***
Отец оборвал почти все связи. Подавленное состояние стало его тенью. С того момента, как умерла мать он в течении нескольких месяцев постоянно молчал, не обраняя ни звука. Из своей комнаты выходил пару раз в день, бродя по тёмным коридорам Мэнора, иногда заглядывая на кухню к эльфам и брав с собой в комнату немного еды. Раньше я никогда не видел, как люди буквально "стареют" на глазах. Теперь увидел. За те полтора года, пока всё восстанавливалось после нападения Волан-де-Морта и во время которых никто не знал о болезни миссис Малфой, очистить фамилию "Малфой" было трудно. Если сравнивать нашу семью два года назад(во время правления Тёмного Лорда) и сейчас, то отец явно за эти два года стал лучше себя чувствовать. Очевидно, до смерти матери. Он любил Нарциссу. Даже под его маской безразличия мне ещё в детстве удавалось увидеть те эмоции, которые, по сути, никто другой никогда не видел. Никто кроме меня. Я даже видел любовь в его взгляде и поступках. Правда, до определённого возраста. Тогда это была его боль.***
Северус. Крёстный. Ещё один человек, которому утрата Нарциссы Малфой стала большой болью. Из рассказов в детстве я знал, что Люциус, Северус и Нарцисса были друзьями ещё в школьные годы. После свадьбы родителей Северус был частым и желанным гостем в их поместье. Он мог часами проводить время в садах Малфой-мэнора с моей матерью, с интересом рассматривая и восхищаясь её труду в виде больших цветковых клумб. Мы втроём знали о большой любви Нарциссы к розам, лилиям и гортензиям. Он скучал по ней. Это была его боль.***
Грейнджер. Она пришла ко мне через две недели после смерти мамы. В джинсах, белой майке и клетчатой рубашке наверху. Со своими вечно непослушными волосами, которые так притягательно даже издалека пахли цитрусовыми. Только несколько человек из Министерства знали, где находится моя квартира. Она была как гром среди ясного неба. — Привет...— после длинной паузы произнесла она, безотрывно глядя на меня.— Можно войти? Было так странно видеть её у себя в дверном проёме, что я не мог ничего ответить— только коротко кивнул и слегка отошёл в сторону, чтобы она прошла в глубь квартиры. Она медленно вошла в квартиру и немного задержав взгляд на нашей семейной фотографии, зашла на кухню. Грейнджер молча стояла около стола, очевидно, в нерешимости сесть и тупо смотрела на меня. Это выводило. Вид у меня был не очень. Растрёпанные волосы. Тёмно-синяя футболка. Спортивные серые штаны. Тёмные синяки под глазами от усталости и недостатка сна— постоянно снились кошмары, стоило мне только начать закрывать глаза. Она знала о смерти Нарциссы. Весь Магический мир знал о её смерти. В её глазах плескалось сожаление. Искреннее. Впервые мы начали нормально общаться после Рождественского приёма в Министерстве год назад. Я пригласил её на танец. Как коллега с совместным делом, разумеется. — Присаживайся,— я коротко кивнул на кухонный стул, присаживаясь за стол и смотря в одну точку. Гермиона тихо отодвинула стул напротив меня и мягко опустилась на него. — Драко...— тихо начала она и я поднял на неё взгляд. Она не знала, как начать.— Мне... Мне очень жаль... — Вам всем очень жаль,— грубо оборвал я её. Не знаю, что на меня нашло, возможно, хотелось выплеснуть всё это на кого-нибудь, но не на неё.— Вы так говорите, но вам нихера не жаль. Им плевать. Тебе плевать. — Но...— не знала, что ответить Грейнджер.— Но мне не плева... — Вы все даже понятия не имеете, что это такое— терять кого-то,— коротко, резко, больно. Но не мне, а ей. После того, как я вновь её перебил, она медленно встала, чуть подождав, а потом подошла к столешнице около плиты и, облокотившись на неё, посмотрела себе под ноги. — Думаешь, ты один кого-то терял?— тихо спросила она. — Ты о чём?— недоумевал я. Возможно, всё дело в войне, но я откуда-то знал, что она имеет в виду что-то другое. — Мои родители погибли, когда мне было шестнадцать лет. Ночью, когда все спали, в доме кто-то сделал магический поджог. Это было похоже на Адское пламя, потому что его нельзя было унять, а, уж поверь мне, я пыталась. Но, при этом, я осталась жива,— она ещё ниже опустила голову, замолчав на пару секунд и я почувствовал, как что-то внутри оборвалось.— Я... Я не помню, когда точно услышала их крики, но когда я прибежала в их закрытую спальню, еле смогла их разглядеть. Мама лежала на папе без сознания, укрытая каким-то покрывалом, а папа, лёжа в углу на полу, судорожно дышал и кашлял от дыма. Гермиона подняла свой взгляд, уставив его в стену перед ней. Мне захотелось прижать её к себе, но не мог справиться с оцепенением. Мне было настолько плохо от сказанного ей, что я мог запытать себя Круциатусом за то, что причнил ей боль всего парой своих слов. Опять. — Папа просил вытащить маму, я тогда ещё не знала, что она уже была мертва. Я добежала до них через узкий коридор из огня, обогнув их кровать. я загораживала их собой, в какой-то момент поняв, что держу палочку, зажатую в руке перед собой и прошу о помощи, пытаюсь, наконец уже, спасти их или банально временно защитить. Знаешь, у меня на бедре до сих пор осталось несколько ожогов. Она вновь замолчала и облизнула пересохшие губы. Я осторожно взглянул на неё и увидел слёзы, которые напрочь застилали ей глаза. — Я помню всё, что тогда происходило. Что стояло в моей комнате, какая пижама была на мне, какие конфеты лежали на тумбочке, а вот потом провал в памяти, длительностью почти в месяц,— она судорожно сжала зубы и я непроизвольно почувствовал эту боль.— Я не помню чёртов один месяц своей жизни,— с обидой, злостью, горечью и моральным изнеможением сквозь зубы медленно процедила Гермиона. — Тот период жизни, который я помню, я звала их, совершенно забыв, что их больше нет. И знаешь, забываю до сих пор. Не могу свыкнуться, хотя уже пять лет прошло. Поэтому не говори, что я не знаю, какого это— терять кого-то. Говори всё, кроме этого. Потому что это обесценивает мою боль— будто её и вовсе не было. Мне было точно так же больно, как и тебе сейчас. Я до сих пор скучаю по ним... Нет... Нет... Нет... Этого просто не могло быть... Ронво после пытки Гермионы в его доме от руки Беллатриссы, он поклялся, что больше никогда не причинит ей боли. Ни моральной, ни физической. А теперь он вновь делал ей больно. Из-за него она вновь почувствовалату боль, которую пережила пять лет назад. — Грейндж... Гермиона...— начал я, поднимаясь из-за стола и подходя ближе к ней.— Прости, я не знал об этом... Ты... Мне очень жаль. Правда. И... Я не хотел этого говорить, прости. Гермиона подняла на меня свои мокрые глаза. Мне всегда было не по себе, когда девушки плакали, особенно, когда из-за меня. Я коротко притянул её к себе и она, положив голову мне на грудь, обняла руками за пояс. Я не хотел причинять боль. Но... Сейчас это была её боль...