Замаливая грехи

Ты улыбался. Улыбался мягко и тепло, пока в глазах твоих горел огонь. Звёзды падали, словно декорации на сцене, и разбивались прямо о голову мою, но я стояла. Среди хаоса сего стояла, загибаясь от твоего смеха. И ведь не мне, не мне смеялся ты. Кому-то другому. И пальцы переплетал с кем-то другим, шептал так тихо и громко одновременно. Будто специально. Хотел, чтобы я услышала, или, быть может, желал кричать о любви своей на весь мир, да только боялся?       Счастье любит тишину. Счастье никого и ничего не любит. Оно то есть, то исчезает, прячется в закоулках твоего сознания, пока ты умираешь. Ты тоже умирал, и я тому свидетель. Почему никто другой не видел? Ты тоже умирал, сгнивал внутри, а реальность под взглядом тёмным переворачивалась от безысходности миллионы раз. Зачем же молчал? Неужели задыхаться от слабости своей было не так отвратительно, как попросить помощи? Тебя ведь любили, обожали, памятники готовы были возводить, милый мой. Не отвечай. И я не стану: помню, что любить ты не умел никогда. Твой голос, сожалением наполненный, неловко напомнил мне об этом в тот июньский вечер. Я улыбалась тебе. И сейчас улыбаюсь, пряча глаза свои за широкими рукавами толстовки. Ты говорил, что наполненный отчаянием взгляд — не то, что шло бы мне. Но разве я могу глядеть на фото твоё иначе, зная, как долго ты страдал. Как долго хотел сказать недосказанное, но рот твой сшит был тобой же. А ведь со смехом пытался уверить раньше, что даже иголку держать нормально не умеешь. Ты. Врал. Мне. Врал целую вечность, наматывал лапшу на уши, но в итоге сам в ней и запутался. Ты задыхался. Без гиперболизации ты задыхался, правда. От бессилия падал на пол спортивного зала, пока нехватка воздуха сдавливала твое горло. Ты — груда всего переломанного, затоптанного и убитого. Убитого в тот июньский вечер своим же сердцем нелепым. Ты умер прямо передо мной, а я даже и не заметила сначала. УмерУмерУмер ещё тогда. Всё время это я тонула. И ведь, представляешь, даже не пыталась всплыть. Впервые за столько лет нашла я покой среди первозданного хаоса, среди темноты глубинной. Мне даже нравится быть на дне: песок обволакивает, словно одеяло, тёплое такое, каким мы с тобой всегда кутались на ночь, а рыбы поедают мою плоть щекочут мне шею. Отсюда я вижу т е б я, присутствие твоё ощущаю, зная, что совсем недавно был ты здесь. А теперь плаваешь на поверхности, спиной к небу. Нечитаемый взгляд твой блуждает по моему лицу, и я смеюсь. Думаешь, что мне страшно, но разве можно бояться смерти, когда уже мёртв? Ты сам, с а м испробовал это, сам вкусил запретный плод, понадеявшись расправить крылья. Но с чего решил ты, мой милый Тоору, что жизнь не остановится после ухода твоего? С чего решил, что все остальные будут жить, а не просто существовать?       Вам придётся поставить точку в спортивной карьере, мне очень жаль. Ещё тогда это началось, или намного-намного раньше? Я так сожалею, что сама не могу ответить на вопросы эти, и вынуждена кричать тебе сквозь толщи воды. Но ты меня ведь слышишь, а оттого улыбаешься. Улыбаешься, как и раньше. На этот раз — мне. Глубь так искусна, ты в курсе? Поглощает разом, и лишь её объятия — после твоих, конечно, — мне не противны. Она не врёт: сразу предупреждает, что в конце, когда надоешь ты ей, убьёт и выплюнет наверх. К поверхности. К солнцу. К т е б е, но не к нему. Ты в целом — не он, не тот Тоору, который мечтал о признании так долго, а потому не сразу понял, что попал в хоровод лицемерия. Тот Тоору был живым, другим, и улыбался он мне намного чаще тебя. Вот только ушёл быстро, хлопнув дверью напоследок, и растворился. Стал тобой, а чувства его украли звёзды. Я помню, что он надеялся вернуть их, но все обещания сгорели. Пепел обернулся лепестками ромашек и развеялся по ветру. Винить тебя — не в моих силах. Моих сил и вовсе не осталось. Но я руки тяну наверх, и глубь толкает меня прямо в объятия родные. И снова вижу свет. Искры ли это во взгляде твоём, или лучи долгожданного солнца? А ведь знаешь, когда я в последний раз закрывала глаза, полностью опускаясь телом в ванну, то свет казался таким раздражающим. Теперь я вновь рада видеть его. Как и тебя. Ты, кстати, улыбаешься.