***
Первые несколько дней туман, и на дорогах, и в моей голове. Забрал ключи у соседки, поставил на место цветы, ходил по комнатам, пил невкусный чай, потом выходил на улицу. Все неважное происходит само. Спал, не спал, не помню. Знаю одно, я вставал с мыслью о нем, и засыпал с ней. Очередной вечер, дождь. Я иду на улицу, и кажутся бесконечными дороги, дома, перекрестки. Ведь ищу одну определенную улицу, один определенный дом. И мне до одури не хватает снега. Мир предстает в свете бесконечного числа вопросов, на которые нет, и не может быть ответов. Почему? Тишина… Почему мир жесток, почему мы горим, почему между строк получается дым, и стальной небосвод смотрит взором чужим, я не стану другим, ты не станешь другим. Курю, глядя на движение машин. И когда вновь прихожу «домой» заходится сердце воспоминаниями… Бывает, когда я вру себе, мечтая, чтобы кто-то «добрый» стер мне память. Только возникает встречный вопрос, а как живут без души? Бред, конечно. Хотя можно было бы пойти к Георгу… задать научный вопрос или дозу попросить. Последнее мне не дадут. Я не знаю, боюсь ли умереть? Боюсь, конечно, только идиоты не боятся, но боюсь не за себя. За котенка. Она скоро приедет и чуть смягчит мои печали в эти безрадостные выходные. Ждать можно сколько угодно, но только когда ты знаешь, что будет результат у твоих ожиданий. А когда ждать нечего? Вот здесь мир и меняется, становится тусклым. Я теперь знаю, что чувствовал Билл, будучи запертым в четырех стенах, без желаний, без ощущений. Каково это… как он там? Как он? Дохожу до этих мыслей, и меня волной боль скашивает. Что-то в стену летит, разбивается. Я не собираю. Зачем? Мысленно могу лишь говорить ему: люблю тебя, я всегда с тобой. Я идиот, на кой хрен ему мои мысли, когда сам пожинаю то, что значит быть без него. Жизнь дерьмо, я знал это всегда, но с маниакальным упорством пытался доказать себе, что хотя бы вера во что-то лучшее, имеет право существовать. Есть неопределенность… Когда-то этот удел притягивал, пугал, но манил. А вдруг? И теперь я понимаю, все вокруг это совсем не то что мы видим, это лишь наша иллюзия. Когда мой мир стал дешевой картинкой? Слишком далеко от нас то время. Я не допил любовь, а мне сказали теперь это твоя жизнь, новая. Но это совсем не новая жизнь, все по старому, но иначе. Если бы знать как изменить это, как изменить все. Я знаю, кто может изменить, и цена… здесь не вопрос цены, я бы заплатил, но не могу. И дико смешно, что абсолютно нет выбора. Но это не новая жизнь, все по старому, потому что жизнь - дерьмо. Я схожу с ума и лезу на стены. Я жду Кэтти как бога, потому что иначе не выжить. Она приезжает, счастливая в свои выходные и в недоумении смотрит на брата, которого не узнает. Я её понимаю. Она спрашивает, и на большинство вопросов я не отвечаю, она тревожится, приходится брать себя в руки. С ней легче. Обниму покрепче, поцелую макушку, и чуть не разорву сердце, тем, чем я поклялся не заниматься, не плакать. Мужчины не плачут. Они, вместо того чтобы выпускать наружу, все что наболело, царапают этим содержимым себе все внутренности. И во мне скребется и царапается. Теряю желание говорить. Кэтти надоело глядеть на мои попытки быть живым и вытаскивает меня на прогулку. Что я там не видел, малыш? Прости, внутри нет ни одного целого места. Все какое-то поломанное. Но ты, Кэтти, ты вытаскиваешь во мне желание жить… Становится немного легче. Честно, я не путаю Билла и свою зависимость от него, просто живу мыслями о нем. Я теперь не думаю о том, что сейчас делает Билл, я думаю о том, что бы он сделал на моем месте. Надо пытаться занять свою жизнь чем–то интересным. А ещё неосознанно боюсь, что Кэтти уедет. Это последнее воскресенье, потом она вернется в интернат. Ей необходимы какие-то покупки, и мы вместе идем по магазинам, предварительно сняв небольшую сумму с её счета. Покупаем для котенка красивую и дорогую одежду. Она радуется, что я с удовольствием разглядываю, как она в ней выглядит. Потом она уговаривает меня купить что-то себе, и я иду у неё на поводу, ей приятно. Выбираю одежду, которую никогда не купил бы, красивую шелковую рубашку темно сливового цвета, похожая была у Билла. И брюки из хорошей черной ткани, немного облегающие, тоже… в общем как у него. И думаю, что носить эти вещи, будет правильным быть похожим на него. Ночевала Кэтти со мной и всяческий погром устроенный мною накануне, я устранял так, что у неё не было лишних вопросов. К ночи, когда время было уже совсем позднее, она заставила меня померить новую одежду. Я и сам надо сказать хотел этого. Просто посмотреть на себя со стороны. Ничего из того что я ожидал увидеть в зеркале не было, силуэт только. Это опять придавило. И котенок настороженно завела разговор снова: - Том, что с тобой? Ты на себя не похож… Эти вещи… ты же никогда так не одевался? - Это… называется смена имиджа Кэтти, – улыбнулся ей я. Она покачала головой, как-то совсем по взрослому и добавила: - Мне кажется, ты влюбился. Я посмотрел на неё странно, не зная что и сказать на такое заявление. Ещё вчера проигнорировал бы, а сегодня вроде полегче, вроде… - Да Кэтти, я полюбил одного человека… - зря все таки… - И кто это, я её знаю? Это Дженис? - Какая Дженис? А, нет, не она. Кэтти, послушай, ты не знаешь этого человека и вместе мы не будем, так что я тебя вряд ли познакомлю с… - А как зовут? И почему не будете вместе? - Кэтти, без вопросов, не заставляй меня пожалеть о том что сказал, - получилось грубовато и мой ребенок, сразу помрачнела. - Ну же котенок, не дуйся. Просто не могу рассказать, это большая тайна. - Том, ну хотя бы имя? - Нет, котенок, не могу. - Ну и не говори, я и так знаю. - Как знаешь, откуда? – шокировано смотрел я на сестру. - Я думаю что знаю, у тебя везде ручкой исписано. Посмотри вот, на книжке, на тетрадке, даже на столе, видишь? Я оглядел предметы, что она называла, и в самом деле увидел, что они исписаны именем его. - Билл, это какое то мужское имя. - Давай котенок, спать пора. Завтра утром рано надо будет ехать в интернат. - Не хочу спать, ещё рано, - закапризничала она. Я, особо не церемонясь, затолкал её в кровать, а сам ушел на кухню, где стало привычным убивать бессонницу литрами кофе. Казалось, меня постирали и отжали, внутри слишком пусто. И я все же засыпаю лицом на столе. Во сне темные тени мелькали перед лицом, не понять, не почувствовать. Просто тени. Как только Кэтти осталась за дверьми интерната, я понял, что сейчас одиночество для меня все же лучше, проще. Стыдно до безумия, но по другому значит врать себе… мне стало проще одному. Смириться… все только и говорит об этом. А самое интересное это видеть на улицах лица. Конечно, раньше и в голову не приходило делить лица, а вот теперь есть два типа, те, кто как и я, без ничего за душой, где только боль. И те, кто ещё этого не знает. Странно вся жизнь несется перед глазами и только теперь складывается в пазл. Я словно все время шел к этому. Болеть только им одним. Билл… мне каждый вздох говорит лишь о том, что тебя рядом нет. Я скучаю, теперь эта тоска ноет иглой в сердце. Мозги не взрываются, а жаль, я бы хотел удержать внутри это щемящее чувство паники, которое вроде бы говорит тебе, что все произошедшее с тобой было совсем недавно, вчера… Но каждый отдаляющий меня день добавляется по литрам безысходной грустью. Конечно, все это сводило меня с ума, но я начинаю привыкать жить сумасшедшим. Вся эта ситуация, добавляет панических удушающих ноток в сознание. Вроде бы тебя лишили воздуха, но ты ещё дышишь. Просто чаще стали диалоги с собой, где от имени Билла я говорю что-то себе. Нет, это не попытки стимуляции к жизни, так… обыкновенные обрывочные фразы. Вот и теперь: - Том, пойдем порисуем, – говорит «малыш», и я иду. И так почти любое действие. Но именно вот это порисуем… Я купил специальные мелки и учусь рисовать его лицо, злясь на себя что ни хрена не выходит. Только черные зрачки глаз, да немного линия скул. А вот волосы, я не научусь, наверное, правильно передавать их форму, обо всем остальном можно и не мечтать даже. В один из дней после отъезда Кэтти, мне пришла, наконец, мысль, что я свободен от прошлого, что имею право делать с собой все что захочу. Мысль была дикой и где-то даже радостной. Срезать дреды с головы, эта мысль прекрасна. И в целом, я хочу изменить себя, очень. И я готов к этому. Иду домой почти радостный, свою задумку мне удалось воплотить в жизнь. Теперь у меня длинные черные волосы, мне их нарастили, почти… почти как у него, и пирс, я снял его с губы, повесив это же колечко на бровь, именно в том месте где хотел Билл. Пьянящее ощущение бьется в груди, а пальцы дрожат от нервного возбуждения. Я бегу домой, стараясь не смотреть в пролетающие витрины магазинов. Только там в своей четырехстенной тюрьме можно будет посмотреть, и возможно обрести себя, когда увижу. Что я хотел увидеть? Не знаю. Разочарованно оглядев себя, я понял, что это не я, и не он. Хотя я и похудел достаточно… На полу съежившись, прижавшись лбом к холодному стеклу сидит нечто, никак не связанное с нами обоими. - Малыш, слушай, я ждал что это будешь ты? - Какая глупость, как это мог быть я? - Ну… я не знаю, просто надеялся. - Том, может уже хватит мучить себя, пойдем ко мне, я соскучился до дрожи. - А то я нет? - Твои руки они мне мерещатся повсюду, ты тянешь их, а я никак не могу ухватиться, - сам воздух пропитан бредовым сентиментальным сожалением. - Том, - качаю головой, - люблю тебя, мое безумие. - Люблю, - улыбаюсь в ответ. Я бы мог и дальше продолжать этот диалог, если бы не скорость, с которой я кидаюсь к толчку. Волны зигзагообразной боли скручивают внутренности, рвотные позывы теперь не редкость. Питаясь чем-то, что потом уже и не вспомнить, поэтому не стоит удивляться содержимому желудка. Фу, вот гадость… хотя если вглядеться, там словно растекшиеся чернила, хотя все равно мерзость невообразимая. Боль становится обыденной, присущей каждому дню. Хорошо, что Билл со мной теперь все время, и я не замечаю, как текут дни сквозь меня. Я давно не вижу людей… давно, хотя какая от них польза? Временами я теряю чувство действительности, и это так здорово, тогда со мной Билл. Действительность… о чем я? Мы с Биллом говорим, говорим, но обычно я не могу вспомнить о чем, только то что сейчас. - Малыш, а ты видел уже, как у меня получилась форма твоего носа, на последнем портрете? – умиленно заглядывал в его удивительно сумасшедшие глаза кофейно-молочного цвета. Заржал и, отсмеявшись, спросил: - Стоило добиваться результатов, трудясь на кухонном столе? - Конечно, стоило, – вполне серьезно заявляю я. Черт если бы не эти позывы, они такие частые. Я уже подумываю о том, чтобы застелить пол туалета чем помягче, чтобы не сбивать колени, а потом и голову, когда падаю там же. Хотя какая разница я ведь все равно уже ничего не чувствую. Но самое важное, что он со мной теперь всегда. В перерыве суматошных дней, я тебе приделаю корону, из цветов и листьев и корней, поведу к раскрашенному трону. Подарю закатную звезду, поцелую губы, руки, плечи, я тебя малыш не подведу, пусть меня врачи не лечат… И мы вместе угораем, над моими смешными фразочками, так мы называем моменты, когда я впадаю в детскость, и говорю ему первое что приходит в голову. В момент, не помню точно какой, были теплые глаза красивой русоволосой девочки, которые пульсируют страхом. Мне это так не понравилось. Но позывы… они надоедают. Я отключаюсь.***
- Том, Том, очнись же, – в истерике кричит противный знакомый женский голос. Я открываю глаза и понимаю, что нахожусь на своем привычном месте в туалете, значит все по-прежнему, ничего не изменилось. Чувствую, как утекает мое сознание сквозь пальцы и радостно, предвкушая встречу, провожаю его. - Том, придурок, вставай, сволочь, – истерически орет эта дура. - Ты пьяный что ли, Том? Потом он меняет тактику и, спустив мне на лицо свои рыжие патлы, окунает меня в свой приторно-тошнотворный запах. Открываю глаза. Не может быть, Алиса?! Что ей надо? У этой коровы все лицо перекошено болью и жалостью. Жалеет меня, дура! Себя бы пожалела. От слез, её косметика раскисла, и черные уродливые кляксы капают куда-то на пол. - Том… Том, – она воет, её голос бьет волнами по моей голове. – Кэтти, – вопит она. Я вслушиваюсь, и меня чем-то острым пронизывает, липким и… - Кэтти? Алиса, что Кэтти? - Кэтти… её больше нет. Черное все. Нет смысла. Больно же, больно, жжет. Глаза режет. Что? Кэттти? Что? - Кэтти??? Я не знаю, как пришел в себя и зачем это сделал. Смерть это выход. - Нет, нет, нет! – меня скручивает на полу, - где она, я хочу её видеть, мне надо видеть. Что? Ты… что знаешь? - Том, выслушай, - сквозь всхлипы говорит ведьма, - сядь, заткнись, я расскажу. Это «расскажу», Кэтти, я не понимаю… сажусь тру руками глаза. - Том, я не знаю точно что произошло, около двух часов назад Кэтрин на школьном автобусе привезли сюда, домой. По словам очевидцев, она приехала сюда, соседка дала ей дубликат ключей, потом девочка в слезах выбежала. Понеслась куда-то, никто не знает зачем, хотя многие видели её бегущей… потом она выбежала на проезжую часть, и её сбила машина. Меня нашли, через интернат, я приехала сразу, в течение часа сюда пытались вломиться, но дверь захлопнулась и заклинила. Её выбили Том. Кэтти уже увезли на машине скорой помощи… Я ненавижу вас… ненавижу, ненавижу… полосует мозги. Кэтти, моя девочка, мой ребенок драгоценный. Как же так? Маленькая моя, родная моя, как же это? Солнышко. Господи, за что? За что все это? Ты не мог меня забрать? Да и нет ведь тебя… Кэтти… - Том, очнись не уплывай, ты сейчас здесь нужен, надо ехать туда, соберись, будь мужчиной. - Да пошла ты, - вновь прохладный ободок толчка. Это я виноват. Это она меня увидела! Картинка целиком сложилась перед глазами. Я словно проснулся, очухался, я понял. Она и не узнала меня… а я, я же видел её… Господи, как же? Что дальше? Котенок… Полосование болью незаметно, но вибрацией и дрожью отдает, пока я натягиваю какие-то штаны, ищу… Я заорал так громко, что все вокруг затряслось. Рыжая шарахнулась в сторону. Я, заметив движение, осел на пол. И потом слышал её голос: - Том, я вижу, ты болен. Я болен. - Том, во что ты превратился? Я тебя не узнала. Она не узнала. - Том, одевайся. Одеваюсь. Не помню, как оделся, дорогу тоже. Я увижу котенка. Врачи снуют, заглядывают с волнением в глазах. Говорят, что показывать не будут, советуют кремацию. Я помню, как меня держат, и я кричу. Укол в руку. Малыш, я больше не увижу Кэтти. Я её больше не увижу. Стоим где-то. Рядом эта бл*дь, трясет рыжей шевелюрой в голос причитая, а я молчу… молчу, пока сжигают то, что осталось от моей девочки. Жизнь - ты как Алиса, уродливая страшная дура. Горшок… я бы сжег себя, и сам туда залез серым пеплом. Это ведь мысль. Кэтти нет… Кэтти нет, нет её… Алиса меня оставила в покое, отвязалась корова тупая. Здорово, что ей по х*й. Не помню, знаю горшок у Алисы, обещала развеять где-то там… где красиво… я сам не взял, думал не зачем теперь. Чем ты думал? Чем? Я дома, бл*дь! Я дома. Огонь? Нет, это священно, так погибала Кэтти… хочу чтобы жизнь утекла наконец из меня… Смотрю в зеркало. Билл смотрит на меня. Я не виню тебя малыш, это я, я во всем виноват. А ты как прежде, я люблю тебя. Я все ещё могу любить, тебя и Кэтти, вас обоих нет больше. И меня не будет. Разбиваю стекло в ванной. Черчу полоску на коже, на запястье. Жаль, что такая тварь как я боли не чувствует. А кровь она насыщенно красная это теперь мой любимый цвет. Теперь можно и надраться, бутылка с виски. Билл и воспоминания, болючие и горячие слезы, которые я выплакиваю. А он… он молчит, не прощает, хотя я прошу. Я сам себя не прощаю, малыш. И лью глупые слезы об утраченном уже навсегда. Я её потерял…***
Я слышу, что ты зовешь меня по имени, и говоришь пора. Я помню, какой у тебя был голос, когда мы только познакомились, вечность назад. Такой хриплый, удушающий, могильный, но мне не страшно. Ты все шепчешь что-то, не могу разобрать. Потом спрашиваю: - Я умер? Ты твердо говоришь: - Нет, - и я встаю на деревянные ноги, как будто вновь ведомый тобою. Смотрю на все ещё льющуюся кровь с руки, и не могу понять, ведь прошло много времени, сколько ещё, сколько? Гляжу в зеркало, вижу тебя малыш. Ты вытягиваешь руки вперед, и в отражении твои запястья целы, а я не понимаю. Эта комната стала каким-то странным подобием приюта для душевнобольных. Я хочу отвернуться от зеркала, но ты не даешь. Зовешь меня, и среди каких-то обрывочных фраз я улавливаю «Фарелл, Фарелл». Фарелл? Это тот человек, который… кто он такой? - Врач, ученый, он меня с тобой познакомил, помнишь малыш? - Нет, Том, он тот кто сделал это с нами. - Он? Зачем ему? Ты молчишь. Я хочу взорвать лабораторию. Я пришел в себя после отключки, находясь на полу в собственном туалете. Оглядев свои руки, понял, что на самом деле не совершал накануне самоубийства. Я помню, что все кончилось, что Кэтти нет. Я знаю, что это моя вина, и не только моя. Фарелл. После возвращения домой, я пребывал в состоянии психоза. Часто были галлюцинации. Кое-что вспоминается, но как будто сквозь дымку. Оглядев комнату, я вижу, что вся она расчерчена черным графитом. Смысл начертанного понять не пытаюсь. Спешу. Надо одеться. Нахожу комплект, что я купил вместе с Кэтти. Да, именно в этом нужно идти. Провожу по длинным волосам, я и это помню, как они стали выглядеть иначе. Собираю в хвост. Я сюда не вернусь. Беру деньги на дорогу туда. Сейчас ночь, на улице прохладно и свежо. И хотя я осознаю, что в лаборатории может никого кроме охраны не оказаться, все равно еду на последнем автобусе. Я готов за все заплатить. Осталось только выяснить, готовы ли вы заплатить профессор? Я знаю, что взорвать лабораторию не смогу… но вот привлечь к ответственности профессора попытаюсь. А там дальше игра покажет план. Здание, которое не пугает своей двуликостью, я вижу серые плиты, и промеж ними черное пространство, зияющее и пропускающее в другой мир. Свет горит наверху, я не знаю что это за окно. Нахожу камни на близко расположенной площадке и начинаю швырять их в стекла, во все подряд. Жалею сейчас что ослаб и не могу швырнуть их выше первого. Звуки разбивающегося стекла и сигнализации. Выходят два человека, одного я видел раньше, второго не знаю. Меня хватают, выдергиваюсь. Спрашиваю: - Где Фарелл? Молчат, и уже через несколько минут перед глазами человек, который разрушил мою жизнь. Остатки сил я бросаю на то, чтобы вырваться и рвануть к нему. Рычу сквозь зубы что-то и оседаю на колени. Мокрый, с растрепавшимися от ветра волосами. Поднимаю лицо и вижу, как стальные глаза профессора теряют смысл, и он падает в метре от меня. Потом сам теряю сознание. Не больно. - Билл? – Георг с серым лицом кинулся на мою попытку открыть глаза. Как только я понял, что передо мной этот человек, я был готов к… но его обращение вогнало меня в ступор. И я понимаю, глядя на его лицо, что на данный момент из нас двоих он куда более сумасшедший. А я… я в его кабинете, на его диване пытаюсь подняться. - Вы в своем уме? - Билл… Том? Это ты? У него точно крыша поехала, так стоп… Билл??? Он назвал меня Билл? Надо ответить, надо узнать: - Я. Почему вы назвали меня Биллом? - Посмотри на себя, – говорит он и судорожно сжимает костяшки пальцев. Так… все по порядку. Иначе я запутаюсь. - Я… выгляжу как Билл профессор? Одна только деталь, откуда вы знаете, как он выглядит? Он посерел. Молчит и отворачивается. - Нет, профессор, вы ответите! За все! За наши жизни, за то, что сделали со мной! – я начинаю тянуть к нему руки и захлебываюсь от крика. Падаю как мешок с дерьмом на пол, не в силах подняться. Ненавижу это все, я даже убить его не могу. Кэтти кто же за тебя отомстит? Я начинаю выть в голос, и слезы скользят по щекам, теряясь в ворсинках ковра на полу. Фарелл подходит и берет меня под руки, обращаясь так тихо и ласково: - Том. Меня скручивает от ненависти, и ещё секунду назад, желая оказаться в доступной близости от него, я дергаюсь назад от отвращения, впечатываясь спиной в диван. Отдышавшись немного, я хочу понять, что происходит. Внутри каша и путаница. Фарелл упал на колени и что-то то ли бормочет, то ли воет. - Профессор скольких людей вы убили? – дико хохотнув, спрашиваю я, не зная о чем ещё можно говорить с этим ничтожеством, напротив меня. - Двоих. Двоих Том. - Нет, профессор, ваши сведения не верны, скорее уже троих, а через некоторое время к ним четвертый присоединится, – я все же сошел с ума, раз у меня хватает желания так хохотать. - О чем ты? – грузно спрашивает он. - Все о том же. Говорю, третий уже на вашем счету, хотя в любом варианте здесь наш счет равнозначный. Но толкнули меня в это вы. Кэтти, – киваю я. - Кэтти? Что с Кэтти? – бледнеет Георг, становясь одного оттенка со своими волосами. - Нет её больше. Наверное, вы хотите понять, где же тут ваша вина? А вина ваша профессор, что я сошел с ума. У меня галлюцинации, я сплю в туалете, не ем, теряю сознание… а Кэтти, она меня просто не узнала, не узнала, понимаете? – слезы, слезы, откуда их столько? - Она приехала домой, испугалась меня и, выбежав на улицу, попала под машину. Вот так, коротко об истории моей жизни. Ну, вы довольны профессор? Эксперимент удался? Его качнуло, голова опустилась низко, низко, и он закрыл лицо руками. Я слышу его всхлипы, его стенания. Дрожит. Что дрожишь? Понимаешь теперь? Что ты понимаешь? - Прости меня, Том! Я молю тебя, прости меня! Это действительно только моя вина, – рыдает в голос, - я расскажу тебе все, ты имеешь право знать, почему все это произошло с тобой. Сейчас ты не в том состоянии чтобы слушать… - Что? Вы ещё будете решать в каком я теперь состоянии? Говорите, сейчас, потом уже не будет, – я сжал кулаки, я дотянусь. Он посмотрел на меня опухшими глазами со скорбью внутри, и поднялся, опираясь обеими руками о пол. Потом попросил: - Разреши я помогу тебе сесть, – говорил он, подходя и подхватывая меня под руки. Поднимает на диван. Я весь обратился в слух. Он занимает близко расположенное кресло, отдышавшись и повернувшись в мою сторону, начинает говорить: - Для начала, я расскажу тебе кто такой Билл. Это мой сын, который погиб десять лет назад, десять уже. Погиб из-за меня, по моей вине. Поэтому, когда ты спросил, скольких человек я убил, я насчитал двоих, его и Эльзу… про Эльзу мы ещё поговорим, – сказал он, увидев мой вопросительный взгляд. Хотя после произнесения уже первых слов, мой взгляд стал вопросительным. А состояние мало сказать что шокированным. Билл его сын? И вслед волна ледяного ужаса. Билл умер… погиб… нет… - Его мать была нищей танцовщицей и наркоманкой, с которой у меня не было ничего общего, кроме случайной ночи, проведенной по большой глупости. Я не был женат, и до сих пор холост. Его мать звали Ирен, она умерла через пять лет после рождения Уильяма. Причина смерти передозировка. Он представлялся для всех Биллом, только я звал его полным именем. Я был вынужден забрать мальчика в свой дом на воспитание. Поскольку я был твердо уверен, что этот ребенок от меня. Но… официально признать его сыном я не мог, это бы на корню загубило мою репутации. И я был его опекуном. Он рос спокойным, добрым мальчиком, и я очень его любил. Очень. Когда он повзрослел, я не смог найти в себе силы раскрыть правду о том, что я в действительности его отец. У нас были слишком теплые отношения, слишком, любое недоверие могло их поколебать, нарушить, я не хотел этого. Моя карьера стремительно росла, я стал знаменит в научных кругах Европы. И с момента наступления семнадцатилетия Уилла начались разногласия в нашей с ним семье. Он с детства имел интерес к рисованию, который я не запрещал и не поощрял особенно. Просто хвалил за его усердие и старание. Однако же я рассчитывал, что к наступлению у него сознательного возраста, он примет решение относительно будущей профессии в научных отраслях. Поскольку потенциал мальчика был очень высок. Он был гораздо более способный, чем большинство его сверстников. Билл мне сказал в тринадцать лет, что станет художником. Я предпочел дать ему время, для того чтобы подумать. А в семнадцать он приносит мне приглашение из школы искусств о зачислении досрочно на факультет живописи. Наверное, хороший отец, порадовался бы успехам сына и благословил пусть и на столь пикантную будущую профессию ребенка, но не я. Я не был хорошим отцом, формально я не был им вообще. Я давил на него всеми возможными способами, и добился лишь отдаления. Мы крупно поссорились. Он покинул дом, и принял решение жить самостоятельно. Поначалу я рассчитывал, что финансовая нужда заставит его обратиться ко мне за помощью, но… я не ожидал, что он справится. В восемнадцать прошла его первая выставка, и в узких кругах о нем сложилось положительное впечатление, а дальше все развивалось точно по накатанной. На самом деле к моменту, когда ему стало девятнадцать, я не хотел уже ничего, кроме того, чтобы он вернулся в семью. Но при первой же попытке поговорить спустя два года я совершил очередную ошибку, мой сын… сообщил, что имеет несчастье принадлежать к людям нетрадиционной ориентации. Я был шокирован этой новостью, помню даже сказал, что этого стоило ожидать от увлечения рисованием. Они все пи*ары. И ещё более жесткие тезисы. Начал упрекать его во всем, во всех принятых решениях. Я был слеп и горд, не допускал мысль о сыне гомосексуалисте, и не любил когда в целом оспариваются мои решения. Я всегда по жизни выходил победителем, ему, своему единственному сыну я проиграл, но признаться в этом не смог. Уилл ушел вновь. Знаешь, Том, чем дальше рассказываю, тем более понимаю, сколько же ошибок я совершил. Очередной ошибкой стала Эльза. Это дочь моего хорошего друга, и все детство дети провели вместе. Со временем я узнал о романтической привязанности дочери моего друга к своему сыну. Она была красивой, умной, и хорошей партией для сына. Я подстроил их помолвку. Организовал событие, которое как я предполагал, решит две проблемы сразу: вернет сына в отчий дом и поможет побороть его юношеское увлечение… мужчинами. Я надеялся, что многолетняя дружба с этой девушкой не позволит ему отказаться от помолвки на глазах у публики, тем самым унизив её. Эльза была согласна на такой ход событий, будучи влюбленной в него с отрочества. Праздник был назначен в его двадцатый день рождения, и от приглашения на свой праздник, он не стал отказываться. Возможно, надеялся, что я понял и принял. Когда в разгаре торжества было объявлено о помолвке, его бешенству не было предела. Он вылетел из зала. Эльза побежала за ним. И… я тоже вслед за ними. Я стал тайным свидетелем их разговора. Уилл обвинял Эльзу в предательстве, а она клялась в любви и просила попробовать построить взаимоотношения, надеясь, что они привыкнут друг к другу. Он ей много чего наговорил, и то что она не имела права решать за них обоих, и то что любви не было никогда, а вот дружбу она разрушила. Эльза плакала и в попытке объясниться сказала, что я замешан в этой ситуации. Уилл окончательно вышел из себя и накричал на неё, что не стоит перекладывать свою вину на опекуна. И тут… девушка выкрикнула, что опекун бы так не поступил, а родной отец вполне мог, настолько беспокоиться за судьбу сына, чтобы провернуть подобную аферу. Уилл был шокирован и спустя минуту вылетел из здания, которое находилось на побережье. Эльза по-прежнему следовала за ним. Они вдвоем заняли моторную лодку и на большой скорости понеслись по водной глади. Когда я пришел в себя и вышел во двор, я видел их уже вдалеке. Я не смог его остановить. Через некоторое время нам сообщили, что их лодка разбилась. Так я потерял сына, с которым не объяснился, перед которым виновен во всем. Которого любил и люблю всем сердцем. Такова наша история Том. Когда Георг закончил свою речь, за окнами уже зарождался рассвет. Что же, я теперь много знаю, слишком много, и некоторых вещей, например, предпочел бы не знать, то что от моего Билла отказывался отец, что его предали самые близкие люди. Невольно вспоминаю нашу с ним беседу по поводу «Овода». А не потому ли ты так хорошо помнишь содержание этой книги, малыш? Что с тобой произошли в чем-то схожие события? Да и не просто в чем-то, во многом. Малыш мой. Как же нелепо. Ты умер? Я словно не пережил ещё эту мысль. Но ведь нет же ты не умер, да ты не здесь… но ведь твоя душа жива, я же сам видел? Ты живой, я знаю, и не волнуюсь. А помнишь мы спорили, ты тогда говорил что простил бы отца на месте Артура. Ну вот тебе и предстоит прощать твоего отца, а я нет, не смогу его простить. И поэтому молчу, пока в голове не начинает биться только одна мысль: - Эксперимент. - Эксперимент, – повторил Фарелл, которого я вытянул из глубоких руин его разрушенного прошлого, – это будет объяснить сложно… - А вы попробуйте. - Хорошо, хорошо Том. Я же уже сказал, что расскажу все, не дави. Боль в его голосе почему-то не трогала. Она ещё больше распаляла и озлобляла меня. Я никогда не смогу понять мотивации его поступков, не получится. - Я ученый Том, и все что с тобой произошло, это моя вина, это было в некотором роде спланировано. Тебе возможно и будет понятен смысл фразы «замена сознания», но иметь представление даже после детального объяснения ты будешь слабое. Я изобрел препарат, с помощью которого мог восстановить сознание своего сына. Спустя два года после его смерти я начал его разработку. И к моменту нашей встречи все необходимое оборудование, средства и сам препарат были готовы. Перевоплощение… - существует множество стадий, которые ты прошел, это небольшая операция на головной мозг. С помощью последних научных наработок, эта операция имеет свойство быстрого заживления, - так меня заменить хотели, просто заменить? Охренеть конечно! - изначально Том, почему ты… Он прервался и вытащил из стола какую-то вещь, похожую на тряпицу. - Когда я увидел тебя в ресторане тем памятным вечером, я, честно говоря, был в шоке. Не знаю, замечал ли ты каким внешним сходством обладаешь с Биллом? - какое сходство? Нет же, мы вовсе не похожи! - Похожи Том, - утвердительно кивнул он, видя сомнение на моем лице. - А теперь и вовсе, похож стал. Прости, я вижу перед собой его внешность абсолютно явно. - Вы думаете, я жалею, что похож на Билла? – впервые за долгое время улыбнулся я. - А разве нет? - Я желал быть похожим на него, – и засмеялся, но Георг не понял. Ещё его видимо настораживала моя спокойная реакции, на основную новость, суть эксперимента. Честно говоря, я и сам удивляюсь, почему реагирую так спокойно, будто знание об этом уже давно живет где-то на периферии мозга. Георг встал и, прохаживаясь у меня перед носом, продолжил: - Так вот, ты удивительно был похож на него. Узнаешь платок в моих руках? Так я получил образцы твоей крови. Честно говоря, я не надеялся, что найду вообще подходящую кандидатуру для проведения опыта. И тебя Том, словно небо послало. Ты подошел по всем возможным и даже некоторым невозможным характеристикам. Ты подходил Биллу так, как я подошел для Кэтти… Это было чудом, что я нашел тебя! - А что вы планировали делать с Кэтрин? – прервал ход его мыслей я. – Ну вот допустим… в смысле, результат был бы положительным и я – Билл. Что вы хотели делать с Кэтти? - Я… знал что не оставлю девочку, и при удачном исходе опыта, я бы удочерил её. Том, не смотри так, я бы правда это сделал. Презрение было слишком явным профессор? Как легко вы чужими жизнями рулите, вам не кажется? - Вы меня выгнали, я помню… остановка сердца. Потенциальный труп вам не был нужен? - Том… ты не терял индивидуальности, я не узнавал в тебе сына, и потом… остановка сердца, я испугался. К тому же это смещение в сторону образа Эльзы, оно совершенно не укладывается в голове. - И правильно не укладывается. Это была фальшивка, изначально, – уточнил я, почему-то говорить об этом сейчас было можно, в отличие от предыдущего опыта, и даже правильно. - О чем ты? Ты врал мне? - Давайте только без вот этих интонаций то, что вы сделали с нами… я не мог вам сказать, – простодушно добавил я зачем-то. - А сейчас можешь? - Могу. Просто не знаю, надо ли? - Я ведь откровенен с тобой. Хотя бы сейчас, ты бы тоже мог. В чем фальшивка? - Вот вы профессор вроде умный человек, а сопоставить факты не можете. Если бы мне было заранее известно, то что стало известно теперь, я бы даже врать побоялся, настолько все прозрачно… - глянул в его сторону, на его лице недоумение. – Не было Эльзы, только её портрет, и то, Билл не знал, кому он принадлежал. Там были только я и он. - Ты… спал с моим сыном? – растерянно прошептал он. - Неверно мыслите профессор. Я его любил, и сейчас люблю. - Боже мой… - Не нужно о нем. Надо ли говорить, надо ли было выслушать это, чтобы понять. Во всем жизненном безобразии обязательно кроется чей-то сумасшедший план. Понимание, мне в этой милости отказано. Человек, лишивший меня самого дорогого на свете, хотел лишь вернуть сына, за которого я бы и сам отдал жизнь… знание, что нужно делать и как. Я на удивление холоден, мой рассудок ясен. И я это или не я, больше не волнует, когда знаешь, что за поворотом тебя ждет и что ты должен сделать. - Я вас выслушал, – зло бросил Георгу я, - теперь ваша очередь. Вы должны вернуть меня туда. - Том, пойми, я не могу, – отворачивая голову. - Нет, ты это сделаешь… - я ожесточенно двинулся в его сторону, мужчина безумным взглядом со следами слез на щеках прошептал: - Я последняя сволочь, Том, что ты хочешь? Я не могу снова это сделать, пойми. - Ты… козел старый! Ты все уже сделал! – заорал я, понимая иначе никак. – Ты… что-то вы поздно профессор о совести вспомнили. И чуть погодя: - Ты сделаешь это… и я верну тебе его, я обещаю. Ради него. Ради него. Я понял, что теряю сознание, так привычно утекающее из пальцев, смена декораций, свет в студию, явление сына отцу. Какая пошлость. Мальчик мой, как этот деспот породил тебя? Но… он тебя любит, вы должны попытаться жить, и… нет, я не прощу его, но верну тебя. Я тебя люблю, малыш. Спустя некоторое время открываю глаза, декорации те же и позывы тоже. Вывернуло прямо рядом с креслом. В кабинете тихо, я жду… он должен меня отпустить к нему. Георг заходит, сломленный, сгорбленный старикан. Само зло. Я бы поаплодировал, но сил на это нет. - Что вы решили? – хриплю я, вытирая рукавом рубашки угол губы. - Это тебя убьет, понимаешь? – хрипит в ответ практически в унисон со мной. - А вам не кажется что я уже… - улыбаюсь ему. - Да… мы… попробуем это сделать. Только я не уверен, что ты сможешь в итоге что-то дать ему, я боюсь, что все же ты не он. Заткнулся бы ты, психолог двинутый! - Через час, я приду за тобой, мне надо подготовить аппаратуру. Я кивнул и весь этот час сидел за его столом, не зная что думать и что предполагать. Меня словно уже слили, никаких красок. Я пишу. Заходит Фарелл, и я ему протягиваю последнее доказательство, что процесс необратим. Так сложно быть на грани, но в забвении, Когда себя швыряешь в пустоту, О вы…, и вы пришли, мое спасение, Сегодня, четко, рано, по утру, Нет слов приветствия и слов прощания, Когда ещё прикажете любить? Никто не обещал, к чему же ожидания, Не проще ли закрыв глаза забыть, О силы дайте, на рывок до смелости, На позднюю, но страшную грозу, В быту, в делах, не слишком ли? Совру, солгу, смогу, сотру… О чем здесь речь, угрозы или жалости Когда из вне потребность жжет дотла Я позабуду о своей усталости Чтоб был вопрос потом, была, иль не была …? Он кивает глубоко и задумчиво после прочтения и знаком зовет за собой.***
Сегодня особенно ярко полыхает фиолетовым. Меня засасывают звуки саксофона и чья-то нежность шепота. Я внутри верю, что это голос моей Кэтти. Мелко дрожу. Я увижу тебя Билл. Я сделал это, я вернулся. Я столько бежал. Снежные заносы, я так давно не видел снега. Все случившееся бьет обухом по голове. Но это… все равно. Только теперь могу допускать мысль о том, как он там? Как там мой мальчик? Пропускать через себя эту мысль и нестись на встречу к нему. Воздух холодит легкие, на улице все серое. Дом укрыт пеленой тумана, тревожный признак. Здесь давно не было солнца, ещё бы мой хороший, ещё бы. Ничего, теперь я надеюсь, у тебя его будет больше. Там, оно всходит и заходит без твоего вмешательства. Родной мой, как отпустить то тебя? Я боюсь, что буду не в состоянии выпустить из руки твои нежные пальцы. Нет, это не выход думать о том, что будет после, разумен я буду или нет? Это все же вопрос, но сейчас не настолько важный. Важен только ты. Мои прыжки через две ступени и дверь. Не заперто, и теперь я знаю почему. Тебе не давали уйти до конца, закрыться. Твой отец не давал. Темно кругом. В комнате горит свет ночника, тебя не видно. Моя надежда только в том что ты там, в кресле обращенном к окну, подобравшись сидишь… - Билл? Билл? – зову я, подбегая к креслу. И замираю от нахлынувших эмоций. Спит, поджав под себя ноги, по лицу пробегают тучи, нервно дергается веко, и дыхание не спокойное… Хороший мой. Я бы тебе так хотел подарить, всю нежность, всю заботу и тепло. Тяну к нему руки, дотрагиваюсь до скулы и волос, и не верю что, наконец, чувствую, тепло его. Он сквозь сон вздыхает, вбирает грудью воздух, чуть слышно всхлипывает. Беру его лицо в свои ладони, я не хочу пугать его, но, не удержавшись, прикасаюсь губами к его. Целую легко. Он немного отводит голову в сторону и все ещё с закрытыми глазами шепчет мне мое имя. - Билл, - отвечаю я, шепчу прямо около уха, - открой глаза. Он их распахивает и смотрит прямо мне в глаза, шокировано, неверяще, счастливо. - Тооом, ты вернулся, это ты… Это ты? Не моя галлюцинация? - Я, малыш, - улыбаюсь, и целую его нежные пальцы. Он обхватывает меня за шею и целует все что попадается ему на пути, он этими прохладными прикосновениями освобождает меня, дает мне силы и веру в то, что в этой жизни был смысл… Глаза, лоб, скулы, подбородок, ты словно пропечатываешь на каждом сантиметре свой след. Беречь его, твой след, будет моей радостью. Приникает к губам и медленно втягивает их в себя, нежно тянет и стонет от собственной ласки. А меня и подавно уносит, рука на его шее под слегка влажными ото сна волосами требовательно тянет его ближе и ближе. Он сползает с кресла, и мы на равных, как практически всегда, на равных. Он становится меж моих разведенных коленей и со всей силой вжимается. Я не верю своему счастью, что могу держать его в своих руках, даже задыхаюсь от этого чувства накатившего бешеной волной. До боли сжимаю его. Но, одумался, сделав объятие максимально нежным, почувствовав как тебя колотит, как твое сердце стучится. Как оно словно твердит, откройся, откройся… я не выдержал, положил голову на его плечо и из глаз противно заструились слезы. Я ведь обещал не плакать. Надо собраться, надо прожить этот миг достойно, мне ведь хранить его в памяти потом неизвестно сколько. Втягиваю губами кожу на шее, вдыхаю, и становится легче. Рядом с ним все легче, все можно перенести. - Том, – шепчет он, сквозь судорожные вдохи, - я так скучал. - И я, мой хороший. Я чувствую что он улыбается хотя и не вижу его лица. Глажу его волосы. Физического сейчас нет, только душевное, только близость сердца к сердцу. Он прижался влажно к моему виску и прошептал: - Пойдем родной, надо передохнуть с дороги, немного, – последнее прозвучало как обещание, отчего стало совсем хорошо. Мы поднялись, держась друг за друга. В полутемной комнате практически не разглядеть ничего. И я, говоря, что быстро, ненадолго исчезаю в ванной. Нет здесь зеркал, а мне интересно, как я выгляжу, пытаюсь определить на ощупь. Чувствую кольцо в губе. Значит, я остался прежним, хотя бы здесь и для Билла, я прежний. Прохожу в кухню, где теперь горит яркий свет, и вижу моего мальчишку во всей красе. Как замечательно, что я могу его видеть. Какая чушь все-таки, что Фарелл считает нас похожими. Он неповторим, хотя я буду надеяться где-то внутри, что стал похожим достаточно… для жизни. - Ты немного изменился… - шепчет Билл, дотягиваясь рукой через стол и гладя плечо. Я насторожился: - В чем? - Стал ещё прекраснее, - восторженно шепчет он и, обойдя стол и мазнув меня губами по скуле, усаживает на стул. Я выдыхаю. Ставит чашку моего любимого кофе, достает заветную бутылочку коньяка и тоже водружает на столе. - Надо выпить, - говорит он мне, а потом, обращаясь к бутылке, говорит насмешливо, - сегодня то мы тебя добьем. Я тоже улыбаюсь. Мои пьяные конфеты он тоже ставит. Наливает по рюмочке, и мы молча стукаемся и выпиваем. Молча потому, что каждый из нас знает, за что хочет выпить, и произносить это не обязательно. Знание в том, что каждый тост будет звучать: «за тебя», оно само пробивает сознание. Волна горячего жара пробегает по телу, останавливаясь в районе желудка. Хмель сразу же проникает в кровь. Билл встает, подходит ко мне, обнимает за шею, и прижимается к спине. Я весь откидываюсь назад, а он смешной говорит, чтобы я пил кофе. - Том, я чуть с ума не сошел, пока ждал тебя, – и я ему верю. Я знаю, о чем идет речь. Внутренне даже хмыкнул, но малыш, мне надо будет очень дозировать информацию, по большому счету не говоря ничего. И планирую… планирую умолчать. Потому что кроме горького разочарования тебе мои слова ничего не дадут. - Том, что произошло там? – я моментально сникаю. – Я вижу словно черную тень на твоих плечах. Я пойму, если ты не захочешь говорить об этом… но все равно прошу. Потому что больно, видеть это. Я бы забрал себе, если бы мог, забрал твою боль… – шепчет он, прерываясь и переводя дыхание все время. - Билл, - надо осторожнее подбирать слова, осторожнее, чтобы не сорваться, и не утонуть сейчас в отчаянии, - Кэтти… она погибла. Говорить это… я не знаю, как правильно выразить, но я чувствую, как отдаю ему часть себя сейчас. Он вздрагивает, и прижимается ко мне со всей силы, прижимается губами к затылку, и шепчет сбивчиво: - Любимый мой, хороший… - и я слышу, как спазмы перехватывают его горло. Он плачет, и эти слезы обливают сейчас мою израненную душу. Я тоже прижимаюсь к нему, всем сердцем. И понимаю, что должен сказать дальше, это то самое решение. - Послушай меня… То что случилось там, стечение обстоятельств и моя вина - это её груз ты видишь на моих плечах. Он обходит меня, садится на стул рядом. Берет мою руку и отрицательно машет головой говоря: «Нет, не может быть» Я печально мотаю головой и продолжаю: - Может, мой хороший. Может. Это случайность, но допущенная мной, – он сжимает мои пальцы и хочет возразить, но я не даю, глядя ему в шоколадные и полные горя глаза, говорю, - Билл, у меня есть к тебе просьба. Пообещай выполнить, вот так не зная. - Ради тебя Том, я пойду на все. Ты же знаешь? - Знаю, поэтому и прошу… объяснить это мне сложно, но ты должен знать, что другого у нас варианта нет… Я тут в последний раз малыш, – его глаза полыхнули диким страхом, рука дрогнула, но он смолчал, лишь проглотил ком, который слышно ухнул вниз, - здесь… должен будет остаться кто–то один. И теперь я знаю, что это можешь быть не ты. Я… я прошу тебя, вернуться туда вместо меня, я тебя умоляю. Ты машешь потрясенно головой, отрицая не мою просьбу, а скорее суть услышанного. - Откуда ты знаешь это? Все это, откуда? - Это не важно Билл… - Я не могу, прости. Там твоя жизнь, нет, - вздохнув, он снова говорит: – я не могу прийти в себя после сообщения о том, что этот раз последний, а ты еще, и говоришь «вернись вместо меня». Том, это было неправильно брать с меня такое обещание, – он смотрит с любовью страхом и немного укором. - Выслушай родной. Все что есть там - это уже не моя жизнь, я туда не хочу. Я там не вынесу малыш, – паника волной подкатила к сердцу, а что если не выйдет, что тогда делать, - я там погибну. Пойди на это ради меня, я смогу быть, только здесь, там где ты… - Я не смогу без тебя… не смогу. Как ты не понимаешь, какая разница где… - Я понимаю, но у нас нет другого выбора, - я стараюсь его успокоить, Билл закрывает лицо руками. Я встаю, беру его руки и веду в нашу комнату, кухня… это не то место, просто не то. Опускаю его в кресло и сажусь рядом на диван, уже все продумав. - Нет, мой хороший, так нельзя, давай сейчас мы забудем обо всем этом. Все неважно, главное я с тобой. Я сейчас с тобой… От дрожи и волнения я осекся, и лицо свело уже привычной болью, отчего у моего мальчика слезы хлынули. Он мягко коснулся пальцами щеки, вкладывая в этот жест столько…, и я видел в его глазах это безумное горе, горе свалившееся много веков назад на наши головы. И трудно дышать. Но я не собирался тратить все наши с ним силы на эти слезы. Нет у нас на них времени, эта наша последняя встреча. Я чувствую, что сейчас нужно сказать и сделать… - Билл, - я его позвал, в то время как он опустил голову максимально вниз, точно в такой позе как я его увидел впервые, с единственным различием, его пальцы на моей щеке… я знал, что такое нежелание разорвать контакт. Знал… по себе. Он поднял на меня глаза наконец-то, окончательно утонув в этом моменте. - Малыш… - повторил я, - я знаю, что у нас было столько с тобой счастья и печали на перевес. Я хочу сейчас попросить тебя об одном, давай мы не будем больше плакать. Я хочу, чтобы мы сейчас отдали себя тому, что так нас с тобой связало. Я хочу сейчас твою любовь, и больше ничего. Я хочу сейчас, её чувствовать, видеть трогать, просто прожить этот страшный момент так. И поэтому, я прошу тебя, пожалуйста… возьми меня. Я должен это почувствовать. Ты посмотрел на меня, борясь внутри со всеми страхами одновременно, и больше ничего не сказал, за что я тебе так благодарен. За живую тишину и наши движения, моих рук к тебе, и твоих ко мне. Лови момент, лови. Я, наконец, могу отдать тебе свою освобожденную в эту минуту душу. Ты все для меня сделаешь, все. Это настоящее единственное хорошее, что я сделал в жизни, это полюбил тебя. Мы на коленях, у судьбы, давно просчитаны моменты, и я молю тебя возьми, нас оплетает алой лентой. Тебе малыш всего! всего мне будет мало для забвенья, все сто шагов, до одного, ведут до этого мгновенья. И мы утонули в дыхании друг друга. И пусть будет боль, твоя боль подаренная мне от тебя. Движения жесткие, рваные, сминающие. Поцелуи и укусы, борьба и жизнь в одном флаконе. Мы раздираем и стаскиваем одежду. Я приникаю к твоей груди. Кожа светится и заражает светом мои мысли. Только ты, один ты, навсегда. Мы торопимся, твои руки движутся хаотично по спине и мы прижимаем вставшие органы друг к другу. Желание нестерпимо, бьет колючей волной по голове. Ещё чуть-чуть и от скорости нашего дыхания легкие просто не выдержат. Я кусаю твои плечи, я держу тебя в руках. Ты проникаешь в пальцем. Мне не больно малыш, ты вжимаешь в меня эти пальцы, ты трахаешь меня ими. Мне не больно, малыш. Потому что вся боль, любовь и счастье, это все я вижу у тебя во взгляде, а то что физическое, это не то, не настоящее, ты всегда меня понимал, любимый. Я стону, через каждую секунду и сам подаюсь на тебя. Это безумное ощущение быть отданным тебе, чувствовать себя заполненным тобой. Смазка обильно сочится на наши тела, перекрывая все ощущения и давая понять, ещё немного и мы оба взорвемся. - Давай. Он опрокидывает меня на ковер и располагает мои ноги по бокам от себя. Ты приставляешь ко мне свой член и чуть надавливаешь, проникая внутрь. Жжет немного, но я больше обжигаюсь о твой взгляд, в котором теперь плещется желание. Спасибо тебе за это, ты смог пересилить все ради меня. Ты медленно вводишь член в меня, содрогаясь. А мне неожиданно становится легко насадиться на тебя полностью, задохнуться от накатившего, и уже через минуту задавать такт движениями. Ты все ещё осторожничаешь. - Билл, - простонал я в горячем нетерпения, - давай малыш, сильнее… Это прекрасное что жарким адским пламенем наливает мой пах, в то время как внутри я волнами эйфории уношусь куда то в поднебесье. - Ещё, ещё! – это непроизвольно, от этого никто не застрахован. Точечное попадание, огни вокруг нас образуют сферу, и при малейшем отклонении края сферы толкают нас обратно друг к другу. Ты стонешь и совсем не сдерживаешь себя, ты берешь меня и имеешь меня, так как я и мечтал. - Люблю, люблю, люблю… - кричу я и кончаю с протяжным стоном. - Тооом, - стонешь ты длинно и долго до конца вбиваясь, кончаешь в меня. Потом дрожим, перенимая волны друг друга. Влажно и долго целуем губы друг другу и мир вокруг опутан нашими запахами. Нежность твоя ко мне, в каждом прикосновении сейчас нарочито трогательна, трепетна. Любить до кончиков пальцев, любить как можем и чувствуем, отдавать друг другу все, без остатка. Дышим. Хриплый шепот срывается в мое ухо. Это твой ответ, запоминаемый каждой клеткой, моего тела и моей души, принадлежащих тебе: - Люблю, люблю, люблю… Я буду помнить, и буду знать, мой хороший, что из всех людей в мире, я точно знаю, любить будешь ты только меня. По-другому не будет. Отдышались, последними судорогами покидает волна эйфории и мне страшно, потому что на смену ей приходит волна боли. Мозги пронзает горящей иглой, и я чувствую, что времени у нас не осталось. Не грусти малыш. Так надо. - Билл, - зову я тебя,- вставай, мой хороший, нам пора. Страх пронзил тебя, и ты не можешь ничего выговорить, сиплые звуки срываются шипением с твоих губ, и я понимаю, теперь твоя очередь родной. Ты не сможешь говорить и не сможешь сопротивляться, все уже произошло. Я вижу изменение даже в воздухе, это теперь мой мир и я им управляю. Я вижу, как вокруг тебя медленно обрастает пространство снежной лавиной. Снежинки летят огромными шарами с неба. Мы уже на улице. Ты тепло одет… тебе будет тепло. Я отпускаю тебя. Ты шипишь, все настойчивее выражая свой протест… мне жаль малыш. Я уже ничего не могу с этим поделать. Я ощущаю прикосновение твоих пальцев и чувствую ещё вкус тебя на губах. Ещё секунда и стена снега разделяет нас, унося тебя куда-то в глубины подсознания. «Прощай» шепчу я, и слышу на краю сознания твой надрывный крик, сумел все-таки: - Я люблю тебя, Том! Я люблю тебя! Не грусти, малыш. Не грусти. Эпилог Два года спустя (pov avtor) Конференция проходила в одном из самых дорогих арендованных салонов отеля *** в Лондоне. Журналисты сгорали от нетерпения увидеть, наконец, сенсацию двух прошедших лет знаменитого Уильяма Фарелла, чьи работы покорили Берлин, Токио, Нью-Йорк, Париж. И уже сейчас картины именитого художника стоили состояние. Молодой человек, сопровождаемый охраной и своим отцом, проходит за центральное место на трибуне. В эти несколько минут поклонники и журналисты смолкают и наблюдают, как красивый молодой человек, одетый в дорогой костюм из плотной серой кашемировой ткани, проходит и чинно садится за стол. Восхищение волнами прокатывается вдоль стройного ряда людей. И начинается. Раздаются вопросы, на которые Билл отвечает очень мягко низким красиво поставленным голосом, гипнотизируя публику. Только несколько вопросов вызвали откровенное удивление у публики. Журналистка из *** спросила, с чем связано столь длительное отсутствие на мировой арене живописи, и почему он стал выставлять свои работы только в последние два года, на что Уильям ответил, после недолгого общения с отцом, что это связано с его длительной болезнью. На просьбу осветить этот вопрос поподробнее, Билл сказал, что ему неприятно вспоминать этот промежуток времени. Лицо его выдавало волнение, в этот момент. Позже был задан вопрос, с чем связано изменение техники написания картин, если тогда пятнадцать лет назад, будучи подростком, он рисовал акварелью, то теперь его работы в основном выполнены графическими мелками. На что Билл отшутился, сказав, что повзрослел. Вопрос, после которого, конференция прекратилась, спустя два часа звучал так: «Кому принадлежит портрет, который занимает центральное место экспозиции, друг он, или знакомый?» На что Билл, скрипнувшим голосом почти прошептал: - Я не знаю. После чего, Георг Фарелл попросил прекратить задавать вопросы и, сославшись на усталость, художник и его отец покинули салон. Позднее этим вечером, отец и сын ужинали в ресторане. - Папа, я же говорил, что будет сложно объяснить некоторые эпизоды моей жизни. - Уилл, мальчик мой, мы с тобой это уже не раз обсуждали. У каждого человека в этой жизни за плечами история, которой не может не быть. Чем больше интриги, тем лучше для твоей карьеры. - Пап… ну я же не про это, совсем, - глаза его грустно опустились вниз. - Сын, я знаю о чем ты. Я же тебе сказал, мы ничего уже не можем с этим поделать. Ты ведь знаешь я пробовал, но средств восстановить твою память нет, до того момента как ты впал в кому, я рассказал тебе все, что произошло, а последующие десять лет… ты же сам понимаешь… Билл грустно кивнул: - Они не оставят меня в покое. Эти люди, журналисты, зачем я только вновь начал рисовать? - Ты… относишься к тем деятельным людям, которые будут творить не зависимо от обстоятельств. И выставлять работы ты тоже будешь, потому что тебе необходимо делиться этим с окружающим миром. Эта потребность будет всегда. И поверь проще противостоять стаям журналистов, чем собственным стремлениям. - Если бы ещё они о «нем» не спрашивали, этот образ… этот парень, пап, может мы все же попробуем его найти? Я чувствую, что это важно… Отец не ответил, лишь с легким укором посмотрел на сына, который в свою очередь опять опустил глаза, понимая, больше об этом упоминать не стоит. За окном летали огромные снежинки, и Билл рассматривал их. Он почувствовал внезапно нарастающее напряжение и панику, которая топила его сознание, обращаясь в тягу выйти туда, к нему, к снегу. В этот момент телефон Георга оповестил о важном звонке, он встал и вышел из зала. Когда он вернулся, Билла за столом не было, но лежал листочек с набросанным наспех стихотворением. Георг прочитал. После этого выскочил на улицу в летящий с ночного неба снег и увидел картину, которая затопила его сердце леденящей болью. Его сын стоял на коленях посреди белого снега и орал в ночное небо диким голосом, прерывающимся на надрывный плач: - Тооом! Где тыыы? Гдее? Забериии меняяя!!! Билла пронзала страшная боль, которая жгла сердце и мысли. Он знал его, он всегда знал его. Он его любил. Ужас застилает сердце и не дает крови поступать к нему. Воздуха не хватает, и он вдыхает его через широко открытый рот вместе со снегом. Холод отрезвляет и уничтожает все живое. Билл бьет этот снег и морозную землю под ним кулаками, пытаясь достучаться до кого-то. - Нет здесь бытия, нет! - эта мысль, сказанная кому-то, захлебывается плачем. - Я не могу без тебя, я никогда не смогу без тебя! Он выл, а прохожие со страхом обходили несчастного парня. И в испуге прижимали ладони ко рту. Билл потерял сознание. Он упал лицом на снег. Черная волна волос расстелилась по заснеженной земле. Тело замерло после волны судорог.***
На протяжении двух лет с Биллом трижды случались приступы, в результате которых он заболевал и получал длительное и сложное лечение. После поправки всегда выяснялось, что Билл не помнит ничего о происходившем, ни во время приступов, ни после них. Георг Фарелл сделал все, что было в его возможности, чтобы уберечь сына от снегопадов. Увезти его в теплую страну, было единственно правильным решением. Георг оставил родину, продал дом и перестал заниматься врачебной практикой. Заработанных средств, вполне хватило на то, чтобы безбедно существовать за границей и полностью посвятить себя сыну. Они уехали туда, где не бывает белого снега…Конец.