The Seven Passengers

                    Если меня и дальше будут прерывать, я просто брошусь за борт.       — Да, мисс Элеонора, Титаник полностью в вашем распоряжении. Для Вашего удобства столовая «The Crystal» работает двадцать четыре часа в сутки, а во время ужина Вы можете насладиться развлекательной программой.       Леди Элеонора проводит пальцем по письменному столу и удивляется, вероятно, тому, что не находит на пальце ни пылинки. Девушка грациозно осматривает комнату, подол её юбки касается мраморного пола. Если честно, то это пустая трата времени. Я горжусь тем, что убираюсь в изысканно украшенных каютах и протираю в них пыль. В этой комнате есть кровать, застеленная белыми шелковистыми простынями, две гардеробные, камин и даже собственная терраса.       — Через сколько мы будем в Нью-Йорке? — Элеонора останавливается перед зеркалом, висящим над камином, и поправляет выбившиеся тёмные кудри. Её можно было бы назвать хорошей девушкой, если бы она не считала себя выше всех остальных, словно какая-то королевская особа.       — Через пять дней, если не столкнёмся с какими-либо проблемами.       — Надеюсь, не столкнёмся. Капитан Смит сказал, что этот лайнер непотопляем.       — Так и есть, — звучит голос позади нас.       В дверях стоит Ким Намчон, уважаемый гость и художник, который отвечал за дизайн лайнера. Его лицо слегка вытянуто, на нём виднеются морщины, а губы постоянно поджаты. Он стоит, запрокинув голову назад и бросая тень сомнения на любого, кто осмеливается посмотреть ему в глаза.       За мужчиной, в его тени, стоит Ким Сокджин – его сын, который, по слухам, точная копия своего отца. А может, эти слухи правдивы. У обоих одинаково-скучающее выражение лица, но Ким-младший стоит с опущенной головой, как будто постоянно оплакивает потерю любимого человека. При взгляде на него мне сразу становится грустно.       — Оставь нас, — говорит Ким Намчон.       И я ухожу.       Моё возвращение на палубу дарит мгновение покоя. Ярко-голубое небо рассеивает утреннюю прохладу. Солнце мгновенно согревает меня, и я благодарен за то, что вместе с ним дует успокаивающий морской бриз. Учитывая то, сколько времени трачу, присматривая за пассажирами, возможно, это те недолгие минуты, когда я могу насладиться собой.       Когда я дохожу до конца коридора, то натыкаюсь на мужчину, сидящего с колодой игральных карт в руках. За столом с ним никого нет, но он тасует карты и начинает делить их между собой и пустым местом.       Когда он замечает меня, то протягивает вторую разложенную стопку карт мне.       — Я работаю, — говорю я.       Мужчина улыбается, но его веки не поднимаются; скулы резко очерчены, как будто он ничего не ел годами. Но нарядный жилет и начищенные до блеска ботинки говорят о том, что он таким родился.       — Но ты ведь можешь уделить несколько минут для быстрой игры, — говорит мужчина. — Ты же не кочегар, да?       — Нет. Я всего лишь юнга.       Он вздёргивает подбородок в мою сторону.       — Хорошо. Ты такой молоденький. Наверняка будешь полон сил к тому времени, как мы доберёмся до Нью-Йорка. Когда мне будет одиноко, позову тебя сыграть партейку.       — И часто Вам одиноко?       — Считай, что нет, — мужчина кладёт карты на стол рубашкой вверх и протягивает руку для рукопожатия. — Меня зовут Виктор.       Я улыбаюсь, жму его руку и представляюсь тоже, стараясь подражать его мимике.       Формальная речь – не моё, хотя в общении с этим человеком она мне вряд ли понадобится. Его расслабленное поведение можно сравнить с океаном под нами. Мы какое-то время говорим о моих и его путешествиях, а после разговор сходит к выходу Виктора на сцену. Я не возражаю. Мне в любом случае практически нечего рассказывать.       Когда раздаётся свисток, я воспринимаю это как намёк на то, что пора двигаться дальше. Попрощавшись, я направляюсь к передней колодезной палубе. Разговор выдался весьма приятным, хоть я и понимал, что он не может длиться вечно.       Я оглядываю палубу в поисках каких-нибудь заблудившихся пассажиров, как вдруг слышу, что меня зовут очень высоким голосом. Едва обернувшись, я чувствую, как крошечное тельце обхватывает меня за талию.       — Привет, Хоби! — кричит Джи-у. Хватка у неё стала крепче, и мне требуется аж несколько секунд, чтобы расцепить её руки.       — Привет, милашка, — смеюсь я. Её тёмные волосы отросли, теперь они доходят до бёдер. Но блеск в её глазах никуда не исчез.       — Ма сказала, что ты должен быть здесь. Смотри, какой у меня чемодан благодаря ей, — Джи-у держит чемодан с белой отделкой, некоторые пятна выцветшие серые. Для неё это совершенно новая вещь. Для меня это старый папин чемодан с красивыми украшениями.       Я как раз поднимаю взгляд и вижу маму. Она несёт ещё два чемодана, вспотевшая, платье уже прилипло к её телу. На голове у неё жёлтая шляпка, прикрывающая кучу кудрей, а на лице нанесено совсем немного косметики. Мама выглядит красивее, чем все самые богатые женщины, вместе взятые.       — Привет, мам, — успеваю сказать я, прежде чем она заключает меня в объятия гораздо крепче, чем Джи-у. Страшно, как бы кости не расплавились от такой жары и силы.       — Не уезжай так надолго снова, — приказывает мама. Её голова едва касается моего плеча, когда она ворчит. Я знаю, что это она не со зла – у неё исключительно добрые намерения.       — Ты ведь сама этого хотела.       — Это была шутка, — она похлопывает меня по затылку. — Да и вообще, — медленно переводит взгляд на Джи-у. — Она никогда не позволяет мне забыть о тебе.       Я должен сменить тему.       — Давайте я покажу вам вашу каюту.       Напряжение охватило меня и маму. А вот Джи-у, кажется, не обратила внимания на внезапное перемещение. Мама неуверенно идёт позади меня и крутит головой по сторонам, рассматривая всё, что покрыто золотом. Она вертит в руках свой билет, пока мы спускаемся вниз. Тот самый билет, который стоил ей жизни.       — Ух ты! — Джи-у кричит от радости, когда мы входим в каюту. — У нас есть собственный бассейн! И посмотри, ма! Смотри! Посмотри на море!       Мама наклоняет голову и на мгновение выглядывает в иллюминатор, а затем отходит назад. Её улыбка тускнеет.       — Чудесно.       Хотя это не похоже ни на одну из кают первого класса, она всё равно привлекательнее того «сарая», в котором мы живём. Тут двухъярусная кровать и маленькая ванная комната. Комнату они ни с кем не делят, поэтому должны чувствовать себя, как меня учили говорить, уютно. Иногда правду о положении в обществе трудно объяснить тем, кто считает, что заслуживает золота.       Мама укладывает Джи-у на нижнюю кровать и разглаживает простыни.       — Твоя комната выглядит так же?       Я пожимаю плечами.       — Я почти не сплю. Не помню, как она выглядит внутри.       — Они, должно быть, заставляют тебя работать до смерти. А как насчёт людей из первого класса? Они доставили тебе неприятности?       — Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, мам.       Она кивает, и я чувствую, как воцаряется тишина. За эти несколько секунд я осознаю, что больше всего мечтал об этом воссоединении. Мне следовало бы что-то сказать, но я этого не делаю.       — Ты так повзрослел, — говорит она со слезами на глазах. — Мне жаль, что меня не было там с тобой.       Я качаю головой. Вряд ли я был бы рад её присутствию там. Я не слишком самонадеян, чтобы признать, что несколько раз огрызался на съёмочную группу, и я не хочу, чтобы она или Джи-у видели эту мою сторону. Даже я боюсь возвращаться к своим мыслям в то время.       Вместо этого я мягко улыбаюсь и ухожу, в восьмисотый раз повторив основные меры предосторожности. Я действительно стараюсь сдержать улыбку, когда рассказываю об этом, хотя у меня впереди всего два часа сна.       Мама обнимает меня в последний раз и кладёт руку мне на щеку.       — Я знаю, поначалу было тяжело, — говорит она. — Но я так горжусь тобой. Не было и дня, чтобы я не молилась за тебя. Я молилась, чтобы мы все вместе отправились домой, и вот мы наконец-то направляемся к новой жизни в Нью-Йорке.       Нью-Йорк. Это звучит как сон. Ирландия всегда была моим домом, моими корнями. Маленький фермерский дом, в котором мы жили всё моё детство, подарил мне хорошие воспоминания, к которым я всегда могу вернуться. Теперь, когда впереди нечто новое, я не могу представить, что буду жить где-то не в Ирландии.       — Твой папа был бы очень горд, — шепчет мама.       Я не думаю, что он бы гордился мной, но у меня не хватает смелости испортить этот момент. Папа был полной противоположностью меня: трудолюбивый, порядочный и доброжелательный.       Отец всем нравился. С ним легко находили язык даже незнакомые ему люди. У него была такая дружелюбная натура, а ещё мягкое лицо и нежный голос, которые могли бы успокоить самую злую из бурь. Папа всегда помогал, где только мог, даже когда работа была тяжёлой, и приходил домой, чтобы рассказать нам об этом.       Папа был всеобщим героем. Он был моим героем.       Когда-нибудь я оправдаю его имя.