Капитан

Ехать разгонять митингующих Розанову не хотелось. День вообще выдался паршивый изначально. Погоды стояли промозглые, бронежилет вонял, а автозак - и того хуже, к тому же, тащиться куда-то и месить толпу вместо того, чтобы сидеть на жопе и пить чай в конторе, выбрал бы только совсем поехавший. - На Ордынке еще наползло этих, мля, не хватает у нас пацанов уже, - затирал ему прокуренным басом Анатольич. - Розанов, давай, съезди. За благодарочку. Развеешься, девчонок заодно полапаешь. Только смотри, чтоб на этот раз без эксцессов! Анатольич хрипло заржал, и Розанов поддакнул - смешно ему не было, но когда старший по званию шутит, нужно смеяться. Юмор заключался в том, что много лет назад он случайно обзавелся потомком, но избранницу подцепил вовсе не на митинге, а в отделе кадров родного отделения тогда еще милиции - стервозную Вику, которую даже в кадровом клубке змей считали выдающейся дрянью. Очарованный накачанными гелем губами, Розанов первое время не замечал ярко-красных флажков, но тем не менее, еще за полгода до появления на свет крошки Святочки, со своей пламенной красоткой он разругался насмерть. Теперь Викуля занималась бизнесом в Инстаграме, воспитывала двоих детей и сожительствовала с рябым росгвардейцем, а Розанов забирал сына на выходные раз в месяц и жил унылым однообразным бытом одинокого мента. С одной стороны, хотелось в жизни праздника, с другой - выезд на митинг таким событием он как-то не считал и брел к буханке, скрывая досаду и омерзение от вонючего бронежилета. В пазике предсказуемо пахло неприятно, хотя накануне его совершенно определенно мыли. Напарник Петя был тоже молчалив и мрачен - оторвали парня от обсуждения геополитики в курилке. До площади на Ордынке машину то трясло, то кренило, и на месте Розанов оказался уже порядком озлобленным. С неба сыпалась мелкая морось. Мимо пронеслась колонна омоновцев - даже через шлемы чувствовалось, что они яростные, как бешеные собаки. “Их же работа, блядь, не моя, - подумал Розанов. - Вот же неймется этим дебилам - каждую неделю че-то ходят, че-то ноют. Первого же поймаю - уебу. Будет барахтаться - пойдет по триста восемнадцатой”. Чем возмущены митингующие, Розанова заранее не проинструктировали, но по радужным флагам и наивным плакатам про “любовь для всех” он и сам все понял. Гомофобом он в целом не был, хотя партийные понятия, ясное дело, поддерживал - но внутреннего конфликта как такового в себе не чувствовал. В целом Розанову было просто похуй, кого кошмарить - лишь бы платили. Вопреки Петиным причитаниям о спидозных геях, которые непременно будут покушаться на их жопы, участниками митингов в защиту прав любвеобильных меньшинств были в основном девчонки от семнадцати до тридцати. Именно такую Розанов и выцепил первой - щуплая, совсем юная, лет двадцать, не больше, с сине-зелеными прядями в короткой стрижке - но брыкалась и визжала она так, что, волоча ее в автозак, Розанов слышал за спиной “вы что с ней делаете?” и был уверен, что исходил вопрос от какого-то репортера с блогом на десяток-другой тысяч злобных либерашек. Анатольич потом как пить дать забудет, что буквально в ногах у него валялся, когда искал, кого бы еще в эту срань забросить, и обещал благодарочку - вызовет на ковер, дверь специально откроет и будет с красной мордой орать, что обеспечение безопасности - это работа, а не шоу устраивать для всяких пиздаболов в интернетах. Разозлившись еще сильнее, Розанов скинул девку в лоховозку и двинулся за следующей жертвой. Вторым по счету был неприглядный мужик в серой куртке, которого Розанов грубо схватил за ворот, рассчитывая, что тот в ответ хотя бы в него вцепится, чтобы можно было с чистой совестью взяться за палку, а потом еще впаять ему нападение на сотрудника - но мужик наоборот сжался, прикрыл голову руками и, не упираясь, пошел вместе с конвоиром к автозаку. От такого облома Розанов вконец рассвирепел. Третью жертву он цепанул особо не глядя - какой-то мальчишка в не по погоде легкой куртке и с самодельным радужным плакатиком. Из полицейской хватки он сначала резко дернулся - пришлось сгрести его и буквально нести к буханке - и примерно тут для Розанова началось грехопадение. Поначалу мальчик показался совсем легким - Розанов успел еще подумать, мол, куда родители смотрят, дитё по митингам бегает, а само недокормленное - впрочем, даже субтильного юношу среднего роста тащить через толкучку к дороге было утомительно и не так уж легко. Курточка у пацана была совсем тонкая - курчавая подкладка явно служила лишь декором воротника, и через заношенную джинсу Розанов быстро стал чувствовать тепло человеческого тела, которое как будто окатывало мягкими волнами все места - кроме закрытых вонючим бронежилетом. Тут-то впору было и заволноваться и забеспокоиться, но у Розанова все случилось, как в те разы, когда видишь, как колонна пожарных машин, гудя сиренами, едет в сторону твоего района, и на мгновение пугаешься, но сразу же отмахиваешься от глупого подозрения - да ну не может быть такого, да чтоб сейчас, да чтоб с тобой… Так Розанов закинул добычу в душное лоно пазика, проследив взглядом за темненьким затылком, и озверел уже окончательно. Больше никуда соваться он не желал ни в какую - Петя тоже мелькнул куском недовольной рожи из-под шлема, ввалился в буханку и заорал, что все, поехали, ебаный в рот. Розанов действительно чувствовал, что вот-вот поедет - под жилетом было жарко, в автозаке воняло - в основном ими же с Петей - вдобавок отловленная девчонка с крашеными прядями не затыкалась ни на секунду, вереща про какие-то права и суды. Мужик в серой куртке сидел спокойно, расслабленно обозревая убранство лоховозки. Мальчишка сидел совершенно прибитый, будто уже получил смертный приговор - сразу видно, первый раз попал под раздачу. Почему-то от этого зрелища кровь Розанова вскипела моментально, как вода в электрочайнике на тысячу ватт. Ушлый Петя поорал матом на задержанных, на минуту прервав бесконечный поток угроз и проклятий от крашеной девчонки, и полез проверять документы на случай, если загребли кого-то не совсем того - или, наоборот, очень даже этого. Долго в лоне этого душного червя с крикливой девкой Розанов бы не выдержал - крикнул водителю ехать в дежурку, чтоб скинуть там лишний груз и заодно слиться и не тащиться до спецприемника - Анатольич дал распоряжение проредить несанкционированный, вот Розанов его и выполнил. Подал условный знак Пете, который кинулся уже выяснять личность крашеной - Розанову было вообще похуй, хоть это ее сотое задержание, хоть на ней сорок три мошенничества числятся, штрафуем на пятихатку, расписываем бумажку и пусть прямо из дежурки уебывает, достала. Мужиком в серой куртке он планировал занятся сам - но быстро считал несколько раздражающих фактов. Мужиком его назвать можно было с натяжкой - лет было двадцать три - двадцать пять, просто зачем-то отрастил косматую бороду. То ли хипстер, то ли решил, что так по камерам не вычислят. На митингах явно регулярный гость, так что отделаться пятихаткой даже не рассчитывал. Не хамил, не выебывался, экономил силы - и Розанов по уверенному взгляду понял, что где-то там его друзья в компании мамкиных правозащитников и адвокатов уже готовятся к штурму спецприемника - и, если они хоть чего-то стоят, то непременно прорвутся. На этот счет тоже существовали негласные правила: пустить адвоката к клиенту - да ни за что, хоть обосрись тут на пороге - но если проявил смекалку и, скажем, потребовал пустить оформить письменную жалобу - обратно таких уже не выдворяли, а главное было проникнуть. Впрочем, на судьбу и дальнейшие передвижения бородатого бунтаря Розанову было залупить и положить - он уже с каким-то необъяснимым предвкушением, с неизвестно откуда взявшейся томительной тревогой подступился к своему третьему трофею - худенькому мальчишке в джинсовой куртке. - Документы, - рявкнул Розанов, в последнюю секунду придержав агрессивное “блядь”. Пацан испуганно посмотрел на него и, кажется, дышать перестал. - Паспорт, еб, удостоверение личности давай, - склонился над ним Розанов, держась за стенку пазика, которого водило на поворотах не хуже карусели-центрифуги. - А… Нету паспорта, - тихо проговорил мальчик, но его голос прожурчал прямо в мозгу у Розанова живительным прохладным ручейком. Или он так напряженно всматривался в его лицо, что прочитал все по губам, а голос вообразил. - Ты у него тоже можешь документы спросить, - подсказал парень в серой куртке. - Ну, чтоб потом… - Я щас спрошу тебе, блядь! - не выдержав, прикрикнул Розанов. - Паспорт, права, блядь, роди что-нибудь быстро, а то в ИВС отправлю до выяснения личности. Мальчик вжался в стену, опустил испуганный взгляд, скомкал край джинсовой куртки. - Ай, блядь, - прошипел Розанов и дернул эту чертову куртку на себя, залез в один карман, грубо вывернул второй. В одном пусто, во втором какие-то бумажки, смартфон и фантик, в нагрудном обнаружилась социальная карта. Мальчик не сопротивлялся - голова безвольно моталась, пока Розанов его шмонал. - Ну вот, хули комедию ломал… Левушкин Сергей Андреевич - с точками над “е”, слипшимися в некачественно пропечатанную кляксу, справа от черно-белой фотографии с плоским лицом, которое едва ли передавало хоть что-то от очарования оригинала. Карточка прямиком из нагрудного кармана была еще теплая, как свежий батон только что с развозного подноса - и Розанову почему-то ее тоже хотелось поднести к лицу и понюхать. Пазик сильно качнулся, дернулся вперед, заставив всех побороться за равновесие, и встал. Петя снова заорал и заматерился, выволакивая улов наружу. Розанов вышел следом, конвоируя Левушкина Сергея Андреевича за мягкий ворот куртки. На парковке за дежуркой кроме их калымаги стояли несколько машин начальства и еще один автозак - но не гнилой зловонный пазик, как у них, а новенький, блестящий, технологичный - с кондиционером. И снова прелести жизни достались кому-то левому, а Розанову как обычно - наверни говна и не забудь сказать спасибо. Даже такая, в сущности, мелочь его взбесила - и лишний раз укоренила уверенность: раз блага жизни норовят разбегаться от него врассыпную, надо перехватить инициативу и брать их самому. По одному, выборочно - в конце-концов, он король жизни или хер собачий? Заслужил. - Шагай, бля, давай, - поторопил он заторможенного от ужаса Левушкина и крепче сжал в кулаке воротник его куртки. Остальных он оставил Пете, убежденный, что этому ленивому гандону даже оформлять их будет впадлу - поорет немного матом и распустит - но в товарища Левушкина он вцепился крепко. Отправлять его в клетку, естественно, он даже не думал - передержка на заблеванной лавке в компании блохастых бомжей и наркоманов как воспитательная мера, очевидно, не подходила: юный господин Левушкин, пусть с виду простой и на проверку безденежный, был весь чистенький, аккуратный, производил сильное впечатление интеллигента. Кивая по пути коллегам, Розанов потащил его в “допросную”. “Допросная” на самом деле была каморкой для предметов быта, а допрос в ней на на своей памяти Розанов проводил лишь единожды - и выяснить у угашенного солями юноши, кто он и откуда, ему тогда так и не удалось. На выходе к нему подошла неразлучная парочка Лены-переводчицы и Сани-эксперта по хуй знает чему. Розанов строго ответил на их любопытные взгляды: - В допроску пока не ходите, нужна будет швабра - говорите мне. Там клиент мой маринуется. - Может, Стаса подождать? - Лена округлила глаза с густо нарощенными ресницами, бездарно изображая то ли испуг, то ли удивление. - Не-не, ничего такого. Воспитательную беседу проведу просто и пусть пиздует. Среди своих Розанов слыл мужиком сдержанным и достойным. Пить - пил всегда и со всеми, но в кал не нажирался. Толкачей перетряхивал исправно - но гуманно, не чаще пары раз в квартал, не обвешивал, в основном употреблял прямо там, для закрепления деловых отношений мог даже пообщаться, на жизнь пожаловаться. Словом, почти аскеза. Правда, образцовым защитником правопорядка Розанова без отвода глаз тоже никто бы не назвал. Так вышло, что Розанов считался чемпионом по получению показаний - даже майор Анатольич, который своим ревом мог заставить бывалого рецидивиста обоссаться, обращался к нему в случаях особенно тугого языка - на настоящих допросах, не в шваберной каморке без свидетелей, чтоб в случае чего просто по-тихому вывести к КПП и пнуть под жопу, - а когда все по-взрослому. А Розанов шел и исполнял. Делать людям больно ему не то, чтобы нравилось - просто получалось неплохо. Полицейский дуэт понятливо закивал и отправился бездельничать дальше. Розанову страшно хотелось принять душ, но сначала нужно было сделать важный звонок. Он вошел в кабинет-архив, который по существу являлся складом барахла неизвестного назначения и предбанником единственной душевой, закрыл дверь, набрал знакомому фсбэшнику и успел раздеться наполовину, когда тот наконец соизволил ответить. - Слушаю, слушаю, да, - громко заговорил он в трубку, очевидно, что-то дожевывая. - Привет, Чиж. Ты там не на обеде? - Не-не-не, работаю. Это девочки нас тут чаем балуют. Че такое? Розанов дождался, пока стихнет хохот упомянутых девочек на фоне, и продолжил. - Можешь по-быстрому человечка пробить? Я социалку тебе скинул, больше нет ничего. - Да не вопрос, Тох, сейчас поглядим… - сначала Розанов послушал сопение своего периодического собутыльника Миши Чижова, потом немного цокота по шумной казенной клавиатуре. - Левушкин, значит, Сергей Андреич двадцать восьмого декабря девяносто девятого года рождения… Липецк, Липецкая область. Студент РГГУ, факультет культурологии… Папа с мамой в Липецке, стоматолог и воспитатель… Есть старшая сестра… Ничего интересного, короче. Соцсеточки проверить? - Да забей, ясно все - не чинуший, не бизнес. Паспорт его мне только скинь. Спасибо, брат, с меня бутылка. - Давай - только, чтоб не та, на которую ты этого хуя с горы посадишь. Чиж заржал, дождался, когда Розанов тоже посмеется, и распрощался. Розанов наконец откинул спецовку и вошел в душевую, брезгливо ежась, чтобы лишний раз не касаться заплесневелых панелей. Древний гель вонял, будто там намешали скипидар с дешевым советским одеколоном - но это было даже кстати, чтобы перебить мерзкую телесную вонь, которая неизбежно образовывалась под броником в любую погоду. Пока намыливался, Розанов прикидывал - девяносто девятый, это сколько ему? Какой там у нас возраст согласия? И тут же насмешливо себя одергивал - глупости какие, будто его согласие кто-то спрашивать собирается. Вытираться было нечем - Розанов оделся в форму, в которой был утром, снова почувствовал себя злым и грязным, занялся типичным делом для своей профессии - начал сам себя взвинчивать. Нахуя на пидорский митинг поперся? Голубой, блядь? Еще студент, а уже в башке одна западная дурь. Ну ничего, щас мы это, блядь, подлечим. Назвался груздем, нахуй… О том, что собирается сделать что-то аморальное, Розанов не думал - слишком был поглощен собственной злобой. Это как пиздануть какого-нибудь журналиста - смачно, со всей дури, до хруста, чтоб руку прожгло, чтоб упал на землю со стуком, как ящик с говном. Знаешь, что нельзя так, что проблем потом не оберешься - и ничего все равно не жмется, потому что в моменте это такая разрядка, почти молитва. Что кто-то может узнать и осудить, Розанову тоже в голову не приходило. В случае чего просто скажет “да ты его лицо блядское видел? Да он же сам напрашивается, чтоб ему за щеку заложили. Активист, епт”. Такую отмазку в его части все точно примут - разве что поржут. Захватив из кабинета бумажки, Розанов пружинящим шагом отправился в импровизированную допроску. В этом месте ему бы задуматься - а нахера все это надо? Что я вообще собрался делать и по какой причине? Задумайся Розанов об этом хотя бы на пару секунд, он бы передумал. Сам с себя бы охренел, впору бы перекреститься. С перепугу, может, и пацана бы отпустил к чертовой матери, а рапорт бы выкинул. Но он и не думал тормозить и рефлексировать - вся паскудистость этого мерзкого дня, которая с утра на него сыпалась и сыпалась, все раздражение, агрессия, которую он сам в себе культивировал - все подошло к самому своему верхнему пределу, - и Розанов сорвался. Левушкин так и сидел в каморке притихший и пришибленный, не нужно было никаких наручников или дубинок. Когда вошел Розанов, он дернулся, посмотрел испуганно, попытался как-то собраться - но все равно жалко было смотреть. У Розанова остро погорячело в паху и животе, сам даже отметил, что это странновато, но отмахнулся. Наверное, бабы давно просто не было. Попытался вспомнить, когда в последний раз трахался. Прифигел - не год прошел, а то и не два. Левушкин снова закис - кажется, уже сопли бы распустил, но было слишком стремно. В теории, можно было, конечно, попробовать пойти другим путем - поутешать, пообещать всякого, но в хорошего дядю полицейского Розанов играл плохо. Да и момент, кажется, был уже упущен. - Ну что, Левушкин Сергей Андреевич, паспорт выдан отделением УФМС России по Липецкой области в Левобережном округе, - вкрадчиво начал Розанов, выкладывая на стол бланки. - Неприятности у вас - и большие. Левушкин Сергей Андреевич побледнел еще сильнее, но шокирован не был. Он рвано вдохнул, справился с нервной дрожью и очень тихо выдал: - А можно… Ваше удостоверение? Вот гнида, еще залупаться пытается. Розанов выдержал угрожающую паузу, насмешливо глядя на Левушкина сверху вниз. - Че, уже успел понабраться, да? Можно. Не жалко. Медленными движениями он вытащил корочку и шлепнул на стол. Показывать удостоверение он любил. МВД России - капитан полиции Розанов - оперуполномоченный - все звучало внушительно, к тому же фотка была удачная. Двенадцатилетней давности, которую он сам принес в кадры - на ней Розанов был еще энергичный, волевой, можно даже сказать красавчик. Левушкин попялился в разворот невидящим взглядом, поднял глаза на Розанова. В капитане полиции снова вскипела ярость. Ну да, блять, уже давно не нежные семнадцать, представь себе, и даже не тридцать семь. Годы за рубли не покупаются. - Ну че, полюбовался? Понял, что я тут с тобой не в игрушки играю, Левушкин? Розанов злобно схватил корку и затолкал обратно в карман. Левушкин снова безжизненно сник. - Смотри, короче. За твои вот эти демонстрации мне полагается в шарагу вашу позвонить и обо всем доложить декану. Отчисление тебе гарантировано - че ты там мамке с батей навешаешь, начинай придумывать. Пометочка в личное дело идет сразу - на работу в бюджетках можешь не надеяться. Ты кто там, искусствовед? - Розанов сверился с наспех заполненным рапортом. - Факультет культурологии. Да один хуй - путь во всякие архивы-библиотеки тебе, считай, заказан. Ну и это еще не все неприятности, которые тебя ждут. Тут, знаешь, главное - в систему залететь. Левушкин, ты че, глупый? Ты понимаешь, че тебе говорят, бля? Хоть как-то реагируй. Левушкина уже еле заметно колотило, но он кивнул, не отрывая взгляда от стола. - Ну вот. Но, раз уж это у тебя впервые - и я очень надеюсь, что по чистой тупости - могу тебе предложить альтернативу. И тогда мы вот эту бумажку подписываем и ты идешь дальше учиться спокойно. На митинги больше не ходишь. Понял меня? Вот ты сложный, отвечай давай. Левушкин наконец обратил внимание на бумажку, сдвинулся к ней, вчитался. Розанов видел, как его глаза бегают по строкам “оказался в месте событий по случайности в ходе движения по городу” и “в мероприятии не участвовал, оснований для задержания нет”, но ни облегчения ни доверия в его лице не читалось. - А какую альтернативу? У Розанова похолодел затылок и сладко защемило в пояснице - таким безнадежным и ломким был голос у Левушкина, что чувство бесконтрольной власти буквально окатило его целиком. Он отодвинул бумаги на край углового куска офисного стола, кроме которого в комнатке ничего не помещалось, и начал глумливо объяснять. - Ну, как это, какую? Ту самую, Левушкин. Ты на пидорское шествие зачем ходил? За компанию постоять? Ты знаешь хоть, чем пидорасы от нормальных людей отличаются, или тебе в школе не объяснили? Хочешь, чтобы я тебе рассказывал? Голубизне голубого учил? - Я не… - Левушкин сухо сглотнул и замолк. - Че ты не? Чего не? Думать надо было башкой до того, как с пидорским флажком побежал скакать. А то вы сильно раздухарились - там орете про любовь для всех, а как до дела доходит - так все, в отказ. Вот давай, покажи мне любовь для всех вашу. Че я, не все что ли? Розанов почти физически чувствовал, как отказывают тормоза. Левушкин не двигался, так и сидел, низко опустив голову, и что там творится у него с лицом, было непонятно. Розанов вдруг подумал, а что будет, если все-таки откажется? Ну не ебать же его через силу, в самом деле. А стояк между тем все сильнее наливался требовательной кровью. - Так, пидорок, ты, кажется, меня не понял. Я тут, понимаешь, помочь тебе пытаюсь, положением, можно сказать, рискую, а ты какой-то туговатый, совсем добра не понимаешь. Как будто специально обидеть пытаешься человека, - Розанов решил сменить тактику и перешел на негромкий, но крайне угрожающий тон. - Тут тебе не театр оперы и драмы, второго звонка не будет. Ты ж учти, я могу и у тебя в кармашках покопаться, мало ли, чего найду. По двести двадцать восьмой за хранение и сбыт отъехать хочешь? В СИЗО годика полтора поживешь, на зону уже дипломированным петушком заскочишь - хорошо, если зубы останутся. Левушкин задрожал сильнее и крепко сцепил руки. Розанов почувствовал, что лед тронулся, осталось только додавить. - Нет, ну если реально так хочешь зекам-торчкам показывать фокусы жопой, то так и скажи, я только за. Нет бы вот послушал, что тебе говорят, пять минут ротиком отработал - и свободен, забудь, как страшный сон. Редко, кому такие королевские условия предлагают, Левушкин. Так что, другую бумажку пишу? Двадцать граммов? Или сразу тридцать? Левушкин ничего не ответил - Розанов даже немного пожалел, его перепуганный глухой голосок был просто музыкой. Стул скрипнул об пол, отъезжая к стене узкой каморки, задержанный опустился на колени, так и не поднимая головы. Розанов еще успел подумать: “надо же, совсем не сложно”. Левушкин так и замер на коленях, глядя в пол, надо было его как-то подстегнуть, раззадорить, но Розанов все равно крайне паскудным тоном произнес: - Правильно, правильно. Нечего ломаться, на твоем месте другие бы уже сами предлагали. Головой он понимал, что уже просто несет какую-то хуйню и не может остановиться. Дернул рукой ремень, рывками расстегнул заедающую молнию, достал полутвердый член, почувствовал себя немного пьяным. Левушкин так и не поднял головы, только чуть отвернулся. Было его даже немного жалко. - Ну. Че, особого приглашения ждем? Голос в этой глухой провонявшей ДСП тишине звучал не в пример ублюдочно, но ничего уже было не поделать. Левушкин пару раз резко вздохнул - так сам Розанов делал перед тем, как нырнуть, когда занимался плаванием - слегка раскрыл губы, кажется, так и не глядя на рабочую поверхность, взял в рот головку и застыл. Розанова сначала повело от упругого дуновения теплого воздуха из его ноздрей, потом он почувствовал уздечкой горячий мягкий язык и даже на секунду на Левушкина разозлился. Сидел тут, выебывался, скрывал, что у него такой охуенный ротик. Захотелось схватить его за волосы и заехать хуем в горло, но на середине движения ярость утихла, Розанов только взял его за затылок и почти беззлобно, даже как-то ободряюще проговорил: - Ну, давай, давай. Пусть неумело и без энтузиазма, но Левушкин дал - шевельнул язычком, скорее чисто машинально, двинулся губами чуть дальше, тут же отъехал назад, сделал паузу, снова взял немного в рот. В целом, так он и сосал - неглубоко, брезгливо, периодически шумно выдыхая через нос, вообще казалось, он сейчас прямо с членом во рту и заплачет - но Розанов уже через несколько секунд такие мелочи не фиксировал. Стояк моментально налился буквально железобетонный, и его обволакивала такая сладкая нежность, что хотелось в это ощущение нырнуть и не всплывать. Стремясь минимизировать вынужденную ласку, Левушкин посасывал только самый кончик, и тем самым ситуацию только усугублял - Розанов едва держался на ногах. Пару минут назад он опасался, что в таких условиях не кончит и придется поматросить пацана немного и отправить прочь с напутствием, что минетчик из него еще хуже, чем защитник петушиных прав, но теперь уже думал о другой крайности позора. Мысли клубились и разжижались, он слегка поскреб Левушкина по стриженому затылку и подумал вдруг про его рисованный плакатик. Его наверняка сразу же где-то затоптали. Жалко, старался же. Левушкин остановился, вздохнул через нос, попытался сглотнуть - непонятно, что у него там получилось, и продолжил, видимо, случайно сдвинувшись губами чуть дальше. Розанов шумно и хрипло выдохнул, ощутил на фоне кайфа укол стыда. Мразь он, конечно, и такого удовольствия не заслуживал - да вообще никто такого удовольствия не заслуживал - чистое блаженство, экстаз, праздник нервных окончаний. Мышцы начали натягиваться одна за другой в томительном предзнаменовании оргазма, и тело как будто само хотело оттянуть момент, позволить наслаждению сначала наполнить каждую клетку, каждую сраную молекулу - совсем не так, как при дрочке в душе, когда уже думаешь, лишь бы скорее отстреляться и спать. С приглушенным утробным рычанием Розанов все-таки кончил - еле успел выдернуть пульсирующий хуй изо рта задержанного, цепанул зубы. Сперма отправилась на пол, капелька попала на руку Левушкина, которую тот немедленно принялся оттирать. Пока Розанов застегивал брюки и пытался как-то собрать в одно целое помутненный раздробленный разум, Левушкин сухо сглотнул, встал, постоял все также - с низко опущенной головой. Потом неловко опустился на стул, попытался беззвучно его придвинуть. Теперь Розанов сделал несколько глубоких вдохов, как перед погружением, приложил все усилия, чтобы голос звучал ровно, не срывался, не уходил в хрип: - Ну вот и все. Подписывай. Бодрее, Левушкин, че ты, как я не знаю, кто. Но чем больше развеивалась оргазменная муть в башке, чем четче и яснее проступало понимание, что он только что вытворил, тем сильнее Розанов стремился прикинуться, что ничего особенного не случилось. Самого себя наебывал. Левушкин взял ручку и подписал все, что требовалось. Шмыгнул носом, отвернул голову, посмотрел в угол. Розанов выложил перед ним смартфон и студенческую социальную карту. - Все, студент, свободен, - наигранно-бодро заявил Розанов, сгребая бумаги. - Пошли, провожу тебя, что ли. Тогда Левушкин посмотрел на него - вскинул голову и заглянул прямо в глаза с таким презрением и ненавистью, что Розанов практически перед ним стушевался. Глаза у Левушкина были серые - темные, но как будто выстиранные, почти как волосы Розанова. Лицо бледное, со следами недосыпа. “Ну что за пацан, - подумалось Розанову. - Вроде все в порядке с ним, а начудил такого”. Длилось это, правда, недолго - студент собрал свои пожитки и встал, снова упершись взглядом в пол. Розанов отпер дверь и повел его к выходу по пустому коридору, попутно косился на его легкую курточку, в которой он октябрьским вечером непременно замерзнет. Хотелось дать ему какое-то отеческое напутствие - но в их с Левушкиным обстоятельствах это было бы ну совсем дико. - Чего куртка такая холодная? Совсем дебил? - процедил он, проявляя необходимую заботу. Левушкин не ответил. Едва Розанов открыл дверь с лестницы в уличную курилку сбоку от КПП, Левушкин рванул наружу быстрым шагом, не оглядываясь, будто опасался, что сейчас его снова чем-то будут шантажировать, и быстро скрылся за высоким забором. Дежурный в будке КПП только глянул на Розанова и вернулся к чтению газеты - как будто бы осуждал. Как будто намекал, что начудил тут вовсе не несчастный Левушкин. Показалось, конечно же. Розанов быстро вернулся и закрыл дверь, отсекая неприятный осенний холод. Надежды на то, что экстравагантная выходка скрасит ужасный день, не оправдались - посткоитальная нега какое-то время еще гнездилась глубоко в теле, но раздражение никуда не делось. Чтобы не срываться лишний раз, Розанов закрылся в кабинете один и занимался хуйней, пока коллеги галдели в общей комнате - и скорее всего квасили по-крысиному, не позвав никого из начальства. “Это ж надо было докатиться. Недотрах, видимо, и под сорокет кошмар с людьми делает” - пришел он к выводу в конце дежурства и сразу же двинулся домой. Про Левушкина решил больше не думать. Зато следующий день получился гораздо бодрее. Розанов снова дежурил и отхватил немного люлей, Анатольич вызвал его к себе и отчитал за то, что так мало набатрачил и спихнул всю оформительную работу - видимо, Петя все-таки наябедничал - но отчитал вяло, без огонька, так что Розанов даже особо не вслушивался. Непонятно откуда взявшийся заряд бодрости не иссякал до самого вечера - Розанов переделал кучу дел, заполнил рапорты, которые сгружал на край стола уже, наверное, месяц, сбегал с Леной и Саней в магазин за едой, пару раз даже отказывался от перерыва на покурить, но под конец дня сдался и решил бросить в другой раз. После службы снова заскочил в магазин, раз уж дежурство закончилось не поздно, купил ветчины, которую Саня изо всех сил расхваливал, а распробовать толком не удалось, поехал домой. Чувствовал себя вполне цельным человеком. Так продолжалось еще день-другой. А потом вдруг накрыло. Поначалу ничего криминального не было - Розанов начал немного нервничать, проходя мимо “допроски”, и со временем стал нервничать сильнее. Орал по любому поводу, придирался к мелочам, стал раздражительным, непереговороспособным. Думал, что переработал, махнулся сменами с молодым и перспективным капитанчиком Стасом то ли Данилецким, то ли Данилевским - никак не мог запомнить - которого по причине простейшей мужской зависти сильно недолюбливал. По плану пара дней вдали от затхлой дежурки должны были его встряхнуть, исцелить, придать сил, можно было бы даже съездить на дачу к Егору, отцовскому брату, пока совсем уж морозы не начались, - но планы как-то сразу же поломались. Он никуда не поехал, даже из квартиры не хотел выходить - куда бы ни ткнулся, всюду одни и те же уродливые рожи, бессмысленные вещи, ощущение, что что-то где-то не на месте. Постепенно Розанова начала наполнять тоска.