Далеко, там где ты, далеко, все твои города замело замела зима, все твои дома, далеко, там где ты одна Там где ты, над землей полумрак, за тобой снег идет просто так, просто так пройдет, белым снегом год, за собой оставляя лед… (Би2-Чичерина. Падает снег)
Pow Tom. Осталось всего два ряда ящиков… и домой. Как я устал сегодня, даже сил нет злиться, и я просто выполняю работу. Тяжелую и скудно оплачиваемую работу. Провожаю взглядом девушку-покупательницу, в красивом, дорогом пальто, и с милой улыбкой на лице. И не остается вопроса, отчего бы не быть ей милой, когда уровень обеспеченности нарисован во всем ее образе. Она легко вытаскивает из плотненького бумажника купюру и протягивает. Жест такой ленивый, грациозный. Никогда такая девушка не взглянет на меня, а значит не узнает, что за эту купюру я месяц здесь вкалываю. Сам себе улыбнувшись и, прогоняя прочь бесполезные размышления, быстро, насколько смог, закончил незамысловатую передвижку оставшихся ящиков помидоров и зелени. Теперь за оплатой собственных услуг и домой. Дженис, наш менеджер, с виноватым видом и ласковыми глазами рассчиталась за прошлую неделю со мной. Видимо она все ещё переживает о нашем несостоявшемся обеде. Дженис предложила его вчера в качестве дружеской посиделки. Я же решив, что друзья собственно из нас никакие, постарался как можно мягче ей дать понять, что моё время ограничено, и я попросту не могу. На что она как-то истерично развела руками, а я ни черта не понял. Ну,.. попробовал сделать вид, что не понял. В том то и дело, те кто нравится мне, тем я не подхожу. Хотя они всегда неуверенно поглядывают в мою сторону. И в обратном порядке. Я встряхнул головой и не спеша пошел по направлению к школе. У Кэтрин занятия в два заканчиваются, и есть ещё полчаса, передохнуть. Усталость дает о себе знать. Скамейка в пришкольном дворе благодарно приняла меня в свои объятия. Солнце ласково греет своими лучами. Солнечно, тепло. Радует нас октябрь в этом году. В обыкновение же сплошные туманы, такие, что напрягаясь, соседний дом из окна своего не увидишь. Дожди… но не сегодня. На мгновение в душе наступает чувство, что ничего не изменилось и все по-прежнему. Что я не здесь и не сейчас… Даже уютно как-то стало на это мгновение. Но обманчивая иллюзия спадает, когда мысли с садистским напором возвращают тебя в реальность. Старинное здание школы своими жесткими, ровными и суровыми очертаниями, навеяло воспоминания, которые преследуют, независимо от желания, в любую свободную минуту. Я вижу себя четыре года назад. Веселый, кажется, мальчик был, свободный. Заводила и душа компании. Этот переезд из Гамбурга в Лондон, словно был четкой гранью перехода из одного состояния в другое. Больше не вспоминается то, что было до этой черты, осталось только то, что имеем теперь. Мы переехали в основном из-за мамы. Ей предложили хорошую работу, и вся семья отправилась вслед за ней покорять Туманный Альбион. Поначалу все было очень даже ничего, радужно, где-то полгода. А потом предприятие это по каким-то причинам закрылось. Мама без работы осталась, и нас содержал отец. Жили немного стесненно, но вполне ничего. Почему-то вопрос о возвращении в Германию не стоял, я все никак не могу понять почему? Вспомнить не могу, что ещё предшествовало переезду. Да и у родителей не спросил в свое время, а теперь и спрашивать стало не у кого. Родители погибли в автокатастрофе два года назад. Мама сразу, а отец после почти полугодовалого пребывания в коме. Большинство семейных накоплений, в том числе и средства от продажи квартиры, ушло на поддержание в нем жизни, у врачей даже была надежда, говорили что есть… Так мы с Кэтти остались, образно говоря, одни. Образно, потому что нас приютила сводная сестра матери - Алиса. Потрясающе невыносимый и жестокосердный человек, у которого год нашего совместного проживания, превратился практически в тюремное заключение. Было сложно терпеть приживал тетки, которые напивались и устраивали скандалы. Обычно это происходило, если средства Алисы внезапно заканчивались, и устраивать пьяные дебоши было больше не на что. Свою озлобленность жизнью Алиса вымещала на нас. Хотя я Кэтти, конечно, уберегал от её гнева. Молча выслушивал придирки, чтобы по наступлению девятнадцати лет, я смог спокойно забрать Кэтрин и поселиться с ней в любом съемном уголке, который смог бы оплатить. В восемнадцать мое образование закончилось, потому что на дальнейшее, требовались средства и время. Но ни того, ни другого в запасе у меня не было. Я работал. Отдавал Алисе за проживание в её доме, и немного собирал. Два года уже прошло с момента аварии, а я никак ещё принять не могу все свалившееся на нас. Еле свожу концы с концами. Вкалываю, чтобы Кэтти ни в чем не нуждалась, оплачиваю счета, пытаюсь выжить. Все ради неё. В итоге я понял в этой жизни только одно: она это все что у меня есть, мое сокровище, единственное родное и дорогое существо. Ради неё я могу пойти на многое, не на преступление, но на каторжный труд и это лишь маленькая часть, всего того на что могу пойти. Вот примерно такие воспоминания накрывают порой, то очень ярко, до мельчайших подробностей, а то и просто несколькими кадрами полуразрушенного прошлого. Самое главное, что сейчас возможно нам будет полегче. Я уже месяц как устроился на ещё одну работу, официантом в один из состоятельных ресторанов. Счастливый случай помог. Платят мне хорошо. Конечно, ощутить какую-либо независимость от денег я ещё не успел, да и вряд ли это у меня получится. Кэтти растет и ей так много нужно. Нужно в школе учиться, нужна одежда, питание хорошее… А вот и она, мой котенок! - Котенок, - тепло позвал я. Девочка с огромными карими глазами и копной светло русых волос подбежала и обняла меня. Вцепилась в капюшон толстовки, и обезьянкой повисла на шее. Хватка у неё хорошая! Тепло и хорошо рядом с ней, все мысли улетучиваются. - Ну, малыш, как твои успехи? - Все хорошо! Сегодня замечательный день, - улыбаясь во всю, она добавила, - Томми давай погуляем? - Кэтти, ты же знаешь на большие прогулки времени нет. Но по дороге домой можем зайти в твой любимый магазин и купить что-нибудь вкусное, это считается прогулкой? - Ой, Томочка, конечно, считается! А что купим? – с азартом в глазах быстро тараторила девочка. - Что-нибудь особенное, - ответил я, уже унося свой пригруз со школьного двора. Она соизволила слезть и мы, взявшись за руки, как примерные детки весело зашагали в сторону дома. С Кэтти я сам становлюсь ребенком. По дороге, как и планировалось ранее, зашли в магазин и купили любимые пирожные сестренки. Затем быстрым шагом до дома, где разделались с шоколадным удовольствием, разбавляя все это молоком. Кэтти всегда много рассказывала мне, обо всем, как день прошел, какие оценки получила, с кем подружилась, или поссорилась. В целом все, что происходило в её маленьком мире, от мелочей до крупных событий, это все и стало моим эпицентром жизни. Моей отдушиной. А я слушал ее смешную болтовню, боясь прекратить этот поток нелепой, но такой сейчас нужной информации. Как будто, если я скажу хоть слово, мир померкнет. Наконец, подкрепившись, Кэтти уселась за уроки. Ну, а меня ждет работа… еще одна. Я стал собираться в ресторан. Особых приготовлений не нужно, но все же, принять душ, высушить дреды, с которыми я никак не расстанусь ещё с Германии, собрать их в хвост. Было пожелание со стороны администрации об удалении этого «безобразия» с головы, но клиентов это похоже не беспокоит. Может быть этот вопрос все же отпадет. Не могу я их убрать, они как напоминание обо всем, что было ДО… Потому что других нет, а из той радужной и счастливой жизни, я уцепил только это и пирс в губе, полукольцом. Пирс я все же снимаю. Мне нравится, что английский такт часто о многом умалчивает, но и меня временами заставляет идиотом прикидываться. Пока это работает, буду держаться. В зеркале вижу собственное отражение и здравый смысл в глазах. Это все что требуется на новом месте, показная серьезность. От парня со странной прической никто не ожидает особых манер, но изящная осанка, рука, деликатно убранная назад и произнесенное томным басом «Добрый вечер», большинство народу в благоприятный шок повергает. Это только на руку, конечно. Я готов. Кэтти моя уже приготовила все уроки, и я оставляю её на попечение своей сварливой, но на удивление мягкосердечной соседки миссис Бернс. Она за ней присматривает в мое отсутствие. Радости от этого котенок, конечно, не испытывает. Ну что поделать малыш? Что поделать? Размышляя над стратегией перемены всей нашей жизни к лучшему, я уже добежал до места работы, перед этим добравшись с двумя пересадками на метро. Дело в том, что квартал, где мы снимаем комнату, довольно таки бедный и находится на очень приличном расстоянии от центра. Почти с языком на плече я влетел в здание, а потом и на нужный мне этаж, где естественно меня дожидается уже Ральф. Он у нас менеджер, чопорная скотина, которая издевается над персоналом уже более двадцати лет, и к которому все испытывают единое чувство искренней ненависти, причем он умудряется всем отвечать полной взаимностью. Сейчас же меня раздражает его извечно дебильный вопрос, произнесенный мягким тоном, внутри которого целый океан «терпимости» ко всему и вся: - Том, вам не кажется, что вы опаздываете? Я его кивком головы поприветствовал, осторожно сообщив, что на самом деле сейчас без одной минуты семь, и это означает, что я не опоздал никуда. А значит, ни черта мне не кажется. Сам бы попробовал добраться сюда из той дыры, где мы живем. Меня охватывало благородное чувство злости, которой я поддавался только внутренне и никак не внешне, такой работы просто нельзя лишиться. Вечер в разгаре, я набегался так, что неплохо было бы дойти хоть до порога квартиры. Но похоже, расходиться сегодня никто не собирается, за самым дальним столиком жест рукой оповестил меня о необходимости нестись туда сломя голову. Несколько мужчин в дорогих костюмах рассуждали на какие-то не постижимые для моих мозгов темы и пожелали по чашечке кофе напоследок. Мой заказ выполнили, и с подносом в руках я поспешил к той самой компании. Аккуратно ставлю чашки на стол, и в какой-то момент теряю равновесие подноса. И все… просто п*здец! По кадрам я вижу, как летит чашка, блюдце, кофе… как светлые брюки мужчины окрашиваются шоколадно-коричневым цветом. Поднимаю взор, и смотрю прямо в глаза ошарашенного и ошпаренного человека. У него даже слов не находится, толи от шока, толи от боли. Не то что слов, даже звука не донеслось с его стороны, при этом он ни на секунду не прерывает зрительный контакт, как будто увидел во мне нечто особенное. Взгляд даже не мигает. Я стою загипнотизированным идиотом, без малейшего движения. Еще мгновение и с меня слетает пелена. Осознание, что я почти уволен, пробегает уже состоявшимся фактом. Я непроизвольно бросаюсь промочить пятно салфеткой, но волевой жест его руки останавливает меня. Слова сожаления пытаются исправить ситуацию: - Сэр, мне очень жаль… Подоспевший к тому моменту менеджер, вносит свой вклад по устранению сложившегося конфуза: - Сэр, извините, пожалуйста! Мы все сейчас исправим, пройдемте, - он бросает на меня взгляд, который не обещает ничего хорошего. Твою мать! На уговоры Ральфа переместиться куда-либо джентльмен отмахнулся, и со спокойным выражением лица обернулся к собеседникам. Похоже, его совсем не взволновал этот несчастный инцидент, настолько он был собран. Его реакция меня поразила. Но мои размышления продлились недолго. Ральф зловещим прищуром показывает следовать за ним, очевидно в кабинет для дальнейшего душещипательного разговора. После закрытия двери его речь совершенно не отличалась сейчас всей той дешевой напыщенностью, сонливостью и лицемерием обычной для него. Он орал так, что у меня закрадывалось смутное сомнение, что не я один являюсь свидетелем его несдержанности. Видимо Ральфу было необходимо, доказать свое превосходство и положение. Но меня сейчас занимал тот джентльмен, которого мне посчастливилось облить. Его глаза до сих пор меня внутренне обжигали, и я чувствовал, что пропускаю большинство из криков Ральфа благодаря этому. Так длилось минут десять, пока он не прокричал: - Ты уволен! Я словно очнулся. Черт! Только не сейчас… - Нет… Пожалуйста! Вы не можете меня уволить… - жалобно простонал я, теряя последние остатки сил и воли, в то время как сердце наполнилось болью. - Почему не могу? - искренне удивился Ральф, самодовольно хмыкая. - Мне очень нужна эта работа! Мы с сестрой одни живем, это сложно… - было трудно говорить это, но я смог перейдя на громкий шепот. Есть такой сорт людей, которым доставляет удовольствие, используя власть доводить до отчаяния простых смертных. Я не первый… Но эта мысль совершенно не греет. Да пошла ты гордость! Проглотив внутренние слезы, и глухой приступ паники, который зыбко колол сердце, и разливался жаром по груди, стучась по ребрам. Я собрался… - Сэр прошу вас, выслушайте меня. Это всего единичный случай. Я вам клянусь, что подобного не повторится! Если так, то пусть будет наказание в виде денежного штрафа, или дополнительной работы, любой… Глянув в жесткий безразличный взгляд человека, который не слышит, которому доставляет явное удовольствие мой униженный вид и одновременно граничит со скотским равнодушием, я понял… это все. - Уходите Том. Вас тут уже не должно быть. Все. Здесь уже ничего не светит. И злоба, прорвавшаяся сквозь страх и молившая хотя бы об одном ударе по слащавой глупой морде, вылилась в удары о стену. Я не чувствовал боли, ни капли. Капли падали с кулака, обрезавшегося о мраморную крошку стены у самого входа в здание. Без сил я опустился на корточки рядом и, вытянув руку вперед, глядел, как улетающие капли переливаются в ночном освещении. Пустота внутри раздулась и не давала встать. Я и не мешал ей особо. Не хотел идти куда-либо. Меньше всего домой, где так страшно становится порой, что не справлюсь, не вытяну, что Кэтти придется отдать в приют. Из размышлений меня вывел задумчивый и глубокий голос, который обратился непосредственно ко мне: - Добрый вечер. Позвольте представиться, я Георг Фарелл, - представился мужчина и вместо предполагаемого рукопожатия протянул платок со словами, - оботрите руку. Я сразу узнал его. Это тот человек, которого я ошпарил. - Эмм… - и секундная пауза, пока я вытягивался вдоль почему-то шатающейся стены. - Извините сэр, мне очень жаль, я проявил неосторожность. Но он явно не слышал. Он вообще смотрел в другую сторону, низко опустив голову. Казалось, он настолько погружен в себя, что никакие звуки извне его не тревожат. Ни звуки города, ни я, переминающийся с ноги на ногу. Глупо теребя в руках платок, я уже и не знал, как привлечь его внимание. Как мне показалось, это длилось целую вечность. Было чертовски неловко. Так, стоп, мне домой пора! - Сэр … спасибо … я … - рукой я делал непонятные жесты с целью вернуть платок. На это он среагировал быстро, протянув руку и забрав его, при этом слегка кивая головой, будто решая что-то для себя. Я также слегка кивнув, собрался удалиться, ещё раз пробормотав никому не нужное и тихое «спасибо», но он задержал меня жестом руки. Я подчинился и ещё минуту ждал что он от меня хочет. Больше гипнотического действия ни он, ни его взгляд не производили. Видимо это было последствием собственной оплошности, поэтому я устало облокотившись о стену, наблюдал за этим странным человеком. Наконец, он созрел: - Как тебя зовут? - резкий взгляд мне в глаза. - Том Трюмпер, сэр. - Том… я так понимаю, ты сегодня по моей вине лишился работы. Что-либо решить относительно твоей службы в ресторане я не могу, поэтому предлагаю попробовать себя в деятельности в моей лаборатории. Мне как раз необходим младший помощник. Подробности можем обсудить при встрече, если тебя заинтересует эта вакансия. Вот моя визитка, – протянул он отточенным движением пластиковую карточку и добавил, - Позвони в любом случае, чтобы я знал рассчитывать на тебя или нет. А теперь извини мне пора. Увидев огромное количество вопросов на моем лице, он ещё раз сказав усталое «потом», двинулся в темноту. Я стоял шокированный уже во второй раз этим человеком, и не знал, как на все это реагировать. В целом сейчас, когда он уходил, над его головой как минимум должен был светиться ореол спасителя. Но его почему-то не было. А на душе стало отчего-то тревожно. Нет, работа это конечно здорово, и дело даже не в том, что это все выглядело минуту назад как милостыня. Не наплевать ли, просто было что-то ещё, ещё… Что именно, я пытался понять весь обратный путь до дому. Забрал спящего котенка из соседней квартиры и на руках до кроватки. Спит маленькая, крепко, даже не шелохнется. Я пару минут понаблюдал за крохой и, поцеловав её в чуть нахмурившийся лоб, ушел. Нелегко иногда принять действительность, и сигарета, тлеющая в руке, дымит сама по себе, рисуя дымом мои фантазии. То, чего не будет, что щемящей болью внутри отзывается. И дым оборачивается рукой, чьей-то неведомой, теплой, ласковой рукой, которая едва касается волос. Потом губы, что легко целуют висок, и все застывает. Но… сигарета докурена, фантазии развеяны. Остается только смотреть на ночной город за окном, где-то вдали он огнями вторит ещё не развеянным кольцам дыма, говоря что там, где-то там есть счастье… и оно может быть моё… И я начинаю ждать дождь. Хотя где-то внутри всегда его жду, чтобы прохладные капли били по лицу, даря… не знаю что. Покой, наверное. Как замена тому самому чувству, единения с чем-то. Я устал, а усталость в моем случае, это когда после десятого забега ты все ещё бежишь, и уже нет сил остановиться. Остаток полу бессонной ночи потратил на составление незамысловатых фраз, с которыми обращусь к мистеру Фареллу, с благодарной улыбкой принимая работу. И что бы там ни было, мытье полов или «подай-принеси», мой ответ будет заранее положительным. Хоть роль уборщика не самая приятная, и внутренне я не надеюсь, что буду пригоден для «подай-принеси». Подсознание гадко нашептывает «не обольщайся», ещё не факт что возьмут. И правильно, в нашей жизни просто не бывает, да и не будет, как не пытайся.***
Утро наступило за одно мгновение, совершенно не дав спасительного отдыха. Половину короткого часа я потратил, попусту разминая себе мышцы и, пытаясь продрать глаза. Взгляд в крохотное зеркальце в ванной дал понять, что это затея безнадежная и даже поток холодной воды не содействует облегчению. Пора на работу, магазин начинает свою деятельность в семь утра, и этого ещё никто не отменял. Вообще-то, даже странно, что я такой выдохшийся, сколько их было бессонных ночей… не счесть. Кэтрин за завтраком сделала замечание по поводу синих кругов под глазами. Кстати, я зову её «Кэтрин», когда она напускает на себя официальный вид и становится совсем взрослой. Это у нее от мамы. Мама же могла обращаться ко мне «солнышко» через каждые минут десять. Но стоило мне допустить хоть малейшую провинность, она заменяла ласковый тон строгим и безапелляционным «Томас», с усиленным ударением. Она практически всегда знала, в большей или меньшей степени я виноват. Просто знала, где-то внутри. И у меня теперь складывается впечатление, что эту черту котенок тоже унаследовала. Вот и сейчас, сидит мой котенок и устраивает мне допрос, где я был, во сколько явился домой, и почему такой уставший. Обогнув все сложные линии и, накормив её завтраком, я поделился с ней радостным событием, что, скорее всего, пойду устраиваться на новое место работы. Моя не по годам развитая девочка, сразу погрустнела и выдала: - Ты и так не спишь, и ещё собираешься устраиваться на какую-то работу. Я успокоил её тем, что эта новая работа взамен старой, и что все будет у нас хорошо. А после легкого поцелуя в макушку, она, похоже, оттаяла и уже улыбалась во всю, готовая к этому моменту идти в школу. Отпускал я её сегодня на занятия с тяжелым сердцем внутри. Почему-то жалею, что завел этот разговор о работе. Просто я привык с ней делиться. Она вся моя семья. И пусть она ещё совсем малышка, я почему-то всегда нахожу в ней и опору, и своеобразную поддержку, и ещё да… стимул двигаться дальше. Прямо как сейчас, когда я неохотно делаю шаги в сторону магазина. Дженис, останавливает меня на пороге, и пухлыми пальчиками проводит по лицу со словами: - Том, боже мой, что с тобой, ты чего такой уставший? Черт побери, как сговорились! Но я заставляю себя вежливо улыбнуться, уворачиваясь от очередной грозящей мне ласки, говорю ей предельно четко: - Спасибо, все хорошо, - и… видимо англичанин где-то просыпается иногда во мне, чуть не добавил: не стоит беспокоиться. Вот странно, отчего у меня впечатление, что говоря эти несколько слов, можно испоганить человеку настроение напрочь. А ведь это лишь фраза продиктованная, грубо говоря, этикетом. Или я чего-то не догоняю? Видимо Дженис прочла в моих глазах посторонние размышления. Она ограничилась моим ответом и поплыла дальше маркировать заказы посетителей. Ну, а я соответственно, приступил к своим обязанностям. Сегодня, как бы я себя не чувствовал, работал с удвоенным рвением, потому что мне необходимо было закончить пораньше, и сделать тот самый звонок над которым ломал голову всю прошедшую ночь. А почему все же было столько размышлений? На самом деле не знаю, просто на ум постоянно приходили фразы этого мистера Фарелла, и в целом, действие в мозгу прокручивалось неоднократно. Все же произвел он на меня впечатление вчера, этот Георг Фарелл… причем его пронзительный взгляд и сейчас не ослабевал в памяти. Взгляд заставляющий, немного холодеть, но без попыток увернуться от него. Ну, славно поработали, уже и пора! Теперь можно позволить себе короткую передышку за чашкой кофе и сигаретой. Я ненадолго расслабился за столиком соседствующего с магазином кафе. После набираю негнущимися пальцами номера телефона с визитки. Волнение отзывается гулкими ударами в районе груди, но с этим разбираться некогда и бессмысленно. Одно определенно точно и ясно - лишь бы мне платили. - Алло… здравствуйте, это Георг Фарелл? Простите, это вас Том Трюмпер беспокоит… - Том Трюмпер… - повторил он, - да, здравствуй, я так понимаю, ты уже надумал? - в нем звучала некоторая уверенность, и иногда звуки его голоса отбивались металлом в голове. - Да, мистер Фарелл… - Можно просто Георг, и да… не мог бы ты сейчас подъехать ко мне в лабораторию. Так сказать обсудить условия работы, и оплаты. - Да конечно, я с удовольствием, - и губы сами сложились в озадаченную улыбку, наполненную ощущением чего-то выполненного. - А по какому из двух адресов? - По первому, это адрес лаборатории. - Спасибо, - вроде сказать больше нечего. После секундной паузы и короткого «до встречи» мой собеседник отключается. Путь неблизкий. Пять станций метро, и ещё пешим где-то час, до того самого здания лаборатории, которое, сказать по правде, не произвело на меня особого впечатления. Обычное серое, как и все в этом районе. Консьерж в фойе уже был предупрежден о моем визите. «Ни фига себе шишка» - подумалось и внутренне улыбнулось. К приветствию ещё и подробная устная инструкция приложилась, как по этим бесконечным коридорам попасть на третий этаж в кабинет профессора. На поиск лестниц, которых в целом две, но расположены они, черт знает где, ушло минут пятнадцать. И вот, искомая дверь предстала перед моим взором. Постучался. Вошел и опять попал под пристальный взгляд задумчивых серых глаз. При дневном свете они серые, хотя вчера показалось, что отливают синевой. Фарелл предложил мне посидеть пару минут пока он закончит свои дела и, заняв место на одном из пяти диванов разбросанных в странном порядке по комнате, я смог разглядеть этого человека более подробно. Седые волосы с русым отливом по плечи. Вчера они были собраны, но таким образом, что я не увидел этого. Остроконечная борода. Жилистый, подтянутый, на вид ему можно дать около пятидесяти лет, вообще, он выглядит очень деятельным человеком. Конечно, я изучал его, вдруг все же мне придется с ним работать. Хотя на самом деле я редко стараюсь обращать внимание на внешние признаки, очень уж они обманчивы. Фарелл производил впечатление очень умного, очень закрытого и взволнованного сейчас чем-то человека. Его волнение я списал на то, что он с сосредоточенным видом разливал содержимое одних микроскопических колбочек в другие. Фаррел щелкал миллионами кнопок на неведомом мне аппарате, который горизонтально протягивался вдоль всей стены. Даже представить невозможно, что значит быть ученым, профессором. Глядя на этот процесс, во мне все опустилось, и я уже готовился к отказу. Одновременно с этим пришло и осознание, что я здесь сижу уже целую вечность. Видимо, заметив мою еле слышную возню на диване, он все же отвлекся, и обратился ко мне: - Сейчас Том, секунду, - из его уст мое имя выходило каким-то давно изученным и знакомым, даже мягким. Меня смутил этот факт. Он достал платок, вытирая выступившую испарину на лбу и висках. - Ну, что, приступим. Том, я должен тебя огорчить, но вакансия младшего помощника, к сожалению уже занята. Вопрос решился буквально утром, поэтому я хотел бы тебе предложить несколько иную работу. Задача эта более сложная, и я не думаю, что ты в итоге согласишься принимать в этом участие. Единственное, что я тебе могу пообещать, ещё до того, как объясню, в чем будут состоять твои обязанности, это то, что платить я тебе буду вот эту сумму… Он с озадаченным видом вытянул ручку из нагрудного кармана рубашки и на листке бумаге написал число с несколькими нулями. Мне стало не хватать воздуха. Сумма оказалась неприлично большой, и я сомневался, что мои услуги могут столько стоить. Охренеть… джек-пот… супер… мышеловка? Так, и в чем подвох? Я ошарашено смотрел на него, не в силах что-либо сказать. Мучил он меня не долго, сразу преступив к разъяснению сути. - Том, как ты видишь деньги не маленькие. Естественно, они предполагают, что работа тебе предстоит, в случае твоего согласия, не совсем легкая. Я предполагаю, что, скорее всего, ты согласишься чисто из материальных соображений. Но в случае твоего отказа ты должен пообещать, что о нашем с тобой разговоре, не узнает ни одна живая душа, - совершенно севшим голосом попросил он, и посмотрел на меня выжидательно. - Да сэр, конечно, - сипло выдавил я. - Ну что же, тогда вот в чем суть: Я сейчас занимаюсь одним проектом, и мне нужен человек, который согласится принимать экспериментальное лекарство. Оно в будущем будет иметь колоссальнейшее применение по множеству направлений. Так сказать, оно повышает мозговую активность у людей преклонного возраста, а также помогает в случае некоторых психиатрических заболеваний. С приемом этого лекарства будет связан некоторый риск, но ничего того, что может привести к сложным и необратимым процессам. Но естественно, без некоторых побочных явлений мы не обойдемся. Я вижу озадаченность на твоем лице и это правильно. Сам понимаешь, придать огласке, что я незаконным образом ставлю эксперименты на живом человеке, зарубит на корню и мою репутацию и деятельность. Вопрос о твоем согласии, тоже несколько принципиален. Эта информация в любом случае не должна попасть в чужие руки, надеюсь на твою сознательность, - он немного помолчал, чем я воспользовался, спеша выяснить не совсем понятный для меня момент. - Почему я, сэр? Почему вы решили доверить это мне? - Том, если я буду уверен, что ты согласишься на эту сделку, смогу рассказать тебе обо всем подробнее. Согласись, какой смысл мне обсуждать этот вопрос в случае категорического твоего отказа? Общую суть я уже объяснил, что скажешь? - он нервно теребил в руках листок бумаги с суммой, который я ему вернул. - Сэр, я шел сюда с уверенностью, что соглашусь на любую работу. А сейчас сомневаюсь. Я не знаю, смогу ли выполнить свои обязанности, - выдавил я из себя, уже сдирая с головы волосы, в целом за то, что сейчас произношу это, лишаясь таких денег. Таких! И поскольку он молчал, я продолжил, так как свой сомнительный отказ надо было облечь в более развернутую форму. - Сэр, я живу не один. У меня есть восьмилетняя сестра, и позаботится о ней больше не кому. Родных у нас нет. Я бы очень хотел обеспечить ей достойную жизнь, это, наверное, самое важное для меня. И я понимаю, насколько сумма, о которой мы говорим, могла бы помочь в этом, но в целом я бы хотел быть уверен, что со мной все будет в порядке. Я смогу как прежде заботиться о сестре? - Том… знаешь, это у нас с тобой выйдет долгий разговор, и я хочу тебе предложить присоединиться ко мне на обед. И там уже обсудим дальнейшее, не против? Я помотал слегка головой, показывая, что не против. И он жестом руки пригласил меня к другому кабинету, где уведомил по телефону кого-то из персонала о том, что необходимо накрыть стол на две персоны. Честно говоря, я сейчас пребывал в состоянии глубокого шока, и даже некоторого страха, на что я подписываюсь. Все так непросто. Я начал судорожно сжимать руку в кулак, впиваясь ногтем в кожу, приводя себя в чувство действительности. И ещё, пока Фарелл занимался какими-то бумагами на столе, в течение минуты, я пытался понять пугает ли меня сам доктор, с его странным предложением? Но однозначного ответа не было. Я начинал опасаться всего. Обед принесла женщина и удалилась со скоростью света, плотно затворяя створчатые двери за собой. Мы сели, и теперь поглощали еду состоящую в основном из овощей. Прошло минут десять, прежде чем Фарелл вновь заговорил. - Так, - потер он руки, - Том, за время проведения эксперимента ты не сможешь покидать здание больницы. Следовательно, ты не будешь иметь возможность, как прежде воспитывать сестру. Но я могу тебе предложить такой вариант: у меня есть связи в образовательных кругах. Я мог бы посодействовать поступлению твоей сестры в специальное заведение – интернат. Он, конечно, оплачивается весьма не дешево, но там за твоей сестрой был бы обеспечен такой уход, который ты вряд ли сможешь ей дать, даже будучи при ней неотлучно. В качестве, полученного образования, ты можешь не сомневаться. Там обучается большая часть Лондонской элиты. Сын премьер-министра, дети ведущих банкиров. Расходы по этому мероприятию я также мог бы взять на себя. И не стану включать их в стоимость твоего гонорара, который ты уже видел. Ну… Том, что скажешь? Я задумчиво смотрел на стену, в поисках хотя бы единой зацепки, почему я должен верить этому человеку. Почему, черт возьми? Я что, овощем стану, или чем ещё? Бл*ть, мне страшно, и я сижу здесь, не в силах принять решение или уйти отсюда. И говорить трудно. С этим человеком трудно все. Верный признак того, что отсюда надо валить, срочным ходом. Но нет сил, что-то останавливает внутри. Я собираюсь с духом и говорю: - Я не понимаю, почему вас заинтересовал именно я? Все то, что вы сейчас мне рассказали, не вызывает, честно говоря, доверия. Вы предлагаете мне сумму, которую я вряд ли смогу заработать за всю свою жизнь. Вы предлагаете устроить мою сестру в лучшее учебное заведение Лондона, при этом ещё и оплачивать это обучение. Я не понимаю всего этого, ощущая тяжесть причин, по которым все ещё сижу здесь и пытаюсь что-либо понять. Единственное логическое заключение, которое родилось в голове, что все это не вполне нормально. Мужчина помрачнел и твердо произнес: - Том, подумай… - он сделал паузу. - Я понимаю, что должен тебе ещё многое объяснить. К сожалению, я могу озвучить более конкретные ответы только после твоего официального согласия. - Вы все время твердите о моем согласии, а я совершенно не понимаю на что? – смятение уже было слишком трудно скрыть. Я встал из-за стола и сделал пару шагов, чувствуя одновременно также неприятный осадок раздражения, что сам внутри не могу разобраться в этом деле до конца. - Но ты ведь все ещё здесь? - он вдруг улыбнулся так, будто знал в точности все, что я думаю, предугадывая на несколько шагов вперед. - Том, просто подумай. В моих словах нет скрытого смысла. Все именно так как я говорю. Гонорар ты получишь сразу же, как только мы подпишем договор. Участие в судьбе твоей сестры я приму незамедлительно. - И у меня нет времени подумать? - Нет, Том. Времени нет. Либо ты согласен, либо нет. Если ты выйдешь сейчас в эту дверь, назад пути не будет. Осуждать тебя за такое решение никто не станет, все действительно выглядит очень сомнительно. Я только позволю себе опять повториться, на некоторые твои вопросы есть ответы. И все же, если ты уйдешь, я просто попрошу тебя забыть о нашей встрече. Минут десять, я пытался привести в порядок, мысли, нервы, и все прочее. Что-либо решить немедленно, но я не знал как. Опустился обратно на стул, запустив руки в дреды и напряженно думал. Все непонятно, не договорено, не продумано. Может действительно ничего из этого не выйдет хорошего, но упустить такой шанс я тоже не мог. Поэтому решил, что если этот человек пойдет на уступки, то и я пойду на это. Я посмотрел на Фарелла, лицо, которого отливало восковой белизной, и твердо сказал: - Я согласен. Но у меня есть условие. Фарелл облегченно вздохнул и только потом спросил: - Какое? - он обернулся на меня всем корпусом. - Обозначенную сумму вы перечислите на счет моей сестры, который нужно будет открыть еще до того, как я подпишу какой-либо договор. И если вы решите, что это условие вас устроит, то я согласен. - Том… - начал он, - это все не сложно организовать в том порядке, который ты озвучил. И в конечном итоге, я думаю, так мы и сделаем, - после чего Фарелл улыбнулся мне понимающе и открыто. Я все ещё не мог поверить, что мы так просто договорились, поэтому все ещё сидел и сомневался, а он сказал: - Успокойся Том, я все понимаю, и как видишь, согласился с твоим условием. Я все сделаю так, как ты попросил имея под основание только твое согласие. Я кивнул, и он продолжил: - Так, Том, основную часть дела мы решили. Теперь давай оставшиеся вопросы, решим завтра. Здесь, на бумаге, - он протянул листочек, - напиши личные данные своей сестры, и я уже сегодня займусь переводом денег. А заодно поговорю с другом по поводу интерната. И я буду ждать тебя завтра Том. Я поднялся. Подошел к нему, пожимая руку и серьезно глядя в глаза сказал: - До завтра. - До завтра Том. И если у тебя есть ещё где-то работа, ты можешь увольняться. У меня складывалось впечатление, что этот человек знает все, и обо мне, и о моей жизни. Он говорил со мной, удивительным образом, будто мы знакомы тысячу лет. И хотя с ним трудно, но все же ему сложно отказать.***
Что бы не случилось, я уже сделал выбор. И заключается он, как ни странно, всего в трех словах: будь, что будет. Я знаю только одно, если все окажется правдой, я дам Кэтти гораздо больше, чем вообще смог бы… когда-либо. И наплевать какие могут быть последствия, лишь бы меня судьба не поимела слишком жестко. Лишь бы не поимела так, что все окажется пустым и напрасным. По дороге домой я зашел в магазин, чтобы уволиться и получить расчет. Поразила Дженис, уголки глаз, которой подернулись дымкой, и наполнились необъяснимой грустью. Видимо, я все-таки не углядел за этими иногда смешными, иногда глупыми её намеками нечто большего, чем простой флирт. Жаль её, она милая, хоть и странная. И не жаль, что так вышло в конечном итоге, зачем давать человеку ложную и бесполезную надежду? Простилась она со мной, практически молча, только шепнула еле слышное «удачи». Заморачиваться по этому поводу я не стал, а, взяв оставшиеся заработанные деньги, неожиданно почувствовал себя свободным. И пусть это глупо, но было чертовски приятно сейчас уходить из магазина. Конечно, не для того, чтобы поддаться нелепому веянию новой жизни, а так, чтобы просто отдаться этому ощущению – ухода. Офигительное ощущение! Я улыбался от души и представлял, как мы с Кэтти проведем мой, впервые за долгое время, свободный вечер. И даже придумал маленькую программу. Но сначала надо было все ей объяснить. Мы сидели на кухне. Кэтти закончила последние записи в тетрадке и с видом неохотно выполненного долга сообщила о завершении домашнего задания. Я не мог не улыбаться, глядя на такие вот иногда проявления её личности. Так много ускользает от глаз человека, если он на самом деле и видеть-то не желает. А я вот уже два года, по-моему только и делаю, что наблюдаю и открываю для себя иногда поразительные, а иногда и пронзительно трогательные вещи, которые обычно укладывал в значимое для меня слово - котенок. Я её позвал, и Кэтти со счастливой улыбкой обернулась ко мне, поворачиваясь на стуле и внимательно смотря в мои глаза. Я поглядел на неё вдумчиво, а потом насколько смог, постарался объяснить ей сложившуюся ситуацию, ко всему что говорил, добавляя: скорее всего. Скорее всего, я буду работать только на одной работе. Скорее всего, ты будешь учиться в замечательной школе, не обычной, а где учатся только самые замечательные дети, у которых есть все. Скорее всего, мы не будем ни в чем нуждаться. Скорее всего, у нас все наладится. Мне хотелось, чтобы она слышала только то, что я говорю. И верила моим словам. Не видела, насколько я сам сейчас сомневаюсь, и молил провидение только об одном, чтобы оно не обмануло наших ожиданий от жизни. Она молчала. Просто слушала, иногда улыбаясь, когда я расписывал замечательную школу. Но все же погрустнела и очень, когда узнала, что видеться мы будем реже, что ей придется жить там неотрывно. Я как мог старался успокоить её тем, что так нужно и что так будет лучше для нее. Пытался объяснить, что такие там у них правила. Что нужно стараться, для того, чтобы добиться результатов. Мы оба должны приложить усилия, и тогда наша жизнь изменится. Поговорили ещё минут двадцать, обо всем и ни о чем одновременно. Не решали глобальных вопросов и не вытаскивали наружу сомнения или радужные надежды. Планировали только вечер на сегодня, и как его проведем. Я рассказал, что намечается поход в кинотеатр, на новый мультфильм. Это вызвало у Кэтти целую бурю эмоций. Она ещё ни разу не была в кинотеатре, а тот факт, что она пойдет со мной, заставил её танцевать от восторга. Кэтти подошла ко мне и обняла за шею, а потом побежала искать самое красивое платье на вечер. Я ей совершенно не мешал, к тому же в запасе у нас был целый час. А я тем временем открыл окно и, подставив лицо под прохладные капли дождя, наслаждался капризами природы, прикрыв глаза от наслаждения. Я его дождался, черт возьми, как хорошо-то! Прикуренная сигарета, окно, дождь и Кэтти напевающая веселую песенку, где-то в глубине комнаты. Что ещё надо для счастья? Все и так хорошо, без того чтобы пытаться анализировать или давать этому какие либо сомнительные определения. Чувство умиротворения. Посмотрев в хмурое небо, я пытался заручиться поддержкой, что все будет хорошо. А после безудержно хохотал над собственной наивностью. Котенок, нацепив веселую заколку и свой любимый яркий плащ, позвала меня, обуваясь: - Томочка, ну где ты? Пойдем уже. Опоздаем… Я, улыбаясь сказал ей, что время есть и мы, взявшись за руки, двинулись на прогулку. Точно зная, как замечательно проведем время вместе. Мультфильм был потрясающий. Я и сам сидел с открытым ртом. Японцы молодцы просто! Я поражаюсь насколько богатая у них фантазия. Такое чувство, будто совсем не видел японских мультфильмов раньше. Хотя видел, конечно, давно и вскользь. Но они явно становятся лучше, интереснее. Там и ребенок, и взрослый находит для себя что-то магическое и красивое. Кэтти тоже прыгала с безудержной радостью, без умолку обсуждая со мной замечательное фантастическое существо, не то кролик, не то дракон, с невыносимым японским именем. При этом она обязала меня когда-нибудь его купить. Да, помимо всего прочего, герои их мультфильмов часто оказываются потом на прилавках магазинов. Тоже чисто японская штука. Торжественно дав обещание исполнить её прихоть, мы побрели в Макдональдс, чем Кэтти была осчастливлена вконец. А потом она настолько устала, что попросилась на руки по пути домой. Ехала верхом на мне, засыпающая, счастливая и такая замечательно умиротворенная. Я был рад этому затишью, потому что её голосок уже при малейшем обращении начинал звенеть в голове. Все хорошее заканчивается, и это правильно. Только так мы сможем оценить и запомнить эти мгновения жизни. Я сам едва держался на ногах. Сегодня был слишком насыщенный день, слишком… во всех отношениях. И вот только теперь на меня обрушился практически животный страх, что меня с Кэтти разлучат эти призрачные деньги. Стало так хр*ново, так пусто в душе. Многие свои поступки раньше я мотивировал только одним –не позволю нас с Кэтти разлучить. Эта было моей истиной, которую я доказывал: «Вам нас не разделить», всем и каждому. А что теперь? Как мог я так спокойно убеждать Кэтти о переводе в какой-то «замечательный» интернат? Чтоб его… Скулящее существо внутри меня дергалось в жалких попытках вылиться в виде нелепых слез. Но я не дал себе раскиснуть, после смерти мамы я себе этого не позволяю. И это существо толкает меня сейчас подойти к кроватке сестры, и долго смотреть, как она спит. Нет, не пойду. Решил и все. Так будет лучше. Так надо. Мать твою, как хреново! Мир сказочных снов не желал сегодня распахнуть для меня свои объятия, главное, что Кэтти спит, а я потерплю. И ворочался, и думал…***
Утро, после непонятного полудрема, потеряло какую бы то ни было остроту ночных размышлений, оставив только немного болючее сомнение. Сегодня предстояло решить все вопросы окончательно, хотя я приблизительно даже не представлял, как это сделать. Впервые за долгое время я не бежал сломя голову на работу ранним утром, а терпеливо ждал нужного часа. Кэтти сегодня осталась дома под присмотром миссис Бернс. А я неспешно собрался и отправился в лабораторию. Георг Фарелл встретил меня на удивление холодно. Вчера это были мягкие уговоры, а сегодня меня просто ставили в известность о существовании договора без лишних размышлений. Профессор в официальном костюме с застывшим выражением лица и глазами, не желающими что-либо объяснять. Своим стальным светом они просто давили на меня. Георг, вполголоса изъяснялся со своим юристом. Отчего я вообще пребывал в ступоре. Все внутри требовало сейчас же поднять свой зад и бежать от этих странных людей. Видимо размышления эти отразились в моих непроизвольных движениях пальцев отбивающих неслышные дроби по столу. Но не ушел, не успел. Юрист, наконец, обратился ко мне, и мы совместными усилиями стали просматривать договор, штудирование которого ничего не добавило к тем познаниям, которые у меня уже имелись. Ведомый интуицией я искал строчки наименьшего шрифта, но таковых не обнаруживалось. Юрист говорил мне о формальностях, об обязанностях, одной стороны и другой. Я выхватывал знакомые фразы, и в целом понимал, ни черта я не понимаю во всех тонкостях взаимоотношений. Во время всего этого действия Георг неотрывно курил. Я иногда поглядывал на него, пытаясь понять его реакцию на какую-либо произносимую вслух часть договоренности. Он сидел в пол оборота, его лицо ничего не выражало и не давало никаких ответов. Я нервничал, он видимо тоже. На очередном заковыристом месте я решаю для себя, что дальнейшее изучение документа мне уже ничего не даст, и поэтому говорю: - Сэр, вы не забыли о нашей договоренности? Сначала я бы хотел убедиться, что деньги переведены на счет моей сестры… Меня перебил юрист, тут же протянув мне какие-то бумаги. Это были выписки из банка, где наглядно и вполне понятно мне был произведен перевод денег, той суммы о которой мы говорили. Глянув на Георга, я взял ручку и расписался в правом нижнем углу листа. Все, теперь кажется, я вздохнул, понимая, по сведенным плечам, в каком до этого момента был напряжении. Георг одобрительно и выразительно посмотрел на меня. Потом мы ещё немного поговорили и решили встретиться через два часа вместе с Кэтрин, чтобы проехать в интернат, и посмотреть. Кэтти я забрал и уже через пару часов утомительной дороги мы находились перед зданием учебного заведения. Ну да… здесь могут учиться только дети премьер министров, или других шишек. Красота кругом, от красивой резной решетки до золоченного пика, уходящего в самое небо центральной башни здания. Шикарно, и снаружи и внутри, ходят холеные девочки и мальчики в специальной форме. Глядя на надменные и гордо поднятые лица, и по большей части неприветливые улыбки, Кэтти немного приуныла. Однако здесь все были неукоснительно вежливы, все обращения отчеканены. Слишком официально для детей, и я не знаю, хочу ли я этого для котенка. В этот момент оборачиваюсь на своих спутников и вижу Георга, который присев на корточки гладит котенка по волосам и успокаивает: - Кэтрин, не нужно обращать внимания на то, что эти дети не приветливы. Они же тебя не знают, когда будете все вместе учиться, то я думаю, что все будет хорошо, вот увидишь. Не переживай. А мне подумалось: а ты то откуда можешь знать об этом? Знаток детской психологии. И ещё о том что, похоже, наш профессор вернулся. Теперь он в точности такой, каким я его видел вчера. Это даже обрадовало, я начинал привыкать именно к такому тону, успокаивающему и серьезному. Он поднялся с колен и, взяв её за руку, направился к кабинету директора. Пришлось немного подождать в приемной. Затем мы прошли в огромный зал, который почему-то скромно окрестили кабинетом, настолько там все было масштабно. Человек, встретивший нас широкими объятиями поприветствовал профессора и ласково улыбнулся Кэтрин пообещав, что такая милая девочка непременно будет учиться хорошо. Толи уговаривал её, толи убеждал себя? Но Кэтти он понравился, поскольку она в ответ улыбнулась и кивнула даже как-то манерно, словно уже своя. Не думал я, что место может так влиять на ребенка. Мне даже взгрустнулось, как должно быть Кэтти изменят тут. Все остальное обсудили очень быстро, формальные сложности, оказались не такими уж сложными. На прощание нам выдали список необходимых приобретений, для того чтобы уже завтра Кэтрин приступила к учебе. Дальше были ряды магазинов, где мы вместе с профессором подбирали для котенка одежду, школьные и личные принадлежности. До вечера бегали. А потом уставшие бесконечным днем, возвращались домой. Напоследок профессор обнял Кэтти, прошептав «моя хорошая», а мне мягко пожал руку. Завтра должно было быть уже совсем другим. Кэтти в интернат до каникул, я в клинику для обследования и анализов. А ночью мне хотелось обратно в свой мир, на самое дно…***
Глядя в прямоугольное окно, на подернутое туманом утро, я понимаю, что прошло уже больше двух недель с того момента, как я закрыл квартиру, отдал ключи соседке, у который мы и снимали жилье. Проводил Кэтрин, обняв на прощание. И вот теперь я здесь, в клинике. Я не знаю, существует ли во мне какой-нибудь орган, который бы ещё не проверяли. Сколько крови я сдал за это время, даже не знаю, но я сейчас слабый. Вообще-то меня тут кормят, специализировано, но вполне, чтобы чувствовать себя на грани, я и не голоден и не сыт. Диета. На автомате я шел сначала в один кабинет, потом в другой, потом в третий, пораженный полнейшей собственной бездеятельностью, все-таки я же человек привыкший трудиться физически. От меня ничего не зависело, как куклу водили, чуть ли не за руку, а я ходил. Со мной ничего не обсуждали, ни во время анализов, ни в короткие перерывы на еду. Просто и вежливо говорили: «пройдемте», «садитесь», «ложитесь», «доброе утро» и «доброй ночи». А после, где-то примерно через неделю, профессор все же пришел и сказал, сияя лучезарной улыбкой, что анализы его удовлетворяют и пора двигаться дальше. Начали вводить первые лекарства, подготавливающие меня к следующему шагу. Состояние от этих препаратов было слегка приторможенное. Сознание слегка затуманенное, но я его не терял. Днем, в свободное время, мерил шагами пол в своей стерильно чистой палате, разбивая время квадратами от стены до стены. А по ночам прожигал взором потолок, считая количество несуществующих трещинок в белом небе наверху. Сегодня я чист, меня не кололи со вчерашнего дня, дают организму передышку перед первым введением препарата. И все мои мысли сегодня только о Кэтрин, и о том, что мне обещали возможность позвонить ей. Георг пришел. Он подошел со спины и, тронув моё плечо, жестом пригласил присесть. Мы и сели, я на кровать, а он на маленькое кресло рядом. - Доброе утро Том, как ты? – в глазах участие и волнение, и ожидание полного ответа на поставленный вопрос. - Спасибо, все хорошо сэр. Сегодня все не так туманно, как несколько дней назад. И тошноты тоже нет, меня же не кололи со вчерашнего утра. Вчера я пролежал практически целый день, да и ночь, а сегодня даже хочется размяться и встряхнуться. И ещё… я бы хотел поговорить с Кэтти. - Том, рад слышать, что ты чувствуешь себя отлично. Ты не представляешь насколько это важно, вот так быстро реабилитировался после приема серьезных препаратов. Да и после некоторых специфических анализов, без которых мы, конечно, не могли обойтись. Радует, что ты оказался гораздо выносливее физически, чем я предполагал. Полностью здоровый организм. Это очень хороший результат. И конечно, я понимаю твою обеспокоенность за сестру, и мы позвоним ей сегодня же. Ну… ты ведь знаешь, я звоню ежедневно и интересуюсь как там у нее дела. И сейчас все отлично. Она устроилась хорошо, хотя первые дни, конечно, чувствовала себя немного отчужденной и растерянной, была замкнутой, а сейчас уже с некоторыми ребятами подружилась и занимается очень внимательно и усердно. О тебе она всегда спрашивает в первую очередь. Георг ещё рассказывал, о том какая у неё комната, какие занятия, дополнительные и основные, как по вечерам они собираются и читают книги, с приглашенными гостями, чем их кормят. В общем, все до мелочей. Пока он говорил я впитывал каждый звук, было приятно слышать в его голосе нотки заботы. Создавалась видимость, что Кэтти в самом деле ему понравилась и он за неё переживает. Конечно, полагаться только на собственное желание, что посторонний человек, будет проявлять заботу о близком тебе человеке, не стоит. Но все что я слышал, видел, наталкивало именно на эту мысль, Фареллу не все равно, и он старается выполнить свою часть договоренности. Я ему благодарен и готов был сделать все, чтобы не разочаровывать этого человека, который мне нравился все больше и больше. И конечно, выполнить все свои обязательства как полагается. Мы прошли вместе в его кабинет, и позвонили. Прошло минут пять и Кэтти подошла к телефону, певучий голосок сразу же нарушил мерное тиканье часов на столе, в которые мы с профессором вслушивались, и она затараторила: - Томочка привет! Ой, как я соскучилась, ты не представляешь! Как у тебя дела? - Котенок привет! У меня все хорошо, я тоже очень скучаю. Как у тебя дела? Я слышал, ты хорошо учишься? - У меня все просто замечательно! Мне тут нравится, только тебя не хватает. Ты знаешь, здесь все оказывается такие хорошие, все меня любят. У меня уже много друзей, я хочу, чтобы ты их увидел. Ты когда придешь ко мне? Я бросил вопросительный взгляд на профессора, который моментально помотал головой в отрицание, что значит не скоро. - Котенок, я пока буду очень занят на работе, но как только немного освобожусь приеду к тебе, ладно? - Тооом, ну это же очень долго! - и она замолчала. И я, помолчав минуту, сказал: - Малыш так нужно, я пока не свободен. Ты не грусти, хорошо учись, а я пока звонить тебе буду, так часто как смогу. Котенок ладно, мне пора. - Томочка я буду, буду учиться и ждать тебя, ты только приходи. Пока. - Пока. Лучше бы не звонил, только ещё больше расстроился. Хотя немного успокоился, узнав, что Кэтти и в прям школой довольна. - Том, - нарушил молчание профессор. - Не переживай. Вы увидитесь совсем скоро. После того, как получим первые результаты, я дам тебе пару дней отдыха, и ты съездишь к Кэтти. Она у тебя девочка умная, самостоятельная, не тревожься. - Да сэр. А можно вопрос? - Георг промолчал и я продолжил. - А у вас есть дети? Он напрягся, отвернул взгляд и с болью произнес: - Нет. Мне стало стыдно. Видимо, этот вопрос не простой для профессора, я попытался реабилитироваться: - Просто, вы говорите о Кэтти, с такой заботой. Вы, наверное, вообще любите детей. Я понимаю, это не мое дело. Извините, что спросил. - Ничего Том, я и в самом деле люблю детей. Но прошу тебя понять, мы здесь находимся не с целью обсуждать мою жизнь, у нас совсем другие задачи. Ну и чего он так отреагировал? Голос хоть и четкий, но странно металлический. Ну не хочет человек, чтобы я о чем-то личном спрашивал и не буду, мало ли что там у него? Спустя несколько минут он вернулся в нормальное настроение и бодро заговорил о наших последующих действиях. - Сегодня вечером, мы введем пробную порцию лекарства. Ты знаешь, что от тебя требуется. На время эксперимента мы тебя подключим к аппарату, анализирующему деятельность мозга. Ты будешь без сознания, мы снимем все нужные нам показания с помощью датчиков. Никаких болевых ощущений не будет, анестезия общая, по крайней мере, в первый раз. Это допустимо, для начальных исследований, потом когда организм уже привыкнет, мы сможем обходиться местными средствами. Ты не будешь испытывать дискомфорта. Все что ты увидишь или почувствуешь, ты должен будешь постараться запомнить, а потом в письменном и устном виде, как можно подробнее изложить мне. Тебе все понятно? - Да сэр. Сделаю все, что будет от меня зависеть. Георг ласково улыбнулся, похлопал меня по плечу и синевой взора опять всколыхнул воспоминания о нашей первой встрече. Словно целая вечность пролетела с того момента, и никак не ассоциировалась с количеством проведенных дней здесь. Тут скучно, пусто, чисто, до отвращения. Все эти мысли роем провожали профессора до двери, которая закрылась, а мои мошки остались при мне. Они осадком закружили над головой, которая к сожалению совершенно не хотела думать. Видимо я устал. Остались только ощущения физического контакта, на которые я почему-то все же способен сейчас. Я чувствовал носки на ногах, и улавливал в коридоре запах чистящих средств. Я взглядом обжигался о белый цвет стен, который достал неимоверно. И ещё я слышал и считал глухие удары собственного сердца, потому что других звуков не было. А потом надоело все, и я уснул ненадолго.***
Подготовка к процедуре не заняла много времени, меня транспортировали на медицинской каталке в незнакомое помещение. Я долго возмущался, что могу дойти и сам, но в ответ услышал уже знакомую фразу «Так положено». Там, куда меня привезли, было много разного оборудования, несколько мониторов, не известно от чего питающихся, какие–то стальные шкафы, и лампы, которые били ярким светом, напрягая и без того задерганные нервы. Оставили меня минут на десять в одиночестве, что тоже не добавляло спокойствия. Хотя я был готов ко всему, все равно не представлял, что и как будет происходить. Пришли несколько человек во главе с профессором, меня подсоединили с помощью проводков и липучек к приборам, и Георг объяснил, где монитор показывающий состояние давления, где работу сердца, а где головного мозга. Профессор что-то еще рассказывал не особо значимое для меня, но я уже слова не вспомню, потому что в этот момент мне ввели анестезию, в вену на кисти руки. Ещё пара минут и перед глазами стало темно. Я ушел в отрыв от времени и от реальности. Сначала я чувствовал только свои глаза, они напряженно вглядывались в темноту, искали хотя бы одну точку, на которую можно было бы сосредоточить свое сознание и пытаться сделать хоть незначительное движение. Вскоре точка нашлась. Она была непонятного белого цвета, но это не свет, это клякса где-то вверху, которая очень медленно начинала расползаться. Но так медленно, что уже хотелось добраться тута и разодрать зубами к чертям, пытаясь пропустить больше света или цвета, я так и не определился. Зато уже понял, что чувствую зубы. Они почему то производили непонятные мне постукивания и эти звуки были характерные для очень замерзшего человека. С них то и начала проходить тишина. Я окунался в звенящий гул чего-то приближающегося. Оно по интенсивности было масштабным, и вибрацией отдавалось в нервах. Но это не пугало, наоборот подстегивало ждать чего-то нового, большего. Внутри же я начал ощущать, как энергия течет по телу, которое пронзилось какими-то странными покалываниями везде. Начиная от пальцев ног, и пройдясь по каждому миллиметру кожи. Далее она устремилась к голове, я начинал видеть какие-то фиолетовые вспышки. Я закрыл глаза, и больше желания разорвать дыру наверху не было. Слишком много энергии… слишком, как будто после тысячной банки пресловутых энергетиков… только круче, мощнее. Вспышки были все ярче и ярче, меня заливало фиолетовым дождем. Теперь я чувствовал себя отлично. Я ощутил себя самим собой, и способным делать что-то необычное, сильное, неординарное. Магия, ну… мне почувствовалось, что это магия. И я улыбнулся собственным детским фантазиям, тут же открывая глаза, забыв все последние мысли. Черт побери, ну и почему, я не сделал этого раньше? Как мог пропустить эти преобразования? Я стоял посреди огромного белого пространства. Сверху на меня валил снег, такие огромные белые снежинки. Холода нет, нет ощущения мокрого прикосновения природы с кожей. Я все ещё в больничной стерильной белой футболке и таких же штанах. Куда бы я не бросал взор, я везде видел завесу из медленного движения снега сверху-вниз. А вот дальше этой завесы ничего не было видно. Пустошь. Поискал безрезультатно источник света на верху… тот же снег. Меня это не раздражало и не злило, я просто чувствовал только этот момент, ожидая, что же произойдет дальше. Ведь это дальше должно было наступить рано или поздно. Моя уверенность все же немного поколебалась. Оставаться здесь без действий я бы точно не хотел. Это словно оказаться внутри стеклянного рождественского шара, набитого снегом. Поэтому я попытался сделать хотя бы шаг. Получилось не сразу. Было трудно, сложно, но все же сделав по несколько шагов в разные стороны, я не обнаружил никакого пространственного изменения. Зато я начал ощущать, что снег действительно настоящий. Он, соприкасаясь с кожей, начал таять. И только после осознания этого пришел холод. Да и падающие снежинки, стали набирать скорость, и с еще большей частотой врезаться в меня, будто градинами. Щипало глаза, нос, руки. Стало трудно дышать и уже через минуту я, с распахнутыми глазами, сидел на столе. Профессор и его команда ошарашено смотрели на меня, а я поглядел на руки и увидел маленькие мокрые точки.***
- Том, господи… - профессор знакомым жестом отер капельки пота со лба. - Ты очнулся… Он замолчал, и настороженными взглядом смотрел на меня, а потом совершенно неожиданно подошел и положил руку на голову. Готов поспорить, что влажный блеск в его глазах присутствовал. Но лицо он быстро опустил вниз. Я немного поднялся, и попытался прислушаться к собственным ощущениям. Голова не болит, мысли ясные, немного металлический привкус во рту. А затем спросил: - Профессор, что-то не так? Я вроде нормально… или не совсем? - Да… сейчас нормально, но ты слишком долго не просыпался, я переживал, что конечно естественно, – последнее явно предназначалось не мне, а скорее в целях самоубеждения. Минут десять Георг так и простоял, аккуратно проверяя пальцами повязку на моей голове. И только сейчас я ее ощутил, и совершенно не понял, что она там делает. Я притронулся к краю повязки, случайно касаясь его пальцев. Он словно обжегся, быстро, но аккуратно убрал свою руку и отошел. Я секунду подождал и тихо прошептал: - Пожалуйста… Он понял, что я попросил его рассказать мне, как все прошло. - Том, голова не болит сейчас? - Хм… Нет, не чувствую. - После того как ты ненадолго пришел в себя, то неудачно попытался покинуть кровать в палате. Тебе хватило сил на подъем, а потом ты потерял сознание и, падая, ударился головой о тумбочку. Ничего серьезного, я тебя осмотрел. Медперсонал оставил тебя буквально на несколько минут, но камеры установленные в твоей палате, зафиксировали падение. К этому никто не был готов. Но опять же повторяю, ничего страшного не произошло, поэтому я тебя прошу не обвинять персонал и меня во главе с ними… - О чем вы? Я что-то говорил об обвинениях? - Это вполне было бы логично. На самом деле я ума не приложу, как такое произошло. Ты единственный пациент и такая… оплошность. - Да черт с ним… расскажите, пожалуйста, как прошел сам эксперимент? - Так… к разговору о твоем падении мы возвращаться не будем, но уже сегодня персонал я сменю, тот, что непосредственно следит за твоим состоянием, – я хотел было уже вступиться за судьбу людей, как он пресек мою попытку жестом руки, и продолжил. – По поводу эксперимента, не углубляясь в технические подробности, которые ты просто не поймешь, могу сказать, что в целом все прошло хорошо. Для полной картины не хватает лишь твоих сведений. Мозговая деятельность усилилась, отторжения или реакции на препарат не было. Был заметный скачок давления, но вполне допустимый. Единственное, что насторожило, так это твое сверх усилившееся потоотделение. Поскольку оно не являлось реакцией, или какой либо физиологической дисфункцией, то его можно было бы определить импульсами страха, или галлюциногенным эффектом. Это собственно я и собираюсь выяснить, поскольку приборы не зафиксировали у тебя на тот момент изменение деятельности мозга, говорившее о скачке адреналина в крови. Если ты… - Это снег. - Снег? - Да профессор. Это снег, он растаял. - Давай по порядку. Если ты, конечно, уже пришел в себя. - Да, нормально. Но рассказывать особо нечего. Сначала я очутился в каком–то черном пространстве. Наверху, стала белеть точка, а затем она приблизилась. Страшно или больно не было, наоборот я как бы чувствовал и предугадывал развитие. Потом все стало ненадолго фиолетовым. И вдруг все неожиданно очистилось. Я оказался на улице. Там было светло и вокруг шел снег. Но ничего больше не видно было. Я попробовал ходить в этом пространстве. Было немного трудно, но пару шагов сделал. Все. Больше я вроде ничего не помню… Да, и еще, потом холодно стало и я проснулся. - Это все? - спросил профессор и посмотрел, не сказать что б удивленно, скорее настороженно. - Ну да, я ж говорю, больше ничего не происходило. - Том, я все же попрошу тебя поподробнее чуть позже описать все увиденное, ладно? - Хорошо, я постараюсь, - не понимая смысла затеи, пообещал я. Ведь по сути и рассказывать то было практически не о чем. - Мне нужны твои письменные отчеты, как я уже и говорил. А теперь отдыхай, пожалуйста, я позже ещё проведаю тебя, – уже отворачиваясь добавил он, и на лице его была задумчивость. Я кивнул на все его пожелания, удобнее лег на подушке, и почувствовал, как силы покидают меня, словно утекают по ножкам кровати в невидимую щель в полу. Отчаянно захотелось покурить, просто до покалывания в нервах, но мне сказали, что никотин в крови не допустим. И надо было прогнать эту мысль, я уставился в окно и потихоньку вырубился. Проведение следующего эксперимента назначили через шесть дней, в течение которых мне уже казалось, что я на девятом кругу ада, поскольку Георг, из меня всю душу вытряс, выясняя вновь и вновь подробности предыдущего использования препарата. А кроме трех четырех цельных и законченных предложений о произошедшем, я составить не мог. И я буквально ждал следующего эксперимента, надеясь, что он будет гораздо эффективней, нежели первый, чтобы у меня было больше информации для подробных изъяснений. Ещё мне казалось, что я недостаточно выкладываюсь за те деньги, которые заплатили мне. Пытаясь воскресить все те незначительные события, я лишь ещё больше убеждался, что добавить нечего. Этот факт не радовал совсем, но на волнение по этому поводу ни сил, ни времени не осталось. Назначенный день подошел, и меня удивил тот факт, что общий наркоз мне делать не стали. К тому же профессор объяснил, что препарат, вводимый мне, обладает седативными свойствами, и я буду спать. А работу мозга они смогут проанализировать лучше именно в таком состоянии. Теперь я немного начал опасаться боли, хотя преодолел это чувство. И надо сказать правильно, что не побоялся, так как ее не было. К тому же теперь действия происходили совсем в другом режиме. По сути все, как и в прошлый раз, началось с темного пространства, и белеющей точки. Визуально все вокруг осталось то же самое, но с другой скоростью и такими ощущениями, которые просто топили. Это было странное чувство эйфории, в фиолетовых искрах. Даже появилась мысль, а часом не наркотики ли на мне испытывают? А что вполне вероятно. Это почему-то не злило, а заставляло улыбаться. И в целом я чувствовал себя настолько естественно, настолько реальным и живым, что было даже странно. Это было подобие свободы, как будто изнутри она пыталась выйти наружу, и хотелось ухватить её. Окунувшись в вихрь снега, который сначала закружил, а потом большими белыми хлопьями стал падать, я окунулся в поток света. Холода в этом мире казалось, не существовало. Было упоительно носом втягивать чуть морозный и свежий воздух, который смешивался с запахом прибитой пыли, как после дождя. И странно, но ещё и с запахом старых книг. Как это было возможным, понять не удалось. Зато я почувствовал, что мне не стоит ни каких усилий сделать шаг. И в ту же минуту стали проступать очертания домов. Они находились по обеим сторонам улицы, в центре которой я и стоял. И я шел, вглядываясь в безликие и темные окна многоэтажек, вытянувшихся в ряд. Было безумно красиво. Именно безумно, потому что это было прекрасное белое и пустое чудо. И не было странных ощущений, наоборот, я уже точно знал, что иду куда-то конкретно, и знал, что как только увижу какой-то знак, мое маленькое путешествие закончится. Знак оказался в конце дома, вдоль которого я шел. Это было единственное светлое окно, через которое на улицу мягко струился желтый свет. Вечер свалился за секунду на этот мир, все ещё утопающий в снегопаде. Такое ощущение, что это где-то уже было, как дежавю. Я уже видел все это и не раз, и никаких опасений мое пребывание здесь, и этот окружающий мир не вызывали. Я стремительно поднялся на второй этаж, с нужным мне окном и толкнул дверь. При этом кончики пальцев, словно только сейчас ощутили покалывание от онемения. Комната, представшая взгляду, была самой обычной. Разве что, мебель выглядела слегка старомодной. Внутри начал плескаться целый океан ощущений, было сладко и больно одновременно, так горько, и так прекрасно. Сердце пропускало удары, грозясь остановится, до тех пор пока я видимо не нашел то, к чему так стремился. И теперь движение остановилось, и воздух, тот самый наполненный старыми книгами, перестал поступать в легкие. Все ощущения прекратились. Остался только слух, до которого доносились протяжные заунывные звуки. Твою мать… мне стало плохо, когда я увидел, откуда эти звуки происходят. В кресле возле окна, вполоборота от меня, сидело непонятное создание, одетое в какой-то черный балахон, а спереди, где предположительно должно было находиться лицо, свисали волосы. Длинные, черные волосы, или что это? Леденящий страх прокрался в душу заставляя сердце биться в два раза быстрее. Я задыхался от этих звуков, а они были все громче, и громче, такие, что я и сам был готов закричать. Слезы выступили на глазах. Создание резко вскинуло голову, и два глаза, словно угли, пронзили меня насквозь, до дурноты, ничего кроме них я больше не видел. Я уже представил себе корявые движения его конечностей… и все пи*дец! Все замедлилось, время остановило свой ход, такого напряжения я раньше никогда не испытывал. Я со страхом вглядывался, как все вокруг стало кадрироваться, целая вечность на каждое движение этого непонятного существа, того что было в кресле. Шок. Я уже хотел убежать, но демонический хриплый голос, пригвоздил меня, и я словно прирос к полу: - Ты кто? Сдавленный шепот вырвался непроизвольно с отвратительной правдой: – Том. Взгляд потерял ясность, и я с облегчением понял, все… я ушел или умер, стало легче. Через секунду я широко распахнул глаза. Ослепительно белый свет больно резанул, и я тут же их закрыл снова. Меня начало колотить, так что воздух зазвенел. Тряслось все, даже волосы сами по себе, до этого просто вставшие дыбом, теперь шевелились, как под воздействием электро-магнетических сил. Потом, ощущение жжения в правой руке, и я вновь погружаюсь в сон. И в нем мне снится как мою кровь через шприц выкачивают и она уходит прямо в землю, а потом я благополучно растворяюсь и радуюсь такому счастливому избавлению себя от это мира, где горят черные глаза, словно угли, превращаясь в пламя камина, которое просто не в состоянии согреть, а только жечь… жечь… жечь… Я вскрикнул, и услышал свой голос, который больше похож на карканье замерзшей вороны. Глаза открывал потихоньку, помня первый опыт, когда они обжигаются о свет. Но вскоре понял в комнате полумрак, и это моя палата. Черт… Страх волной наплыл, принося все воспоминая в секундном ролике. Что это было? Полностью открыв глаза, я увидел девушку, которая устанавливает капельницу так, чтобы лекарства поступали в нужном режиме. Так вот что руку обожгло. Опять уколы. - С возвращением Том, - прохрипел профессор, который все это время находился слева от меня. Он снова знакомым жестом отер лоб платком. Глазами безумца Фарелл смотрел на меня, пытаясь выдавить что-то ещё, кроме этих слов, но видно не мог. Я тоже хотел было что-то сказать, но понял, что тоже не в состоянии. Поэтому едва кивнул ему, чувствуя, как голова раскалывается от боли.