When we finally kiss goodnight

Ремус скучал по своим друзьям после окончания школы. В день выпускного солнечный свет играл на стеклах квадратных очков Джеймса, пока они впятером направлялись в Хогсмид, к поезду: веселые, беззаботные и юные, они думали лишь о будущем, позабыв, что знакомая дорога стелится под ними в последний раз. Ремус помнил, как Джеймс и Лили держались за руки, а Питер судорожно пытался убедить их (или самого себя), что его возьмет на работу журнал «Выбери себе метлу». Его взяли. Но Ремусу отказали в «Даст и Милдью» и «Румихарт букс». Он был не слишком удивлен, а вот Сириус в очаровательном порыве солидарности громко возмущался и жег письма с отказами. Смутное дурное предчувствие со временем обострилось до такой степени, что начало напоминать грозовую тучу, поливающую дождем магическую Британию, в то время как Ремус не только не имел зонтика — он был даже без плаща. Все его друзья погрязли в попытках стать взрослыми и самостоятельными, впрочем, с переменным успехом: не похоже, что в ближайшем будущем Питеру удастся заполучить работу посерьезнее, чем магическая разметка страниц, а Лили из-за своего статуса маглорожденной застряла в подвале больницы Св. Мунго, где хранились препараты. Ремус перебивался с одной низкоквалифицированной работы на другую, отчаянно стараясь не жалеть себя и проводя пять ночей из семи на диване Сириуса. По утрам Ремус мутным взглядом следил, как Сириус, одетый в серую мантию стажера Аврората, ставил перед ними две чашки кофе. Ремус не злился и не обижался на него или на Джеймса — конечно, нет. Но когда он оставался наедине с собой в ночной темноте, когда его сердце обнажалось, а самые сокровенные мысли срывались с цепи — осознание терзало его. Как и Сириус. Сириус свято верил в то, что он был чрезвычайно полезен, великодушен и вообще являлся образцовым лучшим другом — в какой-то степени, так оно и было. Но боль становилась только острее, когда Сириус настаивал, чтобы Ремус переехал к нему: — Кого, черт возьми, вообще волнует арендная плата, богач я все-таки или нет? Или когда он говорил: — Лунатик, держи, это пальто мне мало, но не могу же я выкидывать хорошие вещи. Или когда он просил: — Мне не нравится есть в одиночестве, пожалуйста, составь мне компанию за ужином. Все эти предложения были ужасно милыми, но вместе с тем немного унизительными — Ремус не понимал, был ли он в большей степени польщен или раздражен. Обычно он испытывал смешанные чувства. Рождество только усугубило чувство безысходности, преследовавшее Ремуса. Его снова уволили, его отец весь извелся, маме нездоровилось, а 23 декабря, на севере Глазго Пожиратели смерти разгромили трактир двух маглорожденных братьев. И ко всему прочему сегодня вечером Сириус вручил ему подарок. Снова. Четвертый по счету. Ремус смог выдавить лишь вежливое «спасибо, Бродяга»; они были на вечеринке у Джеймса и Лили, поэтому Ремус счел унизительным признавать при всех, что Сириус уже подарил ему пару сапог из драконьей кожи, новую метлу и сумку со спрятанным внутри кошельком галеонов. Noblesse oblige. Не имея иного выбора, Ремус принял предложение Сириуса пойти покурить. Лили и Джеймс угнездились в обнимку на диване: они сидели с бумажными шляпами набекрень и тихо ворковали, воплощая уют. Джеймс убавил музыку вскоре после ухода Питера, а Лили начала зевать с тех пор, как Марлин и Доркас аппарировали. Вечеринка стихала, как легкий моросящий дождь. Сириус сидел на ковре, скрестив ноги, и скручивал сигарету, а Ремус поправлял на шее новый — и, вероятно, дорогой — кашемировый шарф, пытаясь отвлечься и не смотреть слишком пристально на эти искусные, изящные пальцы. На мгновение он почувствовал себя не в своей тарелке: нежелательным зрителем рядом с Джеймсом и Лили, которые начинали дремать в обнимку, и Сириусом, который скручивал вторую сигарету для Ремуса; прижимая большим пальцем бумагу к табаку, он облизал и запечатал сигарету. Ремус отвел взгляд в сторону. Неужели Сириус не понимал, что его неосторожная доброта согревала сердце Ремуса, обжигая одновременно раздражением и нежностью. Они последний раз за сегодня выйдут покурить: уже почти два часа, и Лили заснула на плече Джеймса. С чувством сожаления о тепле весело потрескивающего камина, Ремус набросил на них согревающие чары, толкнул затонированную магией дверь и вышел на террасу. Улица встретила его кромешной тьмой — сказочная, тихая ночь. Лишь снежинки лениво кружили в неподвижном воздухе и падали на волосы Сириуса, тая, как сахарная глазурь. Сириус протянул Ремусу сигарету и коснулся ее кончика своей, уже зажженной, так что Ремусу оставалось только затянуться. Когда кончики обеих сигарет заалели, Ремус понадеялся, что огоньки в виде фей, висящие над террасой, скрыли проступивший на его щеках румянец. Как и много раз до этого, он задумался, знал ли Сириус. Вдруг он играл с Ремусом, развлекаясь, словно человек, который рассеянно бьет по струнам не особо интересного для него инструмента, лишь бы выяснить, какой тот издает звук. Но затем, как и всегда, Ремус решил, что Сириус не был способен на подобное, он бы не стал играть с чувствами своего друга. Правда ведь? Может, причиной тому послужил огневиски, а может — любовь, но у Ремуса закружилась голова, когда он не так уж случайно прижался плечом к Сириусу посреди ночи, в канун их восьмого совместного Рождества, первого за пределами Хогвартса. Первого с тех пор, как Сириус словно поджег фитиль где-то у Ремуса под кожей. — Шарф тебе к лицу, — произнес Сириус, выпустив струйку дыма. Ремус покачал головой. — Бродяга, ты не должен был. Ты не должен все время покупать мне… — Я думаю, ты пытаешься сказать: «Спасибо, Бродяга, мне очень нравится», — ухмыльнулся Сириус. Ремус глубоко затянулся и уставился в темноту, размышляя, возможно ли наслать сглаз и при этом поцеловать своего лучшего друга — кто-то должен был попробовать совместить черную магию и поцелуи. Сириус ведь наверняка не единственный за всю историю, кто умудрялся быть одновременно невыносимым и неотразимым. — Ты в курсе, что чертовски меня раздражаешь? Сириус только пожал плечами, не поверив ни на секунду (и оказался прав). — Пойдем домой или заночуем у Джеймса и Лили? Сириус будто был уверен, что Ремус не захочет возвращаться домой в одиночестве. Ремус не хотел: сегодня канун Рождества. А с обострением обстановки Ремус не был уверен, доживут ли они до следующего. В тени этих праздничных дней его подстерегали тщетный поиск очередной недолговечной подработки и ожидание, когда Дамблдор снизойдет до того, чтобы отправить его на север в разведку. Вдруг, всего раз, он мог позволить себе побыть эгоистом, разрешить себе безобидное, невинное удовольствие. — Я слишком много выпил, чтобы аппарировать. Он выпил лишь бокал вина за ужином и стакан огневиски — ему приходилось аппарировать и в худшем состоянии. Но перспектива провести ночь на одной кровати с Сириусом вместо того, чтобы спать одному на диване, была слишком привлекательной — от нее невозможно было отказаться. — Хм, на самом деле, я тоже, — кивнул Сириус. Они вернулись в дом и обнаружили Джеймса и Лили спящими на диване, поэтому сочли нужным снять ботинки и набросить на себя заглушающие чары на время подъема по лестнице, чтобы не разбудить друзей скрипом деревянных ступенек. Безмолвие накрыло их, словно мягкое одеяло: заветная тишина, принадлежавшая лишь им двоим. Ремус пошел чистить зубы, а по возвращении в комнату увидел, что Сириус уже залез под одеяло — абажур окутал его теплым, мягким сиянием. Как же Ремус хотел проводить так каждую ночь. «Не будь дураком, черт возьми», — отрезал внутренний голос. Наверное, делить одну кровать и спать так близко друг к другу — не лучшая идея. Но, в конце концов, Ремусу всего восемнадцать, время от времени ему в голову могли приходить глупые идеи. Он ни на что не надеялся, но в глубине души, находясь в пограничном состоянии между опьянением и трезвостью, опустошением и безрассудной влюбленностью, он понимал: кое-что уже произошло. Превратив брюки и свитер в нечто, напоминавшее пижаму, Ремус забрался в кровать. Он немного смутился, когда Сириус не погасил свет и остался сидеть, глядя на него сверху. Справедливо ли было винить Ремуса за желание оказаться как можно ближе? В тусклом свете Сириус был красив как бог: Ремус жаждал прикоснуться к его профилю, провести пальцами по классическим чертам лица. Хотя бы раз в жизни — и ему будет достаточно. Хотя бы раз в жизни — это не слишком большая просьба. — Как тебе Рождество? — прошептал Ремус, лишь бы не дать себе протянуть руку. — Слабовато, как по мне, — фыркнул Сириус, поворачиваясь к нему. Ремус кивнул, прекрасно понимая, что Сириус имел в виду: все их планы, построенные в Хогвартсе, пошли прахом; не было ни дорожных приключений, ни еженедельных вечеринок, ни безопасных прогулок по Лондону (по крайней мере, для маглорожденных, оборотней и членов Ордена). — А ты? Что ты думаешь про Рождество? — спросил в свою очередь Сириус. Его серые глаза впились в Ремуса, который обычно предпочитал сливаться с толпой и не приветствовал, когда его тщательно разглядывали. Но втайне ему нравилось, когда Сириус наблюдал за ним: тогда Ремус чувствовал, что его видят, его понимают. — Слишком много подарков, как по мне, — пошутил Ремус, и они оба улыбнулись. Сириус отвел взгляд и начал дергать край простыни: очевидно, его что-то беспокоило. — Разве это странно? То, что мне нравится делать что-то для тебя. Ты постоянно делаешь что-то для меня — может, ты не замечаешь, но это так. Ремус изумленно распахнул глаза, загнанный в угол разговором, который сам же и начал. Его ладони начали потеть под теплым одеялом. — Что-то делаю для тебя, — повторил Ремус, планируя ускользнуть от темы, и сел, чтобы они с Сириусом оказались на одном уровне. — Да, — Сириус упрямо кивнул, хотя все еще не смотрел на него прямо. — Ты всегда помогаешь мне с тренировками в Аврорате, хотя имеешь полное право обижаться на меня и на тех мудаков, которые отказали тебе в работе. Ты ждешь меня у Министерства больше часа каждую среду и пятницу, просто, чтобы пообедать вместе и, честно, моя квартира не выглядит так, будто ее разгромила шайка полтергейстов только тогда, когда ты живешь в ней. И, послушай, я знаю, что ты не промахнулся на той облаве в прошлом месяце — ты никогда не промахиваешься, ты просто не хотел попасть Ступефаем в моего бестолкового брата-идиота, когда он был на метле. И ты сделал это ради меня. Ремус сглотнул, у него пересохло в горле. Смущение и стыд нахлынули на него волной: видимо, он действовал более явно, чем думал, а даже если и нет, то Сириус был слишком умен и слишком хорошо его знал, чтобы не заметить. — Заставляет задуматься, знаешь… — добавил Сириус, на этот раз глядя прямо ему в глаза. Щеки Ремуса загорелись. Чего, черт возьми, хотел Сириус? Поиграть с ним? Выбить признание в любви? В его памяти вспыхнули те два раза, когда они целовались. Первый был шуткой — в прошлом году Питер и Джеймс застали их под омелой, и пришлось следовать традициям, а второй… что ж, они не говорили о втором разе. Они оба были пьяны, и Сириус не… — Знаешь что? — начал Ремус, потому что Сириус не мог так бесцеремонно вынудить его признаться в чувствах, не признавшись в начале самому. — Ты вручил мне четыре подарка на Рождество, а теперь говоришь, что тебе нравится делать разные вещи для меня. Заставляет задуматься, не правд- — Во имя Мерлина, почему ты вообще удивлен? — огрызнулся Сириус, ошеломив их обоих. — Ты должен был догадаться, что я… — он понизил голос, слова выходили тихими и торопливыми, почти умоляющими, — что я влюблен в тебя или… или вроде того. Ремус моргнул. В ушах зазвенело, словно мимо него только что пронеслось заклятие, а сердце билось где-то между грудью и горлом. — Или вроде того, — повторил он, пораженный. Разум Ремуса метался от одной мысли к другой, но не мог истолковать слова Сириуса по-другому. Самое неловкое, самое правдивое, самое нежное и такое драгоценное признание упало Ремусу в руки — он боялся, что обличение любви в слова разобьет его. Поэтому, как в прошлые разы (и вместе с тем совсем иначе), Ремус взял красивое лицо Сириуса в свои дрожащие ладони и закрыл глаза. Он подумал: ста лет не хватило бы, чтобы изобразить момент вечности, когда Сириус целовал его, а Ремус целовал его в ответ в темных объятиях рождественской ночи, на западе Британии, на Земле, которая в тот миг засияла, словно звезда.