«All the things that we wished, they never came true All the promises made, were broken by you All the choices you made, would you make them again? All the lies that you told, did you believe in them?»
Skeler — Pale Light
✧ 🌉 ✧
Сан-Франциско, 4 июля 2014 года Это был не слишком хороший год и не самый удачный день. По крайней мере так тринадцатилетнему Феликсу казалось до полудня. О том, что всё в их семье стало рушиться — постепенно, но неумолимо, он тогда, конечно же, ещё не знал, хотя и догадывался. Хотя улыбка и была вымученной, когда отец потрепал по голове и разрешил погулять с друзьями — четвертое июля всё-таки, праздник. Даже на ночевку в их «секретное логово» отпустил. Секретным логовом, или точкой сбора, или штаб-квартирой, они называли их собственный номер в мотеле «Калифорнийский берег», которым владела бабушка Джисона. «Восьмой VIP» на втором этаже, как называл его Минхо, исключительно для них. По сути — обыкновенный номер в обыкновенном придорожном мотеле, каких сотни тысяч. В какой-то степени старый, в какой-то степени заурядный. Но ощущающийся совершенно особенным, потому что принадлежал хозяйке и использовался только для её нужд. Летом этих нужд почти всегда было трое — неугомонные малолетние мальчишки, организовавшие в стенах «Калифорнийского берега» своё братство и невообразимо гордые этим. Этим летом их должно было стать наконец четверо — Минхо с Джисоном Феликсу про четвертого мальчика все уши прожужжали. Ещё один их лучший друг, кажущийся каким-то выдуманным, потому что они не пересекались ни разу до сих пор. И Феликс вечно забывал его имя — то ли Джинхён, то ли Ханджун, то ли как его там. Всё было как-то до прозаичного смешно — каждое лето и в рождественские праздники Феликс улетал к маме в Сидней, в то время, как сюда, в Сан-Франциско, на эти же промежутки времени к своей маме прилетал этот Джунхан с Сеула. В этом году любимого дедушки Феликса, что был, в общем-то, единственным, к кому мальчик прилетал в гости, не стало. Мама потому в Австралию к истокам и свалила, потому что до сына ей особого дела не было, как, впрочем, и отцу, но отец хотя бы какое-то внимание и неравнодушие показывал. Поначалу. Это всё было всё ещё сложно для понимания в тринадцать лет, но уже доходило в какой-то степени — кроме дедушки в Сиднее его больше никто не ждёт. Нужно смириться. И с тем, что папу не то чтобы интересует его жизнь, пожалуй, тоже. Пока ещё детская психика такие жизненные кульбиты воспринимать не научилась, но может быть это и к лучшему, ибо пока что всё не казалось такой уж трагедией. Неприятно? Да. Тоскливо? Пожалуй. Но сопли на кулак наматывать не тянет. Рано ещё. В голове только утешающе-отвлекающие мысли о новой доске, на руке браслет из разноцветных бусинок, подаренный Джисоном, а в кармане горсточка жвачек с разными вкусами и немного налички на еду и аттракционы. День они собирались до самого вечера провести в луна-парке «Star Lost», а вечером в своём штабе зависнуть и всю ночь смотреть ужастики. Потому что Джисон так решил. Потому что Минхо с ним согласился как обычно, а Феликса никто не спрашивал. Ну ужастики, так ужастики. Главное, что с друзьями рядом. Собравшись и выйдя из дома, Феликс на всякий случай захватил любимую жёлтую толстовку — в последнее время даже несмотря на лето, температура падала до +13 градусов, а мёрзнуть очень не хотелось. Сегодня и небо почему-то облаками заволокло. На улице было свежо и приятно. Люди носились счастливые и радостные, повсюду атмосфера праздника, и Феликс искренне желал стать его частью, но что-то внутри будто продохнуть не давало. Возможно мысль о том, что он больше не увидит маму? Он был до сказочного похож на неё, так что чуть ли не в её лицо смотрел каждый день, блуждая взглядом по отражению в зеркале. Это ощущалось странно. Теперь он сможет видеть её лишь в своих чертах. Нужно смириться. Он был так глубоко погружен в собственные мысли, что не заметил тех самых ребят, которых обычно сторониться желательно, обходя за пару кварталов. Недружелюбные рожи на несколько лет старше. Неприятные и отталкивающие. Феликс потупил взгляд, сжав кулак в кармане свободных штанов, и постарался слиться с окружающей обстановкой, проходя мимо, но его-таки успели заметить. — Ребята, смотрите-ка, кто у нас тут? — ехидно оскалился один, а другие подхватили. Их было трое, но что Феликс против троих старших мог сделать в одиночку? Стало страшновато. Он было дернулся, чтобы пробежать мимо, но толстяк перекрыл ему дорогу своей жирной тушей, заставив блондина обеспокоенно озираться по сторонам, ища выход из ситуации. — А ну стоять, узкоглазый. Феликсу только и оставалось что подгадать момент, да юркнуть мимо них, убегая со всех ног. Выход опредёленно точно был один. Конечно же, они попытаются у него отжать деньги, но он их не отдаст просто так. Хотя драться тоже не хочется — всё равно у него не получится. Он младше и меньше, а если и дрался в своей жизни, то только с Минхо, и то в шутку. — Развелось грёбаных китайцев, — цокая и кривя лицо от отвращения выдаёт самый высокий. Наверное, он у них за главного. — Этот ещё и с веснушками. Мутант какой-то. — Я кореец, — тушуясь выдаёт Феликс, но взгляд больше не прячет, лишь исподлобья смотрит, отчаянно храбрясь. Сама эта троица на самом деле вообще на мексиканцев смахивала. Мальчик не удивился бы, зови главаря Пабло или Хосе. — Эй, Энрике, он тебе дерзит? — «Энрике», ну конечно. Самую малость ошибся. Ещё и акцент слух режет. — Какая, нахрен, разница, если вы все на одно лицо? — Скажи что-нибудь по-корейски, — ржёт самый мелкий, скалясь огромным ртом с кривыми зубами. — Я не… — не успевает ответить Феликс, как за его спиной появляется кто-то, кто как раз-таки что-то по-корейски и отвечает. Причем с раздражением и угрозой в мягком(?) голосе. —엿먹어! Если бы Ли знал язык, который по идее должен был быть для него родным, но таковым по ряду причин не являлся, он бы конечно и сам ответил на поставленный вопрос. Тем не менее, не требовалось определенной дедукции, чтобы понять, что в контексте фразы прозвучало как минимум не дружелюбное приветствие. — Что ты там сказал? — уставляется Энрике за спину Феликса. Блондин разворачивается как раз, когда незнакомец на чистейшем английском ему дублирует: — Я сказал: пошёл ты нахуй. И дружки твои пусть тоже идут нахуй. Оборачиваясь на своего спасителя, Феликс теряет дар речи. Им оказывается парень — его сверстник, с длинными волосами, оттенка калифорнийского песка, почти доходящими до подбородка, с красующейся на лбу повязкой и парой вплетённых в общую копну косичек сбоку. В глубинах красной футболки блондин замечает у парня подвеску со знаком пацифика, а потом скользит по фигуре дальше, отмечая, что на них обоих практически идентичные чёрные штаны и кеды. Правая рука парня ко всему прочему оказывается исписана чёрно-красной ручкой. Незнакомец настроен решительно враждебно, а на его лице застывает ухмылка, которой он бросает шпане вызов. Феликс не может насмотреться на то, какой он красивый. Кажется, он ещё никогда таких красивых людей не видел, так что даже подвис за разглядыванием. «Вот бы быть таким как он» — с восторгом думает мальчик, вглядываясь в пухлые яркие губы и острый взгляд с интересным выразительным разрезом глаз. — Ты случайно ничего не перепутал, amigo? Может тон сбавишь? — жирдяй кривит носом, недовольный дерзостью от ещё одного «узкоглазого». — Или нам стоит проучить вас обоих? — Я повторюсь для тех, до кого с первого раза не доходит — вам стоит сходить нахуй. Или ваши знания английского настолько плохи? — парень в красной футболке и не думает бояться, чем ещё больше восхищает Феликса. Особенно, когда огибает его по дуге и закрывает собой, скрещивая руки на груди и пренебрежительно смотря на троицу остолопов. — Я в этой стране по крайне мере нахожусь легально и на вас могу при большом желании настучать куда надо, вякнуть не успеете. Троица выразительно хуеет, выдавая своё неустойчивое положение, так что главарь только плюёт в сторону, смеряя азиатских мальчишек пренебрежительным взглядом и бросает своим прихвостням: — Déjalos. Nada que atrapar aquí. — Enrique? — вопросительно уставляется на него зубастый. — Vamos chicos. — Hijos de puta, — бросает напоследок жирдяй, не смея ослушаться главаря. Все трое быстро покидают проулок, оставляя парней в безопасности. Поблизости больше пока никого нет, так что спаситель наконец разворачивается к Феликсу и заглядывает в глаза с беспокойством, чуть наклоняясь — он на несколько сантиметров выше. — Ты как? Живой? — лицо, изменившееся в своём эмоциональном диапазоне, стало ещё прекраснее, так что Феликс вообще не мог понять, что парень перед ним настоящий. В глаза сразу бросается аккуратная красивая родинка под одним из глаз и вторая, поменьше, на противоположной щеке. К такому, вообще-то, нужно привыкнуть. Захотелось руку протянуть вперёд и потрогать его, удостовериться, что он и правда существует. — Эй? — и вот тут он улыбается, заставляя воздух в лёгких светловолосого мальчика куда-то исчезнуть. — А, да-да, я в порядке. Просто растерялся немного, — Феликс растерянно же прячет взгляд теперь, будучи пойманным с поличным на беззастенчивом разглядывании парня напротив, хотя его это, казалось, ни коим образом не смутило. Слышится стук двух пар ног, что бегут навстречу проулку, ныряя в него и тут же наполняя смехом вперемешку со сбитым дыханием. Это Джисон и Минхо, дерущиеся в шутку и хохочущие с этого. «Наверняка снова кого-то подъебали и дали по съёбам, придурки» — лыбится мальчишка с косичками, когда двое мальчишек наконец замечают его и Феликса. — О, вы познакомились уже? — восклицает Минхо с горящими глазами. Ему, кажется, больше всех хотелось наконец объединиться в квартет и больше ни по кому не скучать, а тусить всем вместе. Да и ему не терпелось познакомить своих лучших друзей с надеждой, что они друг другу понравятся. Джисон, впрочем, светился радостью совсем не меньше. Феликс уставляется на парня перед собой и складывает два плюс два. О, так это же тот самый, как его там?.. — Привет, я Хван Хёнджин, — он протягивает мальчику руку, и Феликс мгновенно записывает это имя и его носителя в своей памяти, где-то глубоко-глубоко. Навсегда. Хотя ещё и не подозревает об этом. — А я Ли Феликс, — улыбается наконец обескураженный мальчик. Эта улыбка отпечатывается у Хвана на внутренней стороне век — настолько она светлая и приятная. Не мальчик, а солнышко. Они определенно подружатся.✧ 🌉 ✧
Хёнджин обалденный. Феликс со всей своей детской непосредственностью залипает на него украдкой и впитывает любые детали, что только успевает заметить: то, как он двигается, говорит, поправляет волосы, чихает, да даже сквернословит — всё кажется Феликсу фантастически привлекательным. Они не затыкаясь болтают всю дорогу до луна-парка, навёрстывая упущенные годы и месяцы, что дружили вчетвером, но как-то по отдельности, на удивление сразу найдя общий язык. Хёнджину четырнадцать, как и Хану, он нравится девочкам, учится танцевать, неплохо рисует и катает на доске — со слов ребят, всё из вышеперечисленного он делает в высшей степени круто и при этом скромничает, заливаясь краской, но с улыбкой принимает от них комплименты, уже начиная осознавать себе цену. Феликс только в рот ему не заглядывает в своём немом восторге — помимо веселого Джисона и талантливого Минхо, в их компании теперь есть ещё и Хёнджин, который сочетает в себе и то и другое. Нет, Феликсу определённо повезло с друзьями. А вот повезло ли им с ним? В ответ Хёнджину ребята наперебой рассказывают о том, что самый младший в их компании Феликс — добрейшей души человек, тёплый и по-настоящему солнечный любитель сладкого. Ликси обнимается всегда искренне, может поддержать и выслушать, дарит самые душевные мелочи, часто рукотворные, и одной своей улыбкой может ломать лёд и освещать непроглядную тьму. Минхо пристально наблюдает за друзьями, анализируя их тёплые взаимодействия — это как раз то, чего в их компании не хватало. Некая гармония, наступившая наконец с приходом их обоих. В этот момент ему казалось, что он наконец-то обрёл семью, ведь его родные едва ли были ему таковыми — после смерти родителей опеку над ним взяла старшая сестра отца и её муж, с которыми отношения у парня никогда не были близкими. За все его пятнадцать с половиной он едва ли слышал от них что-либо тёплое, в основном их отношения можно было назвать сухими и бесконечно равнодушными. Минхо поначалу думал, что это нормально и так у всех, пока не познакомился с Джисоном — первым и самым близким ему из четверки, у которого и родители чудесные, и бабушка просто золотая — он от этой женщины за несколько лет дружбы с Ханом получил больше тепла, чем за всю жизнь с опекунами. И вообще был крайне благодарен судьбе за то, что она живёт здесь и держит свой мотель, благодаря которому Джисон приезжает к ней из Сан-Хосе и они могут видеться. Вторым был Хёнджин, с которым они познакомились ещё на детской площадке, когда гоняли на самокатах наперегонки. Тогда они лишь изредка пересекались, пока мама Хёнджина не въехала в соседний дом. Очень неловкий и смешной собрат с его родины – самого Сеула, в котором Минхо не был с четырехлетнего возраста и едва ли его помнил. Хёнджин приезжал лишь на летние каникулы, но этого вполне хватило в детстве, чтобы стать «bff». И третьим на своём пути Минхо повстречал Ёнбокки, который тогда только перевелся в их среднюю школу и был таким растерянным милым цыплёнком, что Минхо сразу же захотелось защитить его буквально от всего мира. Взыграли какие-то неведомые ему до сих пор чувства сохранить что-то настолько светлое и милое, пригреть у себя, пусть и в своей собственной манере — Минхо не слишком умел порой показывать чувства, предпочитая язык поступков — он стал Ликсу буквально старшим братом, к которому тот может обратиться в любой момент, с которым он проводил больше всего времени, пока Хани учился в соседнем городе, а Хёнджин жил в Южной Корее. Минхо прохаживается в луна-парке с друзьями — впервые со всеми тремя — счастливый донельзя, улыбающийся и питающий надежды на самое лучшее лето в своей жизни. Они собирались гулять каждый день, искать подработки всем вместе, чтобы потом на вырученные деньги заливаться газировкой и наедаться фастфудом, спать до обеда после ночей, проведенных за фильмами и гулять по побережью вечерами. Да, это лето определенно будет лучшим. Как, возможно, и следующие за ним? — Ликс, набрось толстовку, прохладно уже, — обеспокоенно бросает Минхо, оглядывая младшего. Тот недовольно дует губы. — Я не замерз совсем! — Давай-давай, Минхо прав, — поддакивает ему Хёнджин и тут же поясняет. — Мы только познакомились и собираемся провести вместе оставшиеся два месяца лета, а если ты заболеешь, у нас нихрена не получится. — он шумно втягивает газировку из высокого стакана и выглядит сейчас старше не на год, а на два минимум. Он кажется Феликсу очень взрослым. Его хочется слушаться. Блондин так и замирает на месте, когда Хёнджин как ни в чём ни бывало выбрасывает пустой стакан в урну, забирает с его плеч толстовку и протягивает на вытянутых руках, чтобы тот её надел. Когда же он продевает руки в рукава, Хёнджин берётся застегнуть молнию на нём. — Эй, я и сам могу, — Феликс краснеет, не зная, как на подобное реагировать. До сих пор о нём так трепетно заботилась только мама, когда-то давно в детстве… Но такой жест от Хёнджина не кажется странным или резким, наоборот — как будто они не первый год вот так дружат и подобные взаимодействия для них норма. — Я знаю, что можешь, просто хотел помочь, — улыбается Хёнджин и у Феликса почему-то ладони потеют. — Я есть хочу, пойдем поищем тележку с хот-догами? — осматривается по сторонам Джисон, обращаясь к Минхо. — Ты только недавно ел, Хани! — всплескивает руками Хо, закатывая глаза, но всё равно берет друга за руку и тащит за собой куда-то вглубь оживленной толпы. — Мы скоро вернёмся, не пропадайте, чтобы вас можно было найти, идёт? — бросает он друзьям на ходу. Хёнджин только кивает, а затем переводит взгляд на Феликса, что стоит сейчас и завороженно гипнотизирует американские горки, по которым носятся вагонетки с кричащими на весь парк с людьми (потому что ровно секунду назад снова пялился на него). — Покататься хочешь? — усмехается Хван. — Ну нет уж. Может как-нибудь потом, — улыбается Феликс, нерешительно переводя взгляд обратно на парня. — Пойдем на лавочку присядем? Ты не устал? — Хёнджин очень напоминает Минхо, только кажется более открытым. — Нет, не устал, — вздыхает с улыбкой Феликс и она тут же немного тускнеет. Они садятся на лавочку и Хван разворачивается всем корпусом к новому другу, изучающе всматриваясь в него. — Я знаю, мы знакомы всего лишь день, но я заметил, что ты немного грустный сегодня. Тебя расстроило, что мы теперь вчетвером будем зависать? — парню искренне интересно, что способно омрачить это светлое создание, ведь даже он за несколько часов проникся солнечной аурой, исходящей от этого мальчика, которому никак не шло быть расстроенным даже на сотые доли процента. Феликс перебирает бусины браслета на руке, закатав рукав толстовки и закусывает губы в нерешительности. В воздухе пахнет карамельным попкорном, что немного сбивает с мысли — отчаянно хочется сладкого, но карманные деньги на сегодня уже кончились, поэтому он вздыхает повторно, приподнимая голову и встречаясь глазами с изучающим его лицо Хёнджином. Во рту немного сохнет, а ладони снова потеют, и ощущается это очень странно. — Нет, то что нас теперь наконец-то четверо меня наоборот очень радует, честно, я просто… — Феликсу отчаянно хочется поделиться тяжестью, осевшей на душе, но очень не хочется как-то загружать своим нытьём такого потрясающего нового знакомого. А вдруг это его отпугнет? Или вдруг Хёнджин подумает о нём что-нибудь не то? — Слушай, мы уже команда. Мне можно доверять. И я умею хранить секреты если что, — Хёнджин подбирает под себя ногу на лавочке и теребит между пальцами одну из своих косичек. — Но, если не хочешь, я не настаиваю. Просто спросил, — немного тушуется он сам. — У меня просто родители развелись недавно, — начинает издалека блондин, натягивая рукава до самых кончиков пальцев — не от холода, скорее от нервов — и опуская взгляд. Хёнджин не перебивает, готовый слушать хоть весь вечер. — Мама улетела в Сидней, папа остался тут и я с ним. Я не то чтобы хотел с ним оставаться, но маме, кажется, совсем не до меня. С тех пор как дедушка — её отец — умер, она вообще даже не звонит. Четвертый месяц пошел… В Австралии осталось много моих друзей и родной дом, а теперь его больше нет, и семьи тоже нет. Я будто не на своём месте… — Возможно ты удивишься, но я тебя понимаю, — отвечает Хёнджин и правда удивляя Феликса. — Мои родители развелись, когда мне было десять. Тоже пришлось с отцом остаться, потому что мама у меня актриса — вечно на сьёмках, переезжает часто, а у отца бизнес — он на одном месте почти всегда, но я его толком дома не вижу. Пришлось с ним остаться, хотя с мамой хотел больше. Но ничего, привык со временем. Так даже было в какой-то степени лучше, — он задумчиво улыбается краешком губ, а затем призадумывается и улыбается шире. — Не думай об этом. Мы все на своём месте. И семья у нас есть — мы все друг другу семья, раз своей собственной нет ни у кого из нас, кроме Джисона. — Вот везучая белка, — с детской обидой шипит Феликс и Хёнджин вдруг разрывается хохотом, заставляя и белокурого мальчика улыбнуться. Феликсу нравится его искренний и немного нелепый смех. — А я всё думал, кого он мне напоминает, — парень сгибается пополам на лавочке, держась за живот. Ему не так смешно со сравнения, как больше с того, как мило это прозвучало из уст этого цыплёнка. Боже, ну почему он такой милый? Хёнджин прекращает хихикать и снова смотрит на Феликса. Он всё ещё расстроен, но уже значительно меньше. Хочется ещё как-то поднять ему настроение. У него даже, кажется, осталось немного денег, так что может быть… — Ёнбокки, чего бы тебе хотелось прямо сейчас? — в попытке отвлечь мальчика от плохого настроения задаёт вопрос Хван. Попытка успешная, потому что тот сразу переключается, и его взгляд полнится яркими искорками. — Огро-о-омную сахарную вату, размером с одеяло, — жестикулирует Феликс, показывая размеры лакомства своей мечты. — Чтобы в неё можно было завернуться, — он хихикает, представляя это. — Если я сейчас отойду ненадолго, не потеряешься? — заговорщицки шепчет Хван, наклонившись к нему так близко, что Феликс почувствовал его дыхание с ароматом виноградной «Фанты». — Не-а, буду сидеть здесь, обещаю, — жмурится Феликс и Хёнджин исчезает в толпе людей на какое-то время, оставив его одного сидеть на скамейке в ожидании друзей, а затем появляется из-за его спины, но не показывается сразу, а протягивает из-за плеча Феликса целое сладкое облако вперёд себя. У блондина глаза округляются и становятся большими-большими, когда из ниоткуда выплывает желанная сладость на деревянной палочке, вложенная в руку, исписанную красно-черной ручкой. Он чуть ли не срывается на счастливый визг, а Хван в очередной раз хихикает от радости, что удалось порадовать цыплёнка. — Держи, солнце. Не одеяло конечно, но самая большая, что была, — парень снова присаживается рядом на скамейку. Феликса обжигает восторгом. Он с благодарностью смотрит на новоиспеченного знакомого, который только что парой таких тонких, но верных жестов завоевал его дружбу и расположение. Не то чтобы расположение Ёнбока вообще трудно было завоевать, но ведь до этого никто и не пытался особо — с Джисоном и Минхо как-то само собой получилось, а тут сахарная вата в дар зарождающимся тёплым отношениям и «солнце». Если бы Хёнджин только мог представить, сколько всё это значит для тринадцатилетнего Феликса, он бы, наверное, трижды подумал, прежде чем совершать такие поступки. Такими поступками привязываются. А привязываться страшно. Но сейчас он об этом, конечно же, не думал. Он просто наслаждался моментом. Как и Феликс, что с удовольствием поглощал сахарную вату слой за слоем так быстро, что облако на палочке таяло на глазах. Оставшуюся воздушную массу расхватали уже вчетвером, когда Минхо с Джисоном вернулись, потому что в одного больше не лезло. Тогда же Феликс впервые порывисто и обнял Хёнджина со спины — Минхо своими глазами эту картину застал. Блондин, чьи руки к тому моменту освободились, бросился на Хвана и заключил в свои фирменные обнимашки с тихим радостным «спасибо», но потом опешил и отпрянул, потому что вроде как с новыми знакомыми так себя не ведут. Но тогда, всегда нетактильный Хван, буквально растаял и, заметив, что Ёнбокки растерялся от своих же эмоций, обнял его в ответ, заставляя в очередной раз за вечер счастливо улыбнуться. Потому что Феликс любил обнимашки. Потому что Феликс в тот же день вмазался в Хёнджина так сильно, что самому потом становилось страшно, но своих чувств не понимал и не признавал ещё несколько лет. Потому что и у Хвана ещё ни к кому таких чувств никогда не было, хоть он им и не давал никаких названий. Потому что боялся. И всё было странно, потому что Минхо кольнула ревность тогда впервые в жизни, только непонятно в чью сторону.✧ 🌉 ✧
«Как раньше не будет»
В «Калифорнийском береге» ещё никогда прежде не было настолько уютно. В основном раньше Джисон с Минхо зависали тут вдвоём, а теперь их было аж четверо! Мальчишки притащили туда на всё лето свои вещи, забросав разноцветными толстовками диванчик, раскидали рюкзаки и кеды по всей комнате, Феликс даже притащил любимую гирлянду, которую они протянули над кроватями и оставили включенной в качестве единственного источника света на эту ночь. К просмотру фильма было почти всё готово. — Четвертое июля! Надо смотреть «День независимости»! — громче всех вопит Джисон, уже устроившийся на полу у кровати и хрустящий орешками. — Дай сюда, — отбирает у него пакетик с арахисом Минхо и садится на кровать, устраивая Хана между своих ног и заглядывая ему в лицо сверху вниз. — Этот фильм старше нас всех вместе взятых, Хани, что за пенсионерские наклонности? — Этот фильм почти твой ровесник, вам старичкам должно быть комфортно друг с другом, — язвит Хёнджин, что устраивается на второй кровати, той, что ближе к окну. Феликс, что до этого искал, какое место занять, озирается по комнате, выуживая из пакета чипсы и сок. — Ликси, иди ко мне, вместе посидим, — Хван шлёпает ладонью по свободному пространству на кровати, и цыплёнок без лишних раздумий плюхается рядом с ним. — Научи шутить, шутник хренов, — саркастически улыбается Минхо, показывая Хвану средний палец. — Я всего на год тебя старше. — Расскажешь мне как там живется пожилым людям на пенсии, окей? Тебе ведь немного до неё осталось? — Хёнджину нравится подкалывать Хо, за что он получает подушкой в лицо и смеётся в неё же, пока Хан и Феликс занимаются разглядыванием этой увлекательной перепалки. — Видишь пачку салфеток на тумбочке? Ещё слово и ты её сожрёшь, клянусь, — угрожающе скалится Минхо под заливистый смех Феликса. — Я бы на твоём месте с ним не шутил, уж лучше чипсы лопать, — хохочет младший Ли. Джисон же решает разрядить обстановку. — Ну ладно, не «День независимости», а тогда какой-нибудь… «Война миров», «Послезавтра» или «2012»? — Ты говорил, что мы будем смотреть ужасы, а сам постапокалиптику и пришельцев выбираешь, — Хван подсаживается к Феликсу поближе и они вскрывают пачку с сырными «Принглс» на двоих. — Там что, дождь пошел? — улавливая изменение в звуках за стенами восьмого номера, спрашивает Минхо. — Ну вот, завтра не погулять на улице, а я так хотел солнце, — расстраивается Феликс, повернув голову на окно, за которым забарабанил ливень. — Успеем ещё погулять. У нас тут своё солнце есть. И куча фильмов, — успокаивает его Хёнджин, подмигивая и отправляя в рот чипсинку с громким хрустом. Феликс снова начинает светиться.✧ 🌉 ✧
🎧 Onative — 100 Friends
Какой чудесный всё же был день их первого знакомства. День, который Минхо тысячу раз проигрывал в своей памяти и корил себя до бесконечности. За всё, что сделал потом. За всё, что привело его сюда сегодня. На побережье холодно. В вымученной улыбке скрывается сигаретный дым и стекающие по щекам хмельные слёзы. Между пальцами тлеет сигарета, а куртку хочется запахнуть посильнее, да уже нет особого смысла. Истерика то ли улеглась, то ли снова на подходе — точно сказать сложно. Он только что похоронил целый пласт своих воспоминаний прямо под этим песком, чуть дальше бушующих волн, чтобы оставить им возможность когда-нибудь быть найденными кем-то и возможно спасти чью-либо жизнь. Уже не его. Песочный бугорок на полном серьёзе напоминал могилку и вызывал желание сказать что-нибудь в качестве последнего слова, но слова упрямо не находились. Находились только образы и обрывочные воспоминания о хорошем, безвозвратно окрашенные в тёмно-серый, как самый тоскливый цвет мокрого асфальта, в который он до сих пор выкрашивал волосы, считая когда-то крутым. Они все считали. Снова потянуло улыбнуться. Сказывался алкоголь в крови. В темноте Минхо огляделся по сторонам в последний раз, стараясь запечатлеть лишь хорошее — здесь они с Ликси нашли нескольких бездомных котят, вот тут с маленьким Джинни строили песчаные замки, а чуть поодаль с Хани пускали воздушного змея. Всё закончилось. Давно. И как-то резко. В тот ужасный день, от воспоминаний о котором внутренности скручивает и выворачивает наизнанку до сих пор. Невыносимо… 23 сентября 2016 года. День, когда Хани не стало… Сложно даже попытаться воспроизвести его в деталях, потому что каждая из них ранит сильнее десятков ножей. Он помнит только потерянный заплаканный голос мадам Бабушки — так они ласково называли бабулю Джисона с её молчаливого позволения — и то, как дрожали её губы, когда она сообщала ему, что… Минхо сильно жмурится и старается унять дрожь в руках, подкуривая новую сигарету и жадно затягиваясь. Потому что Хани сгорел в пожаре вместе с родителями. И это самая страшная смерть, что могла уготовить жизнь для такого светлого, доброго и бесконечно бесценного для Минхо человека. Любимого человека, которому он так и не успел сказать самого важного… От огня не умирают в считанные секунды, как от сердечного приступа или кровоизлияний в мозг. От огня корчатся в агонии, кричат и… Боже. Он не мог прогнать наваждения, срываясь в очередной раз на истерический плач. Даже спустя год воспоминания слишком ужасные, видения слишком изматывающие, кошмары слишком натуральные. Тогда после той новости он пришел в «Калифорнийский берег», открыл восьмой номер ключом, зашёл в него и сердце будто остановилось. Потому что последнее их совместное лето догорало всего месяц назад. И всего месяц назад всё было если не пиком счастья в их жизнях, то хотя бы хорошо. С Хани рядом всегда было хорошо. Он со стеклянными глазами осел на пол, как только достал из-под половицы припрятанную от мадам Бабушки бутылку джина и вслушался в звуки прошлого, что наполняли собой эту комнату — завывающий за окном ветер, вечно протекающий кран в ванной, скрипящие кровати и смех Джисона из воспоминаний, который в ней больше не раздастся. Его вообще больше не будет. Нигде. Никогда. В этот момент слёз не было, был только полнейший эмоциональный ступор. Феликс в Сакраменто на каком-то скейтерском фестивале. Он ещё не знает. Хёнджин… Чёрт его знает, где сейчас Хёнджин, который любит впитывать их дружбу, пока они все вместе, и пропадать, как только улетает из Сан-Франциско. Хёнджина хотелось за это ненавидеть, но было не за что. У них у всех были определённые личные проблемы, растущие вместе с ними из года в год. Хёнджин был его первой любовью. Той дурацкой любовью, которую не осознаёшь даже, потому что чувства сидят слишком глубоко. И потому что твой белокурый лучший друг тоже в него влюблён. И тоже нихрена не выкупает в этом. Потому что придурки малолетние, запутавшиеся. И потому что рядом с тобой человек, что подступается к тебе всё ближе и ваша дружба уже и не дружба вовсе, если вы под градусом целуетесь как ненормальные, до покрасневших губ и сбитого дыхания, а наутро играете в начисто отбитую память. Блядь, сука, господи… Внутри Минхо такой ворох эмоций. Это даже и не ворох вовсе, это огромная хреновина размером с Юпитер, что каким-то образом умещается внутри и давит на грудную клетку. В ней удушающий газ, грубые химикаты с различными свойствами, что заставляют вести себя опрометчиво — то в омут с головой бросаться, то прятаться, то скрывать чувства, то демонстрировать так показательно, что потом стыдно становится. То принимать в себе гея, то до бесконечности врать всем вокруг и прежде всего самому себе, что ты «по девочкам». А нет, он совсем забыл — ведь это у них любимая забава Феликса. Великого слепого Феликса. Хани и правда нет. От него осталась только надпись на деревянных панелях под телевизором: «Хан Джисон был здесь». Ключевое слово «был». Оно бьёт Минхо наотмашь по лицу, давая наконец прочувствовать весь вкус боли, что копилась несколько часов, из комочка нервов разрастаясь до полноценной выжигающей нутро истерики, в которой он бьётся в перерывах между глотками обжигающе-противной жидкости из припрятанной на чёрный день бутылки. День не черный, день непроглядно серый, мучительно тоскливый, невыносимо режущий, просматриваемый во всех деталях. Блядский день блядской конченой жизни в которой нет и никогда не было справедливости. Бессмысленное беспощадное месиво. Он не замечает, как за стенами номера раздаются шаги, как кто-то очень родной и близкий забегает в комнату и тоже плачет навзрыд, кидаясь в объятия с порога, даже не закрыв дверь на ключ — сейчас не до этого. Он только вцепляется в неизвестно откуда взявшегося Хёнджина так крепко, как только можно, стараясь остаться на краешке реальности, не падать совсем в беспамятство, в которое его зовет звенящая в голове пустота — будто стоит потерять бдительность и тут же хлопнешься в обморок. Или кому. Хёнджин плачет беззвучно и на этом контрасте Минхо наконец слышит свой голос — воющий зверь, подбитый по случайности браконьерами и оставленный умирать. Дикий и громкий пронзительный вопль отчаяния. Такого всепоглощающего, что заставляет погибать клетку за клеткой, неумолимо и медленно, только продлевая страдания. Они дрожат в рыданиях, обнявшись на полу какое-то время, которому нет счета, будто его не существует. Есть только этот бесконечный миг горя, пока что поделенный на двоих. Истерика затихает плавно, когда бутылка снуёт из рук в руки и обратно, а одну сигарету делят пополам, пытаясь насытить лёгкие дымом вместо кислорода, будто это как-то поможет. Нет, нихрена не помогает. В голове лишь тяжелеет, дыхание становится чаще и Хёнджин в этот момент кажется последним шансом в этой жизни на спасение. Спасение маячит в его ярких пухлых губах, что Минхо всегда находил очень красивыми и втайне от самого себя мечтал о них. Но теперь всё так бессмысленно и горько, все границы размыты к чертям собачьим, всё нахрен разрушено, всё катится в бездну. И он катится. И Хёнджина увлекает за собой. Поддавшись порыву, он припадает к губам друга, жадно забываясь в поцелуе с привкусом слёз и джина, даже не осознавая толком, что делает. Эмоции никогда не получится просто взять и выбросить, их можно лишь заменить чем-то равносильным, что они сейчас и делают, почему-то перейдя все границы дозволенного и исследуя друг друга пьяными и сумасшедшими. Логика вышла покурить, чувство собственного достоинства, правила приличия, мораль и прочая хрень вместе с ней же, осталось огромное зияющее ничто, засасывающее в себя тем сильнее, чем сильнее губы касаются друг друга, а руки зарываются в волосы. Блядь, как же он хорош. До скрежета зубов идеален. И всё же друг. Они обязательно остановятся, это лишь терапия — утешает себя Минхо где-то в том уголке сознания, где ещё осталась капля адекватного восприятия действительности. Но и она догорает последней искоркой, потому что этого мало, чтобы стало легче, чтобы вытеснить боль и перестать чувствовать, как сердце рвётся на мелкие кусочки от отчаяния. Они не останавливаются на поцелуях, они движутся дальше, сдирая одежду и бросая прямо так, на пол, припадая друг к другу кожа к коже. Как же горячо… Горячо раскрываться перед ним, отдаваться в попытке забыться, перестать чувствовать, сместить фокус, всё что угодно, лишь бы не хотеть так яростно разорвать себе грудную клетку, вырвать сердце из неё и ещё бьющимся бросить под колеса ближайшего несущегося на всей скорости автомобиля. Они пьяны до такой крайности, до которой ещё никогда не напивались, поэтому вряд ли даже вспомнят, что именно делали. Вернее, вряд ли вспомнили бы… Потому что, когда Хёнджин погружается на глубину отчаяния своего друга в пьяном бреду вколачивая его в диван и оба они наполняют комнату полустонами-полувсхлипами, в отчаянной попытке прекратить эти страдания, что-то громко и безвозвратно трескается, рассыпаясь на мелкие кусочки. Что-то очень милое и тёплое, что было живым, пока был жив Хани. Название этому чему-то «дружба». Перед глазами Феликса, внезапно вернувшегося с Сакраменто и остановившегося на пороге восьмого номера, стоит картина того, как любовь всей его жизни, которую он так болезненно осознавал и пытался принять в себе, трахает его лучшего друга, почти старшего брата. Прямо в день, когда второго лучшего друга не стало. В глазах битым стеклом застывают слёзы, что колют и режут, а дверь, распахнутая совершенно случайно с нерассчитанной силой, громко ударяется в стену, возвещая о том, что он здесь. Он сорвался с фестиваля сразу же, как бабушка Джисона сообщила ему эту новость. До Минхо не дозвониться, Хёнджина вообще не должно было быть здесь в сентябре — он не прилетает осенью. Или прилетал всё это время, но не ко всем?.. Догадки одна за другой врезаются в мозг, пока до самозабвенно увлечённых друг другом парней не доходит, что их поймали с поличным. Минхо никогда не забудет то выражение лица Феликса. И Хёнджина. Один никогда не простит. Феликс трепетный и кроткий, его доверие — лучшая вещь, что случалась в их дружбе. Но оно гораздо более хрупкое, чем может показаться на первый взгляд. Второй никогда не сможет загладить свою вину. Минхо отчетливо понял все эмоции, что пронеслись в этот момент на лице Хвана — до него дошло окончательно только сейчас. Только когда всё покатилось прямиком в Ад, он понял кое-что очень важное. Только слишком поздно. А сам Минхо никогда не искупит вину к ним обоим. Мгновенно трезвея от шока, он осознаёт всё дерьмо ситуации. Что же он, блядь, наделал… Феликс срывается в бег прямо с места, так быстро, как только может. Хёнджин кричит его имя, осознавая, что проебался так сильно, как уже вряд ли когда-то сможет исправить. И для него важность Феликса перед Минхо вдруг встаёт последнему правдой поперек горла. Этот идиот и правда его любит. Фраза применима к обоим. Только вот теперь старший Ли своими руками разрушил всё возможное, что могло быть между ними. А потому поднимается, одеваясь впопыхах, лишь бы успеть догнать младшего, попытаться объясниться — быть может пока не всё потеряно?.. Он выбегает из мотеля первым, взглядом ищет фигуру с белокурой макушкой, что сейчас старается убежать на негнущихся ногах, захлёбываясь собственными слезами. — Феликс, стой, пожалуйста!.. — он не узнает собственный голос, дрожащий и надрывный. Феликс оборачивается в полнейшем шоке, невидящим взглядом уставляясь на теперь уже бывшего друга. Слёзы застилают глаза. — В жопу себе засунь своё пожалуйста, блядь, ты ведь это так любишь, — он дрожит весь, с головы до ног дрожит, твою мать. Минхо колеблется. Что сказать? Что ему сказать, черт подери? Как успокоить? Простого «прости» будет ничтожно мало. Мозг всё ещё плещется в алкоголе, мысли отчаянно путаются. — Мы правда не собирались ничего такого… — Заткнись, прошу тебя, вообще ничего не говори, — Феликс вроде и готов выслушать, но в то же время не может. Ни физически, ни морально. — Не хочу слушать никаких оправданий, никаких объяснений. Может это не первый раз? — он грустно усмехается, вытирая всё новые и новые дорожки слёз. — Чего ещё я о вас не знаю? Просветишь? Хотя, знаешь, это всё уже нахрен не имеет никакого значения, потому что… — Феликс, я не хотел, я… — слов не находится и от этого ещё больнее. — Ты не хотел? А, по-моему, очень даже хотел! Извини, но глаза меня не подводят пока ещё и знаешь… Катись ты к черту, Минхо. Всё это время я так много тебе доверял и… Ты знал… всё, — его голос надламывается прямо в последнее слово и это буквально красноречивее всего, что он сказал до. И в этот момент запыхавшийся Хван, уже одетый и до страшного трезвый, подбегает к месту всё больше растущей пропасти, что прямо сейчас разверзается прямо посреди парковки за мотелем. Их взгляды встречаются и говорят громче слов, с секунду блуждая в глубинах друг друга, оставляя чувства невысказанными до боли в горле, где застревают слова, что просятся наружу. — Ликси… — только и выдаёт Хёнджин с мольбой и пытается сделать шаг навстречу. В его глазах океаны сожаления. В глазах его родного близкого цыплёнка бездонное разочарование и обжигающий ужас. Он отшатывается назад. — Идите нахуй оба, — с тихими слезами обессиленно бросает Феликс. — Видеть вас не хочу… — и снова срывается на бег. Теперь уже не оборачиваясь. Нет, до Хвана всё ещё отдаленно доходит. Он жмурится, часто-часто дышит, сжимает в руках собственные волосы, а затем кричит от бессилия. Оглушающе громко. Этот крик застынет в голове Минхо на ближайший год. Его же самого вдруг скручивает прямо на асфальт. Его тошнит от самого себя. Желудок освобождается от яда, ночной осенний воздух врывается в лёгкие, и заставляет стремительно трезветь. Кажется, будто слёзы, исполосовавшие щёки, вдруг к ним примёрзли, а по венам растёкся жидкий азот. Время снова замерло в одной точке, не смея двинуться с места, обозначая приближающийся конец, эдакую развязку стремительно развернувшейся драмы. Что может быть хуже того, что уже произошло, казалось бы?.. — Мама переезжает в Бостон… — слышится слева бесцветный и тихий голос Хвана и внутри ломается всё, что и так уже разбилось вдребезги. Это значит, что… Минхо улыбается той ненормальной улыбкой человека, которому через несколько мгновений дробовиком выбьет мозги, заставив их разлететься по стене. — Бостон на другом конце страны, — также бесцветно проговаривает он вслух свою мысль, заставляющую язык неметь. Хван кивает. Друг на друга они не смотрят, это видно боковым зрением. — Я прилетал повидаться с вами и помочь ей с переездом, — в диалоге роботов эмоций больше, чем сейчас в этом. Говорить тяжело, но нужно. Минхо искренне не хочется слушать продолжение — оно не будет утешительным. Судя по времени, ему уже пора, он забегал всего лишь на вечер — попрощаться. Это напряжение подвисло в воздухе, потому что они оба поняли, что прощание будет не до следующего раза, а насовсем. Дружба не бывает навечно. И люди не живут вечно. Навсегда ничего не бывает — главный урок, усвоенный Хёнджином, что как огня боялся привязанностей. Как раз поэтому. Потому что всё произошло именно так, а никак иначе. Это должно было быть грустное прощание с обещанием встретиться ещё когда-нибудь, а не парад разбитых в осколки сердец. С этого дня он зарекается — «Больше никогда». И со всей серьезностью обещает себе держать слово. Минхо ничего не отвечает. Просто не знает, что можно сказать. — Ты… Ты сможешь сказать ему?.. «Сможешь вместо меня сказать ему, что я трусливый мудак, бросающий вас навсегда?» — читает Минхо между строк. Перекладывание ответственности, как прозаично. Минхо шмыгает носом и чувствует во рту привкус крови — он прокусил щеку. — Постараюсь, но не могу обещать, — избыток приходится сплюнуть на асфальт. Голос хрипит. Стремительно разрастающееся одиночество начинает досрочно давить могильной плитой. У него остались лишь эти мгновения. В носу неприятно колет, а в горле снова образуется комок, делающий больно. — Навещай меня хоть иногда… — он поднимает взгляд, когда до мозга доходит окончательно — не вернется. Он никогда больше не вернется сюда. Особенно теперь. Хёнджин поднимает голову и встречается с его взглядом, в котором застыла мёртвая надежда. Минхо одними губами просит беззвучно: «Солги мне, пожалуйста». Так будет легче. Хотя бы ненадолго. — Хорошо, я постараюсь, — ложь тем не менее остро отдаётся чем-то внутри. Но становится и взаправду легче. На тысячные доли процента. А затем Хёнджин всё-таки уходит. Хочется догнать его и, хотя бы, обнять, но Минхо решает, что так будет больнее. И страшнее. И безумнее. И ещё неправильнее, чем уже есть. Проще так — просто отпустить его, будто всё как обычно и завтра они снова встретятся. Но ведь возможно и правда встретятся когда-нибудь? И быть может Ликс когда-нибудь поймёт и простит?.. Нет, самообман не действует. И когда через несколько часов он пишет Феликсу короткое сообщение, что Хёнджин больше не вернётся, и что ему очень жаль, Феликс отвечает то же, что и перед мотелем: «Пошли вы нахуй, оба». «Пользователь добавил вас в черный список. Вы больше не можете отправлять ему сообщения» Это было больше года назад. Какое-то время он ещё предпринимал попытки достучаться до друга, но, осознав, что Феликсу, возможно, потребуется на это время, прекратил их. Просто не хотел сделать всё ещё хуже. Он нанёс другу непоправимый вред, буквально нож вонзил в спину — как бы теперь самому простить себя за это?.. Но у самого Минхо этого времени не осталось больше. Не теперь. Они закончились вместе с силами. Хани не стало, Хёнджин исчез, а Феликс так и не простил его. Он остался один в ёбаном Сан-Франциско. Ноги сами привели его к мосту, как к красивому завершающему штриху его испачканной дерьмовыми проступками жизни. Оглядывая взглядом Голден Гейт, на котором сидит, свесив ноги и ожидая полуночи 25 октября 2017 года, Минхо безуспешно кутается в куртку, запивая разноцветные горсточки таблеток пивом, чувствуя, что становится плохо и ядовито внутри, но вместе с тем пустеет голова, слабеют веки и тело становится лёгким. В 00:00 он допивает содержимое бутылки и смотрит на дисплей мобильного закрывающимися глазами с бесцветной улыбкой мысленно поздравляя себя с девятнадцатым Днём Рождения. Теперь уже смерти. Разум впадает в спячку, душа больше не мечется, ослабшее тело летит с моста вниз. Больно больше не будет.✧ 🌉 ✧
🎧 Aaryan Shah — Dissociation «Cause I just need an escape I pray I find my way Before I suffocate»