Белый идет снег

Следующие две недели пролетели в безумном ритме. Дни становятся для меня обыденным кошмаром, в который превратилась моя жизнь с момента поступления сюда. Я уже понимал, насколько это трудная задача. Она была трудной не столько для самого мозга, сколько для нервов, которые постоянно проявлялись в мелком и едва заметном дрожании рук. Профессор мне на все это говорил, что так должно быть, все по плану. Вот только интересно, по плану ли то, что я почти каждый свой сон, без лекарств, совершаю ту самую прогулку по заснеженному миру, который теперь отталкивает. И мечусь во сне и ломаюсь из сладкой эйфории в пронзительный ужас. Каждую ночь, нечто воет и леденит сердце, а потом хрипит… А я, я придурок, все также отвечаю как меня зовут. Самое страшное во всем этом то, что меня туда тянет, и в этом я даже себе признаться не могу до конца. Как в тупых, жестоких фильмах, где кто-то ходит с топором, а безмозглая жертва обязательно находится в метре от опасности. Дурь. Это ощущение заставляет скручиваться внутренности от отвращения. Где-то там доза, и Фарелл старательно её готовит, и может быть даже даст. Я дико скалюсь, понимая в каком дерьме оказываюсь. Об этом и сообщаю Георгу при встрече. - Это наркотик, то, что вы вкалываете в меня? - Нет, - серьезно и немного медленно ответил профессор. - Тогда почему меня мутит от того, что я опять хочу испытать это ощущение эйфории, опять тянусь к этому кошмару. Вы хоть представляете, что происходит? - Вообще-то и да, и нет. Насколько я понимаю, все дело в том, что процесс уже запущен, и до некоторой степени необратим. - И что это значит? - мой голос режет собственный слух, внутри плещется тревога. - Это просто последствия принятия организмом препарата. - Что значит «просто»? Я не могу… - осекся, понимания, что повышать голос бесполезно, да и не умно. Я сдержался в надежде что профессор будет со мной все ещё вежлив, и потом может попытается объяснить что-нибудь. - Том, мы с тобой уже обсуждали это все неоднократно. Но ещё раз не помешает, да? Это все же влияние препарата, но временное. Чувство эйфории вызвано им, но… тут немаловажный фактор, что данное ощущение у тебя перемешано со страхом. И тут значимым вопросом является вот какой: с чего ты решил, что существо, которое ты увидел непременно… как ты выразился? Темное? – спросил профессор, и я слегка кивнул в подтверждение его слов. – Может быть ты думаешь, что оно тебе принесет какой-либо физический вред? Позволь тебя немного успокоить. Ты помнишь как очнулся? Мы вытащили тебя сразу же, как только начали замечать начинающиеся приступы страха. И вплоть до этого момента мы могли прекрасно сканировать твои импульсы, все было нормально. И физические показатели были в норме. Я думаю, ты не должен чего-либо опасаться там, зная, что мы постоянно за тобой наблюдаем. Он, немного помолчал и продолжил. - Тебе сейчас некомфортно из-за подсознательного ощущения, не естественно добавленного в твой организм препарата. И так как процесс начат, до его полного усвоения организмом требуется ещё небольшая доза, понимаешь? - Насколько небольшая? - тут же ожил я. - Я не возьмусь сказать определенно, но когда результат будет очевиден, мы остановим эксперимент. И вот ещё один вывод из наблюдений. Отказ от анестезии был более чем правильным. Все импульсы прослеживаются четче. А также, то ощущение свободы, которое ты описывал, связано именно с этим. Твоя способность передвигаться в том пространстве, тоже связана именно с фактом отказа от наркоза. - Георг, - внезапно прервал его я. Он поднял глаза, так как за все время разговора они были направлены в сторону. - А почему я именно там? Ведь это мои мозги? Эта улица, совсем… одномерная что-ли, безликая. Что в ней такого, что именно туда я попадаю? - Значит все же там что-то есть, знаковое. - Знаки… знаки… - почему-то теперь все встало на свои места, хотя объяснения и не было. Я вспомнил, что именно это я и делал, искал знаки. И даже вроде что-то нащупал. Играть в психолога, сам с собой, загоняя в тупик, было глупо, значит пора прекращать анализировать. Бесполезно. От всего нахлынувшего стало немного легче. Хотя я и не знал ничего, и возвращаться туда совсем не горел желанием. Но почему-то вера в то, что док, если что вытащит меня, плотно засела в мозгах. Именно от этого было легко. Он не допустит, чтобы я там остался, наверное… Да, точно не позволит. Георг все это время смотрел на меня с понимающим видом, и старался ничего не упустить, из моего меняющегося настроения. - Я вижу тебе лучше, Том? - мягко и тихо спросил он. - Легче, но мне все равно будет сложно вернуться туда, страх ещё не полностью ушел. - Том, все будет хорошо. Следующий прием, через четыре дня, позже откладывать не стоит, а ты… мы можем с тобой ещё раз обсудить все сейчас или немного позже. - Нет, позже, ладно? Я хочу немного отдохнуть. - Хорошо, не скучай, скоро увидимся, - сказал он, и я видел, что сейчас ему и самому некогда. - Спасибо, док, увидимся. - До скорого, Том, - сказал он в дверях.

***

Четыре дня миновали словно их и не было. Я был занят сдачей дополнительных анализов и задушевными беседами с психотерапевтом, который мог поупражняться в остроумии с Георгом. Иногда просто вымогало то, что мне пытаются, чуть ли не на жестах, объяснить что-то как пятилетнему ребенку, в то же время не давая информации вообще. Бороться с ними или тягаться у меня не было ни сил, ни желания, ни тем более мозгов. Мой страх навязан личными переживаниями, преодолением жизненных сложностей, а то, что я видел, в расчет не принималось. Хотя, сказать по совести, страхи и правда перестали тяготить, после того памятного разговора с Георгом, когда чуть не сорвался. А после любопытно было наблюдать их попытки убедить меня не верить своим глазам. Хорошо, что я их не слушал практически, потому что этим они меня точно не только не успокоили бы, а напугали ещё больше. Из всего этого бреда мне запомнилась странная реакция Георга, на вопрос о том, как в целом продвигается эксперимент с научной точки зрения. А может и не странная. Он обошел этот вопрос очень корректно и мягко дал мне понять, что я тормоз и ни хрена не пойму, если он начнет вдаваться в подробности. Ну да! Я университетов не заканчивал, какие тут могут быть варианты. Но я не обижен, нет, я готовлюсь к следующему прыжку в неизвестность. Все по плану, в строгом порядке. Мне хорошо, меня словно тянет по моему коридору в снег, и я схожу с ума от блаженства. Ощущение, что эйфория возрастает, и чтобы я не испытывал внутри, все сметалось за секунды под влиянием момента. Я ни черта не боюсь! Мало того я чувствую, как покалывает иголками кожу от возбуждения, такого здорового или не совсем, а не плевать ли когда так… в кайф! Похоже я подсел и плотно, и это за три раза принятия препарата?! Что будет дальше, я вообще с трудом представляю. Наверное, я уже в полете кончать буду. Я дико хохотал, повалившись лицом в снег. Вот оно тепло настоящее. Я в тонкой рубашке непонятного цвета, оглядеть себя не получается, но мне тепло. Переворачиваюсь и лежу, ловя губами снежинки, и это так по-настоящему офигительно! Через некоторое время намокаю, но не мерзну, возбужденность потихоньку сползает. Пора двигаться дальше, искать знаки. Хотя, что искать то их? Все в том же направлении, вперед по улице к знакомому окну. Вот оно то слово – «знак»омое. Прикольно, я идиот. Волнение немного сбивает дыхание. Я помню, играли в детстве с пацанами в игру «погоня за призраками». Затейливая игра. Играют обычно двое, так особый накал чувствуется. Бежит, значит, человек, другого догоняет. Пока пространства для маневров не остается у убегающего. И вот в этот самый момент, когда все, двигаться больше некуда, убегающий оборачивается, орет во все горло, и принимает на себя роль догоняющего. А бедолаге «бывшему» преследователю, который и бежал то до самого тупика чисто по инерции, ничего не остается делать, как развернуться и бежать что есть сил в обратную сторону. Короче, эмоции в процессе непередаваемые. Пока догоняешь, все ещё чувствуешь себя лидером, во что бы то ни стало, до самого того момента, пока не приходится чувствовать себя жертвой. Роли меняются. Осторожничать и продумывать стратегию иногда получается но на самом деле редко, потому что в пылу игры, не успеваешь мыслить. Тем более нечем, от скорости мозги высыхают. Вот. Я сейчас тоже самое чувствую. Точнее чувствую, уже зная, что шок - он вон в том подъезде, на том этаже. А я несусь придурок… Несусь, принося себя в жертву. И смешно, и грустно. Затейливо… говорю же. Знакомая дверь и она не заперта. Паника не включается, почему? Ноги несут по коридору в комнату. Мне все же страшно, и это ощущение комом стоит в горле. До тошноты. Я ожидаю чего-то и напряженно вглядываюсь. Прохожу и вижу, там все залито мягким оконным светом, воздух другой, без примесей страха и боли. Почему то четко сейчас чувствую и сравниваю. Будучи там, не здесь… я не мог многого объяснить себе, а здесь… здесь все четко и ясно. Пусто, я бы прошелся по комнате, если бы движение, не заставило меня замереть на месте. С кресла, которое было повернуто в сторону окна, встал парень и тихо пошел мне на встречу. Кажется, это его я видел тогда, по всем соображениям это должен быть он, хотя тогда я сомневался, что это был человек. Сейчас это был высокий, стройный парень, с длинными черными волосами, приятным лицом, и глазами цвета теплого шоколада. Я смотрел на него, что-то заставляло пристально вглядываться в каждую деталь его лица, но страха уже не было. Его шаги никак не кадрировали пространство, как тогда и даже не колебали его. Он просто тихо шел, и тоже рассматривал меня, с непонятными эмоциями на лице, которых было явно много. Он остановился, и не мог решиться на что-то целую минуту, а потом спросил, хриплым и низким голосом, совсем не подходившим под его… для него в общем: - Ты Том? - он внимательно посмотрел в мои глаза, словно сканируя на правду или ложь. - Да, – ответил я и совершенно потерялся, не зная, что делать дальше. Идти больше никуда не хотелось, я бы почувствовал, а значит уже пришел. А что теперь? Стало неуютно под этим взглядом. Я повернулся и осмотрелся вокруг, плавно скользя взглядом, пока не задержался на стене, на которой висело много каких-то изображений, картин. Он сделал шаг назад, а я вновь посмотрел на него. Лицо стало ощутимо грустное, и бледная кожа подсвечивалась, навевая мысли о безмерной усталости. Парень тоже не знал, что сказать. Мне его стало почему-то жаль. Наверное, из-за тоски, которая была в глазах. - Зачем ты здесь? – спросил он, стараясь выровнять голос. - Я… Честно говоря, я не знаю, – тихо прошептал я. - Ну, может тебе что-то нужно? – снова спросил он серьезно и вежливо. Я улыбнулся про себя. - Нет, мне ничего не нужно, но я могу рассказать, как сюда попал, если захочешь. - Хм… да конечно, это интересно как ты сюда попал, - прошептал он и, переминаясь с ноги на ногу, решался на какой-то жест, нечто вроде пожатия руки, но не смог. Отступив, он поднял глаза и сказал. - Меня зовут Билл. - Приятно… мне. Ну, будем знакомы, - улыбнувшись ему, сказал я, чувствуя, что потихоньку наше общение начинает налаживаться. Внезапно, когда взор вновь упал на кресло, нахлынули воспоминания прошлого посещения, видимо эти не веселые мысли отразились на лице. Билл вновь заговорил: - Я не думал, что ты опять вернешься… после того раза, – голос его немного выравнивался, уже не скрипел, но все же пресекался, видимо ещё и от волнения. Я видел, как подрагивали его ресницы. - Да… напугал ты меня. - Я и сам напугался. Я ведь никого не ждал. - Я сначала принял тебя… - я внезапно понял, что не могу этому человеку сказать, что боялся его до смерти, настолько он сам был непонятно ранимым. - О да, я представляю за кого ты меня принял. Хотя ведь могло быть и так, – загадочно выдал он и отвернул голову в сторону окна. Молчание затянулось, а я все смотрел на него. На нем была белая рубашка, плотно сидевшая, смотрелась она диковато, видимо моя любовь к футболкам дает о себе знать. Брюки простые черные. Что-то в его жестах, в манере держать голову, в незначительных движениях рук, и то как он откидывал волосы, выдавало его возвышенность, аристократичность что ли. Да что я могу знать об этом? Моя семья была вполне обыкновенной, среднестатистической, а у этого будто в крови намешано голубого с красным. Он прервал мои размышления тем, что произнес фразу, которая меня слегка шокировала: - Я ждал тебя. - Правда? Ну… я тоже как бы знал, что вернусь сюда. Ты мне расскажешь о том где мы? – почему-то выяснить наше местоположение, показалось крайне важным, а не уточнять почему он меня ждал. Хотя этот вопрос был внутри гораздо значимее. - Это… это «Мой персональный ад», - и его начало сотрясать от смеха, который неприятно резал слух. Ему потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться, а потом предложил мне выпить кофе на террасе. «На чем?» хотелось спросить, но решил не торопить события и посмотреть своими глазами, о чем идет речь. Я уже начинал доверять этому спокойному парню, несмотря на этот последний смех, который был насквозь пропитан горечью. Я знал, ему можно доверять. В комнате оказалась еще одна дверь, сквозь которую прошел он. Я не задумываясь проследовал за ним. Открывшаяся моему взгляду картина удивила. Мы действительно находились на террасе какого-то здания, из белого мрамора, которое не имело ничего общего с тем домом, в который я заходил. Сразу за террасой пролегало горное ущелье, вершины которого украшал снег. Больше ничего не было, только горы во все стороны видимые глазу, а воздух был каким-то терпким. Запахи окутывали меня. Запах кофе и свежевыпавшего снега, мешался с запахом моря, соленым и вкусным. Странное сочетание. Я закрыл глаза, и втянул его грудью, мечтая запомнить. - Нравится? Я не мог ответить, просто кивнул, не открывая глаз. - Пойдем, - мягко позвал он. Чуть в стороне стоял столик, накрытый на две персоны. Я в шоке уставился на дымок от чашек. Парень все это время был со мной, никуда не отлучался, как здесь все это появилось? Какого хр*на спрашивается я удивлен, это же сон. Кофе и кофе, терраса… Я улыбнулся, полностью справившись с удивлением, и желая воспринимать происходящее, как нечто непонятное, но граничащее со сном. Это настолько странный мир, что произойти может все что угодно. Мы сели за стол и Билл, предложил мне сигареты. Я не отказался, и взял из пачки с незнакомой маркой сигарету, благодаря парня настолько искренне, что он тепло улыбнулся в ответ. Как будто знал, о моем заветном желании. Он поднес огонек, и я ощутил приятный аромат никотина. Черт… как же хорошо! Потом глоток кофе, вкуснее которого я ничего не пробовал. Я смотрел на Билла и видел, что он ощущает тоже самое. Мы молчали пока курили. Я, последовав его примеру, любовался открывшимся видом холодных, но таких красивых гор. Спустя несколько минут он заговорил: - Том, ты обещал рассказать, как попал сюда. - Да, обещал, – допив последний глоток кофе, я рассказал ему о профессоре, и о его предложении, о том, что здесь уже в тритий раз, о знаках, о чем-то подробно, о чем-то нет. Он молчал, глядя мимо меня, явно напряженно размышляя над моим незамысловатым рассказом. Начинало темнеть, и я стал замерзать, он сразу обратил внимание на меня и, встав, попросил подождать его минуточку, в то время как сам быстро проскочил в дверь. Это заставило напрячься. Доверие доверием, но все было настолько нереальным, что потакать своим ощущениям, было бы, наверное, просто глупо. Нежелание пребывать здесь одному вылилось в глухие удары сердца. - Вот, - сказал Билл, когда вернулся и протянул мне кофту из мягкой шерсти. Я опешил и одел вещь на себя. - Спасибо. - Прости, я немного упустил момент, стало темнеть. - Билл… а ты сам, не мог бы немного рассказать о себе? – спросил я, смущаясь, как будто-то сказал, что-то не правильное. Он мигом погрустнел, но ответил: - Нечего рассказывать, Том. Я ничего не помню о себе. Не знаю кто я, только свое имя, даже фамилию не помню, и то, что ты мне рассказал, ничего не прояснило, как я попал сюда, как ты попал сюда. Ничего, к сожалению. - Мне жаль. Он улыбнулся и прошептал одними губами: - Мне тоже. - Так ты считаешь, что ты спишь? Что ты попал сюда во сне? – спросил он. - Нет… не знаю. Правильнее было бы, наверное, считать это все же происходящим, но не совсем реальным. Я не могу не понять, не объяснить этого. - А можно я кое-что сделаю? - немного погодя, смущенно прошептал парень. - Можно, - сказал я, понимая, что в принципе ничего плохого он сделать не мог. По мере его приближения уверенность таяла, а потом Билл поднял руку и прикоснулся к моей щеке. Меня словно пронзило иглами. Какое-то совсем необычное ощущение, сквозь это я почувствовал свое бьющееся сердце, и дыхание парня где-то совсем рядом. Потом стало тепло. Потерявшись на мгновение, я зажмурил глаза. А когда попытался их открыть, то понял, что ничего не выходит. И ещё почувствовал, как что-то изменилось вокруг меня. Не было больше запахов, ощущений, мысли и те проникали с трудом. Я не стал пытаться открыть глаза, чувствуя, что засыпаю.

***

Открыв глаза, я понял, что нахожусь в палате, а рядом со мной никого нет. Последнее что помнил это прикосновение Билла к щеке. В странном жесте я притронулся к этому месту, и на секунду ощутив тепло, почувствовал смущение, родившееся само по себе. Но думать об этом не хотелось, я немного удобнее положил подушку и сел в кровати, пытаясь вспомнить все детали своего последнего пребывания там. После слов Билла я ещё больше перестал понимать, что это за место. Поэтому самым простым было называть это «Там». Когда я был «там», там был Билл, странный парень, который ничего не помнит, у него теплые карие глаза, длинная шея, и он ничего не помнит о себе. Или врет, что ничего не помнит. Черт… ну я ж просто так предположил, а сердце екнуло, типа «не врет, и ты это знаешь». Как знаю… откуда? Внутренний диалог закончился быстро, и ни на один из тысячи вопросов, ответов не нашлось. А еще нужно было как–то продумать, что рассказывать Фареллу. Чувствовал я себя прекрасно, отдохнувшим и посвежевшим. Спать не хотелось совершенно, за окном стояла глубокая ночь, и только свет фонаря проникал в комнату тусклым желтым светом. Я аккуратно приподнялся и понял, что физически не чувствую каких либо изменений, и без труда прошелся по комнате. Возле кровати на тумбочке стояли часы, время около трех. Рановато я встал. Взял тетрадь и ручку и сел набрасывать события, чтобы потом проще было рассказывать профессору. Зная, как тот дотошен до деталей, я и сам, медленно прокручивал в голове каждый свой шаг. Вот профессор порадуется, целая страница событий. Я улыбнулся. Может хоть на этот раз без психотерапевта обойдемся. Хотя… про последний жест Билла я не написал, не захотел или не смог. Не стал в общем. Было сложно объяснить, почему ощущения были необычными. «А какими должны были быть?» - снова проснувшийся внутренний голос открыто насмехался. Я его поддержал, засмеявшись, что это не нормально так реагировать на руку парня. Он тоже засмеялся, предположив: «А падать при этом в обморок как?». Это кто в обморок упал? - возмутился я самому себе. «Как кто? Ты!» А… точно, но это же было возвращение сюда. «Ага, профессор же обещал вытащить». Обещал… мы оба замокли. Тьфу, то есть я сам замолк. Из коридора донеслись шаги, влетела девушка и спросила, как я себя чувствую. Ее глаза полны участия, она красивая. Впервые её здесь вижу, тонкая, белокурая, с синими глазами. Девушка померила давление и температуру, глядя долгим взором в зрачки. Потом укол в предплечье сделала, и воды поднесла, когда я попросил. За время процедур, она мне окончательно разонравилась, от неё пахло как-то не так. Собственно что не так? Она пахла, как и все здесь - лекарствами. Но симпатия пропала, как будто ее и не было. Она ещё сказала, что теперь постоянно будет при мне, в любое время дня и ночи. Да, и ещё добавила, что зовут её Марго. Напоследок она обворожительно улыбнулась, явно стараясь мне понравится. Явно зря, злорадно ухмыльнулся я про себя. Она ушла, но через минут десять пришла вновь и сказала, что мне необходим ещё один укол снотворного. Я утверждал, что прекрасно себя чувствую, и не хочу спать. Но она объяснила, что это распоряжение доктора Фарелла. И после укола Марго, наконец, оставила меня в покое, и я заснул вновь. - Том… Том… - звал знакомый голос и разлепив глаз, я увидел Георга. - Доброе утро, - ответил я, ему улыбнувшись. Он улыбнулся в ответ и спросил: - Доброе, доброе, как спалось герой? - Почему герой? - возмутился я, понимая, что повода к таким эпитетам нет, а значит я где-то налажал. - Восемь часов там, и двенадцать часов здорового сна, конечно герой. - Вы меня сами накачали, - обиженно произнес я и, тут же переспросил. - Сколько часов? Там? - Восемь, Том. И с Рождеством тебя, вот, - он протянул мне сверток, а у меня голова закружилась. Рождество? Сегодня? Рождество? - С Рождеством, сэр! Спасибо за подарок, - отмазываться по поводу наличия подарка я не стал. Он кивнул, немного помолчал, а после спросил: - Как ты сейчас? Как чувствуешь себя? - Хорошо, все в порядке, - на что он сначала недоверчиво глянул на меня, а потом добавил: - С Марго вы уже познакомились, она теперь будет при тебе постоянно. Тут, в соседней палате слева, так что можешь вызывать её в любое время дня и ночи. - Понятно. Это хорошо. - Ну как прошло последнее путешествие? - Вот, я для вас записи уже сделал ночью. Там все, что нужно, - протягивая листок, я читал приятное удивление на его лице, типа как это замечательно с моей стороны так быстро подготовить отчет. Он сел за стол спиной ко мне и вчитывался в мой не совсем скомпонованный рассказ. На каком-то моменте ручка упала со стола, и он потянулся достать её. Краем глаза я заметил, что цвет лица профессора очень бледный. А потом ещё и неровное, шумное дыхание. - Георг, с вами все в порядке? - Да, – ответил он ровно и поспешно. - Том, я пожалуй пойду сейчас, и загляну позже, если ты не против? - Нет, конечно. - Это, - показывая на листок, - я с собой возьму, потом мы все с тобой обсудим. Я киваю, и он выходит со странным выражением лица. А что хотеть от профессора, он весь как поток мыслей. Это и ещё плюс мощная энергия, которая чувствуется, даже тогда, когда он просто молча сидит. Это, то напрягает, то нет. Я же подопытный, наверное, в мои обязанности не входит, ещё и анализ его действий, смысла которых я все равно не пойму. Что-то меня разозлило, среди этих размышлений, я как будто что-то важное забыл сделать. Но ничего не приходило на ум. Марго вошла, и спросила о моих предпочтениях на обед. Каша овсяная, или каша манная, или каша гречневая. Офигительное разнообразие. Наверное, я скоро буду тащиться от мысли про овсянку. Предпочтения выяснены. Черт… котенок, я забыл спросить про Кэтти, в этом дурдоме не грех забыть, но как так? Не мог я! Волна раскаяния затопила меня, и я сразу нажал на кнопку вызова. Марго влетела, и я попросил её передать профессору, что хочу его видеть. Она сказала, что все сделает и исчезла. Мне так тоскливо стало, я так скучал по ней, Кэтти. Как она там, бедный мой ребенок? Живет среди всех этих чужих людей, говорит с ними, общается, а я тут… в этой жопе. С Рождеством не поздравить. Черт… взвыть хочется, я сдохну, если не увижу её, просто сдохну здесь. Марго принесла поднос с едой, на который я даже не взглянул. И продолжил дальше страдать в одиночестве. Смотреть на жуткий ветер со снегом, только он совсем другой, не такой как «там». Там красиво, а здесь промозгло, серо, холодно и стремно. Мысли опять возвращались туда, и я не мешал себе, потому что думать о Кэтти было больно, и надо было скоротать время до прихода Георга. Я вновь вспоминал все мелочи, и понимал, насколько же бледным был пересказ для профессора, просто пустые слова. Да я бы никогда и не смог написать нормально, пусть даже и события, которые видел своими глазами. Никогда не был силен описывать что-то, кстати, не только письменно, устно получалось тоже так себе. Чтобы хорошо писать или говорить, надо думать так, надо чувствовать что ли как надо. А я не могу описать это ощущение свободы, которое сразу тебя обволакивает, то чувство реальности, жизни. Билл спрашивал, похоже ли это на сон. Я тогда ступил, отвечая что то типа: да, нет, не знаю. Да никогда я себя так не ощущал, и это точно не сон. В первый раз, это да, было похоже на сон. А в этот раз это безумное возбуждение, которое словно прострелило мозги. Это сон? Глупость, ни фига. А терраса? Да и сам Билл, такой живой такой теплый… у него были такие теплые глаза и руки. Пальцы, тронувшие меня так нежно, легко… Интересно, а что Билл подумает о моем исчезновении? Не знаю… Хотя, тогда я тоже исчез, когда был там впервые. Тогда он был в таком состоянии… Черт, как он плакал, как разрывался, я же теперь все иначе вижу. Как такое вообще может быть? Он ведь такой спокойный, грустный, но такой, настоящий, искренний. Как ему может быть так больно и как он это выносит. Надо спросить его, может я чем могу помочь? Может… иногда и просто поговорить помогает. Хотя со мной не так, когда нужно что-то узнать я спрашиваю, но редко ответы способны дать облегчение, только если я сам не найду в них смысл этого облегчения. Наверное, это от того как сложилась моя жизнь. Я постоянно прятал от котенка мысли и эмоции, я лишился всех друзей, они теперь стороной обходят, я стал молчать, обо всем, о том, о чем не мог разговаривать. И не хотел, так было проще. Только сейчас Кэтти иногда меня выводит на эмоции. Она повзрослела. Но все же, как сложилась жизнь Билла? Может он тоже приходит туда, подобным мне способом? Тупо… он живет там, это же понятно, может просто - он спит? Тоже нет. Черт… не пойму, но ведь то, что ему было плохо он помнит, он даже чуть вздрогнул, когда мы мимолетом коснулись моего первого визита… конечно знает. Надо его спросить, помочь как-то… Дверь заскрипела, и вошел Георг. Не прошло и суток называется. - Ты хотел меня видеть Том? - Да, профессор, я хотел спросить про Кэтти, вы обещали нам встречу. Думаю самое время, – вот так и надо, максимально твердо. Он в размышлении опустил голову, и сказал позже: - Да, Том, обещал, завтра вы увидитесь. Думаю ты уже… - Спасибо, профессор, - радостно сказал я, - простите, что перебил. - Ничего, Том, все в порядке, я понимаю. Сегодня не получится, уже вторая половина дня, так что ехать туда не имеет смысла. Тем более у них несколько факультативных занятий, насколько я знаю. Мы же не будем её отрывать? Но завтра обязательно встретитесь, а сейчас опять обследование и анализы. - Да, конечно, пусть занимается. А мы займемся своими делами. Но мне очень хочется увидеть её. Интересно, чем она занимается, как… - честно говоря, я размышлял это просто так и не думал, что он знает ещё и подробности расписания моей сестры, и был очередной раз удивлен этим человеком. - Сегодня, например, у неё конный спорт. У них крытый ипподром и других занятий не было запланировано, праздник все же, но может что-нибудь и изменилось… - Профессор… а как она там вообще? - Хорошо Том, хорошо. Завтра сам увидишь. - Спасибо вам большое. - Не за что, все нормально. О чем-нибудь ещё поговорить хочешь? - Нет, – протянул я в неуверенности. - Только о том, когда следующее принятие препарата? - Через неделю. Том извини, мне нужно идти, сегодня я ещё немного занят, а завтра… - Конечно профессор, извините, что настаивал на встрече сейчас. Спасибо что пришли. - Не за что, Том, до завтра. - До завтра, - сказал я закрывшейся двери. Я был так обрадован мыслью о том, что завтра увижу Кэтти, и было плевать на пасмурный вид Георга. Немного волновала мысль, что с экспериментом сложности, но я, наверное, бы почувствовал, если бы это было так. А сейчас, я до жути хочу спать, чтоб быстрее наступило завтра, но придется держаться до вечера. Ещё анализы эти долбанные. Надоело то как! И надо будет все же попросить у Марго снотворного, так я обеспечу себе сон без сновидений, видимо от того что дозы, которые они дают вполне пригодны для лошади. И улыбался, и фантазировал, и вспоминал, а потом, ел «любимую» кашу и спал. Утро наступило быстро, за что я был бесконечно благодарен. Ел с аппетитом и улыбался. Моя Марго, это после суток то знакомства, чуть не обниматься лезла, радуясь моим улыбкам обращенным не ей, кстати. От чего я просто в ступор впадал, а она прям радовалась, видно было. Не, ну про «обниматься» это я загнул, конечно, но её попытки флирта были заметны сразу, даже за завтраком. Она чуть салфеткой мне губу не вытерла. Я шарахнулся, Марго притворно оскорбилась, но это быстро прошло. В голове вертелось «один день»? Один день в моем обществе… а что дальше-то будет? Или я чего-то не понимаю, либо эта девица реально на меня глаз положила. Решил расспросить Георга насчет неё. Чем и займу себя по дороге в интернат. Что меня порадовало, так это новая теплая куртка, на которую у меня бы никогда средств не хватило. А она и есть мой подарок от Фарелла, лежит рядом с приготовленной моей одеждой, выглаженной и вычищенной. Я в шоке, но приятном. Едем сегодня на машине Георга, «Opel» последней модели. Комфортно, красиво, зависти нет, хотя тачка неимоверно крутая. Поблагодарил за куртку. Георг, сухо кивнул головой. Я сказал, что мне необходимо купить Кэтти подарок, а он ответил, что ничего не надо, все уже куплено и подарено, от нас с ним. Я был рад этому, и горячо поблагодарил Фарелла. Потом начал про Марго спрашивать. Георг спросил не помню ли я её, я говорю нет, вчера впервые увидел. Он говорит, она в лаборатории работала, и перевелась ко мне по собственному желанию. Ну, теперь понятно, может она меня видела раньше, скорее всего понравился я ей, вот и захотелось поближе быть. Возможно, но не важно. Тем более за следующим поворотом интернат, я помнил дорогу ещё с прошлого раза. Мы подошли к дверям, и нас попросили подождать в холле для гостей, что мы и сделали, присев на маленький диван. Было тихо, но постепенно гул стал заполнять соседние помещения, занятие окончилось. Кэтрин гордо переступая, среди своих подруг красовалась в новом школьном платьем, и громко рассказывала что-то. Они шли в конце длинного коридора, я просто обалдел, увидев какая она красивая. Природа чисто внешних изменений заставила меня повернуться на спутника. Мой благодарный взгляд был принят профессором благосклонно. Я б его и впрямь обнял… как же это приятно. Кэтти вышагивает, как принцесса в этих одеждах. Рядом проходящие ребята улыбаются и желают ей хорошо погулять. Она подлетает ко мне и привычным жестом захватывает мою шею. Моя любимая тяжесть! Как говорится тот самый вес, или чуть больше? Определенно, или я стал терять сноровку, или она немного поправилась. Она прямо закричала от радости: - Тоооомааа, ну наконец-то, я же так тебя ждала, какой ты стал… - она, прощебетав все это, разглядывала меня. Потом снова обняла. - Какой же ты у меня красивый. С Рождеством, братик. - С рождеством, малыш, - поцеловал я её. - Ты у меня прямо леди. Кстати, ты не поздоровалась с профессором, – добавил я тише. Она тут же спрыгнула и подбежала к Георгу, протянув ручку, немного поклонилась, жеманничая и явно зарисовывая свой прикид. - Здравствуйте, профессор Фарелл. С Рождеством. Как ваши дела? – с таким чопорным выражением лица, которое я вряд ли рассчитывал увидеть когда-нибудь на её лице, но это было весело. - Здравствуй, Кэтрин. Спасибо все хорошо. И тебя с Рождеством. Как насчет погулять? – весело спросил он. - С удовольствием. И большое спасибо за подарки. Ну что же, она меняется, здорово. Кэтрин взяла меня за руку и дальше мы ходили только так. Она много всего говорила, что я уже начинал путаться в информации, а профессор в открытую посмеивался над моими попытками во всем этом разобраться, кто где леди, кто кому брат, кузен, и просто друг. И это только про ближайших друзей котенка, которых где-то шесть, да вроде шесть. Своя короче она там, в доску. А вроде всего ничего прошло времени. Еще рассказывала обо всех занятиях, о новых интересах, об открывшихся возможностях, что она лучшая по плаванию, даже мальчишек иногда побеждает. И много всего другого. О том кто к ним приходит, много интересных личностей, половину из которых я не знаю, а Фарелл иногда добавляет к фамилии должность, аккуратно и не перебивая девочку. Мы посидели в кафе, где Кэтрин поглощала любимые лакомства, боже как быстро пролетел день, я не успел налюбоваться ею, а она явно мной. Так и сидели как воробушки прижавшись, по дороге обратно, она даже под конец заплакала тихо-тихо, я обнял её, прошептав что-то нежное, но обнадеживающее, то во что сам поверить не мог. - Не хочу быть без тебя, Томка, я тебя так люблю, - всхлипывала она, а у меня на душе кошки скребли. - Котенок не кисни. Все пройдет, отучишься. Будешь умной, воспитанной, и будем вместе, долго-долго, - улыбался я, целуя золотую макушку. - Обещаешь? - Точно. Даже не сомневайся, будем только вдвоем. - Будем, - улыбнулась она. Потом попрощались. Кэтти ушла в основное здание, а мы поехали в обратном направлении. Уже вернувшись в палату я, горячо тряся за руку Георга, сказал: - Спасибо, профессор. За все.

***

Вот и Новый год. Ждать можно долго, а когда перестаешь, все приходит за мгновение. Я все тревожился по поводу того, как Билл воспринимает мои исчезновения, и что думает. Это важно. Вот сижу и жду, когда же меня накачают этим препаратом, чтобы попасть «туда». Ненормальность этого желания не мешает хотеть. А ещё, глядя на Марго, я понял, что мне почему-то нравится Билл. Не совсем просто так. Каким образом? Очень просто. Она белая, кудрявая, пышногрудая, плоскозадая, в принципе обыкновенная, как все, и эта обычность в ней почему-то не нравилась. Я долго искал кого-нибудь в перевес, вспомнив Билла, не удержался и ухмыльнулся, на месте обыкновенной девушки обнаружить необыкновенного парня, да. По мере успокоения шутка перестала быть актуальной, а мысль осталась. Я не встречал никого интересней. И мне по фигу, кто он, и то, что он - парень. Завтра… нет, уже сегодня я его увижу. Что со мной? Я этого человека видел всего два раза. Я как полоумный опять говорю себе, что мне по фигу кто он, и прочее. «Ты придурок, ну?» А ты кто сам? - задаю себе вопросы и сам же отвечаю, и мне параллельно как это называется, хочу увидеть его. Все эти дни я вижу только один сон, мы смотрим сквозь занавеси на идущий снег, говорим о чем-то, но смысла не понять, а единственным ответом его грустные кивки головой сочетаемые со снисходительно-нежной улыбкой. Спрашивается сколько человеку лет, что он может быть таким притягательно-сложным? Простоты там не было и нет, единственное, что меня ещё более упрочило в некоторых выводах, что «там» не сон. По мере приближения часа икс, я пресекал диалоги с самим собой на тему, да и без темы. Я заставлял себя не думать, но получалось не всегда. Случайно выхваченные моменты визитов в другую реальность, рождали непонятные ощущения, от которых становилось то смешно, то жутко. Кто сказал, что в это посещение все будет как в последний раз? Эта мысль ломала голову, но я просто чувствовал, что все будет как надо, все будет хорошо. Я не понимаю ничего в сочувствующих речах, и не хотел бы присутствовать при сцене подобной той, когда Билл был в отчаянии. Кроме того, никто не отменял реакций собственного организма, я вообще не имел представление, напугаюсь или нет. Что до бесед с Георгом, то он почему-то согласился, что моего письменного рапорта событий достаточно. И сейчас он не пришел, а мог бы. Нет, из него странный слушатель, да и жаловаться на какие-либо бесплотные страхи уже глупо. Тем более, что его заумные объяснения мне практически ничего не дают. Кажется, он тоже закончил ускоренные курсы на психотерапевта, правда как показывает опыт, не совсем полностью. Он все же ученый, и по большей части плевать ему на целостность вверенной ему «души» пациента. Линия собственного размышления удивляет своей неосторожностью, и слегка отдает язвительностью. Я чувствую что меняюсь, а выбора не остается. Наверное, уже пора попросить книжку, с занимательной информацией, что бы хоть чем-то занять свой мозг. И наконец-то этот момент наступил. Это меня очень радует. Вытянувшись на столе с приборами и подключенными ко мне проводами, я привычно уже как-то протянул руку для укола с анестезией, и думал почему профессор не ставит меня в известность по поводу того какие данные снимают эти машины с моих мозгов, и вообще чего он не договаривает? Он, конечно, не обязан докладывать мне, но это же было бы естественно, если бы он пытался что-то рассказать. Коридор. Улыбаюсь снегу, чувствую напряжение от волнения в грудной клетке. Здесь опьяненный свободой и неестественной радостью отступают страхи, если где-то что-то и есть, то оно остается на дне сердца захлопнутым за пуленепробиваемой дверью. А моя радость выстраивается обороной с готовыми лучниками, чтобы при малейшей попытке тревоги пробраться в сердце поразить её, тревогу, сразу насмерть. Размышляя о ходе баталий и, ловя снег ртом, я не заметил, как оказался возле знакомого подъезда. Волнение плещется и разносится теплом по рукам и ногам. На долю секунды оборачиваюсь, на чей-то зов, словно мой внутренний голос, остался позади и пытается что-то сообщить. Но сообщение это настолько туманное, что я понимаю, неестественно и неправильно, будет пытаться свернуть назад. Правильно шагнуть туда, вперед, и не имеет значение ничего, только точка отправки и пункт назначения. Захожу. Дверь открыта, как и тогда, как и всегда подумалось мне. Захотелось спросить Билла, почему он не запирает? В принципе, почему? Он стоял возле окна, и не услышал моих шагов. Прямая спина, волосы собранные в хвост, одежда, которую я никогда бы не одел, но красиво. Он повернулся и улыбнулся радостно. - Привет. Извини, я не слышал, как ты вошел. - Привет, а ты меня не видел через окно? – я тоже улыбнулся. - Нет, странно даже. - Ну, как ты? - Хорошо, а ты? - Тоже нормально. - С Новым Годом, Билл, и с прошедшим Рождеством. Он немного растерялся и сказал: - И тебя, Том. Вот этого момента я и опасался, что говорить, что делать, я так стремился попасть сюда… - Том, ммм… тебя долго не было, – с тревогой сказал он, и голос его звучал сейчас совсем иначе. Он был низким, бархатистым, темным. - Том? - А, что? - Ты где витаешь? - Я тут с тобой. Почему меня не было долго? Я не знаю, всем руководит профессор, говорит, когда следующий раз будет сделана инъекция. - Понятно. И как там ваш эксперимент продвигается? - Не поверишь, самому интересно. Мне толком ничего не говорят, а в последнее время все что-то умалчивается. - А почему сам не спросишь? - Это сложно… объяснить почему. Мы замолчали, и сейчас все было в точности как во сне, который преследовал меня последние дни. Билл мягко улыбнулся и кивнул, а я тут же выпалил: - Здесь не сон, Билл. Он улыбнулся и ответил: - Я знаю. Пойдем на диван. - Пойдем, - согласился я. Билл посмотрел мне в глаза. – А что у тебя с горлом было? У тебя был совсем другой голос. - Это не сложно, я не говорил долгое время и просто осип, если спросишь как долго, я отвечу, что не знаю. Я реально не знаю многого. Просто вот так живу. Ты единственный человек, которого я видел вообще, не знаю за какой промежуток времени. Думаю, раньше видел людей, я ведь знаю, что один из них. - Я понимаю, что задаю глупые вопросы, и ты отвечаешь… ммм… как можешь. Я совсем не представляю, как тебе… - Том… - Что? - Ты сейчас говоришь так же запутанно, как и я, – и он улыбнулся, но не грустно, как в прошлый раз при упоминании, о чем-либо, связанном с его нахождением здесь. От его улыбки теплело, и даже вроде как светлело. - Да… голос у тебя… в общем мне нравится. - Мне тоже, я даже немного вслух читал, чтобы его разработать… ну неприятно же когда твой голос на скрип ржавых петель похож? - Ну да, - улыбнулся я, чувствуя, что это он, скорее всего ради меня старался. И ещё он не знал, куда деть руки, и я поневоле смотрел на них, красивые белые кисти, тонкие и аристократические, на которых никогда не было трудовых мозолей в отличие от моих. Но эта разница не напрягала, наоборот, я вспомнил прикосновение, и стало жарко. Теперь я тоже не знал, что делать с руками. - Том, может чаю, кофе? – поднял голову он. - Кофе, он у тебя потрясающе вкусный. - Спасибо, это мой любимый. Там же? – спросил он, и почему-то напрягся. - Это не важно, где, - интуитивно предположил я. - Тогда лучше тут, я мигом. - Хорошо. Тебе помочь? – спросил я у спины умчавшегося Билла, и где-то его голос крикнул: - Нет. Я быстро. «Ну, ладно» - подумал я, с удовольствием рассматривая, наконец, в режиме нормального душевного состояния пространство, в котором находился. Все такое необычное, старинное, как я и говорил раньше, все в духе Билла, такое утонченное, лучшего слова и не подобрать. Стены с красивым рисунком обоев, или что это… ну в общем. У дивана и кресел красивые резные деревянные ножки и подлокотники, а стенки обиты золотистым гладким материалом с маленькими выбитыми узорами, на ощупь чувствуются. Маленький круглый столик возле дивана. Письменный стол в углу, стеллаж доверху набитый книгами, а на противоположной стороне, как я и заметил в тот раз картины и рисунки почти на всю стену до второй двери, которая выходит на необычную террасу. Был ещё вход, через который я вошел и ещё один широкий проем, где скрылся Билл, там темно и ничего не видно. Я подошел к рисункам и разглядывал их. В основном это были изображения улиц города, красивые дома, люди, идущие в разных направлениях, иногда мелькали аллеи, где сквозь листву деревьев проникали солнечные лучи и озаряли пространство причудливой пятерней. Так светло и чисто. Разные рисунки, многое нравилось, особенно запомнилась картинка с городским изображением, только все было размыто дождем, и вся она была пропитана сиренево-фиолетовыми красками, и влагой, а вместо людей, повсюду мелькали зонты, красные, желтые. Так живо я представил себе один такой дождливый день, что ощущение внутри было чего-то знакомого, привычного, когда сам бредешь по улицам, натыкаясь на зонтики проносящиеся мимо тебя. Я так и любовался пока не пришел Билл, аккуратно ставя поднос с кофе и вазой с конфетами. - Садись, - пригласил он, занимая диван. - Мда, – потянулся я, но напоследок ещё раз глянул на картину. - Нравится? – весело спросил он. - Очень, особенно эта, - сказал я, и он понял о какой картине идет речь. - Я бы подарил ее тебе, да не знаю, как завернуть, - тихо засмеялся он. Я тоже засмеялся, мы уже можем шутить над такими темами. Невообразимое понимание, такого я раньше не испытывал. Доверие и понимание, когда завуалированные шутки ободряют. - Как придумаешь подаришь. Мне очень нравится, - улыбнулся я и тоже присел за стол. - Обязательно, вот… конфеты, тоже мои любимые, с ромовой начинкой, попробуй, они тебе понравятся. Я потянулся, а затем развернул кремовую обертку, отправляя конфету облитую шоколадом в рот. Он же, откусив лишь часть, усмехнулся и сказал: - Так ты не насладишься вкусом. Хотя я и так в восторге от конфет, но с набитым ртом промямлил: - Я уже наслаждаюсь. Это слово вштырило меня и стало трудно дышать, я несмело поднял взор на Билла закрывшего глаза, и понимал, что теперь назад пути у меня не будет. Я не смогу не хотеть его, не буду знать, как это называется, как выглядит, и что значит иметь желание быть с ним. Бл*дь, во влип то! Мысли очистились, и Билл открыл глаза ровно тогда, когда я перестал с безумным видом пожирать его взглядом. Отпустило… вроде. Я, взяв чашку, вдыхал уже знакомый аромат, и было так хорошо, что время преставало существовать. Было лишь уютное и теплое молчание. Немного позже я сказал: - Ты рисуешь очень красиво. У тебя талант. Ты не подумай, я не разбираюсь вообще-то в живописи, просто мне так нравится, что я уверен, это дар. - Я просто люблю это делать и мне приятно, что тебе нравится. Если в твоих глазах это дар, то замечательно. А для меня все слишком просто… - Что просто? - Я просто рисую и все. - А что ещё ты просто делаешь? - Многое. Книги читаю, и так… - туманно выводит он, словно рисуя петлю в воздухе. - Книги? Я видел, у тебя их много… Он кивает, соглашаясь. Кофе закончился, я с сожалением ставлю чашку на стол, потому что эти мгновения наедине с парнем были необыкновенными, и я надеюсь на их повторение. Билл повторяет мои действия. Потом немного тишины и он говорит: - Ты отдыхай, а я сейчас, только унесу все. Билл убрал посуду на поднос и вынес. Мне стало так спокойно от теплоты в его голосе, что я с удовольствием откинулся на спинку, закрыл глаза и считал секунды до его появления. Он вернулся и сел рядом, протянув руку, пощупал дреды и спросил: - У тебя невообразимая прическа, что это? - Дреды, - ответил я, немного напрягаясь. - Тебе идет, и на ощупь, так… хорошо… Он резко встал и направился к книжным полкам, выбрав объемную книгу, спросил меня: - А ты любишь стихи? Я усмехнулся. - Ну, тогда расплата, я тебе кофе, с конфетами, а ты мне послушного слушателя. - Я? Я не против, – хотелось напомнить, что кофе с конфетами это была его инициатива, но… я масло, растаявшее и растекшееся по блюдцу. И не желаю спорить, а только слушать. И нет ни какой разницы, что именно, лишь бы он говорил. - Ну, закрой глаза, и внимай. Я последний раз хитро глянул на него, для вида обрекая себя на расплату, и закрыл глаза. Он читал какую-то необыкновенную вещь, пропитанную тяжелым бархатом его голоса, ощущения шумевшего ветра в степи, и едва слышимое журчание воды. Где-то усиливал голос, и вещал о чем-то непреклонном, о борьбе за что-то. Сути я не понимал, просто звуки сами прокладывали дорожку в мозг и оседали смыслом, чего-то хорошего, правильного, вечного. Я знаю, что я стал другим и меня прежнего уже нет, и думаю как-то иначе. Голос Билла говорил о правильности выбора, о том когда находится точка, с которой ты начинаешь правильно воспринимать реальность. Я незаметно для себя стал засыпать, Билл заканчивает и я на секунду резко вскакиваю, он не пугается. Высоко над водой, высоко над лугами, Горами, тучами и волнами морей, Над горной сферой звезд и солнечных лучей Мой дух, эфирных волн не скован берегами, Как обмирающий на гребнях волн пловец, Мой дух возносится к мирам необозримым; Восторгом схваченный ничем не выразимым, Безбрежность бороздит он из конца в конец! Покинь земной туман нечистый, ядовитый; Эфиром горных стран очищен и согрет, Как нектар огненный, впивай небесный свет, В пространствах без конца таинственно разлитый Отягощенную туманом бытия, Страну уныния и скорби необъятной Покинь, чтоб взмахом крыл умчаться безвозвратно В поля блаженные, в небесные края!.. Блажен лишь тот, чья мысль, окрылена зарею, Свободной птицею стремится в небеса, - Кто внял цветов и трав немые голоса, Чей дух возносится высоко над землею! Ш.Бодлер - Билл… а ты ничего не думаешь по поводу того, как я исчезаю? - Нет, Том, я все понимаю, не тревожься… хочешь дальше? - он кивнул на книгу в руках. Я утвердительно кивнул головой, с чувством выполненного долга, закрыл глаза. На краю сознания я слышу фразу: - Я просто буду верить, что ты вернешься. Хочется ответить, но я уже сплю.

***

Доброе утро! Я ещё слышу, и помню, тело ноет от того количества времени, что я провел в постели, но все равно так хорошо, спокойно и размеренно. Счастье? Наверное, да. Понимание того, что эта ночь была самой волшебной ночью, отзывается внутри теплотой. Я поднимаюсь и бреду к зеркалу, в котором вижу улыбку в сонных глазах. Интересно, а какие у него глаза, когда он просыпается? Я сразу воздвиг барьер, того что не буду смущаться, какие бы нелепые мысли не лезли в голову. Надо знать, наверное, когда стоит это делать или нет. Кому-либо, возможно, было бы стыдно сейчас на моем месте, видеть эту красоту и путать её с чем-то земным. А мне нет. Нет таких ярлыков, которые общество могло бы налепить мне на спину, их просто уже не существует. Как бывает, шутка, слух, один раз, второй раз передается друг другу, а на третий становится обыденной и не нужной. Я для кого-то, нищий парень с улицы, работяга, теперь может даже крыса подопытная, и кому вообще интересно, что теперь я типа «гей»? Да и не гей я, это четкое понимание, никогда меня парни не привлекали, до этого момента, и суть не в том, что все происходящее с нами не в этой реальности. Но ведь там тоже реальность, в которую я верю, в которой я, наверное, уже живу. Просто там человек, который за две встречи стал мне близким. Все что вижу говорит о том, что там все родное и правильное. И честно говоря, как бы не сложилось дальше я пойду на любые взаимоотношения, которые он сможет мне предложить. Захочет быть другом буду, братом, я попробую, хотя все это нереально сложно, учитывая что за один вечер я возбуждался так, как этого никогда не чувствовал ни к одному человеку на земле. Я, конечно, не дурак, но все же пугает немного вся эта скорость, с которой я так четко определил для себя приоритеты, и поведение, и ощущения. Но я не откажусь теперь от этого, просто физически не смогу. Я возьму все, что он захочет дать. И сам постараюсь отдать, что смогу. Ничего не тревожит, несмотря на все эти мысли, ничего не гложет. И даже то, что я сейчас уже взял ручку, чтобы написать отчет для Фарелла. Я постараюсь минимально описывать факты, искажая свое отношение, не выдавая искренних эмоций. А на грани сна и реальности, воспоминание говорит голосом Билла: «Я просто буду верить, что ты вернешься». А я улыбаюсь и отвечаю, что вернусь. Сухие факты, которые я уложил в пол листка, был краткий пересказ разговора, без красок, упоминание о картинах и кофе, про стихи умолчал и все. Нет искажения профессор, все так и было. Марго с утра при макияже, улыбающаяся в свои тридцать два, приготовившая завтрак из каши и сока, подпортила настроение. Я быстро отправил её с этим рапортом к Георгу. И неожиданно захотелось поесть чего-нибудь пристойного. А после желательно покурить. Но сильно огорчаться отсутствию роскоши я не стал. Все до очевидного просто, я уже жду визита к Биллу и там может перепадет что-нибудь съестное, а потом и вообще наберусь смелости и напрошусь на сигареты с сопровождением. Вчера мы не курили. Через час, мои размышления о вчерашнем, прервал профессор, который вошел и держал листочек в руках. - Здравствуй, Том, - вполне приветливо поздоровался он. - Здравствуйте. - Я смотрю самочувствие у тебя в норме, это радует. Что ж… я просмотрел твои записи и единственный вывод, сделанный мной, что ты вполне находишь язык с тем человеком, которого там обнаружил. Билл… так, кажется? - я кивнул головой в знак подтверждения, и немного растерялся, когда он с хитрецой в глазах говорил про наше взаимопонимание. В принципе, что удивляться, если люди на протяжении вечера находясь в обществе друг друга, общаясь не испытывая при этом «стресс», это и называется находить общий язык. И это его наблюдение основано просто на фактах. - К тому же этот молодой человек рисует, так? Я снова кивнул. - Том, у меня вопрос. У тебя когда-либо были творческие способности, например, тяга к тому же рисованию? - и все с хитрой полу улыбкой. - Нет, - отвечаю ровно. – Не было. - Интересно, очень интересно. И вот еще момент, ты знаешь, что мы вытащили тебя тогда, когда твой мозг уже находился в фазе сна? - Да. Я уснул. - Должно быть, ты чувствовал себя утомленным? - Было немного, я и сам не понял, когда вырубился. - Хмм… да, необычно… - Профессор, а что необычно? – набрался смелости я. - И вообще, как показания, которые вы снимаете? - Все в норме. Все показатели говорят о прекрасной усвояемости препарата. Мне стало не по себе, от напоминания, того, что является моим пропуском в тот мир, я спросил: - Вы полагаете, что это привыкание к препарату? - Ну… есть все основания предполагать, что это так, собственно это большой положительный показатель в нашем с тобой деле. К тому же речь не идет о зависимости, или ты чувствуешь? - Не знаю… намного, наверное, есть, – ответил я и умолк, опустив взгляд. - Том, вот ещё вопрос, ты ведь не описываешь совершенно свои эмоции, по поводу происходящего, но ты же понимаешь как это важно. - Понимаю, но мне сложно объяснить. Большей частью все немного туманно, – беззастенчиво врал я. - А в остальном, там хорошо и комфортно. - Да… вот Том, новость одна, раз ты так замечательно переносишь воздействие лекарства, с сегодняшнего вечера мы будем делать ежедневные инъекции. Что ты думаешь по этому поводу? Я, пытаясь скрыть свою неуемную радость, ответил: - На ваше усмотрение. Георг ушел, настроение было отличное, и я мечтательно ждал вечера, когда снова смогу смотреть на Билла и слушать его. Я попрошу, чтобы он сегодня опять почитал стихи, но буду сосредоточенней, не хочется засыпать так… не допив до дна, как говорится. Все как и раньше. Текущие обязательства, теперь приятно леденили мне спину, когда меня ввозят в нужный кабинет, и все равно, что провода и уколы, я ведь тороплюсь, как придурок на свидание, которое может быть вовсе и не им, но надеяться и верить никто не запрещает. Меня колотит от возбуждения. Сегодня оно невыносимо яркое, и физическое желание сдавливается моим бельем. Вот черт, аж до боли! Только что наблюдаемый дождь фиолетовых искр, все ещё перед глазами, и окунувшись в уже родной снег, без которого белый свет не мил, я думаю, чем себе помочь. А помощь нужна, потому что волна за волной меня прибивает к земле, и я хочу рычать от желания провести рукой по волосам Билла. Тронуть его плечо. Все… черт, надо взять себя в руки это ни куда не годится. Я лег на белую землю и начал дышать. Прошло около пяти минут и отпустило тихо, но болезненно. Кажется, я не врал когда предполагал, что буду кончать в процессе перелета, только теперь образ этого парня заставляет процесс сводится к неизбежному. Я встал и отряхнулся, заметив, что на мне одежда из моего гардероба. Надо же? Я же не смог разглядеть её в прошлый раз, что-то мешало видеть себя, а теперь четко. Мои джинсы и водолазка из тонкой шерсти, я редко этот комплект надевал, но черт неплохо вроде. Ещё бы куртку любимую, и было бы нечто, но не холодно совсем, и я спокойно бреду до своей цели, и протаптываю собственные следы, которых не видно, но я помню, как шел в прошлый раз. И вот я здесь, и все та же дверь. Билл стоит посреди комнаты перед ним подставка для бумаги, не помню, как она называется, а в руках кисть и ещё какой-то прибор для рисования. Он сегодня тоже в водолазке, почти такой же, как у меня, и тоже в джинсах. Надо же какое единение? Улыбаясь, я прошел и сразу поздоровался: - Привет. - Том… - он обернулся на мой голос. - Привет. Ты сегодня пришел? Так неожиданно. Билл, говоря последнее с немного растерянным выражением лица, подошел ко мне. - Я не вовремя? - тихо сказал я, по-моему безуспешно пытаясь скрыть разочарование. - Что ты? Во время конечно, что за бред? Просто тебя обычно несколько дней нет, а мы вчера только виделись, - он говорил это и глаза его сияли, на щеках горел яркий румянец. И может я идиот, но не знал чему приписать все это. - Билл… правда, может я и не во время, ну как бы… я же не сам выбираю время… для визитов, – видя его стремление высказаться, я все же продолжил решив, если разочаровывать так лучше сразу. – И теперь я, наверное, буду приходить каждый вечер, - я замолчал опустив взгляд к полу. - Том, так это же замечательно, – его голос был радостным, и я удивленно поднял глаза. - Здорово! - продолжил он и взял меня за руку, обжигая своим теплом и близостью. Глаза сияли, только теперь мне был понятен этот блеск. - Хорошо, - опять сказал он чуть отпустив меня, но оставаясь также близко. - Хорошо, - глупо протянул я и улыбался во всю, глядя на такие-то эмоции. Мы секунду помолчали. - Ну, я надеюсь, что ты со мной не соскучишься, я постараюсь. Глядя в лицо этому человеку, я не понимал, где граница его истинного возраста, и никогда не узнаю этого. Это делало его необыкновенным. - Ну что, повторим процесс кофе, сладости, ты уж прости, я сегодня не подготовился, - все ещё сияя говорило черноволосое чудо, потрясая сегодня всей длинной шелковых волос. - Конечно, повторим, но у меня есть маленькая просьба. - Да конечно, что ты хочешь? Хмм… сказал бы я тебе, но вместо этого: – Билл, я так хочу курить, просто до одури. - Не вопрос, - улыбнулся он, вновь взял меня за руку и потащил на террасу. Я сомневаюсь, что когда-либо смогу реагировать на этот жест просто, и не сомневаюсь, он сведет меня в могилу, молодым и красивым. Все внутри поджалось, я не хотел его отпускать, когда мы уже подошли к столику, где материализовался кофе и конфеты, и пепельница с пачкой уже знакомых мне сигарет. Барьер работал, я не смущаюсь и не удивляюсь, придет время, и он сам мне все расскажет. Но вот отпускать его пальцы, слегка подрагивающие, сил нет. Он отпустил сам, а мне сразу стало не хватать этого тепла, и протянул пачку. Мы сели в кресла, и мир опять заполнился запахами, вкусами, красотой. Я привыкал ко всему этому, может слишком быстро, но как известно к хорошему… Это наше на двоих наслаждение молча, оно тоже уже носило характер легкости, и правильности. Мне захотелось поговорить, практически, как я закончил этот офигительно приятный ритуал, сжимая все это время левую руку в кулаке, храня его тепло, и управляясь с кофе и сигаретой одной рукой. Я захотел узнать: - Ты не обиделся, что я вчера уснул? - Нет. Я видел, что тебе нравится, тебе было хорошо. - Очень хорошо,- сказал я кивая. - Знаешь… ты необыкновенный, я таких не встречал и не встречу. Суть не в том, что мне никто стихов не читал, просто… ты весь, такой, каких я никогда не видел. - Я таких как ты тоже не видел, - прошептал он. - Конечно, не видел, более не творческого человека и представить сложно, а ведь люди пересекаются по интересам. - Глупость. Люди пересекаются по желанию, а ты… ты замечательно видишь, чувствуешь, слушаешь и делаешь для меня многое. - Я готов поспорить по последнему пункту, утверждая обратное, но это будет странный разговор, просто знай, ты мне тоже… в смысле ты тоже делаешь для меня очень многое. Он кивнул, а что говорить все и так понятно. Мы любовались горами, блестящими пиками, которые освещались лунным светом, таким ярким, что было видно все. Ну да, теперь у нас вечерние свидания. Свидания? А как же. Билл немного погодя забрал с собой розетку с конфетами и позвал меня внутрь. Я когда зашел сразу увидел, что было нарисовано на портрете. Это были красивые женские глаза зеленого цвета, формы лица были нечеткие, не разобрать. Просто у меня вызвали двоякое ощущение: и понравились, и нет. Я все смотрел на неё пытаясь понять о том, кто она Биллу, он в это время что-то искал на полках среди книг. Я все же набрался смелости и спросил: - Билл, а ты кого рисуешь? – я старался говорить ровно. - Девушка на мольберте? - вскидывая голову, спросил он. Я кивнул. - Образ просто, глаза нравятся, – сказал Билл, не задумываясь. Сказать, что меня отпустило, можно и так, я уже считал, что глаза девушки и впрямь потрясающе красивые. Но стоп! Как я мог? Как я мог не задаться вопросом, предпочитает ли Билл девушек, или нет. Хотя, что спрашивать? И так же очевидно, образы женские, значит и ориентация тоже в норме. Билл, какой бы он не был необыкновенный, красивый, мягкий, добрый и нежный, все же производил впечатление мужественности. В нем был такой стержень, несгибаемый, я знал это с самого первого нашего разговора. Я даже понимал, что, наверное, в чем-то он будет сильнее меня, он открыт и скорее всего, мягок именно по отношению к близким. Я близкий? Я бы засмеялся, если бы не сомнение. Я же видел что близкий, что он не просто вежлив, он действительно рад мне, мне одному… черт… Мать твою, а кому ему ещё радоваться? Я был раздавлен, повержен. Прятал лицо и виски горели, вспоминал его руку в своей, и не знал проклинать себя или нет… я не знал. Все эти размышления пронеслись за секунду, когда он вернулся с книгой в руках, я грузно опустился на знакомый диван, и закрыл лицо руками. Он поспешно спросил: - Том, что с тобой? - Все хорошо, - но голос от волнения немного напрягся и я не соврал, говоря, – голова болит, сильно. - Ох… черт, слушай а что сделать можно? - тревогой было пропитано все. Он присел рядом на корточки, положив руки рядом со мной на диване. Его близость… она просто убивала, я хотел зарычать. Я должен был успокоиться, должен и я попросил: - Почитай мне. - Хорошо, – ответил он немного погодя, и все ещё сомневаясь в необходимости чтения, все же отложил книгу, с которой пришел в сторону, и достал вчерашнюю книгу откуда-то поблизости. Я видел это сквозь просветы между пальцами, а точнее жадно наблюдал за его движениями пытаясь для себя решить смогу ли отказаться. Вопрос от чего? От мечты? Билл сел в кресло, плотно сжав томик в руках, его голос дрогнул на секунду, он внимательно посмотрел на меня и начал читать. С первых же срок кольнуло фразами. Содержание было полно обреченности, специально для меня, видимо. Меня ломало от звуков его голоса, от той пронзительности, с которой он выкладывал мне все это, как знал гадёныш, чем добить можно. Я злился на него. Нет черт, не на него, на себя, за все, но внутренне я не желал сдаваться. Мало сказать, что я такого никогда не чувствовал, я вообще никогда не предполагал, что я так чувствовать могу. Эмоции, которые в совокупности режут и жгут, и заставляют запоминать каждую секунду, каждый звук его голоса. Те интонации, с которыми он это делал, больно, хлестко, чудовищно. Это одиночество чудовищно, его и мое. Я опустил руки, я видел его лицо. Я понимал, что говорит он не в пустоту, что о себе это тоже. И просто смотрел, как его самого разрывало от этого. И Билл, как гениальный актер, от имени которого была написана роль, вживался в каждое слово, в каждое долбанное слово, которое проживал кто-то, но не он. Но сейчас, сейчас эта боль персонально для меня, чтобы видел и понимал, не хрен упиваться собственной болью, когда обещал, хоть друг, хоть брат… о боже, какой стыд. Прости меня, если сможешь. Я бы сказал это, но все ещё били слова. Я ждал окончания, ждал, и в конце был наполнен только сочувствием ему и равнодушием к себе. Остынь, моя Печаль, сдержи больной порыв. Ты Вечера ждала. Он сходит понемногу И, тенью тихою столицу осенив, Одним дарует мир, другим несет тревогу. В тот миг, когда толпа развратная идет Вкушать раскаянье под плетью наслажденья, Пускай, моя Печаль, рука твоя ведет Меня в задумчивый приют уединенья, Подальше от людей. С померкших облаков Я вижу образы утраченных годов, Всплывает над рекой богиня Сожаленья, Отравленный Закат под аркою горит, И темным саваном с Востока уж летит Безгорестная Ночь, предвестница Забвенья. Ш.Бодлер Он остановился, не смотря ни на что, улыбнулся мне грустно и понимающе. И я просто подошел, тронул его руку лишь на секунду, и ровным голосом попросил: - Прочти, пожалуйста вчерашнее, от этого… У него сразу извинение во взгляде. Но слов для объяснений сейчас нет, как и у меня. - Хорошо, – второе «хорошо» за вечер. Я сел на прежнее место, мы оба чувствовали, что договорились о чем–то. О чем? Бог его знает. Просто не было недопонимания, и мы знали это. Его «хорошо», это и согласие, и надежда, и понимание. Я внезапно просто улыбнулся ему, а он мне. И уже с легким сердцем Билл стал читать то, что вчера меня затопило и усыпило. На гране сна и реальности, я слышал его вздох…

***

Доброе утро! Здравствуй доброе, непростое и тяжелое утро! Я вроде отдохнул. И сейчас необходимо просто о насущном подумать, о процедурах и отчетах, а о личном можно и позже. Ну, профессор, как же вам теперь все объяснять, как рассказать эмоции, которых в вашем рапорте быть не должно? А помимо них в голове ни одной фразы, которая могла бы прикрыть мою собственную наготу, перед вашим зорким взглядом. Я почти слово в слово передал вчерашний рапорт, получилось все скупо и однообразно. Все то же самое, лишь немного переставил слова. Запутавшись окончательно в своих эмоциях, я уже не мог однозначно решить, где ложь, а где нет. Вроде действительно все так и было. Лишь ещё упомянул, что Билл не имеет ничего против того, чтобы лицезреть меня каждый день. Быстро отослал с отчетом Марго к Георгу, и морально вымотанный лег, как будто прошло уже полдня, а всего только два часа с момента моего пробуждения. Конечно, меня не отпускают мысли о Билле, о возможном и невозможном в нашем общении, о том какие цели и результаты у всего происходящего. Честно говоря, глобальность всего этого целиком пугает, потому что вера в эту реальность, она только моя собственная, но уж слишком потрясающее тепло его рук, слишком значимое, чтобы списать все на действие лекарства, слишком ощутимые изменения во мне самом, будто я стал выше. Объяснить все это – значит поставить все факты на какие–то твердые основания, а все со стороны выглядит очень зыбким, хотя для меня это не так. Думать об этом, это тоже не выход, ответов не будет, лучше мечтать и болеть о том, что сейчас переполняет сердце. Это тяга, к нему. Мне за него неспокойно. Сквозь пелену всех мыслей, что потоком по кругу проносятся в голове, я думаю лишь о том, как он там? Это изводит. За своими хлюпкими и глупыми размышлениями, за своим эгоизмом, за неумением держать себя в руках я упустил вчера что-то важное. А ведь видел, каким было его настроение, когда он читал мне. И только теперь стало стыдно, а вчера я промолчал… просто пропустил этот момент. Нет, я не раскис в раскаянии, потому что это бесполезно. Я теперь просто думаю, что все равно ему нужен, общаться и вообще ждать кого-то. Конечно, именно меня выбрали ему в спутники, в собеседники. И у нас нет выбора. Я буду для Билла тем, кем нужно. - Том, - профессор отвлек меня от размышлений. - Я сегодня не могу пообщаться с тобой, еду по делам в город, зашел узнать как ты? - Я в норме. - Рад этому, хотел только уточнить, вчера чувствовалось избыточное волнение по ходу всего процесса, но в рапорте ты не изложил ситуаций, которые могли бы привести к подобной реакции мозга, у тебя нет предположений? - Нет, профессор все было нормально, волнений не было. - Странно, я хотел тебя уже выводить, но ты постепенно успокоился, и мы вновь вытащили тебя из состояния сна. - Георг, вообще-то, если вчера и присутствовали волнения, то они были скорее личного характера, чем как-то связаны с экспериментом, – вру, и не краснею, а как ещё объяснять. - Ты что-то не договариваешь, Том, - профессор глянул с подозрением. - Нет. Если что-то пойдет не так, вы узнаете об этом. - Я на это надеюсь, очень, – серьёзно сказал Георг. Он постоял еще немного, глядя на меня, а потом сказал: - Ну что же, до вечера, Том. - До вечера, - и Фарелл покинул палату. Сегодня все нервировало, я брал себя в руки постепенно, словно складывая нитями все мысли рядом, но чтоб не путались. Выходило скверно. Позже я уснул, и проснулся только непосредственно перед инъекцией. Наверное, это нормально, что переход «туда» уже не удивляет. Чувство свободы, радости не произвольно билось внутри, обдавая волнами низ живота, но к этому я тоже кажется, привыкаю, и беру себя в руки. Сегодня уже не падаю лицом в снег, снимая болезненность возникшего желания. Человек ко всему привыкает, просто не надо излишне фантазировать. Пока шел, заметил, что сегодня погода прямо бушует. Снег валит с удвоенной скоростью, заметая все на моем пути. Холода также нет, есть только радость. Я спешу. Захожу в квартиру. Билл стоит перед мольбертом и разглядывает свою работу. Сегодня это уже не имело значение кто был нарисован на картине. Я подошел и тронул его слегка плечо: - Привет Билл. - Том… здравствуй, – мягко ответил он, поворачиваясь ко мне. - Ну как ты? - спросил Билл. - Отлично, - ответил я и знал, что не соврал, находиться здесь было и правда отлично. - А ты как? – в свою очередь спросил я. - И я замечательно, – он улыбался. Все это время мы не прерывали зрительного контакта. Я утопал в мягком свете его карих глаз. На секунду вспомнил, что однажды они показались черными, и это показалось нелепым, и как будто даже не происходившим. Теперь тот страх казался надуманным, словно и не было его, да и всего что раньше. Он тоже разглядывал меня, и я удивлялся, почему он смотрит с каким-то особым интересом на губы. Отчаянно забегали мысли о поцелуе, о том, как эти красивые мягкие губы коснуться моих. Стало душно от этих мыслей. - Можно мне, - прошептал Билл, а я придурок чуть не склонился к нему, в то время как он протянул руку и потрогал колечко пирсинга в губе. Я напрягся когда его палец, задевая кольцо, прошелся по коже. Я дернулся под прикосновением. Он отпустил руку, говоря: - Я хотел почувствовать какое оно на ощупь, извини. Мне нравится очень. Знаешь, если бы я мог, то тоже обязательно сделал нечто подобное себе. А тебе больно не было? - Нееет, - протянул я. - Это не больно, а… ты бы где сделал себе? Он отвел волосы и показал бровь. - Вот, мне кажется, вот здесь было бы хорошо. - Да, - смотрел я и думал «Кто же ты, ты взял мои мысли, и не возвращаешь, ты выпил мои чувства, и время стираешь, твои глаза влекут и зовут за собою, кто же ты... Я не сдамся без боя» Билл прервал меня спросив: - Ну, как тебе,- показывая в сторону мольберта, и я почувствовал его волнение. Посмотрев туда куда он указал, я потерял дар речи. На портрете был я. Дыхание сбилось. Я смотрел на свое лицо, на выражение глаз, на наклон головы, на того человека, который был там нарисован, и не мог поверить что это я. Что он рисовал меня? Охренеть, вот просто, охренеть! Нечто колющее грозило проткнуть сердце. Б*я, я же не выдержу! Ну как такое воспринимать? Как остановить себя, готового смять его в стремительном объятии, сжать и не отпускать, и шептать на ухо какие-нибудь глупости. Как? - Том? – спросил Билл, но в голосе уже слышалось удовольствие, потому что он правильно расценил мою реакцию на его отлично сделанную работу. Отлично по проникновению в меня всеми клетками. Просто все десять из пяти. - Билл, у меня нет слов… Когда? Как ты…? Я такой? - Такой, такой, - смеялся он и продолжил, - Когда? Сегодня. Этот гадёныш ещё ржет, я тут простился с остатками разума, а ему смешно. - Можно подумать меня каждый день рисуют, ты чего ухохатываешься, - проворчал я. На что он только ещё больше распалился. - Ты бы себя видел, со стороны, тоже бы смеялся, - подмигнул он, - Я вижу, что тебе нравится, так чего ворчишь? - Я… а как ещё тебя остепенить, хохочет он… не то же говорю… Билл… я… мне… очень нравится, и вообще большое спасибо тебе. - За что спасибо то? Я для себя рисовал, ты же забрать не сможешь, а я запечатлел твой образ, и буду видеть постоянно, – улыбался он. - Спасибо, что нарисовал меня, – сказал я серьезно. Билл перестал дурачиться, и посмотрел на меня пристально, размышляя о чем-то. А потом снова взял мою руку. Терпение мое я поставлю тебе памятник, если сам выживу! И потащил прямиком туда, где столик и долгожданный кофе. - Пошли, у меня сегодня кое-что особенное. - Ещё? Я не выдержу, - почти простонал я, а он смеется и тащит. - Вот, сегодня мы будем пить это с этим, и заедать вот этим, - говорил он показывая на кофе, бутылку коньяка, и конфеты. - А вот это называется «пьяная вишня», - достав одну конфету, Билл протянул ее мне. - Ммм… Да, пьяной сегодня будет не только вишня, – промычал я, забирая сладость. - Перестань, мы по чуть-чуть. К тому же нам надо отметить то, как ты хорошо выходишь на портретах, - улыбнулся он и подтолкнул меня в бок, аккурат к креслу, в которое я и приземлился. Протянул сигарету и с деловым видом, разбавлял коньяком кофе. Я спросил чуть позже, приятно затягиваясь полюбившейся маркой сигарет: - Билл, а когда ты успел? Ты же за один день нарисовал все. Мне кажется, это так трудно. - Том, здесь время течет немного иначе. Не бери в голову. Давай, за тебя, – протянул чашку он. Пили легко, кажется доза удваивалась и утраивалась сама по себе, и я захмелел, мысли вело от происходящего. Потом был тост за него, потом за нас, я чуть всю чашку в себя не опрокинул. Потом за небо, за ветер, за… ещё за что-то. Пьяная вишня была очень вкусной, о чем я откровенно и сказал ему. Он ржал над моим выражением счастья на лице, и тупо обзывал «лампочкой». Не ну почему лампочка? Билл так близок, что стоит на секунду потерять контроль, и я сомну его смех своими губами. Нежно прикушу его язык, которым он изредка проводит по губам. Я себя ненавижу, за то что я такой озабоченный. Вот бы никогда не подумал. Все, момент прошел. Он позвал меня обратно в комнату. И мы покинули эту гавань «пьянства и разврата», с завидным упорством держась на ногах. Хотя как только любимый диван замаячил на горизонте, ноги подогнулись, и у него, и у меня. Мы плюхнулись и немного откинувшись, приходили в себя. Я отошел первым, спросив немного севшим голосом: - Читать будем? Он странно посмотрел на меня, потом на столик, а потом снова на меня и ответил: - Нет, наверное, не будем, я не могу. А поганить произведение искусства заплетающимся языком это не человечно. Я улыбнулся такой высокой позиции. Взглядом я зацепился за книгу, которая лежала на столе. Это был не тот томик стихов, это то, что он принес мне вчера, но не стал читать, и я спросил: - Билл. А говорить мы будем? Он кивнул, глядя немного расфокусировано. - Эту книгу ты вчера принес сюда, но читал другую. А это что за книга? - Это… это важная книга Том, я поделиться с тобой хотел одной странной вещью, - он замолчал, задумавшись. - Какой вещью? - Эта книга… знаешь, выходит она самая моя любимая, потому что я в ней помню все, от строчки до строчки. Вот, я сейчас объясню. Там, - он махнул рукой на стеллаж. - Там все книги, которые я прочитал, все… я открывал каждую, и читал в первый свой раз. А эту… эту единственную я помню так и не открывая. - Я не понял, как не открывая? – я сосредоточился. - Просто, это единственное, что я помню из «той» жизни. Нет, Том - покачал он головой, отвечая на вопрос в моих глазах, - больше ничего не помню, только содержание этой книги. Даже сведений именно о книге, кто подарил, с кем обсуждал. Только сюжет. Он хоть и говорил немного расклеено, но тоже стал серьезней. - А что за книга? - Войнич. Овод. - Она хорошая? - Вот, я затем и показать хотел, спросить, читал ли ты. Она хорошая, и правда моя любимая, одна из самых любимых. Тяжелая, грустная, романтичная, но потрясающая. - Надо почитать. - Почитай. Вещь. Она того стоит, - говорил он, уже закрывая глаза. Спустя мгновение он все же уснул, а я смотрел, как он интуитивно ищет положение лечь удобней. А мне, выспавшемуся детине, ничего не оставалось, как только наблюдать за его попытками. Прошло около получаса, Билл уже крепко спал, по моим ощущениям. Я уже было потянулся за книгой, чтоб почитать, как Билл съехал по спинке дивана. Подобрал с трудом ноги, преодолел расстояние до моих колен, и уложил на них свою голову. Я замер. Сердце забилось, так, что я боялся разбудить Билла, этим шумом. Я осторожно опустил руку, погрузив ее в шелковые пряди волос и слегка погладил. А потом и вовсе разместил руку на его голове, откинувшись, закрыл глаза. Радовало, что сейчас нет возбуждения. Была только нежность, которую я бы хотел подарить тому, кто сейчас сладко спит на моих коленях. Я бы остался тут насовсем. Остался бы… Он пошевелился и сонно прошептал, не открывая глаз: - Спой... пожлста. Я улыбнулся и представил, как он окончательно проснется поразившись моим вокальным способностям. И снова улыбнулся все же желая выполнить его просьбу хоть как-нибудь. Сосредоточенно вспоминал песню и в голову пришла колыбельная, которую нам с Кэтти в детстве пела мама, такая простая, но теплая. Голос мой немного дрогнул, но я справился и затянул, поражаясь, что получается, мягко, протяжно, совсем не противно. Я и впрямь удивил себя. Видимо мелодия такая, что даже мою фальшь сглаживает. Пел я долго, несколько раз перепевая куплеты, и сам получал от этого удовольствие. Надо же, я закончил, переходя почти на шепот, как мама обычно делала. Билл потерся о ладонь головой и прошептал: - Как мама... - Как мама... - повторил я и пальцами непроизвольно стер полоску испарины у корней его волос.

***

Привет, Утро! Ну что, сегодня собственное настроение просто не описать. Был бы я бабочкой, показал всем этим летунам. Каким к чертям летунам? Коньяк что ли еще не выветрился? Наверное. Улыбаюсь. А кто бы не улыбался. И тупо таращусь, в стену, где висело зеркало. Ясное дело, надо встать и проверить сильно ли там напортачил Билл, изображая красоту мою неземную. «Сильно» - решил я, глядя на свою помятую физиономию, с синими кругами в пол лица. Черт, я пугало. Мои дреды выглядят... жесть просто. Шарахнулся от него, думая, чем можно исправить положение. Понял, что ничем. Ладно, неприятность эту мы переживем. Я был счастлив, и мой внешний вид не особенно волновал, сейчас. Марго зашла, поздоровалась уже знакомой улыбкой. Она с собой принесла завтрак, рисовую кашу с яблочным соком и я его быстро съел. Жизнь прекрасна! Отчет сегодня дышал оптимизмом, и радостью, а что делать, если она прет из меня. Рассказал про мой портрет, про новые конфеты, общие фразы и все. Остальное под запретом, под замком, никому и ни о ком. Улыбался написанному мной рапорту и лежал, долго соображая, чем занять то сегодня себя, и идея! Кнопка вызова и моя Марго летит, а я прошу её, как друга достать для меня этого «Овода». Вот, займусь чтением, никогда не было ни желания, ни времени, а теперь всего валом. Так дотянуть до вечера будет значительно проще. Марго клятвенно заверила, что завтра будет, вроде дома у неё имелся экземпляр. Я лучезарно поблагодарил её, и лег заново прокручивая вчерашний день. Вспоминаю нашу «пьяную вишню», мою колыбельную и его запах, который пытался уловить на кончиках пальцев. Убеждаюсь, что влип! Георг пришел, и рапорт читал уже в моем присутствии, а мне стоило немалых усилий прятать до безобразия счастливую улыбку. - Том, – начал он, после прочтения, - Ну что же результаты у нас неплохие. Единственный момент, вчера у тебя несколько раз скакало давление, и пульс ускорялся, это не самый обыденный фактор, - «ещё бы!» - внутренне ухмылялся я. - Поэтому я считаю, что мы должны сделать небольшой перерыв. Я сник: - Но я отлично себя чувствую, – немного потерянно, но ровно сказал я, и вроде это прошло незаметно. - Том, нам будет необходимо очередное полное обследование. Ну, ты сам понимаешь, – Георг глянул на меня пронзительно. Я кивнул, что ещё оставалось. - Сегодня, правда, мы ещё раз введем инъекцию, это необходимо, а после недельный отдых. И могу тебя порадовать, в середине недели, до ЭМРТ, я тебя отпущу на прогулку с леди Кэтрин, – он хитро улыбнулся. - Профессор, – я моментально повеселел. – Спасибо! - Не за что Том, не за что. Ну что, как ты вообще? - Хорошо, очень хорошо. - Ну, я рад это слышать. Ты меня прости, дела. Вечером встретимся. Я кивнул на прощание. И вновь устроившись в кровати, думал о предстоящих перспективах. Билл, Кэтти. Биллу я объясню, скучать буду неимоверно. Но зато котенка увижу, что просто замечательно, и в свободное от тоски по ним обоим время буду читать. Офигеть перспективы! Но на самом деле радовало, что я увижу Билла сегодня, поговорю с ним ещё до перерыва. Это тоже здорово, а то, он бы потерял меня после недельного отсутствия. Вечер подкрался незаметно. Марго безуспешно попыталась меня накормить, но я не поддался, хотя сегодня меню было изменено. Просто сочетание пюре на водной основе и полу-свежих овощей, отбивало всякий голод. К тому же я спешил. Я спешил к нему. Радостно летя через снег, и на ходу обнаруживая свою любимую теплую толстовку на себе. О, обновление гардероба, как любопытно! От чего все меняется? Сплошным потоком вопросы, на которые заведомо нет ответов. Вот задача для профессора, и мне будет что в рапорт написать. Дверь открылась, поддавшись моему толчку, и я вошел. Билла не было в поле зрения. Он появился секундой позже, давшей мне возможность перевести дух. Да, сегодня он тоже выглядел иначе. На нем неизменно рубашка и брюки, правда, верх был темно-синим, и приятно радовал глаз приглушенностью тона. - Здравствуй. - Здравствуй, – ответил Билл мне. - Как ты тут? Справляешься? - Ещё бы, – улыбается. Стоим, молчим, так легко на душе, и я выдаю: - Я буду сам теперь напрашиваться на твои кофе с конфетами, - долго глядя глаза в глаза. Он хитро улыбается и говорит: - А почему теперь? И сам? – полюбопытствовал он. - Потому что без твоего кофе прожить сложно, и сладости я люблю. А теперь, секунды промедления равносильны дикой жажде и голоду. - А, ну так бы сразу, ты может по времени будешь приходить? Я ведь ещё и покормить могу, чем по серьезней, - улыбается. - Реально? Да ты нечто просто! - тоже улыбаюсь. Он чуть склоняется, как актер единственному зрителю и замечает мне язвительно: - что же ты бедолага будешь делать без пропитания, если я не позабочусь? - Да что тут думать? К тебе ж и перееду, – шутка так себе, особенно учитывая грядущее. - Ну-ну, - не унывает он, - собирай вещички, завтра жду. Один-ноль. Не стоило трудиться, заведомо проигрышная ситуация. Мы уже на кухне, и он уже пихает нечто в явно маринованную курицу, от неё пахнет кари и гвоздикой. Ммм да, как же прожить то без этого, и в целом, как вынести овсянку? Черт. Слюна заполнила весь рот, а желудок жалобно заурчал. - Это ты ещё не попробовал, - усмехается гадёныш. - Я тут думаю, а есть ли что-нибудь, что у тебя не получается? - Есть. Петь, - и с долгим взглядом на меня отправляет курицу в духовую печь. А я думаю, как пережить это упоминание о колыбельной, и о нем, тогда… - Мне кажется это у тебя бы получилось тоже здорово. - Может быть, но наверное, до того как голос мой изменился в этих стенах. Пожалуй, я все-таки не буду предполагать, а слушать, у тебя это здорово получается. Ну, после такого, остается тихо улыбаться, и добавить скромно: - Рад, что оценил. Кивает, так, со знанием дела, типа что есть то есть. Сегодня сидим в немного пустоватой кухне, где все минимизировано просто дальше некуда. И это так, по свойски, наверное, я бы тоже именно такую предпочел, всем крутым наворотам. Приятно, за маленьким кухонным столом, где два прибора, готовый кофе на разогрев, и вчерашние конфеты, коньяка поблизости не видно и это радует. Он опускается и говорит: - Все, теперь ровно час, и она наша. - Пахнет, закачаешься. - Ага, - сообщает он и подносит чашку к губам. Я следую его примеру. - Том, ну как день прошел? - По разному, я хотел тебе кое-что рассказать. Ты знаешь, я не буду появляться неделю. Это из-за анализов и обследования, так док сказал. Хорошо ещё сегодня пришел, а то бы исчез не предупредив. Билл как-то заметно подобрался и, глотнув кофе, после паузы спросил: - А это необходимо? – немного жестко. – Просто не люблю я все эти врачебные дела, знаешь, – грустно подытожил он. - А кто любит? – отозвался с не меньшей горечью я. Мы молчали, только теперь, будто воздух плотнее стал. - Билл, ты не представляешь насколько мне легче переносить процедуру перехода сюда, чем все эти анализы, - пытался завуалировать истинные чувства я, на что он спросил: - А это больно? - Переход? Нет, что ты, даже приятно, а анализы, немного больно. А, вот ещё хотел сказать, я встречусь с Кэтти на этой неделе, - и счастливо заулыбался. - Кэтти? - внимательный взгляд. - Блин, я же не рассказывал, Кэтти, моя сестренка младшая. Я ее «котенок» зову. Она мой единственный близкий человек на Земле, она для меня много, много значит. Точнее все, ради неё все… - Что все Том? - Я согласился на этот эксперимент ради неё. Ради её будущего. Билл грустно покачал головой. - Что? – спросил я озадаченно. - Том, я же ничего о тебе не знаю, может расскажешь? - ласково попросил Билл. - Да, расскажу. Ты пойми, я раньше не говорил, потому что не привык это делать, я никому ничего не говорю, никогда. Но тебе расскажу, – я взял паузу, размышляя с чего начать. Он достал сигареты и протянул мне уже зажженной одну, прикурив сам, приготовился слушать. Мне было приятно, что он так внимателен. Я начал с переезда, немного о том, как жилось в Германии, он явно удивился этому факту. Потом о том, как устроились на месте. И в целом по ходу рассказа старался описать, какими были, мама и отец. Потом, про аварию, про маму, и про кому отца, через что мы прошли, как я тогда жил. Но старался не отягчать красками итак непростой смысл. Про нас с Кэтти, про сводную мамину сестру. Про недолгую жизнь в её доме. Про бесконечные визиты к социальным работникам, и иногда к школьным психологам. Про то, какой ценой нам досталась свобода, про все виды деятельности, которыми занимался, про то какая Кэтти растет. Про все. Как на духу. Совсем без эмоций не получилось так-то, Билл вся моя жизнь. Понял, что скурил три сигареты подряд, заботливо протягиваемые Биллом. И только сейчас после пяти минутного молчания, приходил в себя от пересказа. Поднял голову, Билл смотрел на меня, и я такое облегчение почувствовал, когда не увидел в них жалости. Не было её, а было сочувствие, так резко отличимое, простое человеческое сочувствие. - Том, - начал он. – Ты совсем не рассказал, как выглядит Кэтти. - Да? – я был так благодарен ему за то, что он не взялся говорить типа да что же это такое, и как вы это перенесли, он просто спросил о родном и любимом, то о чем рассказывать было легко и приятно. - Она необыкновенная. Ты знаешь, она красавица, хоть и на меня похожа, – я улыбнулся. - Она, такая нежная, хрупкая, эти слова не описывают. Она… у неё такого же цвета глаза, а волосы, даже длиннее твоих, только волнистые, и цветом как у меня. Улыбка мамина и характер. И это не о внешности это про неё, она добрая и она меня очень любит, – закончил я. - Ну, она гордится тобой, и конечно любит, как не любить. Она замечательная. И вы похожи с ней – улыбнулся он. Я сидел одновременно взбудораженный и успокоенный, только у Билла получается вызвать во мне такие эмоции. Он встал и вытащил курицу, которая покрылась восхитительной золотой корочкой, отчего я аж потянулся на неё. А он, отстранив поднос, зашипел: - Тшшш, – гадёныш, ну говорю же. - Чего? Порежу положу, терпения сэр. - Ага, посидел бы ты на овсянке с водой, по-другому бы запел, – притворно обиженно сообщил я. - Сэр овсянку предпочитает? - Сэр сейчас кого–нибудь здесь съест, – я взялся за вилку и нож. Да в ход пошли колющие и режущие аргументы. - Любопытно посмотреть, как у вас это выйдет. - Допросишься, ведь. - Ну ладно, – промычал он, раскладывая по тарелкам непомерно огромные порции, я даже не пикнул. Я то съем, а он, не доест, я исправлю. - Подожди, - сказал Билл, - и, встав, направился к шкафчику, достал все ту же начатую бутылку коньяка. - Хмм… Я думал без неё обойдемся, – не сильно возмутился я. - А… это просто у меня тост есть, нельзя не выпить. - Хорошо, – быстро сдался я, чувствуя что да, сейчас не повредит оно. Он поднял бокал и произнес четким громким голосом, будто загадывая желание: - За вас с Кэтти, Том! Чтобы вы были счастливы! Я соприкоснулся с его фужером и с благодарностью опрокинул в себя содержимое бокала. Мы приступили к еде. Я думал, проглочу её с мелкими косточками. Какой вкус необычный. - Ты настоящий повар! - Я то? – ухмылялся Билл. - Ты то! Это так… восхитительно, умопомрачительно, пальце пожирательно. Я немею, все, доем, потом смогу ясно мыслить. И опять впивался в сочное белое мясо всеми зубами. Когда мы доели, внутри образовался шарик, я не помню, чтобы испытывал такое чувство сытости уже давно. Это была фантастика. Мы почти ползком добрались до дивана, где он приземлился, предварительно тиснув какую-то очередную книжку и сказал: - А теперь я тебя буду развлекать. Я же обещал, что со мной не будет скучно. - Мне с тобой не скучно, - констатировал я. - А тебе? Он смешно хмурясь ответил: - Соскучишься с тобой. Я улыбнулся и теперь с удовольствием хохотал над теми историями, которые на разные голоса читал Билл. Суть рассказов про сто умных мыслей, от ста умных мужчин. Все это касалось женщин, и их отличительной логики. Смеяться было легко и непринужденно. Было здорово. Но я устал, и день был насыщенный, я больше не мог сопротивляться сну. Заметив это, Билл убрал книгу в сторону. Подошел ко мне, сел рядом, и положил свою руку на мою, прошептав куда–то в район шеи: - До встречи Том. Я на секунду оживился и сжав его руку в ответ тоже прошептал: - До встречи Билл. - Так и быть, сегодня не пой. Я улыбнулся и отключился.

***

Честно говоря, я совсем потерял счет времени. У меня в голове никак не укладывалось, что я видел Билла всего только шесть раз, и первый был совсем не простой. За пять дней, взятых по отдельности, выдранных из моей жизни я к этому человеку прирос всей душой. Такого конечно в моей жизни не было. Очень маленький срок, а по ощущениям прошло не меньше полугода. Середина января, я здесь два с половиной месяца, снегом заметает все. Я смотрю в окно и невольно сравниваю с тем снегопадом, что идет в мире Билла. И как следствие, не хочу выходить на улицу, чтобы любить снег, таким как «там», красивым и не обжигающим холодом. Сердце мое постанывает, наталкиваясь мысленно на мелочи, на каждое прикосновение или взгляд. Это все неспроста, да разве же я этого не знаю. Наши взаимоотношения с Биллом, какие бы они не были, главное, они меняются, теплеют. Страха и разочарования нет, просто потому что не имею права предполагать нечто конкретное. В моем положении безумного скитальца между мирами невозможно просчитывать каждый свой шаг. Остается только надеяться на сегодня, и удерживать в себе то, что было вчера. А сегодня я еду к Кэтти, и мы пойдем на каток. Я не умею кататься, но она с легкостью кружится на льду, правда никаких там движений не делает прыжков или сильных вращений, но скользит просто чудесно. Я забираю её счастливую и мы идем сначала на каток, где она хохочет и не оставляет попыток вытащить меня на лед. И у неё получается. С глупейшей улыбкой я растягиваюсь несколько раз на глазах у хохочущих малолеток. А как же, очень весело! Потом Кэтти, берет меня за руку и тащит мою несчастную тушу к бордюру. Я и сам ржу как безудержный, отчего ещё больше соскальзываю. Кэтти смотрит строго: - Ну, Том!!! Я же не дотащу. В глазах окружающих эта ситуация вообще комична, девочка утаскивает взрослого бугая со льда. В общем, повеселились изрядно, периодами до слез. Потом наелись чего-то сладкого. Вечером котенок уснул на моих руках, устала. Мне разрешили транспортировать её до комнаты, которую она делила ещё с двумя ученицами. Поцеловав её в лоб, я ушел. Машина Георга, которая возила нас весь день, отвезла меня в мой приют тишины и покоя, где я мечтательно пускал бумажные самолеты в стену, перемежая это мудреное занятие с чтением «Овода». История, скажу я вам, вызвала во мне крайне противоречивые ощущения. Все же я не доучился, тогда бы применение таких слов как «противоречивые чувства» не вызывало бы волны оторопи и неверия. Это Я? И когда успел. Я смеялся, понимая, как много всего успел за это короткое время. Да, прежней жизни нет, а эта новая… Нет она не устраивает, она не правильная, но я ею живу, и уже не могу без этого. Я смеюсь и жду. Три последних ночи, я раздевал Билла, и смотрел, как тусклый свет окрашивает его плечи грудь и ноги бледно кремовым цветом, один и тот же сон, и в нем, я двигаюсь медленно к кровати, а он открывается мне на встречу. Я давно так не кончал. Теперь уже факт. Да, я никогда так не кончал, особенно так, неосознанно и во сне. Я его хочу до черных точек в глазах, когда-нибудь ослепну, когда-нибудь… В нетерпении меня немного потрясывало, и колотило. Через час мы встретимся, через час. Дожить бы… Я лечу, улыбаясь летящему снегу. Всего неделя, а фиолетовые искры уже поистерлись в сознании, и я радостно кружу впитывая эту красоту. Бегу домой. Домой. Врываюсь в комнату и со всей дури кидаюсь на Билла, который немного неверующе смотрит на меня и обнимает в ответ. Я обнимаю его, но так… не пугая, умеючи. Я вижу по выражению глаз, что ждал. И радость, молчаливая и правильная, разливается в равных порциях пополам, позволяет слегка крепче, чем надо сжать его в ответ, отпускаю его чуть позже первым, смутившись позывов внизу, которые огненной стрелой пробивают и заставляют каменеть. Любой бы отпустил. Но черт, как не хотелось… - Здравствуй, – улыбаюсь я. - Здравствуй, – счастливо отвечает он и проводит меня в комнату, сразу к дивану, куда я и плюхаюсь. А он в кресло, так видно друг друга лучше, гораздо лучше. Боже, какой он красивый, каждая черточка лица, каждый изгиб. Каждое его движение мурашками по коже. Просто невозможно вот так описать что в нем такого красивого, что заставляет впитывать в себя каждое мимолетное движение. Это, наверное, трудно кому-нибудь понять, как может один парень восхищаться красотой другого, это просто потому, что они никогда не встречали Билла. И это хорошо, я радуюсь и не обманываю себя, нормально воспринимая мою моментально вспыхнувшую жгучую смесь ревности и собственничества. Не позволю. Хоть и позволять тут не кому, я как последний гад сижу и радуюсь, что это красота только моя, хотя бы в мечтах, но моя. - Я скучал по тебе, и… сюрприз готовил, – немного взволнованно говорит Билл, после не меньше чем десятиминутной паузы. - Сюрприз? – я как ребенок, - я тоже скучал, – и это тонет за его моментальным вскакиванием и жестом рукой, которым он зовет меня к мольберту. Я встаю, иду за ним и обмираю. Этот человек никогда не перестанет меня удивлять, никогда. Стоит чуть успокоиться, как он опять что-то на меня вываливает, отчего я долго в себя потом прийти не могу. - Я все думал, чем бы себя занять, - тянет этот невозможный человек, пытаясь вызвать во мне хоть какую-то реакцию. Я шокировано и хрипло отвечаю: - Ты хоть представляешь насколько это то, то… самое. Как? Это же невозможно? - На самом деле то? – восторженно и немного высоковато выдает он. - То, Билл. Я… мне так жаль, что я не смогу это забрать, и показать ей. Ты потрясающий, – уже шепотом заканчиваю я, а потом порывисто беру его руку и подношу к губам. Он смущается, и щеки окрашиваются не ярким румянцем. Я отпускаю и благодарю его, немного отведя глаза в сторону. Он зовет на кухню, а по дороге я думаю на какую стенку можно его толкнуть, чтобы выразить свою признательность и чувства языком жестов и ласк. И знаю, что не сделаю. Билл, дай мне намек, я тебя умоляю, дай мне его. Мы садимся за стол, а я мечтаю о террасе, чтоб покурить, но молчу. Он ставит чашки с уже готовым дымящимся чаем. Я улыбаюсь, зная что волшебству нет предела. - Вот, попробуй это мой любимый, – кивает Билл на чашку, от которой исходит приятный запах бергамота, - и печенье, – немного грустно тянет он, но я об этом не спрашиваю, слишком увлечен сюрпризом которым он меня огорошил. - Как ты сумел нарисовать Кэтти? Он опускается на стул и с видом довольным от проделанной работы сообщает: - Вообще то Том, по твоему описанию. Ты все описал достаточно красочно, но в результате я не был уверен совершенно. И ещё, ты ведь сказал, что вы похожи. Я и брал за основу твою внешность, просто смягчил её. - У тебя все просто, – я улыбнулся ему. – Билл, послушай, а человек может научиться делать это? - Рисовать? Ну, теоретически может, но чутье нужно, и конечно способности. - Хм… а ты мог бы попробовать меня научить? - Я раньше никого не учил, хотя… Черт, не знаю, может и учил. Давай попробуем. Я благодарно киваю, понимая, что если это занятие и состоится, то не сегодня. Я настаивать не буду, но если он сам заговорит об этом, буду стараться, чтобы что-нибудь получилось, и он не потратил время впустую. Нет, времени у него конечно нереально много, просто… не хотелось бы, чтобы я полностью провалился. Да знаю я, что это либо есть, либо этого нет, и все равно. Мы допиваем чай, и он с сожалением мне говорит: - Я ничего не приготовил, не знал когда ты придешь. - Билл, ну ты чего, все нормально. - Ты не голоден? - Нет, все в порядке. Немного времени спустя мы покурили. Я получил огромное удовольствие, а после почувствовал сильное желание спать, даже глаза резало. Билл сразу заметил: - Ты уставший сегодня, как прошла неделя? - Нет, все нормально и неделя прошла хорошо. Просто я хочу спать, и ничего не могу с собой поделать, – с сожалением оправдывал я свои осоловелые глаза. - Ну… так пойдем, я положу тебя спать, - сказал Билл с теплотой во взгляде и голосе. - Я же сразу исчезну. Я не хочу так сразу. - Хотя бы пойдем, просто полежишь, попробуешь отдохнуть, может поговорим. На это последнее я мотнул тяжелой головой, встал и взял его протянутую руку. Что-то в этом жесте было такое, что сложно описать. Он знаком, привычен, содержателен, не просто же так. Он приятен, периодами мозг выносит, и обязательно всегда дарит кусочек родного тепла. И ещё он не смотрится детским, не нужным и не уместным. Мне кажется, что нас с ним связывает такая странная штука, не знаю насколько верно моё предположение, но думаю это звучит примерно так: нас с ним не до любили когда-то, и мы сами не до любили кого-то. Простое предположение, но чувство, которое рождается от этого прикосновения, теперь все чаще трепетное и родное, говорит мне, что я прав. В комнате Билл уже заставляет меня лечь, укрыв мягким пледом. Я наслаждаюсь его заботой. Билл улыбается довольно, словно в порядке вещей так ласково смотреть на парня, поправить одеяло… провести ладонью по моей руке. Дыхание у меня все же перехватывает, от его близости и запаха, который впитал в себя бергамот и краски. Нежность, но в ней столько дружеского участия. Он мой друг, такой какого никогда не было, заботливый, думающий… обо мне. Этот факт только добавлял тепла. Билл присел рядышком со мной на кресло, так чтобы видеть было удобно. Он умница конечно у меня. У меня… да. - Расскажи про эту неделю, – просит он. - Нормально прошла, – говорю я, думая «одиноко без тебя», - анализы сделали, обследование тоже, наблюдениями конечно по этому поводу со мной никто не поделился, – усмехаюсь. - Ещё была прогулка с котенком. Было здорово. В подробности опускаться не стал, Билл он ведь не свободен здесь. - И ещё знаешь, я прочел эту книгу, которую ты посоветовал. «Овод». - Ну… и как тебе? – глаза знакомо блеснули интересом, который я, почему то думал, что не оправдаю. - У меня странное ощущение от неё. Хотя понравилась, конечно, я читал с интересом. - Да? Я надеялся, что она тебе понравится… - Нет, правда понравилась очень. Я просто… не до конца могу разобраться в некоторых тонкостях. - Каких? – через минуту ожидания спросил Билл. - Да вот думаю, как это сказать. Я понимаю, почему она тебе понравилась, вернее сказать чувствую почему. История человека, который был таким загадочным, колючим, и обладал такими качествами как умом, характером, волей… она не может не производить впечатления. Просто, наверное, я немного холоден к людям, понимаешь? – он смотрел с вопросом в глазах, а я продолжил: - знаешь, меня смущают две вещи. Первая что он вообще это сделал, вот так убежал. Убегать же не выход? Он должен ведь понимать был? - Артур был ребенком, и как бы ни складывались его отношения с семьей, он все равно был ребенком, которому просто не хватило опыта… к тому же его предали. - Предали, – согласился я. – Кстати, о предательстве… это второе. Почему он так поступил со своим отцом мне понятно, а почему с девушкой этой так? Он же видел её раскаяние, все чувствовал, и все равно молчал до последнего. Мне не понятно почему? - Ему отец был важнее. Так наверное, а я не могу понять его такой жесткой позиции касательно побега, и принятия ситуации такой какая она есть. Отец священник, ну и что можно было попытаться прожить и так. - Это же фальшивка! Я бы не простил. Он от него отказался, предал его. Любил на расстоянии вытянутой руки, а потом кинул. Это любовь? - разошелся я, приподнимаясь. - Все равно это любовь, просто такая… странная, - грустно произнес он, и я уже жалел, что мы заговорили об этом. Не знал, как исправить ситуацию и просто сказал, - ты очень добрый, и не осуждаешь никого. Я не хотел говорить так… жестко, извини. - Ну что ты, я ждал твоей оценки, - мягко произнес Билл. - Такой? - Да брось ты, как я могу предполагать… – он даже напрягся. - Да, правильно, мы иначе это видим, – с сожалением сказал я. - Это же книга! Просто книга, забудь о ней, – проговорил он немного скованно, но все же ласково. - Нет, Билл, не просто книга, а то, чем ты хотел поделиться со мной, я помню. Хотел быть с тобой честным, поэтому и выглядит так, но книга правда интересная, просто большего я сказать не могу. - Спасибо… за это, за честность в смысле. Ты засыпаешь, – улыбнулся он, на минуту заприметив мои попытки спрятать зевок. - Засыпаю, – улыбнулся я. - Ну спи, спи. Я тут посижу, почитаю. Хорошо тебе отдохнуть. И до встречи. - Пока… Билл… Не помню ничего больше.

***

Злюсь на себя все утро. Нет, ну вот на кой мне понадобилось, так высказываться? Так тупо, ещё и уснул как придурок последний. Черт! Честность моя видите ли! Он и так один там, поговорить толком не с кем, а я, мало того, что практически ничего не понимаю ни в книгах, ни тем более в их героях, так еще взялся судить. Что он подумает? Что ты идиот, и будет прав. Настроение отвратное, я так хочу назад, что тоской сворачивает все внутренности. Одно радует, выспался. Спасибо Биллу. Черт… Отчет писать было не очень просто, я упомянул, что Билл портрет Кэтти нарисовал, и как он мне понравился. В целом все описал, общими словами. Про книгу умолчал, не хотел говорить о нашем разговоре, у самого из головы эта мысль не выходила. Так назад хотелось, просто поговорить, посмотреть на его реакцию. Он поймет, шептало сознание, а мне оставалось только надеяться на это. Я ждал Георга как бога, но позвать и уточнить, когда будет следующий прием препарата, не решался. И когда он сам пришел, я ему чуть памятник не пообещал поставить. В общем, порадовал он меня, что сегодня инъекция, да и к отчету не приставал. Золото, а не человек. Даром что до жути странный ученый, хотя он мне именно таким и нравится. Мы даже шутим на обводные темы. С ним не бывает однозначно, либо хорошо, либо трудно. Сегодня хорошо, и на том спасибо. С удвоенным пылом принялся ждать вечера, но, как известно, чем сильнее ждешь, тем дольше время тянется. Я почти озверел к вечеру, все это время, ругаясь сам с собой. Но дождался. Я не помню, как проходил «туда». Как всегда спешил на встречу. Обыкновенное чувство радости было омрачено тревогой. На самом деле я переживаю, что в одночасье наши встречи могут закончиться. Все мысли, движения, вспоминаю мелочи, наши минуты, отпечатавшиеся толстыми нитями на алом шелке, из которого сделано сердце. До смешного, что я именно так и представляю, красную тряпочку, увитую нитками разного цвета, и думаю ещё парочка прикосновений, полу дружеских объятий, и оно не выдержит, потому что внутри тряпочки все же есть кровь, она разольется. И боюсь, я не буду знать, чем заполнять потом сердце. Ещё немного и я не выдержу, вывалю на него все содержимое глупого мозга на… на чтоб вывалить? А так прямо на стол и буду ждать пока остывают остатки разума. И это хорошо, так как потом уже будет все равно, будет не важно, что он со мной сделает. Буду оболочкой, что за тупость? Чем дальше, тем безумней становлюсь. Откуда, черт побери, эти нелепые сравнения? Эти видения, как меня линчуют. Кто? Знать бы… Дверь, сердце гулко стучит. Захожу и вижу счастливое лицо Билла, будто он тут давно уже стоит и поджидает. Все тревоги, нет, не уходят, загоняются куда-то, в самый угол, потому что не улыбаться ему в ответ я не научусь. Если ему будет хорошо, и мне будет, а если будет плохо, то и мне тоже будет. - Привет, – радостно встречает он. Встречает. - Привет, – немного смущенно в ответ. - Ты будешь в шоке, от того что я тебе сегодня приготовил, - хитрит. Как со мной можно хитрить, когда каждый новоиспеченный сюрприз, доводит до сердечного приступа. - Боюсь даже предполагать что это. - Правильно, я все силы на него потратил, но сначала отдышись, переведи дух и отправимся. - Мы куда-то пойдем? – ошеломленно тяну я. - Пойдем. Только заправлю тебя кофе, и двинем. Я конечно, на все согласен, сегодня Билл такой настороженный хоть и радостный, и ещё у него чуть заметные круги под глазами. Чувствую, что он совсем не отдыхал. На кухне, как всегда, все уже сервировано. Я напряженно думаю, а не настала ли пора для парочки самых мелких вопросов? Но вместо этого говорю: - Ты прости меня, за вчерашний разговор. Так глупо вышло, я совсем не разбираюсь в подобных вещах, а еще судить взялся. Он одной рукой держал чашку, вторую положил на мою руку, послав туда мелкий электрический разряд и убрав, сказал: - Ты что? Мне было очень интересно узнать твое мнение, и это было правда хорошо. Нет, ну ты представь, я даже пересматривать стал собственное отношение, потому что иногда я слишком мягок. Жизнь, она на самом деле так многогранна, зачастую несправедлива, запутанна и твое мнение, оно мне только в очередной раз показало, насколько сложна эта жизнь. Это сложно объяснить, но я прекрасно понял, что именно ты хотел сказать. Мои же собственные мысли они поменялись, не на твои, нет, они просто видоизменились, и приняли те выводы, которые ты высказал, только в более терпимом виде конечно. Да не важно Том, главное ведь что мы можем говорить, просто говорить, ты послушай, как я говорю. Это же невероятно, я думал что голос утрачен, безвозвратно. Теперь я уже повторил его жест, накрыв своей рукой его руку. Так и сидели, пили кофе, наслаждаясь тишиной, расслаблялись. Когда процедура закончилась, в его глазах зажегся азарт, и он прошептал: - Пошли. Выходим на террасу… которой нет. Я в шоке смотрю на то, что представляет собой этот открывшийся мир. Небо словно большая сфера залита закатными лучами. Солнца не видно, только бордовые желто серые лучи, пронизывающие все, и нас с ним тоже, а под нами, сразу после метрового выступа, на котором мы стоим – облака. Все видимое не поддается описанию, свитое из запахов осени и весны. Я не могу надышаться. Нежная музыка звучит откуда-то извне. Шок - он есть и его нет, я научился мыслить без рамок, без границ. Научился не упускать ощущения. На последних нотах, уходящих высоко, прохватывает озноб. Билл тянет меня за руку, и я заворожено смотрю, как он идет, и тоже иду, понимая, здесь это возможно. Облака под ногами складываются в ступени покрытие белоснежным ворсом. Ноги мягко, но уверенно утопают в них, под мягкостью твердая опора. Хотя каждый шаг, отражается скачком сердца, это приятно. Мы идем долго вниз, не спеша. Мимо проносятся какие–то образы, мой мозг не в состоянии их распознать, а вот Билл, по-моему, не просто смотрит, а ещё и управляет этим миром магии. Например, на нас плыла сиреневая цветочная масса, он подул легонько и она колыхнувшись мягко и проплыла мимо. Ещё тысяча мелочей, тысячи осколков времени, миллион ощущений. Билл был довольным, когда смотрел мне прямо в глаза. Он понимал, что все происходящее меня накрывает, и радовался. Спуск закончился, облака исчезли, и вокруг стемнело, а наверху тут же засияли звезды. Впереди нас песчаная отмель, мы на пляже, чуть дальше волны с трепетом опускаются на берег. Соленые брызги норовят забрать себе как можно больший участок земли. Я такого никогда не видел, и даже не мечтал увидеть. Я побежал вдоль берега, чувствуя как топит, срывает уносит меня. Такая гордость внутри, принадлежность к этому миру, и понимаю, что от моего собственного уже не осталось ничего. Этот мир он прекрасен пока я тут, и рядом со мной Билл, красивый темноволосый, чудесный... - Билл, – крикнул я, пытаясь заглушить шум темных волн, - Билл… Подбежал к нему: - Почему ты раньше мне этого не показывал? - На это были причины, – загадочно протянул он. - Какие, если не секрет? - Ну представь, если я начну тебя каждый вечер куда-нибудь вытаскивать, мы тогда не сможем спокойной поговорить. - Мы с тобой только и делаем что говорим, процесс ведь нам не помешает… как думаешь? - Хмм… да, если б ты знал только… - Что? Чего я не знаю, просвети, будь добр. - Вот и не надо оно тебе. - Значит так? Что ж… чудесно. - Супер. - Ты меня с ума сводишь. - А ты в долгу не остаешься. Мы смеялись и бегали по пляжу уже вместе, брызгались как дети. Тогда я предложил поплавать. Билл отрицательно покачал головой, я хотел затащить его силком, но он не поддался, лишь засмеявшись, улизнул на ближайший холм. Билл сказал, что если я желаю плавать, то могу отправляться один. Но один я не хотел, поэтому опустился рядом с ним на песок, а чуть позже мы завалились и смотрели в небо. Теплый воздух укрывал нас словно одеялом. Я спросил его о звездах, он ответил, что ни черта в них не смыслит, и просто стали придумывать свои созвездия. Это было забавно. После мы притихли, было приятно просто вот так лежать и не думать, наслаждаться обществом друг друга. Я слушал ровное дыхание Билла, он повернулся на бок, положив руку мне на грудь, в проем между полами расстегнутой рубашки. Я обомлел от этого и, повернув голову в его сторону обнаружил его заснувшим. Черт! Билл молодец, конечно, заснуть вот так, после того как почти довел меня до «ручки». Но я его не потревожу, пусть спит, он устал. Я взял себя в руки и наслаждался этими прикосновениями, заставляя себя слушать прибой волн и не фантазировать на шальные темы. Радость проникала волнами, ложилась на плечи, укрывая меня и его. Биллу было хорошо, это даже сквозь сон выдавалось в улыбке чуть тронувшей его губы, которые хотелось… Нет… В ушах играла моя любимая песня, я неспешно отматывал назад все к началу и мечтал продлить это мгновение, сократить его всего одним движением губ. Но музыка играла, играла, и я потерял суть размышлений, нырнув в пустое белое пространство. Я чувствовал теплое прикосновение к щеке, и думал что это рука Билла. Я открыл глаза, которые резануло ярким светом, и пытался оглядеться и осознать где нахожусь. Вокруг были незнакомые стены. Пустая белая комната, только окно и свет падающий оттуда. Попытался приподняться и почувствовал, как с меня скатилась рука Билла, ого! Мы с ним лежим на полу, на мягком матраце, и очевидно спали так, прикрытые уже знакомым мне пледом. Я остался здесь на ночь? Мы с Биллом спали вместе? Где пляж? Какой пляж? Билл сонно поворочался и на нежное лицо упала прядь волос. Движение убрать их было по инерции. А вот провести кончиками пальцев по нежной скуле, провести по губам было неизбежным. Билл во сне использовал меня как удобную подушку и весь подгребся ко мне, закидывая ногу на мою, уложив голову мне на грудь. Он опутал меня запахом волос и теплом. Я сразу напрягся. Билл все ещё спит, а я не могу шевельнуться, чтобы прекратить это. А лежащий практически на мне человек приводит волоски на груди и ногах во вздыбленное состояние. Так хочется потереться о его тело своим, это непроизвольно, от этого мозг плавится. Мой хороший, какой же он красивый. Спит, так легко и непринужденно. Внутри я наполняюсь тем самым счастьем, до которого миллионы людей идут годами, а я нашел его здесь. Я вдыхаю его запах. Билл пошевелился и проснулся все-таки. Не удержал, не сберег его сон и расслабил свою руку, которая обнимала его сбоку. Он поднимается, со сна его глаза чуть грустные. Встряхивает растрепанной головой, видимо собирается с духом, чтобы вынести нам обоим приговор, и не может. Сам с собой согласно улыбается и кивает. Что же ты решил Билл? Что? Как интересно ведут себя проснувшиеся вместе парни? Да, между нами ничего не было, но ведь спали же. Ты нехотя медленно убираешь руки, и отворачиваешься. Билл что тебе надо? И почему произнести вслух это оказывается невозможным и нереальным. Что я должен сделать, чтобы это кончилось. Ты уж меня прости, не было у меня подобного опыта, не было подобных чувств. Я готов разобраться с собой, как же мне разбираться с тобой? Когда я вижу сожаление в твоих глазах, я понимаю, что ошибся где-то, но Билл, скажи мне где? Все же делали вместе, я не преступал черту, отчего же чувствую что все как раз наоборот. Ты встаешь, поворачиваешься, и улыбка на твоем лице становится робкой и грустной. Почему наше понимание сейчас не дергает меня за края рубашки, почему оно не тащит к тебе, не призывает спросить: «Что малыш… что с тобой?» Но ты быстрее меня, ты всегда почему-то быстрее, ты выходишь. А я со своим вопросом в глазах, в которые ты не заглянул так как всегда это делаешь, остаюсь и падаю обратно на нашу постель. На нашу Билл. Не стоит труда признаться себе, что с тобой я бы пошел на все что угодно. Да и вообще пошел бы куда угодно. Выхожу из комнаты. Прохожу по маленькому коридору и оказываюсь на кухне, где Билл сидит и курит. Не дождался меня… - Доброе утро, – ты улыбаешься снова, но я не могу прочесть сейчас тебя, а спросить… ты, наверное, знаешь почему не могу. - Доброе, – улыбаюсь я. Он протягивает пачку сигарет. Я ее беру, присаживаюсь рядом, чиркаю спичкой, и не спеша, с наслаждением затягиваюсь. Одновременно с этим потягиваясь, мышцы немного ноют, спал ведь не в привычном положении. Смотрю на него как-то откровенно и плотоядно, куда делось мое минутное состояние, полной оторопи? Билл встает и впервые при мне собственноручно наливает кофе. Я смотрю на его стройную талию, на ноги и… зад. Он призывно как-то выглядит, так что хочется прижаться к нему бедрам. Кожа покрывается ознобом и распаляется, внутри все свернулось тугим комком. Я с трудом сглатываю. Доли секунды, и все мое возбуждение уже не скрыть. И я бы сделал это, встал, уже даже собрался с духом, почти встал. И черт, злость на себя слышна в стуке чашки о стол. Ты оборачиваешься, и теперь я уже опускаю глаза. Билл что же мы творим? - Том… что с тобой? – подходишь близко и становишься рядом, опуская на плечо руку, касаясь волос. Если бы ты опустил её на другое плечо, я бы мог тебя обнять. И перед глазами плывет эта картинка, где я обнимаю тебя нежно. А потом время, секунды уничтожают все увиденное, ты треснувшим голосом говоришь: - Чем займемся Том? Мать твою! Чем? Провоцируешь меня, но и сам первого шага не делаешь. Сегодня может все закончиться, ты только пересеки эту черту Билл, я не знаю как. Два взрослых человека, никаких движений, грустно, но смешно. Билл… - Чем захочешь, по мне все занятия хороши, – хватает же, вот хватает наглости во взгляде, хватает для ответной решимости. Ты улыбаешься и молчишь, берешь меня за руку и ведешь. Стандартная ситуация я ведомый тобой. - Ты хотел учиться рисовать, помнишь? – хитрюга. - Ммм… да было, – соглашаюсь. - Вот и замечательно, только давай определим, чтобы ты хотел рисовать? - Да не важно, просто попробовать. - Тогда я предлагаю с элементарного, нарисуй дерево, простое, как ты видишь, а потом я тебе покажу, как работать со светом и тенью. - Хорошо, а с чего начинать? – я принимаю из рук Билла белый лист и хорошо заточенный карандаш, когда мы уже за всем этим диалогом заходим в комнату. - Ну как же! Дерево из чего состоит? Ствол, ветви, мелкие ветки и листья, все по отдельности. Начинай, – улыбается он. Начинаю, рисую прямые и не очень линии, ни фига на ствол не похоже. Билл подходит и поправляет руку, для того чтобы я правильно держал карандаш, улыбается оптимистично. Я стараюсь как могу, уже и ветви, если их так можно назвать, ветки и листочки нарисовал, странные закорючки понаставил как Билл учил. Занятие нехитрое, но и не увлекающее меня. Может это, зря я так восторженно к рисованию? Тут видимо что-то ещё надо, помимо желания, мне не нравится то что я делаю. На очередном витке карандаш ломается, и я показываю Биллу обломок. Он говорит: - Там на столе перочинный нож, заточи сам, пожалуйста, - в это время, Билл с видом знатока подходит к рабочему месту и разглядывает мое «художество». Я начал точить, не отрываясь взглядом от Билла, и конечно резанул мимо, снимая кусок кожи с пальца. Не больно, но вид крови всегда загоняет немного в ступор. Он быстро подходит ко мне, убирает из рук нож подальше, а потом секунду смотрит и… и тащит мой раненный палец к своим губам. Палец погружается в его рот! Он сосредоточенно пробует на вкус мою кровь. Я не знаю что со мной, просто ещё секунда, и я сотру свою кровь с его губы. Смотрю, видимо, зачумлено, потому что он в недоумении говорит: - Что? Так все делают, – выпуская мой палец из этого сладкого плена. Убей меня Билл пока не поздно. Я наклоняюсь к нему и чувствую, как меня выдергивают отсюда. Больно то как, голова раскалывается на куски, все тело дергает и колет. Меня тащит по коридору, по фиолетовым спиралям. Так вот как выглядит дорога обратно, в сознании. Билл… черт! Меня забрали. Я пропускаю те минуты, что прихожу в себя. Мозги работают предельно ясно, я знаю, что уже здесь, на Земле, но отойти от состояния «до» и «после» просто не возможно. Я зол, ударю сейчас кого-нибудь! Меня пытаются дозваться, мой голос не слушается, я открываю рот - одно шипение. Глаза открыть не могу, уроды! Кто додумался так это делать? Фарелл, что совсем мозги растерял? - Вы… вы придурки… - я слышу хрип, это мой голос. - Вы совсем рехнулись? Мне затыкают рот кислородной маской, и кровь начинает точечно долбать стенки сосудов, если бы спросили как, проще было бы показать. Я, черт возьми, вижу все это, как будто в разрезе, сволочи… - Том… Том, успокойся не дергайся. Стой. Угомонись. Ребята, закрепите его руки, – это Фарелл адресовал двум бугаям, которые у меня перед лицом уже минут десять маячат. Я пошевелиться не могу. Георг на кой то хрен мне тычет фонариком в глаза. Я бы ему этот фонарик засунул глубоко-глубоко, глубоко… глубоко… Что-то отпускает меня, никаких эмоций больше нет, я отключаюсь или нет? Я дышу и вижу пять перепуганных человек во главе с ним, Георгом. Он подходит и говорит: - Том, послушай меня очень внимательно. Случились непредвиденные обстоятельства. Ты не волнуйся, я сейчас все тебе объясню. Нам необходимо было прервать твое пребывание там ещё ночью, но мы не смогли этого сделать. К сожалению, все попытки привести тебя в чувство были безрезультатны. Мы продолжали эксперимент до самого утра, сейчас уже двенадцать часов дня, к этому моменту, мы разработали схему, по которой вернули тебя обратно. Эта схема дала положительные результаты, несмотря на твое болезненное состояние. Естественно результаты данного исследования дали нам много нового и познавательного. И этот вопрос с твоим пребыванием «там» не настолько важен, насколько важна причина, по которой мы пытаемся добудиться тебя с ночи. Кэтти… не волнуйся, все в порядке! Просто есть сложность. Она заболела, звонок персонала из интерната, прозвучал на момент, когда ты уже два часа находился под действием препарата. У неё простуда. Естественно само заболевание это не сложное, но в её случае проблематично и связано это с низким уровнем иммунитета. Медицинский персонал интерната делает сейчас все возможное, чтобы восстановить её состояние, но… есть один нюанс, Кэтти бредит и постоянно зовет тебя. Она отказывается от приема лекарств, ведет себя неадекватно, перепугала всех. Собственно поэтому мы тебя и вытащили. Вот такие дела, Том. Сейчас, я сниму кислородную маску. Мы с тобой спокойно соберемся, и поедем в интернат, где ты сможешь позаботиться о своей сестре. Тебе все понятно Том? Маску убирают, и я пытаюсь адаптироваться к нормальному воздуху. Выходит не сразу, черные точки плывут… Кэтти, Кэтти… - Кэтти… как… она… сейчас? – меня плющит от волнения, от всего. - У нее температура, ей смогли поставить капельницу, легче уже, но нам лучше быть там, рядом с ней. Я пытался встать, но оковы что держали меня, больно впились в руки. Я злобно глянул и рявкнул что-то на всю компанию в целом. Георг отдал быстрое распоряжение, чтобы меня освободили. Потом Марго начала помогать одеваться. Мне наплевать, что сейчас эта дура будет меня лапать, надо быстрее одеться, быстрее. Она второпях стягивает с меня больничное и натягивает простое белье, потом джинсы и водолазку. Влажной салфеткой вытирает глаза и лицо, так медленно, что я чуть со злости не отшвырнул её. Получилось значительно мягче. Сил нет совершенно и я дергано сам вытираю лицо, как могу. Потом, шатаясь, встаю и Марго, надо отдать ей должное, со всей необходимой расторопностью хорошего работника оказывается рядом, и я на неё почти падаю, но на ногах удерживаюсь, лишь опираюсь на её руку и виновато гляжу, кажется, она понимает. На улице в машине Георг уже ждет и я, проходя по улице, втягиваю носом морозный воздух. Этот вдох меня почти сметает, но я тут же оказываюсь устроенным на заднем сиденье авто. Пока едем, меня трясет. За окном метет снег и я с тоской смотрю на этот бушующий танец, заставляя себя не думать о Билле, не могу сейчас. Малыш, котенок как ты там? Фарелл устал, видимо ехать молча, говорит: - Том, я знаю, сейчас не самый подходящий момент спрашивать тебя о рапорте, но я вынужден. Как ты думаешь, с чем связано твое столь долгое пребывание «там» на этот раз? Мне стало плохо до тошноты от этого вопроса. - Я… я сейчас… не могу вам ответить, позже объясню, – заикался в буквальном смысле я. - Да, Том, хорошо, извини пожалуйста, я все пониманию. Но есть один вопрос, который мне необходимо, чтобы ты осветил в своем рапорте, как ты понимаешь я буду этого ждать, когда у тебя появится любое ближайшее свободно время. Так вот этот вопрос звучит странно, лично для меня… ты находился в возбужденном состоянии и ничто не оставляет мне причин думать, что это не физическое влечение. Слишком яркое проявление, как внутренних ассоциаций, так и внешних. Ммм… как ты понимаешь это для нас значимый фактор, ты сейчас ничего не можешь сказать мне? Я помотал головой, неопределенно дергаясь. В шоковом состоянии вываливаюсь из машины, мы приехали. Спасибо. Этот разговор надо сказать окончательно привел меня в чувство, и я уже стремительно шел, сопровождаемый Фареллом сзади, к входной двери. Нас сразу провели к котенку. Я чуть не обомлел. Лежит моя Кэтти под капельницей. Бледная, до чего же бледная. Сердце мое так и колет. Бедный мой ребенок. Спит, но то и дело у неё дергаются веки, и она пересохшими губами пытается что-то говорить. Волосы у лба мокрые совсем. Я на коленях возле её кроватки, аккуратно взял ее за руку, она чуть теплая, и сам начал шептать ей: - Я тут малыш, я тут. Все будет хорошо. Сразу почувствовал её отдачу. Она уже не так мечется, лежит спокойно и дышит. Я рядом и мне легче. Моя маленькая, как же ты так? Солнышко мое. Приносят питье, и я пою ее, как могу и умею. Не в первый раз, сам поправляю белье, все практически сам. Мне поставили кушетку рядом с ее кроватью в больничном отделении, и я уже две ночи неотрывно сижу возле нее. Я не сплю практически, лишь по полчаса во время процедур, которые сам сделать не в состоянии. Она пришла в себя через полтора дня. Улыбается мне, шепчет что-то ласковое. Врач, который производит осмотр, говорит, что ей для полного выздоровление необходимо небольшое переливание крови, на что я соглашаюсь с готовностью. У нас с Кэтти редкая группа, и найти подходящего донора сложно – первая отрицательная. Хорошо что мы друг у друга есть. Но черт… я же все это время принимал препарат, могу ли я оказаться сейчас подходящим? Кинулся звонить Фареллу, который спустя уже час был здесь и твердо заявил, что я не могу быть донором. Все опустилось во мне, как же так? Знаю, хоть мера и не критическая, но все же необходимая. Мне про это местный врач интерната хорошо втолковал. Только я же не специалист, надо значит надо, что же теперь делать котенок, а? И тут происходит то, что меня повергает в шок. Фарелл предлагает себя, в качестве донора. Оказывается, ему сообщили какой группы нужна кровь, и он «с радостью», именно с ней, согласился на переливание для Кэтти. Этот человек наш Ангел-хранитель? Он уже столько для нас сделал, теперь и это! Господи, ты так добр к нам, что послал этого человека на наш путь. Спасибо тебе! Фарелл потрясающий, необыкновенный человек. Гений, и с таким сердцем. Котенок мой, вот теперь моя душа спокойна, теперь все хорошо. И хотя волнение ещё немного присутствует, становится так легко. Фиг знает как это назвать. Просто я благодарен одному человеку за многое. За Кэтти и за Билла. Я думал о нем… не мог без этих дум. Тревожился все время, как он там, но собственная тревога за сестру была сильнее сейчас. Хотя тосковал я, сильно, ощутимо, колко, до мурашек. И запрещая себе думать, ловил все же изредка на границе. А вот сейчас, когда Кэтти переливают кровь, я позволил всему хорошему заполнить меня, всем воспоминаниям, всему тому, что ассоциируется у меня с ним. Я так скучаю Билл, знал бы ты.

***

Все прошло хорошо, и уже через четыре дня Кэтти полностью восстановилась, чувствовала себя нормально, и ей разрешили посещать занятия, кроме конечно тех, которые проходили на улице. Я пробыл в её корпусе до начала занятий, мы подарили друг другу это время, и было так хорошо. Я кормил её как маленькую, читал кое что из литературы, которая ей нравилась, и помогал, как мог конечно, с теми заданиями, которые прошли за время болезни котенка. К ней приходили друзья, чаще всего две девочки из класса, такие ласковые и воспитанные. Мое сердце радовалось, глядя на их спокойное и доброе отношение к моей сестре. Позже я узнал, что это наследницы одних из самых влиятельных людей Лондона, одна дочь политика, а другая - магната. Никогда бы ни подумал, что эти две девочки из таких семей… что они не избалованны, не манерны и искренне тепло относятся к моей сестре. И Кэтти, она на глазах становилась одной из них. Я любовался ею с такой гордостью, просто до трепета. Мой вынужденный отдых подошел к концу, и как не крути, я был счастлив, что Кэтти здорова, а еще скоро я увижу Билла. Рапорт был написан на третий день пребывания в интернате. Должен сказать, что там по большей части отсутствовала какая-либо информация. Я испугался, что у меня возникнут проблемы с Фареллом, но когда он впоследствии приехал помочь Кэтти, тогда мне стало не по себе за свой рапорт. Но я не знал что делать, и что писать. Когда мы впервые встретились уже в лаборатории, в моей палате, я подошел и обнял его, просто молча. Слова давили грудь, но вымолвить смог только: - Спасибо вам, вы необыкновенный человек. Я чуть не сорвался от таких эмоций. Георг видимо понял мое состояние и ничего не спрашивал, просто похлопав меня легонько по плечу, пожелал доброй ночи, и вышел. Вечером следующего дня я уже содрогался всем телом от предвкушения встречи с Биллом. Сегодня. Вот уже сейчас я его увижу, моего далекого и близкого человека. На вопросы я отвечал путанно, соображал ещё хуже, ничего не видел и не слышал, только впитывал остро. Игла пронзила мое тело и понесло. Радостные искры смешивались со снежинками, как я по ним скучал, радовался как ребенок и летел… летел. Такое родное ощущение. Дом, дом, только тут. Я счастливый человек, самый счастливый из всех. Залетаю в дом, распахиваю дверь, и становится не хорошо… Вокруг сумрак, серый свет от стен, от окна. В комнате, к которой я так привык, все серое. Я кричу: - Билл… Билл… - он в своем любимом кресле ощутимо вздрагивает и встает, оборачиваясь ко мне. У него уставшее и тусклое лицо, бледная кожа светится, в этих блеклых тонах. Я к нему. Беру за руки, которые как лед и шепчу: - Ну здравствуй… - внутри добавляю «малыш». Он ощутимо сжимает мои руки: - Том, Том? Ты? Это правда ты? – до конца не веря спрашивает он. - Я, конечно, кто же ещё? – радостно, но тоже надрывно говорю я. - Ты… тебя очень долго не было… - Билл, Кэтти заболела, я ухаживал за ней. - Как она? – и он оживает, лицо становится более живым. - Сейчас уже все хорошо, все нормально Билл. Он отступает на два шага и шепчет: «Сейчас, я сейчас» и уносится. Я слышу, как где-то шумит вода, становится так хорошо, не до конца, но все же. Так взволнованно и трепетно. Билла нет минут десять. Я осматриваюсь кругом, будто все стало ярче. К стенам вернулся прежний оттенок, да и сам воздух вокруг словно искрится. Здесь здорово. Вижу мольберт и спешу посмотреть, что же ещё наваял мой мастер за время моего отсутствия. Подхожу и вижу взгляд ввысь промеж высоток, такое закупоренное пространство, как колодец из многоэтажек. А наверху цельный кусок чистого и голубого неба. Такое странное ощущение. А ещё появилась одна деталь, которой прежде я не видел в его работах. Поверх картины, тонко выведены строчки: Пустым небосводом объятая сила Меня не пугала, меня не губила, Меня не ждала и меня не любила Когда это было? Когда это было? Дождем и туманом в мир сказок загнали, Но не испугали, ведь просто не знали Что сказки давно в другой замок уплыли, Когда вы успели? Когда вы забыли? Огарок свечи все теплеет надеждой, Я помню как прежде, в нарядной одежде, Искрились глаза и сплеталися мысли Но вот уж гроза и вы в небе зависли А я так смеялся и плакал так горько Кто знает насколько, чуть-чуть, только-только И вот все уплыло объятое силой Когда это было? Когда это было? Сказать что я понял, да кажется… понял. Стало удушающе грустно и светло. Он такой молодой, мой мальчишка. Билл проходит и несет с собой поднос с кофе, но он явно не за ним выходил. Его лицо умыто, и волосы приглажены, а на мой странный взгляд он отвечает: - Да брось, лучше уж это, чем ничего. - Ты что? О чем ты? Стих… Он… он действительно прекрасный, он такой… - Том, не надо, он никакой. Просто иногда мне проще так выразить мысли. А впрочем, почему иногда, мне чаще всего бывает так проще выразить мысли. Хотя я не показывал раньше. Я несколько шокировано посмотрел на него, говоря вслух: - Ты молодец, ну просто молодец! И читал в его лучистых глазах искреннюю радость от моих слов и присутствия, а мне действительно очень понравилась его работа. Пьем не спеша обжигающий напиток, собираемся с силами. Все же несколько минут спустя, я зачем-то спросил его о значении фразы «лучше уж это, чем ничего». Лучше бы не спрашивал, или нет… Билл устало кивает головой сидя на диване. И резко опустив голову, с уже знакомыми мне занавесями длинных волос, он начинает говорить: - Том, мы с тобой так странно познакомились, здесь, в месте, где я уже никого и не ожидал встретить. Я как-то тебе сказал, что это место мой «персональный ад», потому что я в принципе не знаю что это за место, понимаешь? Я знаю, что все здесь подчинено моему настроению, и в то же время не зависит от меня. Есть вещи, которые чувствую, а некоторые нет. Так вот о настроении, я вынужден поддерживать это состояние в себе, потому что когда я что-либо делаю, я рождаю в себе эмоции, свет, причем буквально. Я заставляю себя представлять что-то, и только тогда могу видеть. А бывает дни, когда я уже ничего не хочу, когда борюсь и не могу справиться с навалившейся тоской и одиночеством. Тогда темно, кругом. Это чудовищное чувство пожирает целиком, начиная с ног и постепенно доходя до головы, медленно, так медленно, что ты себе не представляешь, - на этих словах мальчишка подбирает ноги и начинает раскачиваться взад и вперед, в такт биению моего сердца, которое уже охотно будет стучать через раз холостыми. У Билла все же хватает мужества продолжить: - И тогда я начинаю исчезать. Нет меня. Сколько это длится и какого это быть там… я не помню, но все равно боюсь. Так боюсь… Затем меня кто-то хватает за шиворот и вышвыривает обратно сюда. А потом… потом я бьюсь в бессильной ярости и понимаю, что ничего нет вокруг, ничего по настоящему живого, это… господи как это страшно, я не могу описать, - я не выдержал и подошел к нему, аккуратно гладя его по голове, изо всех сил стараясь, не схватить парня в охапку, чтоб прижать к себе покрепче. Что-то все ещё удерживает меня от этого шага. Под моей рукой он перестает двигаться взад вперед и останавливается, словно собираясь с мыслями. Затем подняв голову, говорит: - а потом Том… меня опять нет. Я сломался, задохнулся от нахлынувшей нежности и боли. Я не выдерживаю и притягиваю его к себе, а он в ответ обнимает меня за талию, крепко так, так убийственно, так словно оторви его сейчас от меня и меня не станет. У меня из глаз полились слезы, хорошо, что он не видит, я ведь должен быть сильным. Хорошо, что он сейчас со мной. Успокаиваюсь сам немного, опускаюсь на корточки рядом. Убираю двумя руками волосы с лица и словно вечность смотрю в эти глаза, самые красивые на свете, в которых сейчас плещется нечто большее, чем просто боль. В них пустота, а на смену океан… надежды, когда он встречается взглядом со мной. Мягкими движениями пальцев вытираю обильную влагу под глазами. И не делаю самого главного шага, которого больше всего хочу, я не собираю губами его слезы, я не могу забрать его боль себе. И понимаю, что все-таки я воспользуюсь сейчас случаем, уже признавшись для себя в безнадежности своих чувств к нему. А он? Разве у него есть выбор? Разве у него вообще когда-либо был выбор? Собирая последнюю волю в кулак, я ему шепчу, склонив голову, чтобы не видеть жесточайший укор: - Что за этими строчками Билл, теми на мольберте? У мальчишки выбора нет, называется «отвечай как можешь», и спросить по-другому не получается, а он почти кричит резко подняв голову: - Ты, Том, Ты!!! Ты… нет меня без тебя, понимаешь? Уже нет, совсем… я дышать без тебя не могу. И я заглушаю его последние слова, накрыв эти мягкие губы своими… наконец-то. Боже, какой он! Он сладкий, нежный он… Обвил его одной рукой за талию, притянул ближе, а вторую руку положил на нежную кожу шеи под волосами, и ещё к себе, к себе, чтобы до конца, чтобы раствориться в нем. Как я мог терпеть это желание, сумасшедшими волнами бьющее внутри, заставляющее сердце скачками долбать ребра. КАК??? Втягиваю в себя его, пью эту сладость, и он… он отвечает мне. Отвечает вжавшись в меня грудью до предела, так что кажется слилась одежда и кожа под ней. Отрываюсь от его губ, и наконец делаю это, забираю себе его слезы, пока он с шумом втягивает в себя воздух вбирая мой запах. Забираю эту боль нежными прикосновениями губ на висках, давая ему секунды передышки, прежде чем со всей страстью вновь вернуться к губам, которые уже приоткрылись, ожидая моего вторжения… Мой… мой… родной. Мы целуемся, так упоительно и жестко временами, то лаская, то терзая. Мы не специалисты совсем, просто хотим. У него снова катятся слезы, но взгляд, взгляд уже совсем другой, как у человека, которого только что спасли. И вновь я мягким движением захватываю припухшие губы, вновь по скулам, и прижимаю его голову к груди. Передышка эмоциональная и физическая. Нужно встать, нужно. Колотит. Смотрю на него безумно, и понимаю, он не попросит объяснений, нет, он сам все понимает. За руки мы поднимаемся, он, опуская ноги с дивана, я, вставая практически с колен. Он ещё подрагивает нервно, но уверенным жестом берет меня и ведет в ту комнату, которую мы уже однажды делили на двоих. Здесь кровать, большая, больше не видно мебели. Вижу только небольшой кусок того пространства, что непосредственно в метре от Билла. Идем твердо, уверенно, зная куда. Он ложится на спину и тянет меня к себе таким знакомым жестом, тем самым из сна. Ложусь на него, но осторожно, хотя он торопится, сминая края моей рубашки сначала по бокам, а потом на спине. А потом его руки забираются под неё. Словно иглами проходятся его пальцы вверх, это движение отзывается жаром полыхнувшим внизу. При этом стараемся смотреть только глаза в глаза. У него они потемнели, их заволокло. И когда я ложусь на него грудь его поднимается, а голова запрокидывается назад, обнажая шею, к которой я приникаю, обводя языком кадык, спускаюсь в вырез рубашки. Чуть засасываю кожу на нежных ключицах. Смотрю на него секунду и, получая утвердительный кивок головы, медленно расстегиваю пуговицы. Он лежит, не шевелясь, и постепенно передо мной открывается во всей красе. Бледный, худощавый, такой нежный, каким я его и видел. Провожу руками вниз по ребрам до талии, помогаю приподняться и избавиться от рубашки. Отпускаю. А потом раздираю свою рубашку, она летит к чертям, я больше не могу терпеть. Пах болит от сжатия. Ложусь, приникая кожей к коже. Обнимаю его и он тут же, перехватывая, разворачивает меня, и я уже внизу. Он целует, жарко, дерзко, вкусно, языком проникая глубоко, исследуя мой рот, приникая всем телом. Жадно сминает меня руками, заводя руки вглубь под меня, вцепляясь сзади в плечи. Я глажу его талию, ямочки на пояснице выдергивают из меня стон сквозь зубы и его губы, и он прикусывает до яркой вспышки боли. Я его хочу… я сейчас кончу. Подаюсь весь вперед: - Я… хочу, - хриплю, выдираясь губами. Он слетает с меня заставив похолодеть. Я вскидываюсь резко, боясь, что сказал что-то не то. Но он резко расстегивает пуговицу и молнию на брюках, стягивает их вместе с бельем, швыряя в неизвестность. Любуюсь им, и есть чем. Идет ко мне. Твердо, значимо. Смотрю… Я не знал, как буду реагировать на него, на его мужскую красоту, на член. Бурлящая внутри радость говорит о том, что не ошибся, ни в чем, ни на грамм, он прекрасен. - Ты… прекрасен, - еле выдыхаю в тот момент, когда он уже возится с ремнем на моих брюках, практически зависая сверху и победно улыбаясь. Снимает и улыбается, всего секунду, а потом ложится на меня. Он исследует языком мою шею и ключицы, вцепляется пальцами в бока, до боли. Я сминаю его зад руками, и внутри все дрожит, и у него тоже. Мы тремся друг о друга, наши члены, соприкасаясь, заставляют мозги кипеть. Я чувствую влагу между нами, и как уже покрылись испариной тела. Я целую его везде, где дотягиваюсь, он не уступает. Сжимаем друг друга до оголенных нервов. Я не знаю сценария, не знаю, как он захочет, как он… Он в очередной раз, царапнув зубами шею, встает и садится на меня, на бедра. Берет мой член в руку и прокатывается по коже, мягко, но властно, по всей длине, размазывая выступившую в обилии жидкость. Я взвыть готов, но выходят лишь едва слышимые стоны. Он поднимается выше, и сам… сам насаживается на меня. Уничтожая пространство, добивая меня. Я хочу остановить его, чувствую, что его тело пронзило стремительной болью, отчего он зажал мои бедра ногами, но он не дает, стальными руками, прижимая мои руки к кровати. Я пытаюсь сказать что-то, но он отрицательно мотает головой, из глаз его льется решимость и воля, дикость. Я поддаюсь, только стараюсь не шевелиться, чтобы ему боли не добавлять и уже чувствую, что я внутри, полностью в нем. Это заставляет мое сердце разбиваться о грудь, скрипеть зубами и не выдерживать, чуть подаваясь на встречу, только слегка. Мой малыш, мой сладкий, все летит через меня, а он опускается на меня, едва слышно стонет, снова и снова опускается, находя и задавая нужный ритм. Я держусь, чтобы не сорваться, люблю… - Мой… мой, – шепчу обезумевшим хрипом, уже не видя. Дотрагиваюсь до его истекшего жидкостью члена, провожу по шелковой коже пальцами, чувствуя вены налитые кровью, и знаю, ещё два движения и все. Он ускоряется, насаживаясь на меня по полной. Его узость, его жар, свели меня с ума. Я толкаюсь сам, сильно, жестко, в глазах полыхнуло огнем, рассыпалось все, не склеишь. Мать твою… и я с протяжным стоном кончаю. Не отпуская руки с его члена, чувствую, как он напрягся, стонет горловым звуком и на пальцы выстрелила несколько раз вязкая жидкость. Ослепляет яркий свет, но он внутри… нас обоих. Мы лежим на боку, прижавшись как можно плотнее, склеиваясь его спермой, ноги оплели меня. Дрожим в нервном истощении. Лежим, шумно вдыхая воздух и запах своих тел, нашего безумия, нашей близости. Это чуть позже мой послабевший и освобожденный член выскальзывает из него, а он шепчет едва слышно, мне в ухо: - Твой, твой… - Мой, – целую долго его мокрый висок, и теряясь пальцами в его волосах. Я теряю сознание, не исключено что сейчас я проснусь совсем в другом мире. Я чувствую на себе вес Билла, но не знаю реально ли это. Мне кажется это ощущение его близости, теперь будет преследовать постоянно. Сколько прошло времени, я не знаю, глаза открывать страшно, но необходимо. Меня затопило сладкой болью… Вот оно мое чудо спит рядом, вцепившись мне в руку стальными длинными тонкими пальцами. Он рядом, и это моя реальность. А боль… это от того, что теперь во мне столько знания про него, про его мир. Нет, не про его сущность, про его существование. Мальчик мой хороший. Волосы его укрывают мою грудь одеялом, а дыхание согревает. Сжал его в объятии, чуть сильнее, как и хотелось всегда, и это светлая болючая радость топит сознание, когда все ещё слышу, как он шепчет: - Твой, твой. Мой… Расслабился. Быть здесь и не вскипать от счастья, это несвойственно самому факту, быть здесь. Тело сладко ноет, добавляя остроты ощущениям. Пальцами свободной руки провожу легко по его бровям, переносице, кончику носа. Он слегка вздрагивает и тянется всем телом, открывает сонные счастливые глаза. Улыбается, так как только он один умеет, как ангел, и носом тянется к моему, чтобы слегка потереться, а потом приникает мягкими теплыми губами к моим долго и сладко. Мы ещё минут пять лежим, пока поцелуи не становятся более настойчивыми, но сейчас это лишнее. Он слегка отстраняется и тянется языком к колечку на моей губе, и поддевает его слега, играя: - Всегда хотел это сделать, – тянет хрипло он, до моих мурашек по коже. - Что же не сделал? – пытаюсь подражать его интонациям я. - Сам не знаю. Он садится на кровати, натягивает одеяло до живота. Откуда черт побери это смущение? Он слегка румянится. Нет ну надо же? Значит вчера, когда он собственноручно взял меня, а я это именно так чувствую, будучи взятым, хотя в физическом плане было и иначе, значит тогда можно было так жестко подминать, а теперь закрываемся? Я тяну за одеяло не сильно и спускаю его до линии волос на паху, где виден лишь немногим скрытый его полу вставший с утра член. Красота. Он неловко поворачивается и по его телу пробегает легкая дрожь, а с губ срывается тихий стон. Я обеспокоенно спрашиваю: - Больно? - Нет, – улыбается, – это вчера я хотел боли, твоей боли, от тебя, а сегодня… все хорошо. Я… давно хотел, – его глаза темнеют за секунды, до цвета горячего шоколада. Я весь подбираюсь, чувствуя прилив: - Я тоже давно, мой хороший. Он берет меня за руки и просит нежно: - Повтори ещё раз… - Хороший мой, – улыбаюсь. - Скажи эти слова по отдельности, ещё раз, – подвигаясь чуть ближе ко мне. - Хороший. Мой, – и меня вновь накрывает с головой от поцелуя и той стремительности, с которой он набросился на меня, откровенно всунув руку между нашими телами и, начиная активно, но нежно, водить по моему члену. Боже… это прекрасно, я захлебываюсь эмоциями и простотой, с которой он делает эти движения. Возбуждение становится таким колким и объемным, что хочется заорать. Но он не дает это сделать ни на секунду не отпуская моих губ, пока у него дыхание не заканчивается и он, переведя дух не начинает опускаться ниже к моему паху, дорожкой из легких поцелуев. Но прежде чем я успел понять, что значит, когда у тебя берет в рот, такой близкий тебе человек, он впивается во внутреннюю сторону бедра, долгим поцелуем. А потом отрывается и проводит языком по всей длине моего члена. Я лежу, желая разделить это состояние с ним, но не могу, потому что взрываюсь от наслаждения, когда он целует головку. Я смотрю на это, картина та ещё. В ней столько терпкости, остроты, откровения, но ни грамм пошлости, хотя его тело сейчас так призывно изогнулось над моим. Это просто прекрасно, словно я уже был с ним, когда-то… Размышления кончаются, когда его влажный мягкий рот принимает меня в себя полностью, практически на всю длину и начинает нежно, но властно сосать. Я чуть подаюсь бедрами навстречу. Это так… вкусно, что свой собственный рот наполняется слюной уже в ожидании ответной ласки. Он берет глубоко и сильно, выдергивая из меня хрипы и стоны. Уже близко, потому что так… этого со мной никогда не было, он это понял по моим поступательным движениям и конвульсиям тела в такт. Он ровно за секунду до конца освободил меня и тут же взял рукой, завершая начатое несколькими движениями. Мне охренительно! Все светится, и сквозь собственный кайф я вижу с каким восхищением он глядит на выстреливающую, на мой живот белесую сперму. Непроизвольным движением руки тянусь к нему, но он останавливает меня, мягко говоря: - Нет, котенок, не сейчас. Я в душ ненадолго, потом ты иди, хорошо? - я «котенок»! Улыбаюсь и киваю, соглашаясь с ним. Он откуда-то с кухни крикнул, что ванна свободна, и я весь в потеках стремительно пробежал туда, после мягко раскисая под струями теплой воды, ощущая, что жизнь бьет ключом, и что она прекрасна. Выхожу, возвращаюсь в комнату, чтобы одеться и прохожу на кухню. Билл сидит спиной ко мне, на нем большая черная футболка, и одно плечо практически открыто. Одну ногу он поджал под себя, а в руке уже дымит сигарета. Я подхожу, опускаюсь и целую его плечо влажно и мягко. У нас с ним все мягко, говорю и тут же теряюсь: - Это было… это было… - пытаясь лишь интонациями передать свое восхищение и чувство после того, как все это действительно было. - Ну? – улыбается хитрюга и выжидательно смотрит, как я, обходя его, одновременно гладя по волосам, сажусь за стол, – и как это было? Как бы вы могли это описать? - Черт… - срывается с губ непроизвольно, – описать! - Что Том? – тревожится он, внимательно вглядываясь. - Мои рапорты Билл. Ох, это длинная история, – тяну в сомнениях, понимая, что самая лучшая ночь в моей жизни не пройдет бесследно для эксперимента. - Так мы не спешим пока, вроде? – затягивается и протягивает мне пачку. Я беру предложенное и тоже затягиваюсь спустя секунды. Одновременно решая про себя, как объяснить Биллу сложившуюся ситуацию. И после глотка кофе слова сами льются: - В общем, про эксперимент ты знаешь, я все время подключен к аппарату, который контролирует работу мозга. И мои… эмоции, их физическое проявление видно на нем. Не спрашивай как, понятия не имею… Этот вопрос уже всплывал, - проговорил я и закусил губу, размышляя дальше уже про себя. Пока он после минутной паузы не заговорил: - То есть. Если ты возбужден физически, это могут отследить? – я кивнул и посмотрел на него, ощущая как он разом напрягся, и стал хмурым, так что брови устремились к переносице. - Черт, – проговорил он, нервно туша сигарету в пепельнице. И продолжил серьезным тоном: – Том, я не знаю как все это у вас там происходит, но я почему то чувствую, что не нужно говорить именно о наших отношениях. Я вопросительно смотрю на него. - Нет, – продолжает он, - речь ни о каких-либо приличиях, укрывательстве, речь о нас с тобой. Я чувствую, ты не должен говорить именно о нас, своему доктору, – его речь пропитана силой и настороженностью. - Да я бы и не хотел говорить о нас, но что говорить? Как объяснить, я представления не имею. - Мы придумаем. Сейчас подожди, – он запускает руку в волосы и начинает делать вид, что усиленно думает. Меня почему-то расслабила его напряженность. Меня не смутило его желание, чтобы я не говорил, наоборот оно казалось вполне логичным и более ярко поддерживаемо с моей стороны. - Я придумал, но тебе придётся врать, – несколько смущенно говорит он. - Мне в любом варианте придётся врать, говори. - Пойдем. Я тушу окурок и встаю за ним. Мы проходим в переднюю комнату, и Билл неожиданно для меня тянется рукой наверх стеллажа с книгами. Потом вытаскивает портрет девушки, которую он как то рисовал. Я помню это лицо. Мигом накатили эмоции при воспоминании, сейчас это казалось уже далеким и забытым, учитывая произошедшее, но отголоски тех ощущений все же были. - Эльза, – говорит он и, пресекая мои вопросы, продолжает, – я не помню кто она, что значила для меня. Я просто помню это лицо, и видимый факт, что я рисовал его раньше. Она образ конечно, но у этого образа почему–то есть имя. Вот. Ты ведь запомнишь как она выглядит и тогда ты бы мог сказать, что именно с ней проводишь вечера, что меня как бы нет, а она есть. Хотя внутри у меня все переворачивается от этих мыслей, – с ощутимой горечью и отвращением заканчивает он. Я вглядываюсь и думаю, а ведь на самом деле этот вариант подходит. Хотя меня тоже подергивает от привкуса горечи. - Том? - Да Билл, это на самом деле самое хорошее решение для нас. Я с тобой согласен полностью, – твердо говорю ему. - Том… пообещай, что не скажешь о нас, – немного взволнованно и потеряно шепчет он, подходя ко мне ближе, выпуская из рук портрет, который летит на пол и берет меня обеими руками за руку. - Да малыш, конечно, обещаю, – торжественно тяну я. Он фыркает: - Ну вот, я уже и малыш. - Всегда им был для меня. - Всегда? - Практически сразу. Его глаза мерцают предо мной, и я уже чувствую, как голову пронзает знакомыми и неприятными ощущениями. Меня возвращают. Успеваю только шепнуть: «Я вернусь» и закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, и держать внутри запертым его взгляд как можно дольше, как получится. Открываю глаза не спеша, уже после того как все ощущения закончились, понимаю по интенсивности света, что да, я вернулся назад. И хотя вопроса: «Какого хрена вы со мной делаете?» не возникает, я поневоле злобно оглядываю окружающих. Состав тот же, Георг несколько иной, чем всегда, никак не привыкну к его переменам. Сегодня в меня ничего не тычут, но смотрит он внимательно, задумчиво и немного ошалело. Потом отпускает всех и говорит: - С возвращением, Том. Сейчас отдыхай, я приду несколько позже, и мы обстоятельно поговорим обо всем, хорошо? Я киваю, а что еще делать, и провожаю его взглядом до двери. Потом расслабляюсь. Тихо вокруг и светло. Я не представляю, сколько прошло времени. И не думаю, что надо представлять. Просто теперь внутри переживаю все заново, каждый момент, каждый этап, собирая по отрезкам линию своей судьбы, своего счастья и всего того, что к нему привело и думаю насколько это все не важно, как. А важно люблю ли я его? Я не знаю что такое любовь, я никого раньше не любил, до него. Да и слово это само по себе, ну не нравится оно мне. Так много вещей по жизни соединенных вместе называют этим словом, а в итоге внутри чаще всего пустота оказывается. То, что я чувствую к нему это больше этого, больше простых слов. Я твердо убежден, что нас связывает не просто любовь, потому что я знаю, я это он. И знаю, он чувствует тоже самое, читаю это в его взгляде каждую минуту проведенную вместе, и так… Так было сразу, с того момента как мы встретились. Ну… Так любовь ли это? К чертям да какая разница, что это? Какая разница, что каждый из живущих на Земле чувствует произнося это… Когда я знаю, все у нас с ним по другому, все не так! Ну? Да любовь, любовь, спи уже придурок. Сам себе улыбаюсь. Ненавижу свой внутренний голос, не дает жить без стереотипов, вот зараза! Надо сказать Биллу о том что люблю, сразу же как увижу его. Чтобы слышал, это важно ведь слышать, и чтобы он помнил. И дебильно улыбаясь в потолок, я наконец засыпаю, с радужным сердцем в груди, бьющимся для двух самых дорогих на свете людей.

***

- Я правильно понимаю ситуацию Том, ты не хочешь возвращаться сюда? Точнее будет сказать, что-то удерживает тебя «там»? - начинает Фарелл, едва я открываю глаза. - Том, ты хоть понимаешь насколько важно, чтобы ты максимально полно излагал информацию? Весь вид у него озадаченный и всклоченный. - Так, я понимаю, как обстоят дела с письменными рапортами, поэтому я пришел поговорить с тобой лично. Я слушаю Том. Но прежде, должен тебе сказать, что какое-либо стеснение сейчас неуместно, потому что датчики прибора в должной мере зафиксировали тот факт, насколько хорошо ты провел эту ночь. Весь его тон содержал нотки недовольства и язвительности. От этого и я сам завелся. - Сэр, я стараюсь описывать максимально… - Том, - перебил он, - с кем ты провел эту ночь? - Её зовут Эльза. - Что? - он побледнел, и у него руки опустились сжатыми в кулаки. Я понимаю, с чем связана эта реакция. Я впервые упоминаю о девушке, с которой насколько он должен понимать теперь, я все же познакомился гораздо раньше. Ох, черт, как теперь выкручиваться? А врать человеку, который так помог Кэтти? Меня скорчило от горечи. Но что я ещё могу. И начинаю: - Помните парня, о котором я говорил, он познакомил меня с девушкой. Её зовут Эльза. В последние мои визиты туда она тоже приходила. Она мне очень… понравилась и, думая, что это недопустимо, я не говорил о ней. Вчера Билл не пришел совсем и мы весь вечер провели с девушкой наедине. Это… то что произошло, было спонтанным. Не осуждайте, пожалуйста, – какой идиотизм, то что я сейчас говорю. Он переводит дух и спрашивает: - Как она выглядит, ты можешь описать её внешность? - Да, конечно. Красивая, стройная, длинные темные волосы, зеленые глаза, красивая улыбка. - Достаточно, значит объект двойственный и реальный, - он сидел в задумчивости. Я не мог полностью разглядеть его лицо, он максимально его от меня отворачивал, потом резко встал и вышел со словами: - Я позже зайду Том, надо кое-что проверить. Моего согласия или его отсутствия никто не спрашивал, и я остался один. Наедине с собственными мыслями, за закрытой дверью. Было тошно и неприятно от накативших чувств. Странная, но и понятная реакция Георга меня напрягала. А что я ещё ждал? Марго все с той же глупой улыбкой кормит меня несъедобными парными котлетами. Я должен крикнуть «Вау»! Гадость - это парное нечто. Нет, вот самое удивительное, что раньше я поглощал любую пищу, без каких либо реакций на неё со стороны желудка, а уж как выглядит еда, меня и вовсе не интересовало. А сейчас от одного вида выносит. Наверное, это все же реакция на все те лекарства, которые я принимаю. Позже меня забрали на анализы, сегодня их прибавилось. Но, судя по коротким фразам, которые врачи поизносили в процессе, каких-либо изменений не было. Каких таких изменений? Я уже привык ничего не понимать в том, что они делают. Спрашивается, зачем теперь начинать? Хочу к Биллу. Георг приходит позже, с хмурым выражением садится на стул возле меня и говорит: - Мы опять возвращаемся к тому вопросу Том, почему процесс возвращения стал таким сложным для тебя. Как ты считаешь, присутствие этой девушки влияет на твое желание пребывать там основательно долго? - Да, сэр. Думаю, влияет. Мне хорошо там, я… затрудняюсь сказать какие именно это ощущения? - Это романтические взаимоотношения у вас? - Хмм… да, наверное. - Хорошо, теперь, по крайней мере, хоть что-то понятно. Том, инъекция вечером. - Да, спасибо сэр. Можно вопрос? - Да, Том. - Нельзя ли позвонить Кэтти, узнать, как она себя чувствует. - Я звонил Том, все хорошо, не переживай. - Хорошо. Он вышел, и поскольку он говорил вполне спокойно, я тоже немного успокоился. И новость о Кэтти, и о том, что я вечером увижу Билла, она вообще разнеслась радостью по всему телу, и я чуть не закричал Марго: «Назад мои котлеты!». Но… до этого не дошло. Час приема препарата наступил быстро. Привычно. Все становится привычным, и укол, и кабинет, и врачи. И на все плевать, лишь бы быстрее. И снег, тоже привычен. И дом, и расположение чашек на кухне. И все в целом. Меня почему-то именно в этот момент тревожит, что будет, если у меня это отнимут? Понимаю, что выдержать это будет… Не знаю. Билл. Все улетает на хрен, когда я вижу улыбку в его взгляде. Он подходит, тянет ко мне обе руки, заводит их за шею и снимает шарф. О, я сегодня в полном комплекте, теплая куртка, шарф. Я в шоке, что не увидел этого раньше. Билл снимает шарф, вешая его себе на шею, возвращая руки обратно, приникает к моим губам сладким, долгим, лишающим воли поцелуем. Я не думаю, что когда-нибудь что-то понимал во вкусе другого человека, но вкус Билла… тут поневоле задумаешься, сладкое молоко, не приторное, такое в меру. Молочный такой вкус, что ощущаешь жажду и не можешь напиться. Он курил недавно, но этот вкус молока не исчезает, и во мне появляется ощущение маленького чуда, моего персонального чуда. Сжимать его в объятиях, откуда эта уверенность в том, как именно нужно это делать? Я словно родился с этим знанием, как нужно обнимать его. Жестко, как и он, равносильно и равнозначно, когда руки начинают уходить под его футболку. И движениями пальцев стирается расстояние, и каждый сантиметр, вот оно родное. Он сводит с ума, тем как его рот влажный, с припухшими и покусанными губами отстраняется, а руки расстегиваю куртку, и сразу же рубашку под ней. Пальцы ложатся на грудь, растирая не сильно кожу. Эти движения словно говорят: «я скучал». Потом снимает все сразу и прижимается всем телом, целует шею, ногтями царапает спину. И я думаю о том, что хочу его безумно. Стягиваю с него футболку, чуть отстраняю его, и притягиваю к себе, чуть насадив его на свое бедро. Дыхание уже рваное, возбуждение его трется слегка о ногу, и я хочу взять его прямо здесь. И я это делаю. Расстегиваю его брюки, ныряя рукой под резинку трусов, сжимаю его член. Он стонет и толкается мне в руку. Я хочу его, в рот хочу. Прямо здесь на коленях. Опускаюсь, прислоняю к стене, снимаю его брюки до колен и, наконец, пробую на вкус его возбуждение. Терпкое, острое, горячее. Никогда не делал такого. Немного неуклюже смыкаю губы на головке, выдергиваю из него стон и беру глубже, и снова, и снова. Его рука ложится на мой затылок, а тело начинает свои собственные движения. Мне так легче. Сильно, влажно, горячо. Мы ускоряемся, я понимаю, что если он решит, мы сейчас и закончим так. Но он отстраняется со стоном, чуть нагибает спину и хрипит: - Пойдем, котенок. Берет мою руку и поднимает меня. Сам натягивает штаны повыше, и мы идем в спальню, где он сразу же от них и избавляется, и я следую его примеру. Улыбаемся. Он ложится на спину, я ложусь на него сверху. Наши члены соприкасаются, и мы легко качаемся на волне нашего безумия. Потребность просто ласкать, быстро перерастает в осознанное желание как можно быстрее найти точку соприкосновения. Я просовываю руку между нами вниз, и хочу дотянуться до этой точки. Жадно целуемся. Билл разводит ноги и это получается значительно легче. Мне хочется, чтобы сначала погрузился палец. Там так узко, как мой член может туда поместиться? Билл, тянет мою руку к своим губам и погружает палец в свой рот. Немного обсасывает, а потом выпускает, кивая ободряюще. Я возвращаю руку в прежнее положение, и слегка нажав на отверстие, проникаю. Там… узко, черт, жарко, там необычно так. Погружаю палец полностью. Мое желание усиливается ещё больше, как будто это возможно. Я пробую чуть выйти пальцем и снова войти, Билл шипит сквозь сжатые зубы. Резко поднимаю голову, спрашиваю глазами: «Больно?». Он отрицательно качает головой, окуная в свой темный от возбуждения взгляд. Я ещё вхожу и выхожу. Он дрожит под моими руками. Постепенно насаживаясь сам. От чего мою крышу уносит к чертям. А потом шипит и стонет: «Давай». Я вынимаю палец и приставляю головку члена к отверстию, чуть нажимаю, и медленно погружаюсь в него. Мое существование сужается до крошечной точки, где заканчиваюсь я, и начинается он, а потом теряю это ощущения, оно расплавляется и исчезает. Чувствую, как его колотит от каждого продвижения вперед. Он плотно сжимает веки, ему очень больно. Я понимаю это и чуть медлю. Но он, попривыкнув к вторжению, начинает сам двигаться ко мне навстречу, высоко подняв ноги. Я стараюсь сдержать его. Билл недовольно шипит, насаживаясь на меня по полной. И я себя отпускаю. Совершаю глубокие точечные толчки, и с каждым новым движением у меня все сильнее дрожит тело. Теперь даже если бы он попросил, я бы не смог остановиться. Я двигаюсь уже быстрее, и мысль только одна, он самое лучшее, что было у меня, что есть во мне. Глядя, как его нежное тело извивается подо мной, как он прикусывает губу и жмурит веки, от этого сложно не кончить. Он тянется рукой, берет свой член и начинает двигать рукой в такт нам. И мы быстро приходим к концу. До слепоты вколачиваясь мокрыми телами друг в друга. Приходим к финишу практически одновременно, он немного раньше. Видя, как извергается его сперма, я в сумасшедшем потоке мыслей и чувств кончил. Я сломанным от напряжения телом повалился на кровать, руками притягивая Билла, чтобы чувствовать его. Дышим рвано и комкано, пытаясь держаться друг за друга, пока сердце вышибает ребра. Чуть отдышавшись, чувствую, что на моем пальце остался след его спермы и я потянул его в рот. Я уже по запаху знал какой он: соленый, с горчинкой. Я не знаю, существуют ли вкусовые различия, но это… необыкновенный вкус, который подходит Биллу. Он зачарованно следит за моими движениями и приникает долгим нежным поцелуем к щеке, отвечая на мою благодарность. Прижимаю его крепче, ищу губами его ухо и говорю: «люблю тебя». Он слегка напрягается. Но потом приникает губами к моему уху и шепчет: «Люблю тебя». И после, отыскав мои губы, мягко сосет нижнюю. Теперь я знаю, как это слышать такое из уст любимого человека. До смешного режет глаза, и я ухмыляюсь. Билл поднимает голову. Я вижу его так же повлажневшие глаза, он тоже улыбается. Опять прижались покрепче. И лежали. Я, гладя его волосы, мои любимые, а он, выводя круговые узоры на моей спине. - Привет, – улыбается Билл и я ему отвечаю. - Пойдем в душ? – предлагает он. - Пойдем, - отвечаю, нехотя сползая с кровати. Проходим, держась за руки. Встаем под струи теплой воды и ещё минут десять обсасываем губы друг друга, шею, ключицы. Он мылит губку, и нежно натирает мое тело между влажными поцелуями в губы. Потом отстраняется и намыливает меня всего, вызывая дрожь от кончиков пальцев, до век. Тепло и ласково, я забираю губку у Билла, намыливаю, и делаю тоже самой для него. Понимаю, насколько близок к повторению сцены в спальне, несколькими минутами ранее. Мы ещё раз прижались и потерлись друг о друга, но как-то негласно решили повременить с продолжением. Просто смыли с себя остатки пены, а потом, растираясь большими полотенцами, целовали друг друга, короткими поцелуями, то в нос, то в щеку, то возле уха, то в грудь. Доиграемся мы так. Вышли, оделись и, взявшись за руки, побрели на кухню. Неспешно все. Он занялся приготовлением кофе, того самого, полюбившегося миллионы лет тому назад. И тут же назрел вопрос: - Малыш, - смолчал по поводу его легкого смешка, - раньше кофе тебе не приходилось готовить самому, оно само готовилось. Почему сейчас иначе? - Я же тебе говорил, что все зависит от моего желания. Большинство что ты видишь, делаю я, подгоняя пространство под свое, так скажем, настроение. Понимаешь? - Да кажется… а это трудно? Нет, я не про настроение. Трудно менять пространство? - Хороший вопрос. Трудновато, я после масштабных преобразований слабею, овощем становлюсь, – и улыбается, одновременно ставя на стол, кофе и конфеты, те самые, пьяные. Я улыбнулся воспоминаниям, и тут же сказал: - ОГО!!! Ни черта себе! Я представляю, как ты себя чувствовал после ночи на пляже?! - О… да кстати, прекрасно я себя чувствовал, комната как-то сама собой обзавелась постелью, чему я был несказанно рад, и я выспался в твоих объятиях, родной. Я притянул его за голову сцеловав вишню с его губ. Мы улыбались, курили, много вспоминали, что произошло с нами за время знакомства, стараясь сберечь эмоции друг друга. - Я захотел тебя сразу, – прошептал он, немного смутившись. - Я тоже… сразу, - ответил я и добавил: – и полюбил. - Полюбил, – глубоко произнес он, потом пальцами руки провел по моим глазам и губам, - это самое важное… что я знаю. - Я тоже мой хороший. Я тоже так это чувствую. Взял его руку и, поднеся к губам, надолго прижался к ладони. В голове выстрелила боль. Я понял - меня на ночь не оставят. Стало удушающее плохо. Сердце застучало как бешенное, тошнота подкатила, я сглотнул, и рука Билла задрожала в моей. Я успел прошептать «люблю», прежде чем унестись по черно-фиолетовому коридору на встречу к неизбежному.

***

Просыпаться было отвратительно, и первое желание было прижаться всем лицом к толчку, чтобы выполнить сразу две задачи: остудиться и вывернуть желудок наизнанку. На звуки свалившегося тела прилетела Марго и без вопросов помогла добраться до туалета, где руками придерживала мои растрепавшиеся дреды. Она совершенно не смущалась тому факту, что содержимое моего желудка отдавало мерзостью и на вид было не лучше. Когда стало чуть легче, Марго помогла мне подняться, проводив до постели и всучила влажные салфетки со стаканом воды, чтобы сполоснуть рот. Я знаком попросил её уйти, потому что горло драло болью. В голове словно производилось извержение вулкана. Я лег на бок, старательно выискивая положение, в котором не так бы тошнило. И успокоился только когда представил, что подушка под щекой эта рука Билла. Его образ помог справиться с дрожью и слабостью. Я уснул. Проспав практически целый день, благодаря лекарствам, которыми меня даже во сне пичкали, я проснулся. Вот же черт, целый день! Чувствовал я себя уже нормально и позже меня навестил Георг, который зашел с явным расстройством на лице. - Здравствуй Том, - грустно произнес он. - Здравствуйте профессор. - Ну… как ты себя чувствуешь? - Уже хорошо, – бодро отрапортовал я. - Хмм… Да Том, нам многое нужно с тобой обсудить. Первое это то, что я нахожусь в тупике сейчас. Мне не нравится, как работает твое сердце. Пока показатели угрожающие, но на грани нормы. Я так понимаю, вечер удался? – рвано закончил он. - Вечер? – я не прикидывался идиотом, я просто не понимал его язвительности в конце, но, сделав акцент, продолжил: - вечер прошел хорошо, как и тот, что перед ним был. - Да… я понимаю… Том, послушай я думаю тебе необходимо будет сейчас пресекать все физические контакты, находясь там. - Пресекать? - Да Том, пресекать. И кстати вы весь вечер провели одни? - Да, мы были одни, и все прошло по прежнему сценарию. - Насчет предупреждения, думаю, повторять несколько раз не придется? - Нет, – жестко буркнул я и продолжил: - сэр, можно вопрос? – Фаррел кивнул, – а может в мое состояние вмешивается то, каким образом вы меня возвращаете сюда? - Исключено Том, – твердо ответил он, - я тестировал аппарат несколько ранее, побочных эффектов не должно быть. Ну что, я пойду, - заторопился он, но прибавил: - увидимся завтра вечером на инъекции. Я кивнул. Завтра. Ночь прошла спокойно. Марго с самого утра отпаивала меня безвкусными бульонами. Но от них не тянуло к толчку. Тело ломило от слабости, а головокружение не покидало, так что это ощущение становилось привычным ближе к вечеру. Я сражался сам с собой, и единственное что мне помогало это мысль о том, что вечером я буду дома, с ним. Очередное обследование, сколько можно обследовать? Мое в край истерзанное тело не сопротивлялось ничему. Все что хотите, только быстрее ради бога. Не хорошо как-то, неспокойно, и от собственной слабости, и от мимолетных взглядов, и шушуканья за спиной. Осточертело все. Я дожил, протянул руку для очередной порции свободы и радости. Понимая, что да, это наркотик, но я не откажусь от него. Это правильно как-то, все что есть. Бегу. Сегодня метет, ветром сдувает и пронизывает холодом, снежинки огромные. Красиво, хоть и холодно. Мои шаги замедленны, и это злит. Дохожу, в окне приветливо горит яркий свет. Билл. С порога захожу, сам снимая шарф и куртку. Билл идет ко мне навстречу, и уже протягивает руки. Обнимает и приникает всем телом, я ослабшими руками что есть силы сжимаю его. Он сразу чувствует мое состояние, говорит: - Привет родной. Что случилось? – отстраняется и в его глазах бьется тревога. - Привет мой хороший, – шепчу, снова прижимаюсь, – все нормально, просто я сегодня себя не очень хорошо чувствую. А ты как? - вглядываюсь в него. - Я хорошо, – говорит он и тянется ко мне, приникая к моим губам мягко и нежно, чуть скользнув внутрь своим языком. - Ты замерз совсем, пойдем греться. Киваю и иду за ним. На меня волнами накатывает сонливость, усталость и покой. Он идет впереди, я пристраиваюсь сзади, опустив голову ему на спину и обнимая спереди руками. Он останавливается, откидывает голову и говорит: - Я тебя люблю Том. - И я тебя люблю Билл. - Я скучал. Все время ждал, когда ты придешь… только знаешь, - он развернулся ко мне, обнимая в ответ, – теперь я не боюсь что ты не захочешь вернуться. Я улыбнулся и прошептал: - И правильно, не надо этого бояться. Я вернусь, ты же знаешь? Посмотрел ему в глаза и он кивнул. Ещё целовались, потом пили чай. Сегодня чай, я рад. Какая разница что пить? Запахи будоражат кровь, горячая жидкость проносится по телу, даря тепло и радость. Постепенно согреваюсь, и становится совсем хорошо. Мы с Биллом уютно молчим, и улыбаемся в промежутках. Теперь все замечательно. - Расскажи мне что-нибудь, – просит он. - Что ты хочешь знать? - О тебе, что-то личное, что-то твое… любил ли кого-нибудь? – он волнуется об уместности вопроса. - Малыш… я никого не любил до тебя, нет, не сомневайся. Не пришлось, некогда было. Были две девушки, с которыми были странные отношения, не то встречи, не то секс на раз, и не более. Я практически не говорил с ними. Первая ещё в школе, вторая после окончания, и все. В общем, никаких отношений. Вот. - Да Том, я понимаю, я просто знаю тебя. Мне и жаль, и нет, что почти ничего не было. Я не знаю, как сказать об этом… я так счастлив, что ты выбрал меня. - Билл, я практически сразу понял, что ты единственный человек, которого я бы хотел видеть рядом. Ты единственный. Он, взяв мою руку, прижался к ней губами, и опустил взгляд. А я гладил его по голове. Мы немного так посидели, а потом он вскинулся: - Я же тебе сюрприз готовил. - Масштабный? - Нееет, – тянет он, – для души. - Ну, показывай, - счастливо улыбаюсь я. Проходим туда, где терраса, эдакий пункт назначения, и у меня легкий трепет от предвкушения. Захожу и вижу все тот же балкон, все тот же столик, и меня слепит бордовый свет закатного солнца прямо в глаза. Оно катится за лиловые горы. Ну и вечер, а внизу, совсем рядом, прямо под нами начинается зеленый ковер травы. Там дальше идут деревья, которые стоят одетые в шапки бело–розовых цветов. В воздухе пахнет маем, талой водой. Свежесть, красота. - Весна, – шепчу я, оглядываясь на него. Он кивает и зовет: - Идем сюда, – оказывается, и на балконе произошли изменения, но я их не увидел. На небольшом расстоянии от столика, разместилась большая скамья с удобной спинкой, подвешенная на цепях к потолку. Мы садимся, держась за руки, и Билл подбирает ноги, а я слегка оттолкнувшись одной ногой раскачиваю качели. Смотрим друг другу в глаза. У него сегодня они отдают золотистыми бликами и радостью. Хорошо и спокойно. Он говорит мне: - Смотри и слушай. Полилась какая-то музыка, еле слышно. Что-то знакомое, ощутимое так, на интуиции. Композиция со скрипичными инструментами, с протяжными звуками и трелями. Я не привыкну к чудесам, я наверное просто буду ими жить. Билл неотрывно смотрит вперед и я тоже. Под звуки музыки с деревьев синхронно мягко облетают цветы. Они собираются в сферы, каждая над своим деревом. Музыка усиливается. Гремит гром или что это, я не знаю, но сердце вздрогнуло, и сферы распадаются, образуя спиральные линии, которые плывут друг к другу. Постепенно соединяясь в огромное вибрирующее кольцо. Мелодия становится рваной, но как и прежде очень красивой и нежной. В эти разрывы кольцо меняет формы, становясь формами цветов различных видов, танцуя и переплетаясь. А к окончанию цветы уже все вместе образовали огромный шар, который медленно кружась начал приближаться к нам. Звуки становились чуть громче, сфера приблизилась к балкону. Я словно ведомый Биллом протянул руку и взял себе маленький четырехлистный цветок, возвращая руку с ним к губам, чтобы ощутить нежность его лепестков и запах. Это головокружительные ощущения, слитые сейчас во мне в единое чувство восторга. Музыка стала убывать, становясь тоньше и призрачней. Шар отдалялся и, застыв в центре, стал гармонично подниматься ввысь, все выше и выше. Пока звуки не стихли, и опять раздался гром, от которого дрогнуло сердце. А шар распался, разлетаясь дождем из цветов, многие из которых сыпались на землю, некоторые умудрялись вновь попасть на родные ветви. Цветопад прекращался, и вместо него начали падать тяжелые капли дождя, орошая все вокруг, и вытаскивая наружу все глубинные запахи. Влажные цветочные, запахи весенней грозы. Я поднял глаза к небу и увидел красивые багряные тучи, готовые вылить на нас сейчас целый поток. Боже, как это прекрасно! У меня внутри все раздирало от эмоций таких тяжелых, чувственных, пьянящих. - Билл, – тяну я, оборачиваясь потрясенным взором к нему, – это было чудесно. Мой голос хрипит, выдавая все что чувствую. Но не передать этого и Билл это знает и видит, двигается ближе ко мне, и я беру в ладони его лицо: - Ты мое чудо. Самое красивое в жизни я видел в тебе, в твоих глазах, и в твоих дарах мне. Он сцеловывает последние слова, мягко захватывая мои губы. И мои руки уходят на его шею, а потом и вниз, прижимая к себе. Я пью его вкус, его сладость, его мысли. Его язык нежно трется о мой, я начинаю стонать в голос. Накатывает волнами бурлящее чувство свободы. Он снижает обороты, и я не спрашиваю почему, я знаю, что он думает, а думает он обо мне. Мы мягко отстраняемся, он трется о мою грудь щекой, потом разворачивается и ложится спиной на скамью, сгибая ноги в коленях. Укладывает голову мне на бедра, и берет мою руку обеими своими. Я немного раскачал качели, и мы слушали теплый ливень идущий совсем рядом. Впервые не снег, впервые… это до того потрясает. - Спой мне котенок, как тогда, – я улыбаюсь и глажу его скулу. - Ты ещё не поражен моими вокальными способностями? - Не до конца. Вот, хочу вволю насладиться. - Что ж, - смеюсь я, – попробуй. Немного собираюсь и пою мамину колыбельную, как могу, как умею. И звуки дождя вторят ей. Билл улыбается. Я закончил песню, вместо протяжной высокой ноты, каким-то смешным хрипом. И мы оба засмеялись. - Том, а спой ещё что-нибудь? – просит он. - О, я вижу на тебя малыш, мое пение производит впечатление? – тревожась за слух Билла, говорю я. - Определенно производит, – смеется гадёныш, потом посерьезнев просит, – спой а? Том, давай, я люблю тебя слушать. Я прикидываю что-нибудь в своей памяти, и ничего не помню, ни одной строчки из любимых песен. И вдруг слова одной вспомнились. Nirvana – The man who sold the world. О да, сейчас спою. Это же отвратительно петь вот так, без сопровождения потрясающих звуков гитары и басов. Черт, да это вообще гнусно пытаться петь это чудо. Но… я уже пою. Уже подкатываясь к куплетам, заменяя голос своими чувствами как могу. Заходя уже на your face to face. Кошмар, но Биллу нравится, просто вижу что нравится. Отпускаю себя и пою до конца. Билл целует мою ладонь, и говорит: - Ты замечательно поешь. Я киваю, говоря себе, спорить с влюбленным человеком бесполезно, а он влюблен, каждой своей клеткой вижу это, и тянусь к нему. Меня стрелой пронзает боль, из легких уходит воздух, я стараюсь сдержать остекленевший взгляд, рука моя дрогнула в его. Он вгляделся тревожно тепло и я успел… успел сказать что «люблю».