тырли-мырли

      Снег. Холод. Снег. Холод. Мишура. Ёлка. Звезды. Пенистое шампанское в бокале. Стеклянном, а как же иначе? Если ударить ложечкой легонько — звон раздастся. Если уронить — разобьётся, как последняя отчаянная надежда на что-то менее хорошее, чем есть сейчас. Ничего хорошего сейчас и нет.       В состоянии подавленности, стресса и иной галиматьи, бреда, ерунды, хрени, хуй знает чего, чепухи, сюра и иной тырли-мырли… — Стоп, тырли-мырли? Совсем уже баржа едет, — Арина оттянула веки, стоя у зеркала, и почувствовала, как ей оттягивают резинку бюстгальтера. — Эй, Денис, что ты делаешь?       Парень усмехнулся и, наклонившись, уткнулся носом в рыжие взлохмаченные волосы, пахнущие ароматом базилика и лаванды. Ему не нравился запах. Но он не показывал этого. — Ну че, готова на охрененную новогоднюю вечеринку века? — Ты хотел сказать, 89 сквада? — Именно. Наряжайся скорее, и покатим. …она навряд-ли способна куда-то катить.       Магазин. Сосульки. Ровная дорога. Снегоочиститель. Фотография Ксюши. — Чего улыбаешься? — Коломиец хочет заглянуть в телефон. Испытывает прямо веское желание туда влезть. Благо, она успевает нажать на кнопку питания. Его жирные волосы, свисающие по бокам, буквально бесят. Ах да, они же чистые. Тоже постиранные базиликом. И лавандой. Ксюше нравится лаванда.       Можно представить, что она чувствует запах светлых волос Ксюши? Ну можно же… если не смотреть на эти очки и улыбку. Мерзко. Противно. Нет, Дениска этого не заслуживает. Но ей всё равно мерзко. Не может себя пересилить. Побороть. А когда целует его — клянётся! На вкус, как матрас. Старый и чахлый. — Фу! — непроизвольно вырвалось у Шикиной. Дрейк отпрянул: думал, ему. Затем взгляд с испуганного сменился на игривый. Вытянув руку, словно это была собачья лапа, он чирикнул: — Гав! — будто ворона. А не собака. Девушке жуть как хотелось закрыть уши руками. Было бы неловко.       На «тусе века» люди века. Знаменитый 89 сквад. Неполный состав. Или некоторые уже напились и свалились в мусорку, которую подобрал комбайнер и отвёз на свалку? Дешёвые старые деревяшки, брошенные на произвол судьбы. Напиться, как свинья. Нажраться, как кабан. Сравнение отвратительное, и как только всплыло в её голове?       Арине, сидящей на диванчике и клюкающей уже вискаря, или скромнее, иначе — водки, хочется ударить себя ладошкой по бледному лицу. О, синяки под глазами. О, кровь под ногтями. Селфхарм, мать его побери. Чтобы сильно не мучиться, когда трахается не с объектом вожделения, а с объектом отвращения. Адское мучение. Сравне жала змеи. Она здесь!       Затрясло. Нужно проветриться на балконе. Прокрутить исходы всей её «глупой влюблённости!». Тупой. Бездарной. Ебаной. И с каких пор началась эта её «взлётная полоса?». Чёрная коса, полоснящая горло. А у Ксюхи коса белая. Сука.       А как они обнимались, когда вели совместный стрим? А как целовали друг друга в щёку? Эта тема деликатная, её обдумает позже. Сейчас — курить!       Чиркнув мерзкой зажигалкой, закурила, смотря в мерзкое небо на мерзкую луну, с мерзкими звездами и созвездием тельца. Красота всего — это пыль! Пока она не может быть с ней… лишь касаться, большего и не надо. Такая она гадина, засмотрелась на девушку лучшего друга своего парня. Илья и Денис… Может, они любят друг друга? Был бы шанс.       Но шанс только сброситься с балкона, но Арина бросает вниз лишь пепел сигареты. Никаких ашек. Лёгкие пути не для крепких сердец. Много никотина — вот и славно. Меньше боли, меньше мерзости, меньше тырли-мырли. — Ха — тырли-мырли. — повторила глупые слова Шикина, сплёвывая с губ. — Или ширли. Как кому нравится, верно же? Знакомый голос. Что, воздействие алкоголя? Лучше не оборачиваться.       Она сделала вид, что ничего не слышала. Но вздрогнула, ощутив холодные руки на плечах. На ней был джемпер темно-зелёного. Но это же эфемерные подробности, они ни к чему. — Что с тобой? Давно тебя не видела в нашей кучке, она всё больше и больше становится, а тебя всё нет и нет. Арин? С тобой всё нормально? Молчком. — Арин? — Всё нормально.       Быть проницательным не надо, чтоб понять: чистого вида спирта ложь. Ложь, вранье, обман, кривда, не-прав-да. Что-то не так. Что-то хуевое.       Кобан, поглаживая её по спине, хотела увидеть лицо подруги, знакомое, родное и тёплое, и наверняка разочарованное, но та его не поворачивала. Искала ответ в звёздах, и тёмном зимнем небе. В холодной зимней стуже. Мерзкие звезды. Мерзкая зима и мерзкое небо. Всё такое мерзкое, когда так болит душа. — Повернись, поговорим. Вижу, как тебе плохо.       Повинуется. Ксюша. Делает лучше. Делает, сука, так хорошо и потрясно.

I want you too shy

one time one two slow

one line kid and kiss

get ahead get inside

— Знаю, тебе плохо. Но ты всегда можешь поговорить со мной. Расскажи, что тебя беспокоит? Я могу ведь как-то помочь, только скажи, как…– слова риторически, а у Арины в голове всё технически: она не слышит ни черта. Красивые волосы. Красивые глаза. Красивые губы. Красивая…       Это неправильно нихуя, но это правильно, если послушать людей, пишущих рассказы о любви. Да ничего они не понимают, куски гранита! Любовь размыта, глупа и наивна. Как у неё. Шикина не хочет предавать Дениса. А он милый. Такой хороший, её Дениска. Мягкий и тёплый. Самый… Да нахуй. Больше двух лет и предательство? Больно? Вот славно. Нельзя так. Дохуя чести. Никто этого не оценит. Только если Илья. Трахал его?       Кобан всё говорила и говорила, говорила и говорила, говорила и говорила. А Арина всё молчала и молчала. Плохо дело. Плохо ей, наверно? Как поддержать? Как помочь, как… Открытые влажные губы. Блестящая красная помада Арины. Ого. Да она не смогла сдержаться!       Потянувшись, Шикина поцеловала её. Сама! Никто никому не изменял, Арина, так насладись моментом, ну же, давай!.. Это же случайно, ну… автоматом! Под воздействием аффекта! Ври себе сколько угодно, сука. Но тебе же нравится целовать её губы с запахом егермейстера, чувствовать одеколон Ильи… Мерзкий одеколон, как и сам Илья. Почему он к ней вообще прикасается? Целует? Кто разрешил? А, ну да. Ксюша. Смущение. Бездонное. Тьфу.       Арина отвернулась, смутившись, отстранилась, и повернулась к приоткрытому окну, выуживая предпоследнюю сигарету и зажигалку, пока Ксюша молча стояла в раздумьях с ахуевшим лицом. Она привела её в шок? Как стыдно то. Девушке мерзко с самой себя. Провалиться бы сквозь землю! Но тут только балкон… Как утешить…. Как?..       И Ксюша обнимает со спины. Разворачивая, целует с горечью, с болью и блеском на красных губах, и они все также стоят на балконе, пьяно целуются с запахом каких-то дешёвых сигарет и сладких Аришкиных духов. Первый поцелуй, второй. Незаконно. Руки на талии — запрещено. Губы на шее — бред какой-то. Тырли-мырли. Завиральность. Целуются так, что жжёт. Запах базилика. Нет, лаванды.       Целуются, пока Дрейк сидит в объятиях Ильи, смотрит, тискает за щеки с улыбкой, Стинт травит шуточки, Неля болтает с Татьяной, а Шеф подливает «виски» Жожо. Все то, что делают обычно на таких вечеринках.       Время мерзко красивой ночи тянется, тянется жвачкой, определено безвкусной, определено дешёвой, тянется ночью и тянется утром, и они не знают, сколько времени прошло.       Всё буквально идет кадрами из старых плёночных фильмов, когда уже девушки стоят, деля последнюю сигарету на двоих, любуясь мёртвыми звёздами в тишине под гогот из соседней комнаты. И абсолютно плевать на то, что у Ксюши астма, а у Арины желание провалиться под балкон. Там высоко.       Долгое молчание нарушается охрипшим от морозного воздуха голосом Кобан. — Это неправильно, прости, — Ксюша замнулась, пока Шикина, опустив взгляд на затхлые пятиэтажки и старые кроссовки, пыталась провалиться. — У… у меня Илья, я не хочу ничего портить. Это будет ударом для него и для нас. Но ты мне тоже нравишься, я так запуталась, Арин!.. Слабачка, хочется выплюнуть. Нравишься… Хочется обнять. Прижать к себе. Не отпускать. Упасть в пучину вместе, и разбить тот хрупкий бокал шампанского. — И это конец? Всё? — Прости… Последняя отчаянная надежда на что-то менее хорошее, чем есть сейчас. Вдрызг. В ебаные тырли-мырли.       Они стоят в молчании, кажется, целую вечность, пока солнце — мерзкое, холодное! — не покажется за горизонтом, оповещая о наступлении нового дня. У Ксюши в руках появляется откуда-то севшая одноразка, она делает тягу, чертыхнувшись. Вот блять. Села. Она протирает глаза и уходит. А Арина почти замерзла, стоя на ледяном балконе в одном джемпере темно-зелёного, и не знает, что ответить. — Ну, пока? — Ксюша говорит, не оборачиваясь. Тихо остановилась в проходе между комнатой и балконом. — Ага. — единственное, что могла выдавить из себя Арина. Полароид, где изображены девушки с ушками зайца, и где Арина весело улыбается, обнимая Ксюшу, остается их последним воспоминанием.

Мне не забыть уже вовек

Твоей улыбки чудной.

Но я всего лишь человек,

И даже помню смутно:

Твои карие глаза, твои волосы,

Слеза покатилась с моих щёк.

Я теперь не одинок.

Мне сорвало тормоза,

Получается попса.

В черепушке голоса

Всё поют о том, что:

Ты меня не любишь,

Ты меня не любишь,

Ты меня не любишь.

Хватит ныть.

Ты меня не любишь,

Ты меня не любишь,

Ты меня не любишь.

Но как же сложно разлюбить.

И моя любовь умрёт с рассветом, ведь…

Ты меня не любишь.