Каждую ночь один и тот же сон. Опять. Он помнил его, как свои пять пальцев, но из раза в раз испытывал ту же горечь, что и в первый. Погода выдалась особенно жаркая. В такую погоду хорошо было бы убежать к себе в комнату и закрыться тенью штор, чтобы яркое солнце не обжигало чувствительную кожу. При свете дня его уродства видны гораздо лучше.
Брат с сестрой о чëм-то увлечëнно болтали, хихикая и толкаясь, как все обычные дети; бегали по свежей зелëной траве и отрывали лапки бедным блестящим жукам. Вот, очередной объект детских опытов жалобно зажужжал, лишившись одной из лапок, чем вызвал лишь звонкий смешок.
Но то, что для них казалось весëлой игрой, для Альберта было равно издевательству. Эмма и Самюэль были вредителями похуже тли, моли и гусениц, если уж на то пошло! Возмущение нарастало в душе мальчика: как можно было так просто калечить маленькую жизнь? Глупые, глупые жестокие люди, если бы они только знали, какого это – не иметь ноги или руки, они бы никогда так не поступили. Урод никогда не сделает другого уродом за просто так. А они могут. Считают, что могут.
– Прекратите мучать его! – тоненький голос мальчика звучал до странности твëрдо и решительно. Эмма и Самюэль отвернулись от жука и укоризненно посмотрели на брата. Эмма даже насмешливо хихикнула.
– А с чего это мы должны прекращать? – Бойко ответил Самюэль, доставая из кармана рогатку. – Что ты нам сделаешь, клоун? Действительно, что он, хиленький девятилетний мальчик, мог сделать двум шустрым и бойким детям? Но Альберт продолжал стоять на своëм. Нужно было скрывать свой страх.
– Вы убийцы, я не позволю вам убивать! Боишься – только провоцируешь агрессора на действие.
– Да ладно тебе, Альберт, это всего лишь жук. Он живëт-то пару дней всего. А ты какой-то слишком злой... Что, снова хочешь, чтобы я маму позвала? Эмма драматично шмыгнула носом и стала делать вид, что сейчас заплачет. Самюэль весело усмехнулся.
– Нет, не надо! – Он впадал в растерянность. Альберт ненавидел сестру за еë дурацкую привычку драматизировать и начинать истерику сразу же, когда ей что-то не понравится, а мать не любил за не менее дурацкую установку о том, что детские слëзы невозможно подделать. В итоге получал всегда он, а не Эмма. Но в этот раз несостоявшаяся истерия была прервана восхищëнным вздохом. Выпучив от любопытства свои огромные синие глазки, Эмма, не моргая, смотрела на молодое деревцо, единственное дерево, растущее на заднем дворе.
– Самюэль, смотри, там... Бабочка. Пылающий красный огонëк приземлился аккурат возле большого пчелиного улья и застыл на месте, словно неживой. Безотрывно Альберт смотрел на элегантное крылатое насекомое, будто никогда до этого не видел бабочек.
– Бабочка и бабочка, чего в ней такого? – равнодушно отозвался чернявый мальчик – Из неё разве что мишень делать. Ухмыльнувшись и зажмурив один глаз, он наставил рогатку на красный огонёк и собрался было стрельнуть, как тут же был остановлен оглушительным визгом:
–Стой, дурак! Ты еë спугнëшь!
Эмма отважно бросилась на брата, изо всех сил пытаясь выбить из его рук рогатку, а тот лишь игриво посмеивался.
Робкий шаг вперёд. Ещё один. Бабочка лениво шевелит огромными яркими крыльями, будто нарочно манит его к себе. Резные красные крылышки, будто сделанные из бархата, аккуратно окаймлены чëрными полосками, а жёлтые пятнышки сверкают, будто звездная пыль. О чем ты думаешь, насекомое? Что находится в твоей маленькой голове? Ты смотришь на глупых и неуклюжих людей со своей высокой ветки и считаешь себя лучше, красивее. Возможно, так оно и есть. Красота – вещь непостоянная. У неё миллионы форм и воплощений. Она повсюду, но еë нет нигде; говорят, что красота есть в каждом, но почему-то могут назвать кого-то уродом. Про красоту пишут в книгах, говорят на улицах. Про красоту и самому Альберту в далёком детстве рассказывала его мать. Говорила, что стоит искать красоту в своей душе... Но это всë не то. Нет, всë это просто бред собачий по сравнению с ней. Истинной красотой в обличие бабочки.
Альберт протянул ей руку, задержав дыхание и не смея шевельнуться в молчаливом благоговении... Но она отпорхнула от него, мягко сев на соседнюю ветку.
– Голыми руками ты никогда еë не поймаешь, дикарь. – Вдруг прозвенел голос сестры за его спиной – Смотри и учись!
Элегантно приподнявшись на цыпочки, Эмма повертела перед бабочкой банкой с мëдом, и та послушно вспорхнула с ветки и, словно под гипнозом, пролетела пару кругов вокруг белобрысой головы. Наконец, беззащитная бабочка нырнула в банку, и Эмма с торжествующим видом захлопнула ловушку. Альберт мог лишь стоять рядом с ней, не в силах вымолвить ни слова, он мог лишь чувствовать, как руки начинали подрагивать, а к горлу подступал тяжёлый ком.
– Вот видишь, к такому дикарю, как ты, ни одна бабочка не подлетит, она боится тебя. – Победно зыркнув напоследок, девчонка уже отвернулась от него, показав, что разговор окончен, но Альберт и не думал сдаваться сейчас. Для него это противостояние только началось.
– Если ты не откроешь банку, она задохнётся!– неожиданно громко выкликнул Альберт, не в силах больше сдерживать порыв злобы. Эмма недобро нахмурилась и резко повернулась к нему, с раздражением глянув ему в глаза.
– Я эту бабочку поймала, мне и решать, что с ней делать, ясно?! – Она насупилась и закрыла банку рукой.
– Она подлетела к тебе, а ты еë убьёшь?! Ты не заслуживаешь еë... ты убийца, поняла! Убийца! Не помня себя, он со злобой оттолкнул сестру, но прыткая девочка смогла устоять.
– Да как ты смеешь так меня называть?! Я всë мама расскажу, да так, что ты опять просидишь без ужина! Злобный тычок в ответ прошёлся по его плечу с вдвое большей силой.
– Ты не сможешь, потому что ты обычная плакса! Ты можешь только угрожать, потому что ты всего лишь маленькая слабая девчонка и больше никто...– Он начал терять контроль, увидев, как его бедная бабочка жалко бьётся в стеклянные стены, пытаясь выбраться. – Если не выпустишь еë сейчас же, я тебя ударю... Сильно. Мне всё равно, что об этом подумает мама.
“Ненавижу тебя” – со злобой подумал Альберт. Эти слова, пусть даже сказанные в голове, дались девятилетнему мальчику ужасно тяжело, но он успокаивал себя, говоря, что готов принять за них ответственность.
От уверенного тона брата девочке стало не по себе, кажется, она даже на секунду растерялась, думая, стоит ли ей лезть в перепалку... Но решила не ждать, пока брат начнёт действовать.
– Не трогай меня, урод! Разозлённая девочка с силой пихнула его в живот; ноги подкосились, и Альберт неуклюже плюхнулся под дерево.
– Самюэль! – завопила она, победно ухмыльнувшись и качнув кучерявой головой. Из-за еë спины вальяжно выплыл Самюэль и наставил на него рогатку. Ну вот, опять. Всë бесполезно, сейчас он направит рогатку куда-то выше и под возмущённые возгласы Эммы начнёт шмалять по улью. Ничего, она прекратит кричать, когда поймёт, что он хочет сделать. Альберт знал всë это наперёд. Уши снова заполнил пчелиный вой, но отчего-то сердце начинает дрожать, сбивается ритм и становится тяжело дышать. Этот сон снится ему уже в который раз, но каждый раз перед падением улья ему становится страшно. Так страшно, будто сейчас оборвётся его жизнь.
"Кто знает, – думал Альберт, – может, в каком-нибудь из миров это произошло. Может, тогда я действительно умер... "
Болезненное мгновение тянулось мучительно долго, почему все снова медлят?! Почему нельзя уже, наконец, сбросить на него этот дурацкий улей и окончить его мучения? Но в ответ ему неожиданно прозвучал лишь пронзительный детский крик. За одну секунду небо затянулось плотными тучами, пространство наполнил холодный промозглый ветер, а в ушах прозвенело громкое воронье карканье. Ветер мягко орошал его лицо мелкими холодными каплями. Он не хотел открывать глаза. Он не знал, что там будет, но это его пугало.
Ужас. Оцепенение морозной нитью прошлось по его ногам и перекинулось на спину, пока, наконец, не ударило в голову. Прямо перед ним лежали два мёртвых детских тельца, их пустые фарфоровые лица смотрели прямо на него, а в его сторону тянется от них тонкая струйка свежей крови, окрашивая в завораживающе-багряный цвет газон, ботинки, руки, одежду…
– Зачем ты это сделал? – почти неслышно спросил он у чёрной тени, которая вдруг возникла рядом с ним.
– Я помог тебе.
***
Пробуждение далось ему крайне тяжело. Еле спустив с кровати ватные ноги, он с грустью осознал, что не только проспал завтрак, но ещё и проснулся совершенно без сил, будто и не ложился вовсе. Нужно было начинать новый день, хотя сон ещё продолжал стучаться откуда-то из глубин его сознания. Что же это могло быть? Знамение? Слишком много вопросов для такой маленькой головы. Альберт пытался отогнать эти мысли прочь, но получалось как-то совершенно нелепо. “Особенно, если смотреть на меня со стороны” – мрачно думал он. Но чем больше он старался об этом не думать, тем яснее в его голове всплывали жуткие образы. Всё, он решительно настроился идти вниз, даже раздражённо встряхнул головой для убедительности. Для чего-то набрав в лёгкие побольше воздуха и с силой стиснув кулаки, он распахнул дверь и вышел в небольшой коридорчик, один край которого упирался в стену и стоящий рядом, как говорит мама, телефонный столик. (Это потому что, по её мнению, там прекрасно смотрелся бы телефон, но его у Вандербумов пока не было). По коридору Альберт медленно миновал дверь в комнату матери, ванную на противоположной стороне, комнаты Эммы и Самюэля и, наконец, оказался у лестничного пролёта, ведущего вниз. Вообще, второй этаж Альберту не нравился, да и первый этаж, честно говоря, тоже… “Просто второй этаж не нравится мне в меньшей степени” – подумал Альберт, довольный тем, что смог решить у себя в голове хотя бы один вопрос. Второй этаж от первого отличало наличие красивых обоев. Синие завитки на белом фоне являли ему множество причудливых существ, некоторых из них он даже мог иногда наблюдать во сне. Альберту даже грустно было иногда от того, что в его комнате отчего-то обои были совершенно другие. “А вот у Эммы красивые обои в комнате!” – с досадой, будто нарочно, отозвалось что-то в его голове. Альберт нахмурился. Эта белобрысая выскочка смогла испортить ему настроение ещё во сне, поэтому он предпочёл бы вообще о ней не вспоминать. Но, видимо, сегодня сама судьба ополчилась против него.
Уши готовы были свернуться в трубочку от звонкого девчачьего голоса, прозвеневшего где-то на первом этаже. Не то чтобы голос Эммы был каким-то противным, наоборот: многим он показался бы весьма мелодичным и приятным. Многим, но не ему. Альберт так и застыл возле лестницы, всерьёз задумавшись о том, не отложить ли ему выход из комнаты на какой-нибудь другой раз. Затем прошептал: “Ну уж нет, чтобы эта дурочка ещё и помыкала мной… нет, я уже достаточно от неё натерпелся!” и отважно сошёл вниз. Он не мог отступить, потому что сегодня очень важный для него день, сегодня он должен стать сильнее. Вообще, он уже стал гораздо сильнее, чем раньше, и с гордостью об этом вспоминал. После того случая на чердаке, он стал чаще видеть эту загадочную чёрную тень и смог даже узнать её поближе. Она, а, если быть точнее, он представился именем его дедушки Уильяма, говорил о том, что, видя такое несправедливое отношение к мальчику, просто не мог остаться в стороне и решил помочь ему стать сильнее и лучше брата и сестры. И сегодня, наконец, настал день, когда Уильям должен был рассказать Альберту о его истинном предназначении, очень важный день. Альберт искренне верил, что сегодняшний день сможет изменить его судьбу, и, честно сказать, был прав.
Скрип нижней ступеньки деревянной лестницы громко ознаменовал его спуск вниз. Альберт шикнул, но продолжил идти дальше. Его голову не покидали мысли о предназначении. Проходя по коридору, он ненароком выцепил глазами портрет отца. Обычно, когда люди пытаются представить себе какого-нибудь отца-аристократа, то на ум приходит крепкий мужчина с абсолютно грозным и манерно вздёрнутым лицом. И говоря «абсолютно» Альберт имел в виду то, что в таком лице не то чтобы глаза или брови смотрели грозно, а каждая мышца вздрагивала в напыщенной важности, произнося нечто вроде “Сын, ты сегодня опоздал к ужину, поэтому, в назидание тебе, сегодня ты будешь спать в комнате прислуги. Можешь плакать сколько угодно, это не поможет”. Альберт тихонько хмыкнул, задержавшись возле портрета. Нет, Джеймс совсем не был таким, Альберт готов был в этом поклясться. Отца он уже совсем не помнил, но помнил частые рассказы матери о том, как же прекрасна была её жизнь в те волшебные три года, что они прожили вместе… и что сейчас, будь Джеймс рядом, наподдал бы он им всем хорошенько за их ужасное поведение. Но Альберт в ответ на это лишь посмеивался (про себя, конечно же) – на портрете Джеймс казался юнцом немногим старше него: в весёлых глазах горел огонь, рот был сложен в мягкую улыбку, да и усы, повторяя линию рта, росли такой же вздёрнутой вверх дугой. Да тут скорее он бы наподдал этому, так называемому, «отцу», а не наоборот. Альберт снова усмехнулся своей мысли.
Он пошёл дальше, аккуратно наступая на скрипучий пол и прислушиваясь к шагам за стеной. Мягкие шаги сестры в гостиной сильно контрастируют с всё нарастающей громкостью её голоса и крайне недовольным тоном, что было даже странно для неё. Если Эмма что-то чувствовала – об этом буквально кричала каждая частичка её тела, каждый жест и каждое движение. Когда она была счастлива, её светлые волосы пушились во все стороны, а ноги в нетерпении переступали с места на место; когда у неё хорошее настроение, она очень шумно бежит по лестнице, передвигаясь больше прыжками и сверкая глазами во все стороны. В такие дни Альберт старается не появляться в доме вовсе, потому что шума становится уж слишком много. Когда же Эмма грустит, она практически не ходит, только сидит или лежит, устремив совсем синие глаза куда-то в стену. Тогда шаги её становятся очень медленными и тяжёлыми, волосы висят вокруг головы, словно холодные макароны, да и говорит она как-то очень редко и отрывисто.
“Вот почему Эмма совершенно не умеет лгать. Всегда в ней найдётся что-то, что её выдаст. И почему мама не может это понять?”
Но сейчас она была будто на рубеже этих двух состояний: то её шагов совсем не было слышно, то вдруг резко она топнет ногой, да так, что Альберт невольно вздрагивал. То её голос звучал совсем уж тихо и как-то до странного серьёзно, то срывался на визг. Просмотрев глазами коридор, ведущий к библиотеке, к его предназначению, он вдруг развернулся и пристроился у двери в гостиную, что подслушать, о чём там говорят. “Не убежит оно от меня, это предназначение, если оно действительно моё” – решительно подумал он.
– Не делай вид, что сама ничего не понимаешь! – Донёсся из-за стены умоляющий голос матери. Кажется, она уже сильно устала от этого разговора.
– Нет, я не понимаю… – как-то жалобно протянула Эмма. – Почему мне нужно притворяться тем, кем я не являюсь?!
– Эмма, ты уже взрослая девочка… – её перебили.
– И что?! После тринадцати лет мои эмоции должны были отпасть и засохнуть? Очень жаль, что эти глупые теории не стали реальностью!
– Я прекрасно понимаю, что тебе тяжело, но, послушай, от поступков каждого из нас зависит репутация нашего рода, поэтому твоё ужасное поведение может лишить нас всякого будущего! – С каждым словом голос Мэри становился всё твёрже.
– Да?! Неужели, одна моя фраза испортила репутацию семьи, а не, к примеру, Альберт, который устроил истерику при моих друзьях, непонятные правила, из-за которых я не могу пригласить Марго к себе домой, а может… – она осеклась, обдумывая, стоит ли ей сейчас продолжать фразу. С одной стороны, ей не хотелось портить матери настроение, с другой, она уже не могла остановиться.
– А может… её портит ещё и мой непонятно отчего мёртвый отец, про которого я не знаю ничего, но все почему-то продолжают меня о нём спрашивать, а потом, когда я честно ответила им, что мне его совсем не жаль, сразу обижаются… – она вдруг стала гораздо тише. – Может, всё было бы по-другому, будь у меня живой папа, а не мёртвый.
Звуки из комнаты резко оборвались. Видимо, Мэри застыла в исступлении, пытаясь принять то, что последняя фраза дочери ей не причудилась. Повисшая тишина пронизывала даже Альберта, находящегося за стеной.
– Уходи. – Голос мамы ощущался железом на его языке. Кажется, Эмма это тоже почувствовала.
– Мама?
– Эмма, быстро иди в свою комнату.
Маленькие аккуратные шажки хотели засеменить вслед за матерью, но вдруг прервались, резко поменяв направление и торопливо направившись в сторону выхода. Альберт даже смог услышать небольшой всхлип; кажется, в этот раз он был не наигранным. Ему было прекрасно известно, как его сестра боится оплошать перед матерью, но как выставить это в свою пользу он пока не придумал. А сегодня отчего-то ему совершенно не хотелось об этом рассуждать. Почему?
Погружённый в раздумья, он даже не заметил, как столкнулся нос к носу с вылетевшей из зала Эммой, в глазах которой уже стояли слёзы, а нос покраснел. Увидев его, Эмма сделала ещё более хмурое выражение лица, даже шмыгнула как-то раздражённо.
– А ты ещё что тут делаешь? Подслушивал меня, да?!
Синеватые глаза прожгли его насквозь. Он даже не успел что-то ей ответить.
– Как тебе не стыдно… – проронила она, прежде чем с силой рвануть на второй этаж.
**
Вот он. Заветный шкаф в старой семейной библиотеке. Его отец любил тут засиживаться, но знал ли он? Инструкции, данные Уильямом, он помнил наизусть, ещё накануне он заучил их, словно мантру, чтобы уж точно ничего не забыть. Всё шло идеально, только руки немного дрожали, выводя нужный порядок книг.
«А вдруг меня обманывают? Может, Уильям, зеркало, их разговор о предназначении – всё это мне просто приснилось? Нет, нужно было закончить начатое, во что бы то ни стало! Но что если Самюэль сейчас смотрит на меня из-за угла и смеётся над тем, как глупо я повёлся на этот нелепый розыгрыш…»
Он с силой сжал одну из книг.
– Тогда кому-то сильно не поздоровится…
Он всë сделал правильно. Нужно лишь надавить немного на стенку, и дверь должна открыться… раздался не самый жизнеутверждающий хруст. Мама точно отобьëт его за порчу антикварного шкафа, а Самюэль с Эммой ещë долго будут называть его психом. Шкаф очень сильно давил на него в ответ. Что-то снова хрустнуло. Ну неужели обман?!
Шкаф отодвинулся в сторону с каким-то протяжным стоном. Перед ним возникла тëмная винтовая лестница, уходящая куда-то вниз. От неë тянуло каким-то мертвецким холодом и неизвестностью, в которую он не спешил окунуться. Сердце быстро-быстро забилось в груди от волнения, оно готово было выпрыгнуть и побежать вперёд него, но он медлил. Из подвала ему чудилось что-то зловещее, пугающее… наконец, где-то позади него появился и сам Уильям.
Первый робкий шаг во тьму, второй, и вот он уже аккуратно, стараясь не сбиваться с выстроенного ритма, методично минует одну ступеньку за другой, прокладывая путь к своему предназначению.
Одинокий мальчик, Альберт Вандербум, на этот раз он всë сделал правильно.
