. Застыли и побелели губы. Исчезла в припадочной белизне лепнина скул и носа. Он стерся весь, превратился в белый лист, на котором медленно пульсировали черные провалы-зрачки. - Садись, - кивнул Пату Пехотинец. - А то эта хренотень еще и остынет... - Я не хочу есть, - почему-то отказался Пат, забыв, что совсем недавно мечтал о кофе с булочкой. - Кому-нибудь что-нибудь сказали? Мы вместе или против друг друга? В чем эксперимент? Кто больше съест салатика? Он старался говорить развязно и развернулся к Эльфу спиной. Невыносимое у того было лицо. Невыносимое. Поэтому Пат обращался только к Пехотинцу и упорно не поворачивался, хотя спина у него дрожала от напряжения. И руки подрагивали. Пат вцепился пальцами в шлевки своих джинсов, обошел Пехотинца и осмотрел висящий на стене экран. - Кто-нибудь видел пульт? - А на хрен, - отозвался Пехотинец, сминая в руке опустевшую пластиковую тарелочку. - Дома не насмотрелся? Нет у меня дома, чертов ты неандерталец, подумал Пат. Нет и не предвидится. Ничего у меня нет и не будет. И снова заныла от напряжения спина, словно кто-то позади мысли эти перехватил, рассмотрел, скомкал и вернул назад точным броском: повернись, посмотри на меня... Пат не поддался. - Так что за игры нас ждут? - задумчиво спросил он. - Шашки, - сказал Пехотинец. И тогда Пат решил повернуться и улыбнуться в ответ на шутку, а заодно посмотреть на Эльфа. Повернулся и увидел — Эльф вынул трубочку из бумажного стаканчика и теперь снимает с него крышку. И лицо у него самое обыкновенное. Не эльфа и не статуи, а обыкновенного пацана, который только вчера курил траву за углом своей школы.Лукас.
Они были овцы – все, кроме одного. Лукас определял их так же быстро, как волк определил бы по запаху свою желанную жертву. Мягкий беззащитный живот, пульсирующее горло, тонкая кожа – на один укус. Лукас не торопился снимать темные очки, потому что знал – волки по глазам определяют своих сородичей, а овцы – убийц. И в одних, и в других жили древние инстинкты самозащиты и жажды жизни. Налет цивилизованности – все эти «здравствуйте, пожалуйста», слетал в один миг, как осенняя паутина, гонимая ветром, стоило только изменить правила игры, навязанной большим смешанным стадом. Лукас остановился, не доходя до стола, узкие кисти рук запрятал в карманы и согнул плечи – в этой позе, позе размышления над увиденным, он и застыл, как гротескная пластиковая фигурка. Рот приоткрыл, дыша через него – дышать через нос было больно, а в горле хоть и застрял сухой ком величиной в кулак, но кислород все еще пропускал. На Лукаса смотрели: две овцы со спокойным интересом, и волк оценивающе. Овцы не заметили ничего, кроме ненормальной притягательности потасканного лица, словно слепленного из множества сырых глиняных комочков, кое-где подмазанных, кое-где сглаженных, и обтянутых тонкой сероватой кожей, по цвету напоминающую овсяную муку. У овец в глазах светилось тихое любопытство – овцы пытались оценить свои собственные ощущения, копались в себе и пытались понять, какая из черт такого лица заставляет смотреть на него со сладким чувством насыщения, и какая их черт того же лица не дает им отвести глаза. Овцы про себя делили лицо Лукаса на составляющие – рассматривали узкий подбородок, скулы, подбитые мягкими мешочками отечности, губы, сухие и серые, с острыми уголками. Овцам явно хотелось заглянуть под очки. Волк довольно быстро отказался от попыток. Ему было незачем. Лукас понимал – ему самому все остальные были незачем. А овцы видели в нем избавление от мук своей никчемной жизни, рок, судьбу, правило, закон и заслуженную кару. Обаяние смерти. Поэтому не могли отвести глаз. Лукас выпрямился и вынул руки из карманов. И одновременно с этим движением на большом экране вспыхнула надпись, подкрепленная требовательным звуковым сигналом. «Надеемся, вам понравился завтрак. После него вам следует принять таблетку. Пожалуйста, примите таблетку».***
Пока они спали, требовалось добавить несколько штрихов – положить на столик зеленое крепкое яблоко и поставить бутылку минеральной воды. Руками, пахнущими медицинским раствором, потянуть в очередной раз дверцы шкафов, чтобы проверить – на полках нет ничего, даже полотенца. Требовалось пальцами качнуть свисающую с потолка сложную систему цепей и крюков, пройтись ладонями по идеально застеленной двуспальной кровати, разглаживая невидимые морщинки на алой шелковой простыне. Проверить экран телевизора. И плотно закрыть за собой дверь, – дверь, похожую на ту, которыми запирали раньше бункеры, из металла в ладонь толщиной, с замком-вентилем, напоминающем о подводных лодках и отгремевших войнах. Дверь, у которой не было внутреннего замка. Как только она закроется, внутри все оживет – нальется матовым светом экран, зажгутся огоньки скрытых камер. И не только камер. И яблоко, зеленое, но спелое яблоко, заблестит своим манящим боком.