***
В тот вечер почти никому не удалось сдержать слёз, лишь Тодд с Ларри порой молча переглядывались. Смысл их безмолвных взглядов разобрать было невероятно сложно, потому ближе к ночи Сал бросил эту затею. Что касаемо Мэйпл, то она была полностью опустошена. Хотя это слово недостаточно описывало её состояние. Сначала девушка восприняла всё как глупую, совершенно несмешную шутку. Осознание обрушилось на неё, когда она сообразила, что никто не смеётся, да и лица у всех понурые. Зажатая в её руках кружка с дымящимся напитком внутри чуть не выскользнула из рук, несколько успевших вытечь капель окропили столешницу. — Как так вышло? — совсем тихо спросила Мэйпл, вжимая пальцы в горячие стенки кружки. Настолько тихо, что её мог расслышать только сидящий за столом. — Скажи, что ты шутишь, Тодд. Тодд смотрел на неё прямо и даже как-то строго, но это было явно лучше, чем если бы с ней говорил заплаканный («Как ёбаный сопляк.» — сравнивал он сам) Сал. По крайней мере, так держать себя в руках, а не поддаваться нахлынувшим эмоциям было проще. Понятное дело, вдаваться в подробности смерти Пыха, которые сам только что узнал, Тодд не стал, ограничившись коротким «загрызла собака». На этой фразе Мэйпл не выдержала и больше не пыталась скрыть слёз, хлынувших нескончаемым потоком по бледным щекам. Она пыталась что-то сказать, но результата её попытки не возымели. Лиза по-матерински обнимала её и гладила по волосам, пока Мэйпл рыдала ей на грудь и сжимала в ладони вязаную кофту. Сал не удержался и ушёл с кухни, заперевшись в ванной на следующую четверть часа. Он, правда, хотел поддержать подругу хотя бы своим присутствием. Ей было тяжелее, намного тяжелее. Но Сал боялся, что своим состоянием сделает только хуже. Если Тодд, Ларри и даже Нил могли положительно повлиять на Мэйпл своим внешним спокойствием, Лиза — то ли сестринской, то ли материнской поддержкой и ободряющими словами, то Сал здесь был бесполезен. Его бы кто поддержал — но мысль эта звучала эгоистично, потому Сал зарыл её вглубь сознания.***
Наподобие Мэйпл пару часов назад Сал сжимал в руках кружку, но уже с остывшим, почти холодным чаем. Как оказалось, в запасах Лизы хранилось несколько герметичных упаковок с чёрным фруктовым чаем, которые до сегодняшнего дня открывали редко, понимая, что один чайный пакетик равнялся грамму золота. Солнце окончательно село два часа назад, и сейчас гостиная погрузилась в полнейшую темноту, разрушаемую светом экрана ноутбука, что занимал своё место на коленях у Сала, сидящего на краю дивана. На экране не было ничего интересного, всего-навсего давно скачанный и просмотренный до дыр фильм, включённый для фона. Сал никак не мог уснуть и, чтобы хоть как-то отогнать от себя навязчивые мысли, включил фильм, пусть реплики персонажей всё равно долетали до ушей обрывисто и бессвязно. Хотелось спрятаться, сбежать в иной мир, где не было и не будет всей этой чертовщины, но одного желания недостаточно. Одно желание не могло ни победить сильнейшую тревожность, ни способствовало возвращению в прошлое, где удалось бы спасти Пыха. — Сал, ложись спать. — надо же, Сал был уверен, что Ларри давным-давно, как и все остальные, спит, но вместо этого последние часы бесцельно валялся в постели. Не отрываясь от мельтешащих на экране ярких картинок, Сал нехотя отозвался: — Я не хочу. — Да уж конечно. — приподнялся на локтях, подкладывая подушку под себя так, чтобы упереться в неё поясницей. — После такого люди чуть ли не сутки могут проспать. Помимо того, что навалилось на тебя сегодня, ты и вчера плохо спал. — Откуда тебе знать? Спишь как убитый. — и всё-таки избегать реальность посредством разговора гораздо эффективнее какой-то глупой романтической комедии. Не утруждаясь сдержать смешок, Ларри признался: — Раньше спал, но когда через тебя несколько раз за ночь перелезает взрослый мужчина, сон остаётся лишь в мечтах. — Я не буду извиняться. — Я и не прошу. С тобой спать приятнее, чем на холодном пустом матрасе. — поправил волосы, зажатые между телом и подушкой. — Слушай, ну серьёзно, позволь себе нормально отдохнуть хотя бы один раз за неделю. Не сомневаюсь в том, что твой организм вымотан до предела. — Раз я до сих пор бодрствую, значит, не до предела. — цинично отметил Сал, когда в фильме главная героиня и её подруга вышли выгулять своих собак, а заодно обсудить нового ухажёра первой. Ноутбук пришлось отложить прямо на пол (отвращение к собакам с сегодняшнего дня достигло апогея), забраться на диван с ногами и жадными глотками осушить содержимое кружки. — Тогда не доводи организм до этой точки. Все уже спят, Мэйпл в том числе. Почему один ты мучаешь себя? — Ларри, ты не знаешь, каково мне, так что, прошу, не лезь. — Сал поражался сам себе, ему действительно хотелось коротко и чётко объяснить Ларри, что ему стоило сходить на хер, если он намеревался продолжать лезть туда, где его участие не требовалось и, более того, было нежелательным. Но вместо ожидаемого «закройся нахуй, я сам разберусь» вышло совершенно противоположное. Сил не оставалось даже на мат. — Да, я не знаю, каково тебе. Но я знаю, что если продолжишь в том же духе, то последуешь вслед за Пыхом. — не получив в ответ ровно никакой реакции, Ларри подвинулся поближе. Ещё и ещё чуть ближе до того момента, пока их колени не оказались в считанных сантиметрах друг от друга. — Ладно, я преувеличиваю, не умрёшь уж, но не думаю, что кто-нибудь обрадуется, если ты заболеешь, а с таким образом жизни именно это грозит тебе в ближайшие дни. Сал всё прекрасно понимал, он же не слабоумный мазохист (наверное), в конце-то концов. Увы, кошмары в последнее время увеличились вдвое. Но сценарий всех своих предыдущих кошмаров Сал знал наизусть, и единственное, чем они раздражали, так это своей прилипчивостью и безостановочностью. Сегодня же — Сал ни на секунду не сомневался — казалось бы, привычный кошмар обретёт новые краски, новые силуэты и новые сюжетные повороты. Он не был готов к тому, чтобы во сне видеть образ Пыха, лежащего на полу в неестественной позе с оголёнными шейными позвонками и перекушенной сонной артерией (честно признать, в той каше Сал не разобрал, что конкретно являлось сонной артерией, но разорванный сосуд был довольно большим и наиболее похожим на сонную артерию). Или что ещё могло подкинуть его сознание? Решившую наложить на себя руки Мэйпл? Или Нила, не справившегося с чувством вины? Или самого себя, с горя перерезающего вены кухонным ножом? А может, повзрослевшую Соду, обвиняющую их, бывших друзей Пыха, в смерти родителя? Нет-нет, Сал не готов этого вынести, он слишком слаб, чтобы остаться наедине со своими кошмарами! — Сал? — видимо, Ларри задал какой-то вопрос, чего Сал не услышал и, соответственно, не ответил, потому потянулся к его плечу, чтобы слегка встормошить. От неожиданности Сал вскинул руку, чтобы не позволить коснуться себя. Несомненно — как же иначе! — Ларри молниеносной хваткой предотвратил удар по собственной руке. — Ты уже на ходу спишь. — Иди спать сам, я тебе никак не мешаю. — Сал попытался вернуть руку на место, но Ларри только крепче обвил пальцы вокруг тощего запястья. Сал вновь дёрнул руку, на этот раз приложив все крупицы оставшейся силы, но вместо ожидаемого результата рукав водолазки сполз вниз по запястью, складками сложившись между ларриными пальцами. — Мне больно, пусти. Но Ларри не отпустил, лишь ослабил хватку и тупо уставился на оголившийся участок кожи. С лица мигом сошли все краски. Из-под ткани рукава выглядывали едва заметные, сливающиеся с бледной кожей шрамы. Судя по их ровному расположению и примерно одинаковым длине и ширине, нанесены они были намеренно. Сал не мог не догадаться об объекте внимания Ларри и не препятствовал разглядыванию давних шрамов. Люди — кто скрывая своё любопытство, а кто без стеснения — постоянно разглядывали его руки, будто смотрели на экзотическое животное или очередную бессмысленную работу художника-авангардиста. Но взгляд Ларри был… наполнен чем-то странным: его не удивляло само наличие шрамов, но ему явно не хотелось в них верить. Сал не помешал Ларри опустить рукав чуть ниже и в полной мере «насладиться» открывшейся картиной: шрамы, пусть и старые, но широкие и довольно-таки длинные, украшали худую руку вплоть до самого локтя; их не было слишком уж много, но впечатление они оставляли внушительное. Звонко цокнув в воцарившейся тишине, Сал высвободил руку и молча допил плещущийся на самом дне чай. — Они старые. — ответил на не заданный, но повисший в воздухе вопрос. — Лет шесть-семь, не меньше. — Ясно. — голос Ларри потух. Так на него непохоже. — Ты знаешь, что всегда можешь обсудить со мной то, что тебя беспокоит? — Боже, я же сказал, что завязал. Причины, из-за которых я резался, в прошлом. — недовольно отмахнулся Сал. Это было чистой правдой. Самый свежий и по совместительству самый серьёзный шрам был нанесён, когда ему было девятнадцать, в день перед тем, как мама ушла в монастырь. И если бы не Тодд, вовремя вернувшийся домой с летней подработки, то Сал, в этом можно было не сомневаться, седьмой год кормил бы трупных червей своим телом. Но вот про причины Сал, будем честны, приврал: они беспокоили его и по сей день, благо в меньшей степени. — Как скажешь. Сал в одинаковой степени ненавидел все свои шрамы, которых на его теле было великое множество: на лице и шее ненавидел за то, что они портили его внешность, а внешность в современном мире играла важнейшую после богатства роль, сморщенный шрам на бедре — за то, что он вызывал отвращение у тех, с кем он спал с самого начала половой жизни, на руках — за то, что собирали невероятное количество показного сочувствия вокруг себя. Но если бы Салу когда-нибудь предложили избавиться ото всех своих внешних изъянов, то собственноручно нанесённые шрамы он бы ни за что не убрал. Сам никак не мог объяснить своё «трепетное» отношение к ним. Они являлись чем-то вроде связи с прошлым, с его юностью. Первому шраму тринадцать лет — ровно столько времени прошло со смерти отца. А вот этому, самому длинному, десять лет — он напоминал Салу о его худшем поступке, когда он назвал маму блядской фанатичкой; как бы много и часто не извинялся за это, в душе всё равно ненавидел свой чёртов язык. Шрамы вызывали в памяти его подростковые необдуманный проступки и жестокие повороты великой госпожи Судьбы. Неосознанно Сал ценил каждый выпирающий светлый бугорок. — Сал? — опять он пропустил вопрос Ларри, ну что за напасть! — А? — Не расскажешь причины, раз они уже в прошлом? — Ларри заинтересованно склонил голову набок. В его любопытстве не было ничего и близко схожего с желанием самоутвердиться, присущее всем тем имбецилам, что узнавали мотивы его «саморазрушения». — Тяжёлый подростковый период. — опустил взгляд на запястье, плавно проведя по наиболее свежему, если это слово достаточно уместно, шраму пальцем. — Абьюзивные родители? — Нет, мама у меня прекрасная, а папа умер, когда мне было тринадцать. Он работал в банке, в который ворвались вооружённые грабители и перестреляли весь персонал. — Сал не особо понимал, почему решил поведать о своей юности, тем более на фоне последних событий, но эта рана была древняя. Ковыряй её сколько хочешь, больно всё равно не будет. Так что лучше он вспомнит худшие моменты многолетней давности, нежели будет нагружать себя ещё кровоточащими увечьями сегодняшнего дня. — Мне жаль. — Ларри с искренним сочувствием сжал его плечо. — Хотя я, наверное, преувеличил, назвав маму прекрасной. Она заботливая, и мы часто проводили время вместе, это да. Но после смерти папы она с головой погрузилась в веру и пыталась сделать то же самое со мной: водила в храмы, заставляла молиться перед едой, перед сном и вообще от нечего делать. Грозилась даже отдать в христианскую школу за мои атеистские высказывания, — коснулся связанного с этим событием шрама, но уже на другой руке. — Но Тодд вовремя вмешался и как-то убедил её в том, что в этом случае я ещё больше возненавижу Бога. — Кошмар. Не представляю, как можно насильно заставлять кого-то уверовать, особенно ребёнка, который и сопротивляться толком не способен. Некоторое время Сал ничего не говорил, от скуки перекладывая кружку из руки в руку и пытаясь вспомнить, что бы ещё такого рассказать. В итоге опустил кружку к ноутбуку и опёрся о холодную стену спиной (спинка дивана опускалась, чтобы на нём могли спать двое, поэтому приходилось как-то жить без привычной мягкости). Собравшись с мыслями, продолжил: — Ещё несколько лет спустя после смерти папы дома всегда недоставало еды, одежды, каких-то прочих бытовых средств, потому что мама долгое время была лишь домохозяйкой, а деньги зарабатывал папа. В Нокфелле тогда было ужасно трудно найти работу овдовевшей взрослой женщине с несовершеннолетним ребёнком в основном из-за того, что мама имеет хореографическое образование, но и из-за дискриминации в том числе. Нам приходилось экономить на всём, про приём пищи я вообще молчу. Я не завтракал, чтобы оставить маме что-то на обед, а сам обедал в школе, иногда оставался на ужин у Тодда. И так до моего шестнадцатилетия, пока я сам не начал зарабатывать. Мама, конечно, за эти три года тоже не сидела без дела, находила всякие подработки, но этого едва ли хватало. — Сал обессиленно опустил голову на Ларри, не контролируя себя от слова совсем. В глазах помутнело, а тело кое-как держалось в сидячем положении. Нестерпимо клонило в сон. Ларри не возразил, наоборот, приобнял его одной рукой, показывая ещё больше поддержки со своей стороны. Сал беззвучно заплакал, слёзы просто текли по лицу и впитывались в ларрину кофту или терялись в голубых волосах, отросших на висках. Сал никогда не понимал, почему плакать считалось чем-то полезным. Слёзы казались ему признаком слабости, он позволял себе плакать исключительно втайне ото всех. Но сейчас, ощущая тяжесть чужой руки сверху и острое плечо под щекой, Сал наконец понял, что значит «полезно выплакать эмоции». Суть была не в том, что нужно просто плакать, а в том, в какой обстановке ты это делаешь. — Прости. — Всё в порядке. Я готов просидеть так хоть вечность напролёт. Сал улыбнулся: он тоже был к этому готов. Но идиллия продлилась недолго. Сонливость только накатывала, а страх перед кошмарами параллельно увеличивался. — Я боюсь спать. — Сал сказал это вслух? Он уже не различал собственный голос. — Почему? — прозвучало обеспокоенно и словно через толщу воды. — Я не хочу видеть кошмары, я так устал. Но бороться больше не было смысла. Сал уснул прямо на плече у Ларри.***
Прошедшую неделю можно было смело окрестить девятью кругами Ада. Не для Сала, вовсе нет. Для Мэйпл. Семь дней сподряд она покидала спальню только для того, чтобы сходить в туалет (и только в туалет! Сал ни разу не видел, чтобы она заходила в ванную) и изредка съесть чего-нибудь, чего она могла не делать целые сутки. Дверь в комнату всегда была заперта, а сама Мэйпл если и разговаривала с кем-то, то только с Лизой, но разговоры эти больше были похожи на безуспешные попытки школьного психолога выудить из подростка хоть какую-то информацию о его жизни. Сал видел Мэйпл с вечно покрасневшими глазами и большущими синяками под ними, которые девушка тщетно пыталась скрыть прядями спутанных грязных волос. Обязанности по уходу за Содой перелегли с плеч миссис Коэн на Лизу и Тодда. Бедная Сода нутром чувствовала, что что-то не так, но ничего не могла поделать, только билась в истерике, когда ни мама, ни папа в очередной раз не приходили обнять её на ночь. Сколько бы времени Лиза не проводила с ней, читая сказки и играя в игры, она не могла заменить родную мать. А Тодд, даже постоянно таская Соду на руках, не мог сравниться с отцом. Каждый раз сжималось сердце, когда Сода снова надрывисто плакала и кричала, просясь на ручки к маме, но Мэйпл была не в том состоянии, чтобы ей хватило банального настроения на контакт с дочерью. Ночью Соду успокаивал Сал, мерно качающий её на руках и рассказывающий истории из своего детства, просто чтобы заполнить ночную тишину. Безусловно, разобрать его слова в полной мере Сода не могла, но в конце каждого рассказа счастливо улыбалась и цеплялась крошечными пальчиками за ладони Фишера, силясь рассказать и свою увлекательную историю. По крайней мере, так хотелось думать. Иногда место ночной няньки занимал Ларри, безапелляционно утверждающий, что им стоило успокаивать Соду поочерёдно, раз уж они оба не спали из-за её непрекращающегося плача. Сал не возражал, да в любом случае не позволил бы ему возразить. Никто не осуждал Мэйпл, все могли поставить себя на её место, пусть прочувствовать её боль полностью способны не были. Оставалось ждать и не мешать Мэйпл смириться с утратой. Рано или поздно она самостоятельно выберется из так называемого неофициального траура. Сал верил в это. Верил ровно до сегодняшнего дня. В тот день Мэйпл не вышла из комнаты ни с утра, ни в обед, ни ближе к вечеру. Лизе было поручено сходить проверить её, поинтересоваться, не хочет ли она есть или поговорить о чём-нибудь. Но ответа с той стороны двери не последовало. Лиза постучалась ещё пару раз, одновременно говоря, что о Мэйпл все беспокоятся, ибо она слишком давно не выходила из комнаты, но в конце концов не получив никакой реакции, дёрнула за ручку. Дверь поддалась удивительно легко, значит, Мэйпл зачем-то отперла её. Но вот незадача, самой хозяйки комнаты внутри не оказалось! Ошеломлённая Лиза прибежала обратно в гостиную, прижимая обе руки к сердцу и разглядывая лица собравшихся так, как будто видела их впервые. То самое чувство чего-то неправильного, что вот-вот случится и обязательно обернётся страшными последствиями, захлестнуло помещение. В ушах заклокотал странный шум, напоминающий звук морских волн. — Вы уверены, что Мэйпл не выходила из комнаты? — спросила дрожащим испуганным голосом, обращаясь к Ларри и Салу, единственным, кто проводил восемьдесят пять процентов всего дня в гостиной. Гостиная располагалась так, что прямо напротив от дивана находились кухня и вход в спальню Коэнов, так что выйти оттуда, не оказавшись в гостиной, было невозможно. Ну или попросту мистично. Мужчины переглянулись и хором ответили: — Да. — Мам, что произошло? — Её нет в комнате. — смуглое лицо женщины в ту же секунду приобрело серый оттенок. — Ну что за хуйня. — Тодд выругался себе под нос, но вышло так громко, что это услышали все. Ловко передав недовольную тем, что её потревожили, Соду в руки рядом сидящего Нила, поспешил в спальню Коэнов. Сал, Ларри и Лиза направились за ним, оставив опешившего Нила наедине с готовой вот-вот разрыдаться девочкой. Комната действительно была пуста и, судя по царившей внутри атмосфере, уже достаточно давно. Кровать аккуратно прибрана, так, что на покрывале не обнаружилось и складочки. С кроваткой Соды дела обстояли точно так же, но на этот раз поверх покрывала сгрудили несколько мягких игрушек. Белые с сиреневыми узорами обои выглядели как-то безжизненно и уныло. Шторы раскрыты, а окно закрывал один лишь полупрозрачный тюль, пряча за собой подоконник, на котором поселились три расписных горшка с мёртвыми фиалками внутри. Все шкафы и тумбочки закрыты, а сверху на них, как в обычной жилой комнате, ничего не лежало. Правда, угол одной из прикроватных тумбочек был разрисован зелёным и жёлтым маркерами. Кажется, это Сода пыталась изобразить солнечную поляну. Всё выглядело слишком правильно. Неестественно. Раньше эта комната принадлежала чете Моррисонов, позже — Салу, а чуть больше полугода назад перешла в пользование Коэнам. Сал до сих пор помнил, как проводил здесь свои студенческие годы, как сразу после пар возвращался домой и играл в игры до поздней ночи, пока не вспоминал, что завтра планировался срез знаний, к примеру, по финансовому и управленческому учёту, после чего приходилось сидеть над конспектами до утра и за завтраком отвечать на вопросы, задаваемые Тоддом, чтобы закрепить знания. Именно здесь они с Тоддом могли разлечься на кровати и смотреть сериалы хоть все выходные напролёт. Именно здесь Сал любовался рассветом со своей первой девушкой (именно девушкой, а не пассией на пару ночей, как это было обычно). Но эта комната не имела ничего общего с той комнатой, где ему довелось прожить восемь лет. Она была пустой и безжизненной. Отвратительное место. — Тут что-то типа письма. — за спиной раздался неуверенный голос стоящего возле рабочего стола Ларри. Тодд тут же вырос рядом с ним, Сал и Лиза — следом. На столе действительно лежал лист бумаги формата А5, оборванный край которого говорил о том, что вырвали его из тетради или блокнота не особо прилежно, наспех. Вся открывшаяся им сторона листа была исписана плохо читаемым почерком. Верхние строчки ещё выглядели более-менее чётко, а вот в нижнюю половину приходилось внимательно вчитываться, чтобы разобрать написанное. К тому же местами чернила расплылись из-за капель. Что-то подсказывало, что это были не просто какие-то капли, а всего-навсего слёзы. Сал с замеревшим сердцем принялся читать. «Я не знаю, что положено говорить в таких записках. В голове было столько мыслей, но все они испарились, как только я убедилась в том, что сделаю это. Наверное, я поступаю ужасно, но моих сил не хватает даже на то, чтобы проснуться с утра. Я знаю, что вы волнуетесь за меня и делаете всё, чтобы я почувствовала себя лучше, вместо этого я чувствую себя обузой. Если вы думаете, что это пройдёт, что время лечит, то вы ошибаетесь… Я не смогу жить без Чака. Надеюсь, вы простите меня. Не прошу понять — просто примите это как-то, что должно было случиться в любом случае.» На этом моменте оборвалась аккуратная часть текста. Только тогда, когда Сал начал разбирать новое предложение, написанное размашистыми обрывающимися буквами, понял, что совсем не дышал минуты полторы и сделал глубокий вдох. «Простите, я ужас а бесполезна беспомщна. Я не сделала нич егочтобы помочь нам выжить мне стоило умереть ещё в самом на але Тодд прости меня, я не должна была соглашаться остаться втвое й квартире. Хочу умереть но в недадите я слабая слабая слабаяслабаясл ненавижу себя.» Ларри перевернул лист. Обратная сторона была полной противоположностью: аккуратная, с маленькими ровными буковками, грамотно написанная и с различными мелкими рисунками вроде сердечек или улыбающихся лиц на полях. Но следов от слёз было гораздо, гораздо больше. «Я люблю каждого из вас. Должна поблагодарить всех за то, что мы жили в безопасности столько времени, за то, что вы заботились обо мне и Соде. Спасибо, что появились в моей жизни! Хотела бы я обнять вас, но тогда вы точно поймёте, что что-то не так. Понимаю, я бы тоже не позволила никому из вас пойти на такое, даже если бы вы очень-очень этого хотели. Я бы сказала вам, что всё пройдёт и настанет белая полоса. Но без Чака моя жизнь дойдёт максимум до серой полосы. Вы не должны меня терпеть. Передайте Соде, что я люблю её больше всего на этом свете. Она моё драгоценное чудо, которому я желаю всего наилучшего. Верю, она достигнет многих высот в своей жизни. Не пытайтесь оправдать меня в её глазах. Возможно, она поймёт меня, когда вырастет, но ничего страшного, если нет. Я сама себя едва ли понимаю. Лиза, наше общение было недолгим, но ты была чудесной подругой. Я знаю, что осознанно иду на грех, но помолись за мою душу! Ларри, прости, мне нечего сказать про тебя, но я желаю тебе удачи. Спасибо, что появился в жизни Сала. Раньше его контролировать мог только Тодд, но и его словам в последнее время Сал пренебрегает. Тебя Сал пусть и не слушает, но тебе легче контролировать его от необдуманных поступков. Тодд, до сих пор не понимаю, почему ты начал общаться со мной на пару с Салом. Ты был из тех подростков, что предпочитают отсиживаться на обеденном перерыве в классе, но почему-то начал ходить с нами на крышу. Спасибо, большое душевное спасибо. Я знаю, что тебе светит только успех. Позаботься о Соде, пожалуйста! Вам с Нилом в этом деле я доверяю больше всего. (Думаю, вы стали бы прекрасными родителями, но ребёнок в твои планы на жизнь уж точно не входит, поэтому я не заставляю именно тебя следить за Содой, Сал от этой перспективы тоже не откажется, я знаю.) Нил, мне нравилось завтракать с тобой по утрам и слушать твои истории. У меня заканчивается место, поэтому многого я не скажу, но ты прекрасный друг и собеседник! Сал, ты был самым первым, кто заговорил со мной, я поистине благодарна тебе. Если бы не ты, боюсь, я осуществила бы задуманное на несколько лет раньше. Но благодаря тебе я прожила счастливые десять лет с любимым человеком и обзавелась семьёй и друзьями. Ну вот, я никак не могу перестать плакать.» Места на листе больше не осталось, а место точки заняло расплывшееся несуразное пятно.