Мои герои давно мертвы Я так хочу быть как они И каждый твой шаг, сука, будет взвешенным Каждый мой шаг будет хромым
— Да что ж тебе эти очки неймутся, дрочила, — Шура раздраженно срывает бесполезный аксессуар и трет переносицу. Его странно укачивает. Тянет блевать. Интерьер в квартире с советских времен не изменился, только техника обновилась. Стиральная машина, огромный плоский экран в гостиной, новый компактный складной компьютер без системного блока в контраст ущербным настольным салфеткам, запыленному стеллажу с книгами и кислотного дизайна напольному ковру… ничего, что притягивало бы взгляд, или вызывало хоть малую толику интереса. Пройдясь по квартире, он предварительно перещелкал по всем винтажным выключателям, подрубая свет. Выглянув в окно, Шура для проформы немного побухтел, что его слишком рано разбудили, и снаружи поджидает тоскливая обыденность замызганного дворового колодца вместо неонового киберпанка из «Бегущего по лезвию». Опять наебали. Привычная серость не помогает выявить время суток, но на уровне эксперта по сраной облачности он полуинтуитивно определяет предвечерний час. В процессе изучения специфического вида утвари на кухне его силы заканчиваются. Он больше не может игнорировать дерьмовое состояние тела. Обессиленно валится на кухонную стойку, размазываясь по имитации гранита, и вбирает в себя спасительную прохладцу — голову от жара будто плавит. Он хнычет вволю, пользуясь отсутствием свидетелей, зачерпывает холодящую поверхность стола, едва не смахивая кипу коробочек и капсул — у плиты свалено целое кладбище лекарств. Он, привалившись полубоком, берется за изучение картонно-пластмассового больничного кошмара: омега-3, магний, железо, какая-то куча разноцветных витаминов в вырвиглазных упаковках и разнообразных форматах, легкое снотворное на всякой бесполезной ебале вроде зверобоя и мяты, парацетамол и жаропонижающие, и нихрена эффективного — ни викодина, ни феназепама. Все стерильное, чистое от примесей, будто Москва закупался в своей паранойе, что он с обычной перейдет на лекарственную зависимость. — Что за х… Он притягивает к себе графин, и поначалу просто стоит, полузавалившись на столе, с ним в обнимку. Отвратительная слабость лишает воли. — Это как минимум некрасиво, эгоистичный ты ублюдок, — шипит он паре изящных круглых стекол в золоченых очках. — Когда все было нормально, ты не позвал меня ни разу. Сука. Натруженные истончившиеся мышцы от напряжения сводит, от озноба в теле хочется выть. Идиотская толстовка явно из сувенирки Пулковского «Дьюти-фри» — не греет. Это даже на ломку не похоже. Такой спектр ощущений из куда более мрачных времен, когда он пытался реабилитироваться после… аптекарский набор навевает мысли об авитаминозе. Он пробует прислушаться к миру вокруг себя, и будто натыкается на укутавшую Петербург полиэтиленовую пленку. Город в порядке, на первый взгляд, люди явно не голодают. Есть общая нервозность, и артерии подзабиты — хуевый губер, хуевая транспортная структура. Погода тоже говно, никакой новизны. Слезливая и мокрая. Все также осыпается центр, переебывая поясницу — и больше ничего, что могло бы оправдать его омерзительное состояние. А под пленкой, тем временем, словно понемногу иссякает кислород, но этого пока никто не замечает. Со стороны обеденного стола доносятся «Валькирии» Вагнера — то ли телефон, то ли будильник. Он отрывает себя от имитации холода, пережидая муть перед глазами, чуть выплеснув на себя, вливает в горло воды из графина. Звонок подождет. Нужно оклематься. Под патетически-величественную музыку заблевать пол было бы совсем несподручно. Хотя делать это, кажется, и нечем — в желудке вакуум. Мелодия обрывается. Хотя бы телефоны теперь выглядят так, что Марти Макфлай бы охуел — достаточно компактный, обтекаемый стеклянный пласт, ложащийся в руку как влитой. Звонок был не от Москвы, абонент на большом цветистом экране лаконично обозначен как «Денис». В другой раз, сынок. Возвращается к исходной точке — прихожей, шарит по карманам единственного пальто на вешалке, обнаруживая лишь банковскую карту и электронный пропуск без опознавательных знаков. Затем переводит внимание ниже, и лихорадочно перебирает сваленные под зеркалом счета. — Что за дерьмо… — столетие перевалило за второй десяток, старая служебная квартира все еще числится на его прежних документах, где он величался Невским… Кто-то явно готовился, откопав эту давно засыпанную пылью и паутиной халупу, очистив и рассчитавшись с долгами за обслуживание. Судя по чекам, все было уплачено до последней пени. Так. Если случается необъяснимая херня, чем-то похожая на подставу, мошенническую схему или ебаную мистификацию, лучше сразу оповестить биг-босса и хотя бы попытаться избежать порки. На чудо-гаджете кнопки только вдоль узких краев корпуса. Пришлось повозиться, прежде чем он окончательно понял, что одними боковыми кнопками не обойтись, и выдвижной клавиатуры у штуки нет. Телефон новой эпохи реагирует на прикосновения — впечатляет. Чувствуя себя каким-то техномагом, Шура сходу угадывает ключ на интерактивной панели — 1703, очевидный донельзя. Саша явно в партизаны не годится. — У тебя пароль от рабочего компа случайно не «qwerty123», додик очкастый? — бросает он в никуда. Переписка с Московским открывается сразу. Если Саша заимел привычку зомбировать взглядом их переброс сообщениями, то ситуация выглядит довольно жалко. СМС тянутся лентой — отслеживать удобно. Неприятная догадка подтверждается: Романов пишет густо, а вот со стороны Москвы переписка кажется пересохшим ручьем — его ответы все более сухие, и ближе к актуальной дате становятся и вовсе односложными, пока не иссякают совсем. Где-то в сообщениях месячной давности закрадываются фотографии удивительно высокого качества. В стиле ню. А Романов не такой деревянный, как он полагал. Он склоняет голову — ракурс выгодно подчеркивает бесконечную длину Романовских стройных ног. На снимке он выглядит еще здоровым. — Неплохие кадры, Сашка. С освещением работаешь хорошо, — он смахивает изображение. Некоторые современные технологии — вещь. — О! О-о-о! — это он удачно залез. В боку кольнуло, напоминая Шуре о цели, на заманчивой фотке с телесами Московского галерею диалога приходится свернуть. Он тыкает в текстовую строку, и снизу экрана выплывает мелкая клавиатура. Переписка с Москвой схлопнулась какое-то время назад, последние Сашины сообщения с какими-то файлами и просьбами приехать оставались без ответа. Значит, нужно Мишку расшевелить, раз уж Магомед в своем плачевном положении до горы добраться не может. На пробу набирает: «тревога. ты мне нужен сейчас» — раньше после такого клича Московский прилетал чуть ли не на истребителе… Его нынешняя реакция на сообщения довольно показательна, но если б они всегда так спешили с выводами, то наверняка уже прослыли бы злейшими врагами. Перепечатывает адрес с одного из счетов — название улицы успело смениться за тридцать с гаком лет после разложения Советов. — Да где тут запятые, блядь, — бубнит он. На сенсорной клавиатуре из знаков препинания только точка. — Ладно, хуй с ним. «откатил нам настройки до .шизик и активно распадаюсь на фрагменты. молодец» «вернись засранец. я все прощу» Следом: «как же ты меня бесишь» Одно из случайных нажатий вывело на крупный шрифт. Получилось прозаично: «ТРЕВОГА .МОСКВА. У НАС ПОПОЛНЕНИЕ» Попытаться дозвониться не решается. Что-то в обстановке его напрягает. Шура трогает свой лоб. Бросает взгляд на взгромождение мечты ипохондрика-паникера на кухне, досадливо корчится. И идет в ванную. Замирает у самого порога. Не будь полубессмертным, поклялся бы, что микроинсульт словил на входе. — Б… ля. — Тело. В костюме мажорского вида, шитого явно по сухощавой мужской фигуре. В ванне, набитой пакетами со льдом. Из шеи торчит рукоять. Он уже вызвал Москву, выдав себя недвусмысленными намеками… Включая холодную воду в раковине, Шура мельком ощупывает зубную щетку — влажная, он здесь уже какое-то время кантуется, но логическая цепочка в голове не складывается, рассыпаясь раз за разом и пестря паническими билбордами. Умывает горящее лицо ледяной водой. Голову от мыслей разносит — обновление интерьера в ванной не сулит ему нихрена хорошего. Одна мысль выделяется особенно явно — бежать бесполезно. Де-юре, у Михаила под ногтем погон-органы и спецслужбы — все равно найдет, если очень захочет. Шура из своего города надолго не смоется, с его-то предкоматозной ситуацией надлежит оставаться в пределах Петербурга. Да и бегство означало бы косвенное признание вины. Попросить Дениса забрать его?.. И втянуть ребенка в это? Вовлечь кого-то из семьи? Никуда не годится. Уралов если и рванет к нему, то все равно прибудет позже, да и нужны ему эти проблемы?.. Есть надежда, что Миша его выслушает. Такой внимательный, он был готов пойти на дно и рискнуть потонуть вместе с ним. С Мишей хотелось выбираться из болот и спасать свою шкуру. Шура помнит его исцеляющее терпение. И даже рассчитывает, что оно у него еще осталось… «мишутка. у нас труп. возможно. криминал» — решается на отчаянный бросок он. Предупрежден — значит вооружен. Авось перебесится в дороге, и приедет с холодной головой. Теперь ему светит как минимум вывихнутая челюсть, если Московский решится тронуть столь драгоценное для себя тело Саши. Удар у него крепкий… Тянется к тумбе с моющими средствами под раковиной, бездумно как-то, автоматически выуживая перчатки. В фольгированных пакетах лед еще свежий, наброшен сравнительно недавно. Багровой крови немного, она уже густеет. Помимо очевидной причины смерти увечий не видно. Документы выдают в бездыханном теле какого-то банкира, менеджера среднего звена. «Банк Санкт-Петербург»? Пиздец. На этом преступлении буквально его имя. Он срывает перчатки, чтобы до скрипа вдавить красную кнопку на экране, сбрасывая входящие звонки один за другим, свободной рукой хватаясь за шею. Когда на разблокированном экране вырисовывается «Михаил: печатает…» — его от адреналинового прилива встряхивает. Он бегло, — пальцы уже работают заученно будто, привычно — по клавиатуре отстукивает: «по лицу не бей только. саша тебе за это спасибо не скажет» Он прячет в кармане телефон, не дожидаясь ответа, и возвращается к зеркалу в прихожей. Изучает свой взъерошенный анфас. Ищет что-то в отражении собственных глаз… Позади него пренеприятнейшей перспективой маячит приоткрытая дверь и кусок ванной с сюрпризом. Он качает вихрастой головой: — Мы оба знаем одного мясоеда с интересной анаграммой в имени, почему его не вытряхнул?.. Романов, блядь! Решил меня подставить? — свое-не свое отражение отвечает ему тем же замешательством с примесью безнадеги. В голове зловещая тишина. — Я… я понял, тебе страшно. Но так дела не делаются. Это не выход, помнишь? Я удирал годами от — него, от себя, от близких и собственной головы. Помнишь, куда это привело меня?.. Да за что, сука?! Вау, сам себя довел до мыльно-красного головокружения внезапной вспышкой злости. Нервы ни к черту. Счета разлетаются по прихожей, закрывая под собой ублюдский узорчатый прибалтийско-социалистический паркет, и в шелесте бумаг он чувствует, как внутри что-то надламывается. — Объяснись, Романов, твою мать, объясни, что происходит!Под твоими ногами — мраморный пол Мне не нужен дворец, мой дом — притон Твое тело омоет прибой, подо мной Листвой поет советский ковер.