Капитан

Поначалу свое состояние Розанов ни с кем конкретным не связывал. Бывает же - заебался, накопилось всякого, думал даже в отпуск сходить на неделю-другую, но отгул показал, что дело это гиблое. Ничего не хотелось, ничего не делалось, сидеть в четырех стенах было невыносимо, а податься некуда. Все вокруг стало мрачное, унылое, беспросветное - оно и раньше было как-то неказисто, но Розанов то ли не замечал, то ли умудрялся с этим жить - а жить становилось сложно уже физически. День шел на убыль - Розанов вставал затемно, возвращался тоже по темноте, света белого практически не видел, а ведь только начало октября. По прогнозу потеплело - но Розанов не чувствовал, постоянно мерз и не мог согреться, будто промерз изнутри. Откровение наступило ночью с пятницы на субботу - днем Розанов честно отработал и отбыл домой, но тут случился срочный вызов, пришлось ехать. Клиента подвезли упертого - какой-то долбоящер привел жену в травмпункт с черепно-мозговой и сам за нее объяснился, мол, шла по улице, поскользнулась и упала. Ни куда шла, ни откуда, сочинить не смог - и врач заподозрил неладное. Ребята уже расползлись на выходные, так что Анатольич выцепил обратно Розанова - подойди, пообщайся с человечком, чтоб прямо тут на месте его это самое, а то сейчас его у нас оформить вообще некуда. В итоге вошедшего в раж капитана от нерадивого супруга пришлось оттаскивать - беседа вышла жесткая, мужик уже сознавался во всех смертных, спасая почки. Анатольич с блестящим лицом, матерясь, уволок Розанова в кабинет, а там вместо ожидаемой отчитки с угрозами уволить по статье посмотрел на него сложным взглядом и сказал: - Антон, что-то ты совсем плохой в последнее время. Баба? Розанов покачал головой. “Да какая баба” - только успел произнести, как мозг прострелил четкий конкретный образ: воротник с дешевым искусственным барашком на узких плечах, тонкие бледные запястья, темненькая макушка - голова постоянно низко опущена и кажется, что с какого боку ни глянь - всегда будешь видеть только одну макушку. Левушкин Сергей - пацан, чье имя уже давно должно было вылететь у него из башки - а оказывается, все это время там таилось, прело, пускало корни. Розанов сам так обалдел от неожиданного образа, что замолчал и лицо у него, видимо, сделалось совсем недоброе - так что Анатольич сам сделал свои выводы. - Да понятно, какая. Разберись, Розанов. Это не дело. После этого начались проблемы. Осознание существования на свете Левушкина теперь присутствовало постоянно, плавало прямо на поверхности сознания дохлой рыбой - и отцепиться от него было невозможно. После того вызова Розанов вернулся домой под утро и не смог уснуть - ни днем, ни к вечеру сон никак не шел, в голове под конец было уже пусто и бессмысленно, как в советской заброшке. В итоге перед дежурством он просто вырубил себя феном так, что полдня был вялый и сонный. Возможно из-за того, что мозги были в кашу, или из-за слов Анатольича, или из-за собственного тупейшего поступка концепция Левушкина каким-то образом наслоилась на концепцию бабы. Стоило только вспомнить о Левушкине, под уздечкой внезапно почувствовался теплый подвижный язык, из ниоткуда возник образ - перепуганный, зажатый, на все готовый. Возбуждение камнем рухнуло из мозга в самый низ живота, раскалилось, разлилось горячим сплавом по паху и окаменело. Розанов едва успел вскочить и добежать до двери кабинета - хорошо еще, был один - закрылся на хлипкий поворотный замочек и тут же запустил руку в штаны, едва их расстегнув. “Надо ж было так опуститься, блядь. Дожили”, - мрачно размышлял он, пока шарился по ящикам в поисках салфеток. Вроде же Петя в Мак бегал, просили же его, барана, не выкидывать, что-то оставлять. Салфетки нашлись, Розанов тщательно протерся и обнаружил пятнышко на штанах. Придется идти застирывать. А самое плохое - нихрена эта спонтанная дрочка не помогла - стоило только опустить веки, снова всплывал этот сраный Левушкин, снова стоял на коленях, снова открывал свой блядский рот - и Розанов снова терял над собой контроль. В тот же день он твердо решил эту проблему устранить доступным способом. Набрал Карине, с которой встречался сразу после расставания со стервой-Викулей. Номер был вне зоны - неудивительно, сколько лет прошло, там небось уже и телефон и жизнь другая. Позвонил Гале - парикмахерше, с которой познакомился на гулянке в честь Петиного дня рождения и потом почти полгода вяленько встречался, чья-то то ли близкая подруга, то ли дальняя родственница. Галя ответила, рассказала, что уже в декабре выходит замуж и едет в Турцию. Поболтали о том-о сем, Розанов постепенно понял, что с сексом не срослось, а до проститутки он пока еще не докатился. Уснул снова под утро с большим трудом. Время потянулось совсем гиблое - мифический Левушкин преследовал Розанова везде - при том, что капитан даже не помнил толком его лица. Только черная макушка, только пьянящее чувство власти. В попытках от всего этого избавиться он поехал к окружному барыге по прозвищу Шип, чем поначалу вызвал у того немалую измену - тормошили же буквально недавно. Каким-то чудом до скандала с мордобоем и последующим вызовом взрослых дело не дошло - видимо, Розанов совсем уже смотрелся диким, даже жлоб и гнида Шип не пожалел ему приличного напаса, спросил что-то, дал пару непрошенных советов за жизнь. Тоже никакого положительного эффекта. Кумар разошелся за часик, и унылая реальность оглушила. Левушкин был ему нужен, просто необходим. Розанов чувствовал, как его фактически покидает рассудок от невозможности посмотреть Левушкину в лицо, напомнить себе наконец его черты, убедиться, что не сделал непоправимого, узнать, почувствовать, в конце-концов, испытать рецидив. И чего, собственно, ему это стоило? Разыскать Левушкина даже в Москве - задачка на часик максимум. Эту шайтан-машину только заведи - и уже завтра будет ждать суда за какой-нибудь лайк. Там уже не только минетик можно было бы выторговать, а что и послаще… Такие идеи пугали Розанова. Во-первых, скотиной он, конечно, был всегда - но чтоб такое… Не, это уже совсем конечная станция. Был момент, когда Розанов даже жалел, что отшил Чижа и не запросил “соцсеточки” - сам он в этом плохо шарил. Пытался поискать Левушкина в “Контакте”, но не нашел. Либо сидел под выдуманным именем, либо вообще время на это не тратил. Во-вторых, прямо-таки о сексе с Левушкиным он не фантазировал. Как-то само не шло, не воображалось, он даже на светлый образ решил больше не дрочить с того постыдного раза, когда угваздался, как озабоченный шестиклассник. Дрочить на пацана - это уже как-то совсем. Розанов отшил себя твердо - раз решил о Левушкине не думать, значит не будет. Ясно же сразу, ничего путного из этого выйти априори не может, чего зря душу бередить? Попробовал закрыться и изнутри и снаружи, отвлечься, вернулся в качалку, разгреб часть завала на балконе. Сначала казалось, что помогло - никаких слащавых мыслей в голову не лезло, зато полезло такое дерьмище, что лучше бы уже удрочился до припадка. Все оказалось бестолку. Тоска жрала ежедневно, ежечасно, каждую минуту без перекуров. Правильно говорят, скотом родился - ментом сгодился, и как-то же умел столько лет с собой существовать - но вот, как все повернулось. Дошло уже до физических заебов - от постоянно сжатых челюстей болела голова, стало мутным периферийное зрение, дрожали руки и периодически мутило, как с перепойки, хотя даже последние оставшиеся две банки пива уже которую неделю катались по нижней полке холодильника невостребованными. Розанов чувствовал, что задыхается от повальной душной неправильности - жизнь вышла вообще не такая и не та, кругом сплошная грязь, холод и одиночество. Он как никогда остро чувствовал, как его все бесят - и Викуля со своим дряблым хахалем, и Анатольич с одутловатой потной рожей, и бабник-тихушнтик Петя, и Чиж с его тупыми словечками - "соцсеточки", "Тох". У всех что-то было - у Пети, у Анатольича, у Вики, у Егора, даже у Гали, даже Шип по последним данным путался с какой-то шмарой и оплачивал универ ее ребенку. А у него что? Липецкий пацан, которого он без повода опустил, получается, а теперь совесть гложет. Все просрал, все испоганил. Надо же было такой хуйни натворить… Потом Розанова вызвали на суицид. Он поначалу даже не понял, на что выехал, только когда смотрел на труп со шнуром на шее, уже сложенный на пол - посеревший, но мирный, как-то вдруг подумал - а что, если умереть? Разик перетерпеть, чик - и все, никаких проблем тебе, никакой вот этой вот ублюдочности. Ну что плохого-то случится? Да ничего в сущности. Хорошего тоже немного, да какая разница? Сколько еще можно терпеть?.. Вот тут Розанов испугался уже всерьез. Грешным делом даже засомневался, не пора ли обратиться к специалисту по вправлению мозгов - да только что ему скажешь? Хуево мне, начальник. Не, не пойдет такое дело. После смены он зашел в винный у дома, с экспертным видом прошелся вдоль полок. Помня, что торчит Чижу бутылку, взял хорошее испанское и, как бы им прикрывшись, следом стеснительно подцепил бутылку дешевого коньяка. Бутылку оприходовал за вечер почти всю. Сразу заполировал одним пивасом - пил, пока не стало похуй на то, что он в одно жало сидит и набахивается, как последний алкаш, на то, что проебал в жизни столько возможностей и оказался в жопе, из которой выхода не видно, на то, что сейчас допьется до отключки, а когда включится - все начнется заново, закрутится бесконечным говноворотом - да на все похуй. Способ оказался более-менее действенным. Душевные муки, конечно, не исцелял, но помогал хотя бы притопить - и Розанов кое-как вытягивал, что-то делал, сам не понимая, как. В винный зачастил, брал, что называется, подешевле и покрепче, чтобы придя со службы, как можно быстрее отключить себя от невыносимой действительности. Иногда справлялся сам - брал лишние дежурства, ишачил до изнеможения, приходил и отрубался. Жил наполовину, если не на треть. Словом, держался. Сколько бы он так продержался, неизвестно. Неожиданный поворот произошел под вечер, когда Анатольич в обычной своей манере пришел к ним в предбанник, поприветствовал мужиков, шуточно поцокал в сторону плохо спрятанного между креслами штабеля бутылок и прошел к открытой двери кабинета, где Розанов сидел за столом и топил себя в работе. - Капитан, ты там все корпишь - все грабежи, что ли, решил раскрыть? Слушай, ты знаешь такого Левушкина Сергея? Розанов закаменел. С тем, что Левушкин Сергей в его жизни никогда больше не появится, он смирился буквально сразу - и к таким шуткам не готовился. Надо было, конечно, сказать, что нет, никаких левушкиных он не знает и понятия не имеет, о чем речь, но заторможенный от недосыпа и мгновенного шока, на автомате сразу выдал: - Ну, а че? - Да че, митинговал с утра, че. В Жуковский участок свезли, пока там их свалили. Друг твой, что ли, что за нахер? - Да там это… - Розанов напрягся изо всех сил, очень опасаясь, что уже и так выдал себя с потрохами. - Отец его стоматолог. Специалист по Святочкиным делам всяким, врачей знает. - Хууу… Да, зубы, это щас дело такое. Верке вон, когда эти брекеты ставили, вышло, как забор на даче. Че, поедешь его забирать? “Нет, блядь, тут посижу, пока пацан там в обезьяннике кукует с наркоманами. Ну ты и имбецил, блядь”, - подумал Розанов, но сдержался. - Да, бля, надо бы, конечно. Анатольич еще за каким-то хером помялся, потормозил. - Ладно. Позвоню тогда, скажу, что ты к Денису подойдешь. Ты до которого тут будешь? Охуевая от такого феноменального отсутствия эмпатии, Розанов созвонился со Стасом, попросил подменить себя на дежурстве. Стас, как ни странно, пошел навстречу, даже выканючивать ничего не стал. Отношение к нему у Розанова потеплело. Он ехал в часть, торопясь и нервничая, почти уверенный, что это какая-то подстава. Наверное, Левушкин, падла, заяву все-таки накатал. Розанов уже представлял, что все все знают. Что Петя там уже надрался и вовсю горланит несмешные шутки про то, что капитану совсем телки не дают. Что Анатольич каким-то образом обогнал его, ждет в части с заранее покрасневшим лицом и готов орать - “Розанов, у тебя мозг вообще есть, нету? Кабздец, бля! Ну приперло, ну дал бы на клык любой шалаве - они вон в очередь аж встанут! Заразы боишься - надень гондон! Я в ахуе с тебя, Розанов!" Нервы натягивались до дрожи в руках. Повезло еще, что по гололеду никуда не въехал. В части только собрался вызванивать Дениса, как наткнулся на него персонально - шел из курилки судя по аромату, холеный, румяный, немного загорелый - видимо, гонял недавно в отпуск. В Турцию, небось, или Египет - куда еще выпустят мента? Теперь здесь прохлаждается, а Левушкин сидит в ИВС - уже хуй знает сколько, ночь на дворе, - с бомжами и разной швалью, которую за сутки насобирали по всяким подворотням. Розанов едва сдерживался, чтобы не материться через слово. Денис кому-то позвонил, попросил привести товарища. Пожаловался Розанову: - Документов нету никаких, ну его и повели в обезьянник. А он заладил - капитана Розанова, капитана Розанова зовите. Я сам не знаю, я в обед пришел, то одно, то другое. Такие, в общем, дела-делишки. Немного пообщались о всякой хрени. Розанов повторил легенду о шебутном сыне стоматолога. Выяснил, что Денис действительно, возил семью на море под самый конец сезона. Тот поспрашивал, как дела, хотя самому явно было вообще не интересно. Розанов не мог избавиться от чувства, что на него смотрят, как-то снисходительно, как на неудачника - но и беситься пока было тоже нельзя. Они так и стояли в коридоре - гладеньком, недавно отремонтированном, все в бежевом, чуть шершавом кафеле - когда какой-то мужик привел к ним Левушкина. Вел прямо так, без наручников, не волочил за одежду, как сам капитан - просто шел рядом. Розанов провел беглый осмотр - помятый, но вроде не битый, уже хорошо. И только тут, когда Левушкин прошел уже половину коридора, его накрыло - это же он. Тот самый Левушкин, в существовании которого он уже сомневался. Тот самый, из-за которого он потерял покой. - Он? - уточнил Денис. - Он. - Че ж ты людей так подставляешь, а? Повезло тебе в этот раз, считай, - обратился Денис уже к Левушкину с ленивым укором. - Ага. На этот раз он держался дерзко - голову в пол не отпускал, смотрел на все как будто намеренно равнодушно. Розанова взглядом больше обтекал, отворачивался. Отпустили сразу, только повозились с поиском отобранного телефона, бумажек никаких заполнять не заставили - и на том спасибо. Розанов не стал расшаркиваться, повел Левушкина на запасной выход к парковке. Тот уже немного стушевался, стало заметно, как ему некомфортно. Розанову тоже было некомфортно - ремонт в части был сделан только в презентабельной половине, хоть и из говна и самых дешевых палок, а сейчас они шли по коридорам с глубокими трещинами в стенах, скрипучим полом и каким-то застарело-кислым запахом, и даже Розанову, который в этой части бывал и кое-как ориентировался, было немного тревожно, что они в этом адском логове потеряются и застрянут. Коридоры с шелушащейся штукатуркой закончились. За железной дверью - тонкой, но неожиданно тяжелой, резко начался свежий покалывающий ночной мороз. Розанов поежился - даже не заметил, что выскочил из машины без куртки. Тщательнее проинспектировал Левушкина - в этот раз тот был уже в мало-мальски пристойном коротком дутике, но обут все также в легкие кеды. Непорядок. - Садись. Розанов открыл дверь своего видавшего виды Пежо, кивнул Левушкину на пассажирское. Левушкин сел без вопросов. Вообще так ничего и не сказал. Заведя мотор, Розанов дал машине немного подогреться. Заметил в ногах у Левушкина какую-то картонку - наверное, Святочка когда-то побросал упаковки после того, как Розанов взял ему в Макдональдсе поесть. В салоне, конечно, творился бедлам, прибраться там, переложить Святочкино барахло в багажник или хотя бы выкинуть мусор Розанов и не подумал. Знал же, что повезет Левушкина на машине, но почему-то было не до того. - Куда? - лаконично спросил он. Левушкин помолчал, глядя в стену через окно. Розанов почувствовал аромат смеси застарелой блевотины, мочи, больного человеческого тела - ни с чем не сравнимый букет КПЗ, которым успел пропитаться дутик Левушкина. - Академика Янгеля. Посидев в некомфортной тишине еще полминуты, Розанов тронулся и поехал. - Ты опять башкой не подумал? Побежал на голубое шествие без документов, - хотелось как-то разрядить обстановку, дать напутствие, приободрить, но не срываться с Левушкиным на грубость было невозможно. - Митинг был по политзаключенным, - равнодушно поправил Левушкин. - Да хоть по какой еботне, схера ты на них прешься, тем более без паспорта? Твою личность вычислить - это дело на три минуты. Только никто торопиться не будет - кинут тебя в изолятор и забудут. На недельку так. Надо тебе это? Носи ты хоть копию паспорта с собой, показывай всем, не жалей, к чему выебоны вот эти твои? А лучше вообще подальше от этих сборищ держись. Тебе че, понравилось в прошлый раз что ли? Левушкин наконец посмотрел на него - через зеркало, где Розанов и перехватил его взгляд, и отвернулся к окну - теперь уже не равнодушный, а откровенно злой. Розанов понял, что перегнул. Решил попробовать заткнуться. Присутствие Левушкина воспринималось странно. До конца до сих пор не верилось, что вот он, прямо здесь, самый настоящий, злой и провонявший зассанным обезьянником - а вовсе не какой-то плод усталого воображения, воспоминание о том, что лучше было бы забыть. И еще пара пробок, развязка на проспекте - и Левушкин снова исчезнет. По крайней мере, из его жизни - и в этот раз уже наверняка навсегда. Это было, конечно, не хорошо и не плохо - это было скорее правильно, и Розанов это понимал, но все равно чувствовал, как прохладный комочек сожаления давит на что-то в груди, ощущается при сглатывании, и догадывался, каким пиздецом его накроет потом. Побередил душу, называется. Левушкин зашевелился, зашуршал дутиком, расстегиваясь. Розанов покосился на него, прикрутил обогрев. - Согрелся? - спросил он уже тихо и мягко. - Куда тебе на Академика Янгеля? - Не помню. У метро можно, там недалеко, - устало отозвался Левушкин. - Че не помню, боишься что ли? - Розанов чуть не завел шарманку о том, что вычислить его адрес, как два пальца обоссать, но успел осечься. - Или снимаешь недавно? - Да забыл номер просто. Там общага универская, ее прям видно. Еще пару кварталов проехали в тишине. - А тебе комендант не навешает за то, что ты в ночь приполз, еще и бомжами пропахший? - Какой комендант? - Левушкин усмехнулся - злобно и нервно, но Розанов, который впервые видел его хоть в каком-то подобии веселья, как-то вздрогнул изнутри. - Там по карточкам вход, я свое все оставил. А ночью вообще закрыто. - Позвони кому-нибудь? - Телефон сел. - И что делать? - Да блять, ничего не делать, какая разница вообще? Левушкин повысил голос, появились истерические нотки. В душном салоне Пежо так и болталось невысказанное “Тебе разве не похуй? Не твое дело”. Розанов постоял на светофоре, выключил поворотник, поехал прямо - до следующего перекрестка, чтоб развернуться. - Тогда не поедем в общагу. - Чего? - А ты собрался в минус десять на лавке спать? У меня переночуешь. Он ждал протеста - возможно даже бурного, что Левушкин ему выскажет все, что успел о нем еще в тот раз надумать, что ни за что к менту домой не поедет, - но Левушкин промолчал. Ни спасибо, ни пожалуйста, ни хуями не покрыл - просто молча потеребил край дутика и опять уставился в окно. Розанов сам занервничал - все-таки везти Левушкина домой он ну никак не рассчитывал. Какой там творился пиздец, даже думать не хотелось. Хорошо еще, неделю назад на него сбывали Святочку, пока Вика с младшим и своим козлом ездила в Тулу к его родственникам. Может, даже какая-то еда в холодильнике еще найдется живая. Розанов жил на Третьем Павелецком проезде - для центра место максимально некозырное. Бесконечно далекий от всех станций метро, посреди сумасшедше-неудобного хитросплетения дорог и мостов, даром, что рядом с речкой, дом Розанова стоял прямо около железнодорожных путей, что делало проживание в нем особо пикантным, а окнами выходил на соседний дом - точно такую же гниющую панельку, позабытую Богом и коммунальщиками. Из цивилизации рядом только захолустный продуктовый “Чижик” и полутораметровый салон ортопедической обуви. Самое место, чтобы кого-то туда водить, да и продать, как выяснилось, такую квартиру было непросто - точнее, продать можно было, но за такие деньги, что альтернативу подбирать пришлось бы разве что в Реутове. Он и сам ее купил здесь задешево - уже в нулевых убитую и невостребованную - бабка по отцовской линии оставила ему в наследство долю в своей роскошной трешке на Проспекте Мира, а младший сын Егор ее выкупил по-честному, причем в долларах. В кризис доллар подскочил, и Розанову, можно сказать, повезло - хотя вспоминая далекое детство с уютной бабушкиной гостиной, заставленной фотографиями, и совсем юным Егором, который казался самым умным и начитанным на свете, Розанов так уже не считал. Бабушку похоронили, Егор вырос в успешного управляющего, трешку на Проспекте Мира он выгодно продал какому-то бизнесмену, которому всралось скупить несколько квартир именно в их доме, так что воротила не поскупился. Теплое интересное детство превратилось в блекнущие воспоминания, которые накатывали все реже, в основном по пьяни. А вот Левушкин - наоборот с каждой минутой становился все более пугающе реальным. Парковаться как всегда было негде, пришлось бросить машину чуть ли не у Дербеневской станции и идти пешком. Розанов все порывался что-то спиздануть на тему того, что в такой холод ходить в кедах - это надо быть полным дебилом, но смолчал. Левушкин тоже молчал, шел за ним послушно, по сторонам не озирался, все о чем-то думал. Розанов набрал код на подъездном замке, стал искать по карманам ключ, на секунду испугался, что забыл его в машине - с этим Левушкиным он совсем что-то с башкой рассорился - но нашел, поднялся на второй этаж по вонючему подъезду, запустил гостя внутрь. Свет включать не хотелось, не хотелось, чтобы Левушкин увидел, какой он на самом деле ущербный бесполезный чмошник, но делать было нечего. Левушкин, тем не менее, никак на убожество не реагировал - разулся, расстегнул дутик, устало встал в узком коридоре. - Давай, я на балкон повешу, пусть проветрится, - Розанов снял свою куртку и протянул руку к Левушкину. Дутик свой он снял и отдал без возражений. Вообще стал каким-то ко всему безучастным. Только спросил: - Телефон есть, чем зарядить? - У тебя не айфон? Оказалось, у Левушкина все-таки айфон - доисторический, то ли пятерка, то ли что-то такое. Розанов про себя матернулся, пошакалил в свалке Святочкиного хлама, нашел айфонную зарядку, от сердца отлегло. - Ванная там. Иди, сполоснись, - показал он, подумав, что после вечеринки со сливками общества в обезьяннике он сам бы жить не смог, пока бы не помылся. Левушкин молча удалился в ванную и негромко зашуршал. Розанов немного потупил, пребывая в легком шоке от происходящего - взял и привел пацана к себе домой. И никакие высшие силы его не остановили. Вот и веруй в господа после этого. Потом опомнился, матернулся уже вслух, сбегал к комоду. - Ты там как? Я полотенце тебе принес. Закрыться Левушкин бы физически не смог - такого функционала в двери не было, одинокому Розанову такие выкрутасы не требовались. Он быстро приоткрыл дверь, чтобы кинуть полотенце на стиральную машинку - Левушкин как раз стянул футболку и стоял, ссутулившись, спиной к двери. Розанов быстро захлопнул дверь и даже отошел подальше. Зрелище с острыми лопатками и узкими плечами буквально резануло по глазам. Напряжение чуть спало, когда в ванной зажурчала вода и тяжело ухнула колонка. Розанов прокрался на кухню, поспешно спрятал початую бутылку портвейна, залез в холодильник. Как и предполагалось, хвастаться было нечем, разве что скромностью быта. Инспекция морозилки была чуть успешнее - нашлись какие-то куриные полуфабрикаты, которые его Святочка поедал, как не в себя. На полке со сковородками удачно позабылась открытая пачка макарон - осталось немного, но на разик на двоих можно было поделить. Скромно, но жить можно. Левушкин копался в ванной долго, Розанов успел и макароны сварить и слить, и куриные котлетки поджарить, и даже вскипятить воду и раскопать на полке с древними банками чай. Потом он вышел и почесал сразу в комнату проверять телефон. - Иди поешь. Левушкин странно посмотрел на Розанова, будто очень давно не видел. Розанов догадался - до этого без формы он еще не сверкал. - Не, я не буду. - Поешь, я уже приготовил, - у Розанова непроизвольно включились отцовские интонации. - Ты сколько в клетке сидел? С утра, небось? Там что, кормят теперь? Пошли, хватит его цмыкать. Левушкин снова подчинился. Ел без выебонов, но и без аппетита, медленно, будто кусок в горло не лез. Неудивительно. Чай остыл, пока он свою порцию кое-как домучил. Взял тарелку, хотел поставить в раковину, но там и без того был завал. - Оставь, я уберу. Такого вселенского смирения Розанов у парней его возраста не видел. Левушкин пожал плечами, хлебнул чай. Будто ничего в мире его не смущало и не беспокоило. Разозлиться бы на него - но не получалось. - Идем, я тебе на диване постелю. Розанов пошел в спальню, чтобы достать белье. Левушкин поплелся за ним. Когда Розанов уже собирался сообщить, что наволочка только такая - протертая, в застиранный цветочек, неизвестно, откуда в его доме взявшаяся, - как за спиной раздался очень тихий голос Левушкина: - Резинки есть? Розанов не запаниковал только потому, что сначала и правда не понял, о чем речь. - Какие резинки? - Да какие, блядь, - вдруг встрепенулся до этого равнодушный ко всему Левушкин. - Ну, гондоны. Розанов медленно развернулся. Свет в спальне он не включал - лампы в коридоре хватало, чтобы осветить шкаф с содержимым - Левушкин стоял как раз на границе светового пятна, и в неполном свете казалось, что лицо у него неравномерно покрыто румянцем. - Зачем? - тупо спросил Розанов, сжимая злополучную наволочку в руках. - А зачем они, блядь, нужны? - Левушкин нервничал, матерился, повышал голос. - Сам меня сюда притащил, мыться отправил, че теперь-то? Быстрее начнем - быстрее закончим. Полная карта события начала складываться у Розанова в голове. Он вздохнул и выпрямился, почти хрустнув шеей. - Че ты мне тут комедию ломаешь, а? Я ж пытаюсь с тобой по-человечески. Левушкин глянул на него воинственно, но сразу как-то стушевался, ссутулился, отступил в темноту и присел на край кровати. - Я не ломаю, - опять заговорил тихо. - Думаешь, я не благодарен за то, что ты меня вытащил? Разрешил переночевать, чтоб не на улице? Я благодарен. “Ну так сказал бы спасибо, раз благодарен” - уже готово было вырваться у Розанова, но внезапно перед глазами встало секундное зрелище из ванной - голая спина Левушкина, острые лопатки, белая шея, уходящая в стриженый затылок. Рука безвольно разжалась и простыня с дурацкой наволочкой упали на захламленный раздвижной стол у двери. Что делать, когда сам предлагает? - Посиди, - бросил Розанов и пошел в ванную. Поздно было перед самим собой выебываться - Розанов осознал очень четко: он его хотел, тупого этого проклятого Левушкина. Тогда, когда он на митинге попался, такого не было. Было что-то спонтанное - в башку стукнуло, не затормозил вовремя, вот и получилась такая шляпа. А теперь не так - теперь Розанов вполне физически ощущал желание, которое долго зрело, оплетало его изнутри корнями, проникало в каждый сосуд, в каждую клетку - и изводило, отравляло - теперь распустилось, будто лопнул бутон порочной похоти, и из него полезло так, что ничего не поделать. Теперь он Левушкина хотел до невозможности, как не хотел еще никого за всю жизнь. К тому времени, как Розанов помылся, стояк уже был такой, что хоть гирю вешай. Оставалась надежда, что парень там посидит немного, подумает, передумает - что в таком случае делать, даже неясно было. Одеваться не стал - обернулся полотенцем и пошел в темную спальню, даже холода не чувствовал. Левушкин так и сидел на прежнем месте. В темноте его серые глаза чернели, как бездонные колодцы. - Нет резинок, - севшим голосом сообщил Розанов. Левушкин облизнулся, сглотнул. - Тогда надо будет, ну… типа вытащить. Или обойдемся, как в тот раз? “Типа вытащить”. Розанов еще ничего никуда и не вставил, но понял, что это даже не обязательно. Само то, что Левушкин - вот он, прямо здесь, рядом, - уже этого одного ему бы хватило, чтобы обкончаться до потери сознания. - Обойдемся, как в тот раз, - повторил он за Левушкиным и сбросил полотенце. Левушкин снова посмотрел на него так, будто впервые увидел. Соскользнул на пол, встал на колени, нерешительно взялся рукой. От его холодного прикосновения у Розанова перехватило дыхание. Он хотел было сказать, что не надо всего этого, можно же, как в прошлый раз - просто рот открой и сиди спокойно, но Левушкин уже взялся понемногу надрачивать, приблизился, обогрел головку дыханием. Розанов только успел заметить, что губы у него, кажется, обветрились. А потом снова мягкий язык под уздечкой, нежный рот, гладкие волосы под пальцами, обволакивающее наслаждение - и Розанов понял, что “как в тот раз” они не обойдутся. *** Во второй раз все пошло еще сильнее не по плану. Он и первый-то переварил не очень, помнил в основном свои ощущения - все склеилось в непоследовательную сумбурную мешанину. Трясущийся автозак, чья-то крепкая хватка, душная комнатка с обрубком стола. Вот, его куда-то тащат, все орут, а вот он сидит и ждет чего-то неизвестного, и ему уже даже не страшно, а так, похуй. Как в школе, когда стоишь у доски, не зная ни одного ответа, в голове пустеет, вообще никаких мыслей не остается, кроме того, что все это рано или поздно кончится, а пока надо тупо ждать. Ну и потом, конечно, коронный номер вечера. Его Сергей помнил хорошо. Намного четче, чем хотелось бы. Помнится, он после всего в тот раз выскочил из мусарни, пошел куда-то, не разбирая дороги, добрел до остановки. Долго ждал хоть какой-то автобус, замерз, дождался - даже на номер не глянул. Немного покатался, вышел, когда увидел магазин, попытался пиво купить, но без паспорта ни в какую не продавали. Купил колу, забрел в ближайший двор - дома старые, наверное еще при Сталине строились. Посидел на холодной скамейке, подумал. До этого Сергей был твердо уверен в своей сексуальности - полиаморный пансексуал-аромантик, даже значки с флагами из Китая заказал. Но после того, как этот кошмарный мент поставил его на колени и ткнул в лицо хуем, как-то засомневался. Как это вообще, заниматься сексом с мужиком? Ну, в теории, конечно, ничего такого, но теория - это книжки про юных викторианских герцогов, аниме про вампиров, корейские веб-комиксы… В принципе, даже себя Сергей гипотетически мог бы представить с мужчиной. С каким-нибудь западным актером, например, или персонажем игры. Может, даже из реального окружения кто-то более-менее подходящий бы нашелся. Но уж точно не типичный русский мужик - тупой, грубый, еще и какой-то старый. А главное - мент. Хуже и не придумаешь. Помнится, когда он только рот открыл, очень четко подумал - нахер вообще на протест против ущемления прав ЛГБТ+ поперся? Это же так ужасно. Противоестественно. В тот вечер он еще долго бродил по городу - как выяснилось, по центру. Корешам отписался, что отмазался и скоро вернется в общагу. На мамин звонок не стал отвечать, выключил телефон. Планировал расплакаться, но не получилось. Потом спохватился, включил телефон и набрал маме. Оказалось, ничего страшного - спрашивала, как сжать презентацию, чтобы отправить к очередному утреннику. Объяснил, подтвердил, что у него все хорошо. Заскочил в первое попавшийся метро и поехал к себе. В общаге Сергея встречали, как героя. Нашлось и пиво, которого уже не хотелось, и вещи пострашнее. Все интересовались, что же там было - и Сергей расписал, как мог, все - кроме основного события. Рассказ получился не слишком героический, ажиотаж немного стих. Только главный их активист Виталя Косин долго повторял: - Пиздец, ты дал, Милка. Ебать, тебе фортануло. Сам Сергей считал, что ему вообще не фортануло, и постарался больше о произошедшем вообще не думать. Пару дней понервничал, что сучий мент все же стукнет в деканат, но все было ровно. Через неделю Виталина девчонка Катя нерешительно начала ему рассказывать о планируемых акциях. Сергей ее подбодрил. Сам подумал - раз на раз же не приходится. К тому же, не так страшно все оказалось, обошлось почти без последствий. Но в том и дело, что почти. Одну незначительную деталь Сергей долго старался игнорировать, не замечать, выпихать прочь из сознания и не думать об этом ни секунды - но деталь никуда не уходила, требовала признания и сверлила мозг до тех пор, пока Сергей не начал просыпаться посреди ночи от вполне конкретного дискомфорта. Пиздеть у него и другим выходило не всегда, а самому себе и подавно. Спустя почти месяц пришлось сдаться. Тогда, в чертовой мусорской каморке, когда он стоял коленями на грязном полу, а во рту у него был член мента, который грозился ему подкинуть наркотики - тогда он возбудился, как еще никогда до этого в жизни. Сергей и сам от себя охуел и почти молился, чтобы мент ничего не заметил, но в самой этой ситуации было что-то настолько грязное, порочное и глубоко неправильное, что заводило похлеще первого диска с порнухой, который одолжил на вечер одноклассник. Стояло так, что было аж больно. В голове на фоне первичного быстро забытого отторжения фейерверками взрывались совершенно невозможные, непотребные желания. Хотелось взяться за член рукой и направлять его нормально - так ведь было бы удобнее и слюна бы по стволу лучше размазывалась, а не скапливалась во рту так, что приходилось останавливаться и сглатывать. Хотелось, чтобы полицейский как-то обозначал свои предпочтения - по-нормальному брал и направлял его голову так, как ему больше нравится, а не держал ее, будто просто проверял, что она на месте. Хотелось посмотреть на него - какое у него лицо, когда ему вот так сосут? А какое будет, если попробовать взять глубже? А если наоборот - вытащить и облизать языком? Почему-то хотелось вести себя, как в низкопробном порно - смотреть в глаза, втягивать щеки, шлепать себя членом по языку, сплевывать на него, надрачивать и снова брать в рот - и от этих желаний было так страшно, что Сергей оцепенел. До дела к счастью не дошло - мент быстро кончил, и Сергей будто опомнился. Убежал из дежурной части. Долго бегал от очевидного. В итоге не выдержал - когда сосед Вилан наконец свалил в Ленинку разбираться с оставшимися хвостами, Сергей лег на свою скрипучую дешевую койку, спустил штаны, взялся за вялый член и представил ту самую каморку без окон. Пол с белыми следами от подошв. Ноющие колени. Страх неопределенности, опасение, что не вернут социалку и придется ехать на Белорусскую, писать заявление на новую карточку. Мент - высокий, крепкий, со звучным голосом с легкой хрипотцой - и его член. На удивление приятный, с легким запахом какой-то химической отдушки, вымытый тщательно - самому Сергею пример - и по ощущениям гладкий и шелковистый, с какими-то необъяснимо нежными складочками под головкой. Не успел он нарисовать в воображении полную картину, а стояк уже налился железобетонный. Сергей стал двигать рукой, пытался держаться, сохранять размеренный темп - но быстро сорвался, начал дрочить, как бешеный. Дыхание само по себе выходило громким, почти как стоны, напряглась спина, ноги поджались, и Сергей кончил, выгнувшись так, что казенная кровать аж затрещала. Долго лежал и думал ни о чем, успел остыть. Потом натянул штаны, полез за салфетками и решил, что на этом все. Побаловались и хватит. Отсосал менту и получил от этого удовольствие - что ж, жетончик в копилку разнообразного жизненного опыта положен - едем дальше. Суть да дело, конец сессии, гулянки и еще одна акция протеста - когда на ней начали винтить, Сергей даже не испугался так сильно, как в первый раз - все-таки уже бывалый - но заметил, что с самого начала все как-то не так. Скрутили злобно, больно заломив руку - а ведь тогда его в автозак несли буквально, как принцессу. Сам автозак тоже был не совсем правильный - ехал ровно, тихо, вообще ничего не было понятно. Никто ничего не требовал, не отвечал на вопросы, всех выволокли и куда-то повели. Документов Сергей специально с собой не брал - даже социалку оставил в общежитии, помнил угрозы о звонке в деканат. С его оформлением вышла заминка - полицейский с гладким плоским лицом что-то спросил - Сергей даже не до конца расслышал, пожал плечами - раздраженно выдохнул и сказал без всякого выражения: - Ну, тогда в камеру. И за все время никто ни разу не предложил Сергею отсосать. Более того, услышав про камеру, он поднял глаза, внимательнее посмотрел на мента, который что-то неаккуратно писал в своих бумажках, на его волосы - даже совсем короткий ежик выглядел засаленным, на безэмоциональные глаза, послушал раздраженные вздохи, будто отсчитывающие минуты рабочего дня, и ясно понял, что не сможет. Даже, если он предложит, даже если галантно сполоснет свой мясной баклажан, даже если это будет самым верным способом избежать той самой камеры - не сможет все равно, зарыдает, наблюет, устроит припадок, но даже близко рот к его ментовской ширинке не поднесет. В момент отчаяния мозг сам вбросил радикальное решение: - Капитану Розанову можете позвонить? Розанову Антону Александровичу. Сначала показалось, что затея провальная. Мент только беспредметно на него ругался, потом пришли еще какие-то мужики и увели его в камеру. Там было в целом не так ужасно, в основном все были вялые и никто особо не доебывался - правда, воняло и какой-то торчок без перерыва выл, исходя соплями, так, что голова разболелась, а потом два забулдыги с пропитыми рожами начали его избивать, и торчка стало даже жалко. Откуда-то пришел очередной силовик, прикрикнул на всех сразу. Потом, по ощущениям через несколько суток, пришел другой, громко крикнул “Левушкин кто?” - и Сергей даже несколько секунд думал, мало ли, может, не стоит признаваться. Видеть Розанова снова было очень странно. Он был как будто не совсем здесь уместен, хотя, казалось бы, такой же мусор. Какой-то он был хмурый, уставший, как будто им лично недовольный. Сергей на секунду перехватил его взгляд, и внутри все как будто загорелось. Больше он в глаза Розанову старался не смотреть. Все получилось - вышел, телефон вернули, даже каким-то образом обошлось без штрафа - он-то в клетке уже успел сто раз и с жизнью распрощаться и перед родителями мысленно каялся и за отчисление и за позор семьи. Розанов еще и до общаги согласился подкинуть - высший сервис. Вот только неясно было, как в этот раз с ним рассчитываться. Сергей ждал подвоха в любой момент - может, у метро встанет и предложит в машине? Или отъедет подальше за дома и там где-то в подворотне за мусорным баком? Перспектива стоять коленями на грязном бетоне у вонючей мусорки его пугала. Перспектива сосать менту - почему-то уже не очень. А когда выяснилось, что Розанов уже везет его к себе домой, Сергей совсем остолбенел. Получается, в этот раз минетом дело не ограничится - неудивительно, видимо большое одолжение ему сделали. За окнами проплывали памятники архитектуры и зодчества и реклама на остановках. Сергей мужался. От квартиры Розанова веяло смирением и одиночеством - Сергей еще в подъезде понял, что капитан живет один. Что бы там ни было, просто приятно было наконец зайти в тепло - Розанов хуй знает где припарковался, пришлось прогуляться по темным дворам, ноги замерзли. Предсказуемо его сразу отправили мыться - и Сергей покорно пошел в ванную. Там все было на удивление опрятно после прихожей с отслаивающимися обоями и старой антресолью - чистая плитка сдержанного оттенка, современная сантехника. Сергей помылся хорошо, по-честному. Потом Розанов его накормил. Потом предложил уложить на диване. Потом пошел еще и искать, чем его застелить, и Сергей не выдержал. Его почему-то мучал иррациональный страх, что сейчас они опять окажутся в каморке в дежурной части, и ему снова придется встать коленями на грязный пол между столом и дверью - которая, кажется, снаружи все-таки открывалась - и хотелось этого избежать, у Розанова в квартире было намного лучше. Он даже дожидаться команды не стал, сам опустился на колени. Ощущение запретной неправильности взвилось сразу же, но теперь какое-то другое, теперь Сергей уже чувствовал себя намного увереннее. Во-первых, оказалось, что у Розанова было классное тело - красивое, подтянутое, такое ожидаешь от какого-нибудь певца или тренера-инфоцыгана, а не обыкновенного мента. Во-вторых, Розанов все-таки уже был не совсем случайный прохожий, никакой скованности перед ним Сергей не чувствовал, запросто перешел на ты - не от излишнего доверия, конечно, а наоборот, подчеркивал отсутствие уважения, но все же. За ствол взялся уверенно. Попытался вспомнить, как было в прошлый раз, что там этому мусору нравилось - не вспомнил, все как-то само пошло. Противно не было. Неловко не было тоже - он даже об этом не думал. Возбуждение нагревалось постепенно, Сергея снова заводили совершенно неожиданные вещи - то, что он стоит на коленях на затертом старом паркете “елочкой”, сосет совершенно голому мужику - на полном серьезе, без халтуры, неглубоко, конечно, но ртом ездит по члену уверенно, гладит языком головку, еще и звуки в тишине панельной квартиры получаются совершенно пошлые, влажноватые - сглатывать в процессе и менять положение губ Сергей уже не стеснялся. Потом стало любопытно оценить результат стараний - Сергей, не прекращая своего занятия, поднял взгляд, посмотрел в лицо Розанова, и тут понял, какая фатальная это была ошибка.