Аберрация моралиста

Ещё в тот раз, когда после шагов Чжун Ли в квартире послышалось нетерпеливое вошканье и звук спавшей железной растёжки на пол из прихожей, Тарталья почувствовал неладное. Неладное поднималось из желудка в рот, бурля раскалённой магмой на корне языка и заставляя прислушиваться к каждому шороху. Неладное отплясывало черными мушками по стенам, словно солнечные зайчики, и невидимой материей деформировало комнату, стирая углы. Неладное стучало в уши с тех пор, как он поймал раскалённый взгляд Чжун Ли, с тех пор, как он стал сырой деформированной куклой в его руках. Взращивать фрукты крамолы, насыщая их тайной ненавистью, бессмысленно. Чжун Ли был опорным чернозёмом для целой рощи, запретные плоды которой расцветают внутри Тартальи, наполняя щекоткой лёгкие, — лозы оплетают органы и мышцы, превращая внутренности в джунгли, — сок от них стекает по губам, очерчивая подбородок. Их сладость, вальсируя на языке, дребезжит в глотке. Чжун Ли переломил его кости, загребая под каменные склепы зарослей, оставляя жижистую массу без твёрдой опоры, — истёр в пыль всякие барьеры, вытащил из-под ног твёрдую почву, но не плодородный гумус. Когда он изрывал его ткани зубами и когтями, зарываясь носом в тёплые внутренности, Аякс, затапливая криками пространство, покорно и бесприкословно принимал всё, что он ему давал, не смея отвести голову в сторону. В кротости и раболепии любовь — поёт подранная ласточка, вьющаяся у задёрнутого окна. Чжун Ли скалой менял направление журчащих рек, изгибая их в любом желанном подобии, — разрыхлял их русла, деформировал дно, уничтожал притоки, иссушал воды, испивая жидкий хрусталь под их хлюпающее журчание. Массируя плечи, руки, бедра, он ваял из податливой глины произведение искусства. Вылеплял острые рёбра, кисти, неуклюжие пальцы. Наполнял голову кривизной мозговых спиралей, а в брюхо подсадил рой шипящих змей и разрывающих ткани кузнечиков. Прошивал металлическим каркасом внутренности, — его куколка протестовала, дергаясь в агонии, — вставлял крепкий стержень, чтобы со спинным мозгом выдрать его, изливая спинномозговую жидкость. Чайльд подскользнётся в своём шатком положении, обтекая жидкостями и выворачивая алый пух наружу — глаза Аякса пеленает мёртвая дымка, а тело покрывается гусиной кожей. Неладное просачивалось сквозь дверную щель, заползая в отведённую ему комнату вязким дымком, и растворялось под потолком угарным газом. Заставляло конечности наливаться свинцом и в панике глотать недостающий до лёгких воздух, — руки обхватывающие шею продавливают когтями дыры, разрывая кожу; стекающая кровь вгоняет в паралич. Брякает ключ и бесконечные джунгли превращаются в голимую пустыню. Брякает ключ и родник иссыхает, заброшенный. Брякает ключ и глина растекается, словно плавленный воск. Брякает ключ и железный стержень ломается вдвое. Брякает ключ и руки отпускают кожу. Открывается дверь — кот Шрёдингера выползает из коробки — и из-за угла выскакивает золотистый ретривер, принимающийся обнюхивать нового соседа, сидящего на полу. Его мокрый нос проходиться по плечам, — Чайльд ужимается, избегая контакта, — спине, и касается диафрагмы, проходя сквозь защиту из согнутых ног. Тарталья трясётся от мокрого холода, желая оттащить собаку от уязвимого живота за шкирку. Что пёс, погодя, и делает, — вьётся около Аякса, радостно помахивая хвостом и облизывая чужие щёки и нос; от собачего запаха кружиться голова. А у пса голова кругом от невыветрившегося запаха секса, въевшегося в молочную кожу Тартальи. Он всё настойчивее пытается подобраться к его источнику, и в зудящем гоне заявить права на свою добычу, прыгая на спину и труся бедрами, имитируя фрикции. Чжун Ли наблюдает за ними с легкой улыбкой; протягивает руку и хватает пса за кожанный ошейник. Тот вырывается, приподнимаясь «зайчиком» и крутясь под ногами, дёргается обратно, — не желая отпускать лакомый кусочек. Он крутит головой, цепляя зубами руки Чжун Ли в предупреждении и скулит, расчесывая опоясывающий горло кусок ткани когтями задних лап. Ты понравился Лэй Гуну — кидает Чжун Ли, выволакивая шавку из комнаты и закрывая за собой дверь, или шепчут стены — неважно. Аяксу он не нравится. Им, Тарталье и псу, приходится видется несколько раз на дню. Очевидно, кобель свил себе гнездо где-то в доме, затерявшись меж мебели. Когда Чжун Ли уходит, он скребётся в его дверь, безуспешно пытаясь залезть когтями в щель между ею и полом. Что за бестолковый зверь. С Аяксом Лэй Гун пересекается только за завтраком и ужином. Он ухаживает за ним, каждый приём пищи вылизывая его нагое тело, пока Чайльд стоит на четвереньках, ожидая, когда горячий рис с омлетом шлёпнется в его миску, а в смежный отсек не будет насыпан собачий корм. Пёс в нетерпении топчется по Тарталье, отбивая хвостом чужие рёбра, отдавливает пальцы, заставляя его хмурить брови. И Аякс, и Лэй Гун, оба, тянуться за опускающимися мисками в руке Чжун Ли, толкая друг друга в сторону, соревнуясь кто приподнимется выше на лапах, и стучат зубами в первобытном голоде, извиваясь вокруг Чжун Ли ублажающими янтарный взгляд, унижающимися шавками. Он наслаждается довольным видом своих питомцев: как сокращаются шейные мышцы, как подпрыгивает кадык, как Чайльд ловит зубами горячую крупу, перекладывая её на язык и пережёвывая, как ретривер, оторвавшись от корма, в любопытстве мажет носом по чужой щеке, раздувая ноздри. Иногда собака ненамерено рычит на него, думая что Аякс хочет посягнуть на его еду; Лэй Гун отрывает его от трапезы, заставляя попятиться назад от миски на трясущихся руках — тогда пёс суёт морду в чужую миску с недохлёбанной кашей, начиная чавкать — Аяксу лишь остаётся разгрызать остатки корма после Лэй Гуна, пока он слюнявит бедра и пытается всунуть Тарталье, поднимаясь на задние лапы. От неприятного привкуса собачьего корма тошнит. Их доверительные отношения развиваются слишком быстро и чёрт его знает, от кого исходит инициатива. Тарталья запутался. Привязанный к стулу: грудью припечатанный к сидушке, руками связанный с его ножками, он снова стоит на коленях, — раскрытый для всего мира. Мира, который сузился до нетерпеливого ретривера, напрыгивающего на ноги Тартальи, и Чжун Ли, словно хамелеон слившегося с фоном, но горящего глазами. Шершавый язык проходится по ягодицам, слизывая масло и щекотя отверстие. Пёс просовывает морду вниз и смачивает напряжённые яйца, отбивает хвостом по голеням, кружась вокруг Аякса. Подбегая к лицу, обнюхивает рыжие волосы, посылая мурашки по телу от приливающего горячего воздуха. Когда Чайльд поднимает голову, кобель касается мордой подбородка, облизывает кончик носа и губы, размазывая слюну по лицу и прыгая от радости. Лэй Гун хочет от тебя щенков — надсмехаясь, говорит Чжун Ли или проскрыпывает шаткий стул, — неважно. Шептанья сужающихся стен — головной тлен. Пёс снова напрыгивает на бедра, пытаясь войти и безуспешно толкаясь, — посылая кратковременную дрожь по коже Тартальи то ли от снедающего страха, то ли от гниющего предвкушения, — и спешивается на четыре лапы, принимаясь заново обнюхивать и полизывать сфинктер. Чайльд рыпается, пытаясь выдрать руки из клетки изоленты; вращает кистями затягивая петли туже и перекрывая линии артерий — пальцы начинают леденеть, покрываясь синюшным оттенком. Кожа под плёнкой начинает чесаться, вены зудить. А ретривер мостится сзади, вставая на задние лапы и пристраиваясь ко входу. Решительно толкается, раскрывая под собой нутро Аякса и выбивая болезненные стоны. Тарталья чувствует пронзающий спину, ласкающий прикрытый псом таз взгляд Чжун Ли, но не может обернуться, чтобы удостовериться — страшится увидеть в них искрящийся восторг отплясывающих хороводы, довольных чертей. Резко, рвано, стремительно, словно соскабливающий излишки мяса с кости острющий нож, Лэй Гун вколачивается в расступающиеся стенки прямой кишки, согревающие своей теплотой. А Аякс воет, воет зверем от растяжки, сдерживая слезинки ресницами. Ёрзает и брыкается, дёргаясь вперед; сотрясается в визгливых мурашках, шелушащихся под кожей и робеет от прокатывающихся солёных капель пота, остужающих горячее тело. Собачья шерсть липнет к маслянным бедрам, когти разрывают спину в клочья, загоняя под себя остатки человеческой кожи; впиваются и оставляют глубокие полосы, заставляя Аякса истекать кровью. Пёс проводит когтями по голеням и бедрам, грубо расчесывая, словно щетина расчески; испарина обжигает открытые раны. Закидывает задние лапы на тазовые кости Тартальи, неаккуратно углубляя проникновение, меняет угол и ускоряет фрикции. Тяжесть затекающих мышц вспыхивает томящим раздажением, утекая под корку мозга. Однотонная стена перед глазами темнеет виньеткой, пока светлые обои не исчезнут, баюкаемые темнотой; Чайльд не понимает — закрыты ли глаза или он падает в обморок. Он просто опускает голову болтаться, свешиваясь со стула и тягостно втягивает воздух. Аякс чувствует, как в пересохшем открытом рту язык, касающийся десён, покрывается шершавым налётом, как голени расплавляет кислота; чувствует, как копчик и макушку пощипывают растущие уши и хвост, как кожа выворачивается наизнанку, оголяя шерстяные внутренности. Слюна Лэй Гуна пачкает плечи Чайльда и водопадом стекает к груди, позволяя брюшнине скользить по стулу. Он хочет его съесть — судорожная мысль простреливает мозг: облизать от пяток до ушей, смакуя вкус пота и эякулята, обглодать бёдра Аякса, разжёвывая человечину и неприятно чвокая кровавым мясом — с зажатой стулом крайней плоти капает эякулят. Ретривер, прекратив движения, застывает в одном положении, спуская семя в Аякса. Тот распластывается по стулу, то лениво покачивая хвостом, то прижимая его к бедру, и сжимаясь вокруг инородного предмета внутри. Стон застревает в охрипшей гортани, почесывая сухое разинутое горло; слюна перестаёт смачивать стенки, сколько ни глотай. Лэй Гун отмирает, приземляясь на четыре лапы, и миролюбиво принимается тыкаться меж ягодиц носом, выдыхая холодный воздух, и охотно слизывает свои выделения, капающие на пол. Чжун Ли неторопливо перемещается из одного конца комнаты в другой, не обращая внимания на суетящегося пса; опускается на колени перед лицом Аякса, оттаскивая его за волосы и вскидывая голову. Губы складываются в заботливую улыбку, а рука тянется за ухо, почёсывая в ласке. Тарталья прикрывает глаза, позволяя себе забыться в этом прикосновении.