Аберрация моралиста

Аякс был очарователен в своей кроткой и любящей, безотказной, принимающей любые ласки своего владельца, натуре. Его веснушки — химические ожоги, термические пятна, оставшиеся от расклалённой кислоты, — вместе со слезами создавали идеальный ландшафт для путешествий по щекам языком. Спутавшиеся рыжие патлы, которые он, если вспомнит, расчешет ладонью в попытке привести в божеский вид. Океан в глазах, — Марианская впадина, кишащая отвратительными морскими дьяволами, которых никто кроме Чжун Ли не видит, — помесь крысиной желчи и яда, бурлящая в голубой шпинели. Он горчил кислым апельсином и плавил нагретый воздух умирающим солнцем, — в конце концов, зелёный желтоглазый лев, не сдержавшись, откусил от него кусок, заставляя истекать золотыми лучами. Кинет ли Чжун Ли беглый взгляд поверх книги, подзывая, склонив голову, положить её на чужие бедра, утыкаясь носом в ткань штанов, — разбивая колени ради поощерения. Согревая ширинку тяжёлым дыханием, Чайльд поднимет потухшие-горящие глаза в лимонный цитрин, кисло-сладкой патокой стекающей по его губам, — он облизывает их, разжёвывая сахар и ожидая команды. Цитрин обманчиво молчит. Укладывая Тарталью на стол, Чжун Ли порывается любовно-ревностно провести рукой по груди, стекая к бедрам; возвращается помассировать живот, утопая в коже пальцами. Аякс шипит и дёргается, неудачно изворачиваясь в когтистых лапах чудища, — исцарапывая брюхо о иглы. Его дрожь умилительна. Снова рассечёт брюшнину — он видел каждый сантиметр его кишечника, он вылизал каждую клетку его внутренностей; и ему мало. Живот Чайльда непривлекателен, — испещрённое продольными шрамами молочно-белое полотно, — но он снова подставляет своё уязвимое место под ласкающие его руки. Они начинят его грудь яблоками, не давая сделать и продыху кладя нарезку меж рёбер, и обольют жалящей кожу карамелью, — сладкое сусло ударит в виски, опьяняя, — словно свинью на царский стол. Вплетёт ли Чжун Ли пальцы в волосы, опрокидывая на копчик и протаскивая за шкирку по полу. Дёрнет ли выгоревшие патлы на себя, поднимая за голову над полом, отдирая колени от земли; в глазах плещутся мутные воды, а в горле вибрирует крик. Горькая порченная кровь быстрее потечёт по артериям, звонко ударяясь у сонной артерии. В сопротивление — безропотное подчинение. Единственное, что не нравилось Чжун Ли в Аяксе — его руки — лишний груз, отягощающий прелести чужого тела; лакомый кусочек деликатеса, бездумно пришитый к туловищу хирургической нитью. Руки ему не нужны; они прикрывают его прелестные рёбра, которые один за другим приятно ломать, чувствуя задушенные стоны, они прикрывают его живот, скрывающий за кожной оболочкой вкусности, они прикрывают его бедра, виляющие из стороны в сторону, чтобы обратить внимание на себя. Руки дают ему самостоятельность, но и она ему не нужна. Они тяжеловато слетают с локтевых хрящей, оставляя кровящие обрубки и режущую боль, пронизывающую иглой каждый нерв, — но воздушно-лёгкое чувство свободы опоясывает кандалами; Аякс визжит, задыхаясь под натиском слез и слюны, бьётся в агонии, изворачиваясь червём в попытке расчесать отсутсвующими кистями культи, снимая мясо с кости. Топор с оглушающим стуком падает на пол. Чжун Ли утаскивает лишнее мясо подальше от паникующего Чайльда, не позволяя повредить добычу и отталкивая его от края стола. Тарталья мочится, заливая жидкостями стол и продолжая рыдать; раззивая пасть, чешет воздухом гортань и сокращающиеся лёгкие. Сердцебиение слышно в ушах; собственные крики заглушают все остальные звуки, ослепляя. Глаза, всматривающиеся в пустоту, растворяют силуэт Чжун Ли за кривообожёнными стёклами из соли. И он не слышит легкий постук ножа по дереву, — Чжун Ли на скорую руку нарезает мясо, избегая кости: неуклюжие обрезки, кровящие, с остаточными кусочками кожи, заполняют поднос. Кисти и околокистевые зоны — концентрат вен и сухожилий — отставляются в морозильную камеру. Лезвие топора легко превратило бы голову в кашу; оно, проломив череп, вонзилось бы в мозг, передавив ворошащихся в опилках крыс, сцепившихся хвостами-мыслями в единый клубок. Крыс, раздирающих когтями мозговые ткани и лениво повизгивающих, издыхающихся в конвульсиях. Топор лишил бы Чайльда кислорода, — обрывая линии артерий от головы, словно провода от аппарата жизнеобеспечения, он оставил бы зияющую рану, заставляющую конечности наливаться свинцом. Чувствовал бы он, хрипя в предсмертии, ударивший в нос запах крови и её вкус во рту? Подошедший Чжун Ли, отворачиваясь от Чайльда, кладёт себе с подноса, покоящегося на кухонном гарнитуре, что-то под язык, и, склоняясь, утягивает Аякса в поцелуй, заставляя приподнятся на отсутсвующих конечностях, укалывая их болью. Собачье сердце заходится в сумасшедшем ритме, и — тут же отмирает, сходя мёртвой кожей, когда в горло прокрадывается кусок сырого мяса. Чайльд машинально прикусывает чужой язык от неожиданности, отстраняясь и прожевывая тяжеложующееся месиво у него во рту благодаря наступающему на шею Чжун Ли; слюна, капающая с губ красной нитью судьбы, натягиваясь, рвётся. Неостывшие, всё ещё теплые ошмётки согревают горло, вымазывая его в алом и расползаясь привкусом свинины. Кусочки кожи теряют всякий вкус, обволакиваясь кровью и оставляя после себя неприятную текстуру плёнки. Новый кусок жирной смерти уже оказывается меж пальцами Чжун Ли. Он надавливает на подбородок другой рукой, заставляя приоткрыть рот, — Аякс напрягает челюсть, противостоя ему, — тошнота льётся в пищевод, голову опоясывает терновый венец, сдавливая череп; Тарталья начинает учащёно дышать — Чжун Ли просовывает кусок в открытый рот. Зажимая его, в поддержке смыкая нижнюю челюсть большим пальцем, он растирает горло в направлении к ключицам Тартальи, — заставляя проглотить. Он всё ещё противится явствам, вырываясь из чужой хватки, однако за неимерием другого варианта и сглатывает скопившуюся слюну вместе с мясом. Глаза снова слезятся от месива, растекающегося по языку холодным железом. Сырая консистенция течёт по пищеводу в желудок, необратимо оставаясь там. Сколько паразитов свернётся в его желудке, заставляя Аякса тыкаться горячим лбом в пол, распластавшись по полу от ломоты в конечностях; сколько вывернет его желудок наизнанку, заставляя бессмысленно стонать от боли в кишках? Ползая на культях, бредя незатянувшиеся раны и пачкая колени со ступнями в крови, он будет ожидать Чжун Ли у двери, свернувшись в собственный выделениях. Заставит ли Чжун Ли после лекарства съесть свою рвоту, избавляя от отсутсвия аппетита? Голова мутнеет от тошнотворных мыслей, но комок возбуждения с груди переползает то вверх, то вниз, согревая щеки и заставляяя ноги дрожать в треморе: Чайльд не хочет. В последующие разы он не сопротивляется. Скормив Тарталье мясо, Чжун Ли переворачивает его на живот, вжимая корпус в поверхность. Аякс, опирается на щёку, подкладывая под живот культи и раздвигая разъехавшиеся бедра, выпячивает таз вверх, держась на трясущихся ногах; земля уходит из-под ступней, окрашиваясь желчью, от запаха которой неимоверно мутит сознание. Склизкие пальцы проникают в отверстие, растягивая горячие стенки. Прохладная мясная нарезка слой за слоем под надзором фаланг Чжун Ли заполняет пульсирующее колечко мышц, холодя тело, но распаляя голову. Аякс чувствует стекающий по прямой кишке сок; предэякулят пачкает скатерть. Его утерянная плоть возвращалась к нему же, отторгаясь срастаться с телом, но Аяксу не нужны руки, он и сам это понимает. Чжун Ли проталкивает палец, раскрывая шире, и юркий язык тычется внутрь, слизывая мясной сок и масло. Подцепляет кусочки кончиком языка, протаскивая по стенкам, выуживает их наружу, съедая сальное лакомство, облизывая перепачкавшиеся в ихоре губы и сжимая чужое бедро. Проводит рукой по спине и обрубленным по локти остаткам, снимая напряжение и вымазывая пальцы в крови. Чайльд сотрясается в судорогах, тяжело дыша. Плечи и колени затекают находиться в тесном контакте с землёй; жалобные стоны разрезают тяжёлый воздух. Чжун Ли игнорирует визги своей кормушки, вместо этого приникает к сфинктеру, и снова толкается внутрь, ударяя пальцем по простате, — смачивая алым, — и поддевая мясо. Раскатистый рокот удовлетворения отдаёт в крайнюю плоть Тартальи, заставляя предэякулят интенсивней закапать с кончика на скатерть: чудище ест его, гоняя по языку. Вытаскивая последний кусочек, Чжун Ли помогает Чайльду облегчиться: смазывая его всё той же кровью и сукровицей для скольжения, стимулирует причинное место. Он вздёргивает Аякса за волосы, заставляя его заскулить от боли расползающейся по скальпу и уходящей в мозг. В дополнение к биологическим жидкостям, пропитавшим скатерть, Тарталья грязнит её ещё и семенем, окончательно портя. Выброшенный на берег волнами кит, пожираемый гнустливыми стервятниками, стонал от боли, расщепляющей его на кусочки. Стонал от удовольствия быть поглощенным, растворённым в чужом рту слюной. Стонал от смирения.