Мы — воины, благословленные Богом,
и сколь ни сильны были бы страдания,
причиняемые нами, во благо человечеству они идут,
ибо мы — длань самого Господа.
Третий Верховный Генерал
Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы,
умножается и утешение наше.
К Филиппинцам 3:10
— А-а-а-а-а! Крик, истошный, хриплый, пробирающий сам камень насквозь, наполнил сырой, тошнотворный от витавшего в нем запаха крови воздух. Ничего не видно, не слышно, лишь звон, стальными крюками впивающийся в разум и… Боль. Боль. Боль. Треск ломающихся костей, чавканье разрываемой плоти, ритмичный стук бордовых капель, лужей растекающихся под ногами. Но он этого не слышит, лишь чувствует, как набатом стучит сердце, стремясь пробить собой грудную клетку, как опускают тело на пол сломанные кости, как изодранные в мясо легкие стараются дышать, с каждым разом извергая все больше крови. Липко, вязко, страшно. Он дышит, с боем проталкивая в себя кислород, но тело его уже не в состоянии бороться. Сердцебиение ускоряется, с каждым ударом выталкивая бегущую по венам кровь, глаза застилает тьма, и вот сиплый выдох в последний раз прорывается сквозь бурлящие потоки… «Не могу… Больше не могу…» — Стоп! Артериальное давление снижается. Критические повреждения тела… Пульса нет. — Раздался механически искаженный динамиками громкоговорителя голос. Мерное потрескивание гарнитуры разбавило звенящую тишину, но тут камеру разрезал требовательный крик. — Сколько еще?! Какой процент повреждений? — Семьдесят процентов тканей не в состоянии функционировать… Возрождение через пятьсот десять секунд. — Нервно ответил один из ученых. — Триста двадцать до возвращения двигательных функций. — Продолжим через триста пятьдесят… — Профессор Сирлис, стойте, хватит! Дайте ему восстановиться! Мы и так достигли значительного успеха синхронизации, нет смысла истощать его тело еще больше. Наполненные ужасом глаза, не отрываясь, следили за истерзанным телом, неподвижно лежащим на кафельном полу камеры. Редкие всполохи молний проходились по конечностям, обдавали кожу ярким светом, зализывая раны, спаивая кости, сшивая мышцы. Эдгар прекрасно знал, что принудительная синхронизация с Чистой Силой противоречит первозданным устоям выбора и принятия кристаллом своего носителя. Но в теле нынешнего хранилась душа прошлого хозяина, и предполагалось, что это облегчит процесс слияния. Да только никто не мог предположить, что все обернется в другую сторону. Непокорная Чистая Сила не просто отказывалась от соединения, но и своеобразно мстила за это принуждение. Она терзала тело, разрывала в клочья, подобно разъяренному дикому зверю вымещала свой праведный гнев. И пока что никто не мог найти решение этой проблемы — только продолжали жалкие попытки. С каждым новым экспериментом в душе Эдгара что-то обрывалось, звенело, рвалось наружу, сотрясая тело, поджимая мышцы, призывая их к действию. Забрать ребенка, спрятать, оградить от этих мерзких телесных истязаний. Даже если и тело его восстановится, и наползет на лицо задорная улыбка, окатит эхом коридоры Ордена звонкий смех, не факт, что душа его будет петь также, что не будут терзать его разум кошмары, а мозг со временем сотрет болезненные воспоминания. Красные от не пролитых слез глаза все смотрели, подмечая каждое изменение, ждали, пока вновь поднимется грудная клетка, раскроются в долгожданном вдохе губы, распахнутся глаза. Эдгар стоял неподвижно, кусал изнутри щеку, стискивал кулаки, но не отводил взгляда. Это его наказание, его порция страданий, и он не имеет права отворачиваться. Пусть его мучают кошмары, пусть сжимается в панике грудь, а желчь прожигает пищевод, но он будет смотреть. — Он сильный, он выдержит, — рядом прозвучал мягкий женский голос, а ладонь сжала нежная рука. Ученый медленно обернулся и поймал наполненный тревогой взгляд Тви. Он сжал ее руку в ответ, благодаря за поддержку. — Он может и выдержит, но я нет… — хрипло выдохнул Эдгар. Напряженные плечи дрогнули, губы исказила вымученная гримаса, и он снова посмотрел на ребенка. — Тогда не смотри, тебе не обязательно наблюдать за ходом эксперимента отсюда, достаточно… — не успела договорить Глава Азиатского подразделения, как Эдгар схватил ее за рукав и отвел подальше от смотрового окна. — Как ты не понимаешь! — судорожно начал он. — Я не могу, не могу не смотреть, не могу уйти, пока он страдает! Я должен чувствовать все то, что переносит он! Как мне ему потом в глаза смотреть? — сипло выдохнул ученый и зарылся пятерней в копну светлых волос, с силой оттягивая пряди. — Как мне улыбаться ему, как утешать, когда я даже и понятия не имею, через что он проходит? Голос его дрожал, срывался на скрежещущий хрип, тело сотрясало от немой ярости, а пальцы впивались то в лабораторный халат, то дергали волосы, царапали кожу ладоней. — Не к тебе он прибегает, не к тебе ластится, не у тебя на руках засыпает, — не позволяя себе срываться на крик, продолжил Мартин. — Я не могу, просто не могу. Не будь эта чертова Чистая Сила так избирательна, я бы встал туда вместо него, сам бы кинулся к этому кристаллу… Он же еще… Ребенок… Эдгар не сводил лихорадочно горящих очей с Тви, видел, как поблескивает на дне радужки горе и печаль, понимал, что не он один разрывается от противоречивых чувств, но не заметить безысходности в глазах Смотрителя не мог. Она сопереживала, сострадала, жалела, но ничего сделать не могла. Сама суть шестого азиатского института заключалась в этом проекте. Они здесь ради этого, ради… — Оно не ребенок! Мартина словно ушатом холодной воды окатило, тело окаменело, и он тупо уставился на считывающую показания приборов Рени Эпстейн. — Оно одно из величайших достижений нашего института, лишь тело, вместилище души, которое в дальнейшем выступит на передовой против акума… Кто угодно, но не ребенок. Холод пробрал все тело, затронул каждый капилляр, сковал мышцы, согнал краску с лица. Сердце заторможено отбивало положенные ему удары, а задернутые пеленой отвращения глаза следили за женщиной, чей взгляд упорно сверял данные на приборах с записями в блокноте. Она мельтешила, поворачивая голову от одного экрана к другому, судорожно шуршала листками, пока вдруг не взглянула на камеру через стекло смотровой. Глаза ее расширились, сверкая… восхищением. Губы дрогнули в самодовольной ухмылке. «Оно…» — пронеслось у Мартина в голове, и лед треснул. — Заткнись! — проревел он и бросился на Рени, вскидывая руки в надежде схватить ту за грудки, встряхнуть, а дальше впиться пальцами в шею, удушить. Находившиеся в комнате ученые, до этого с опаской наблюдавшие за сменой эмоций на лице Эдгара, враз бросились ему наперерез, стараясь остановить вышедшего из себя ученого. Тви ухватилась за его локоть и всем телом повисла на мужчине, не давая ему дотянутся до нервно отпрянувшей к стене Рени, кто-то подхватил под другую руку, третий перекрыл путь, упираясь ладонями в грудь. Кто-то успокаивал, кричал чуть-ли не в ухо, призывая успокоиться, стальной хваткой держал брыкающееся тело, оттаскивал. Но ему было все равно, перед глазами стоял довольный оскал, а в голове эхом отдавалось пренебрежительно брошенное «оно». — Заткнись! Да как ты посмела назвать его «оно»! Алма человек, ребенок, — ревел он. — Он больший человек, чем ты и твое дрянное тело. Дрянь! У него хоть душа есть, а какую гниль ты в себе носишь?! Загнанное дыхание, набатом грохочущее в ушах сердце, покалывание на кончиках пальцев и разъедающий кислотой гнев сотрясали тело. Его все еще держали, оттягивая подальше от молчаливо сносившей его ярость Эпстейн. Сильные руки усадили его на стул, не разжимая стальной хватки ладоней на плечах, всучили стакан воды. Один из мельтешащих по комнате халатов преградил взор на ученую. Эдгар тяжело сглатывал желчь, кривился от отвращения, но пил, с каждым глотком постепенно усмиряя лавой опаляющую тело злость. — Знаешь, Рени, — каркающим от крика голосом начал он. — Я молю Бога лишь об одном… Чтоб после смерти нас всем скопом утащило в Ад. Чтоб мы страдали так, как страдает и он. Я жду возмездия… — Эдгар оттолкнул стоящего перед ним коллегу и в упор уставился исподлобья на Эпстейн. — Но больше, чем возмездия, я ожидаю увидеть муки на твоем, сука, лице, когда тебя будут драть черти… — Довольно! Грохот удара кулака о стол оглушил, и дальнейшей тирады не последовало. Профессор Сирлис приподнял манжет лабораторного халата, постучал по циферблату наручных часов. — Время… Мы и так дали ему достаточно отдыха. Все отведенное на восстановление время прошло… — обтянутый тонкой тканью перчаток палец включил микрофон. — Алма, ты слышишь? Еще раз. Наладь контакт с Чистой Силой еще раз. Лежащее на склизком кафеле тело открыло глаза. По иссушенным дорожкам на щеках снова покатились слезы. Нет, ему уже не больно. Агония сошла, как отстучало свое трепещущее загнанной ланью сердце. Нет… Страшно. До сумасшествия страшно, ведь оно смотрит. Возвышаясь над ним, как над скованной адскими цепями душой грешника, оно смотрит оценивающе, словно примеряется, какой кусок откусить, куда сподручнее всадить свои колья. Да так, чтоб задеть как можно больше органов, расквасить внутренности, одним ударом повалить на колени, а затем упиваться исказившими лицо муками. Не имея носителя и не получив возможности скрыться в предмете, кристалл Чистой Силы представал перед ребенком полупрозрачным, хрустальным изваянием — крылатой статуей, лишь торсом, но так скрупулезно очерчивающим изгибы человеческого тела, что закрадывалась мысль, не заперт ли там кто? Алма приподнялся на локтях, чуть отползая от статуи. Он не хочет, не хочет снова польститься на потустороннюю красоту кристалла, не хочет снова припадать руками к плечам, с восхищением наблюдать, как вытягивается в заинтересованности шея, как расправляются крылья, что затем мириадами перьев-стрел изрешетят его тело, не оставляя на нем и живого места. Но никто не даст ему сбежать. Краем уха он услышал отданный контролирующим процесс Воронам приказ, и тут что-то холодное, лоснящееся коснулось его предплечий, чтоб затем резко оторвать его от пола, схватить за кисти, прижать к статуе и резко отступить. И снова перезвон трепещущих крыльев, ослепительный блеск холодной зелени, хруст изломанного кристалла и… Боль. —А-а-а-а-а!***
В свой кабинет он бежал. Бежал сломя голову. Бежал в надежде, что слез на его лице не увидит ни один коллега. Не таким он должен представать перед учеными, чья жизнь полностью посвящена эксперименту. Но он человек, он живет и чувствует, и нет у него этой омерзительной стойкости с постным лицом смотреть на муки души, которой не повезло вновь обрести тело в стенах Черного Ордена. Массивные створы дверей гулко закрылись, отгораживая Эдгара от всего мира, и он, наконец, дал волю боли, что кислотой разъедала сердце. Ослабевшие колени подогнулись, и мужчина тяжело привалился спиной к двери, медленно сползая на пол. Слезы градом покатились по щекам, а из горла вырвался жалостливый вой. В глазах мокро, мутно, слепо, но закрыть он их не мог. Лишь опусти он веки, так сразу всплывают в голове образы… Очередной крик подопечного, с силой сжатые кулаки, впивающиеся ногтями в кожу, спины коллег перед стеклом смотровой… и Алма. По ту сторону стекла Алма кричит, извивается и плачет. Названное Чистой Силой изваяние пронзает его вновь и вновь, проливая кровь в разные стороны, ломая кости и сворачивая шею. Тело вновь изуродовано увечьями. Эдгар широко распахнул глаза, уставившись на спинку дивана. Нет! Нет! Нет! Он не хочет воскрешать эти воспоминания. Плечи дернулись, желудок свело, и вот дрожащие руки с хлопком закрыли вновь распахнувшийся в крике рот… Двери в лабораторию вновь открыты, и он со всех ног бросается к ребенку. Несколько минут к ряду он сидит над его бессознательным телом. Его трясет. — Экзорцисты избраны Богом. Чистая Сила — дар! Экзорцисты должны стоять на страже мира! Они воины передовой! — сказал как-то один из верховных генералов. Ломает. — Самая важная цель Азиатского подразделения — создание бессмертного тела. Живого оружия для защиты человечества! Воина, которому не будут страшны пули и яд акум! — так считал один из состарившихся учёных. Выворачивает. — Оно не ребенок! — слова Эпстейн младшей набатом били по сознанию. — Оно не ребенок! Кто угодно, но не ребенок! Тошнит! — Эти «дети» должны стать величайшим оружием Ватикана! — проскандировал кардинал, рассматривая тела в резервуарах год назад. Мокрыми от слез и слюней руками Эдгар впивался в пряди, тянул их, хотел вырвать, почувствовать хоть толику боли. Ведь, может, она утихомирит разбушевавшийся разум? Он бился головой о двери, выл, стенал, неистово сжимал кулаки в волосах… Не помогало. Ни хера не помогало! — Чистая Сила сама выбирает носителя. Чем ниже уровень синхронизации, тем хуже для человека. Если синхронизация упадет до нуля, носитель станет падшим. — Хевласка рассказывала об этом, когда только открывался проект «Вторые экзорцисты». Мужчина проваливался из воспоминания в воспоминание. Его тело дрожало от ужаса, за которым ему приходилось наблюдать ради проекта, но все это ничто по сравнению с тем, что испытывал ребенок при насильной синхронизации. Он плакал не за себя — за ребенка, ребенка, который был не в силах изменить что-либо. Ребенка, который навечно прикован раскаленными цепями к ядовитому знамени церкви. А он, единственный близкий ему человек, только и может, что орать, закрывшись в кабинете, кидаться на сотрудников, но стоять, стоять за стеклом и скорбно смотреть, как его дитя безжалостно убивают! Он сидит перед ним, как верующий перед крестом с распятым святым, безмолвными устами вымаливает прощения, держит за руку, сдерживает слезы. Пока неизменно веселые глаза вновь не раскрываются, а слабая ладошка не сжимает руку в ответ. — Доктор Эдгар, почему вы плачете? Со мной ведь все хорошо. Мужчина вытирает лицо левой рукой и слабо улыбается. — Разве я могу наблюдать за твоими страданиями со спокойной душой? — Ненавижу, — просипел он. — Как же я себя ненавижу. Он грузно оттолкнулся от дерева, ладонями уперся в промороженный камень пола, стоя на четвереньках и всматриваясь в стыки плит. Тело совсем не слушалось, дрожало от пережитой истерики, кончики пальцев покалывало, а затылок тупо саднил. Может он и разбил себе череп, но его это мало волновало. Эдгар вяло поднялся на ноги, опираясь о чуть согнутые колени. Груз на его плечах неимоверно давил, и казалось, что он больше не сможет уверенно расправить грудь и свободно помчаться по коридорам Ордена, улыбаться коллегам, ворковать с Тви, просто жить. Ученый вяло побрел к столу, шаркая неподъемными ногами. Никаких моральных сил уже и не осталось. Завтра он обязательно навестит Алму, улыбнется что есть мочи, непременно обнимет и проведет весь день с ним, но не сегодня. Сегодня он отдаст себя всего на растерзание совести. — Надо выпить, — под нос пробормотал Эдгар, переваливаясь через заваленный бумагами стол и рукой нашаривая спрятанную в выдвижном ящичке бутылку. Не в правилах ученого было глушить свои душевные метания горячительными напитками, но и самый стойкий дух рано или поздно трещит под гнетом навалившихся на его долю испытаний. Эдгар никогда не причислял себя к титанам спокойствия и непоколебимой воли, к сухарям, способным десятилетиями проводить зверские эксперименты во благо возможной, но все же призрачной цели. Но порой наставали моменты, когда мозг требовал быстрого затишья, и рука сама тянулась к первому сверху ящику, машинально ныряла под бумаги и выуживала плоскую, на пол-литра, стеклянную бутылку. Пальцы с трудом откупорили пробку, губы приложились к горлышку, и обжигающая жидкость устремилась вниз. Горло разгорелось, дыхание сперло, из раскрасневшихся глаз прыснули слезы, и мужчина сдавленно закашлялся. Отставив бутылку, сел на стол, упер локти в колени, ссутулился и уместился лбом на скрещенные пальцы. Те три судорожных глотка сделали свое дело, и по венам уже побежал легкий огонек, стремясь успокоить, распутать жесткий ком нервов, что звенели в голове, затуманить разум. — Господи, п-прошу, пусть больше н-никто не проснется. Пожалуйста… — прикрывая слезящиеся глаза, с запинками прошептал Эдгар. Срывающийся с губ шепот прервал легкий скрип. Ученый и сам не понял, что сподвигло его на такие кардинальные меры. Голова резко вскинулась, брови нахмурились. Он быстро схватил первое, что попалось под руку и яростно кинул это в дверь. — Прочь! — проревел он, аккомпанируя грохочущему стуку ударившегося о дверь пресс-папье. Он снова уронил голову на руки, не обращая внимания ни на вмятину на двери, ни на топот резво убегающих маленьких ног.***
«Мне не комфортно», — фраза, что чаще всего всплывала в голове маленького Аллена последнюю неделю. «Мне не нравится», — вторило подсознательное. «Воду мутят», — шептал сам Аллен, пробегая мимо общественных помещений и украдкой замечая хмурые лица ученых, ссутуленные плечи и согнутые спины оных. Обстановка в Ордене в последнее время изрядно напрягала, казалось, что даже сам воздух стал плотнее и приходилось чуть-ли не глотку себе драть, проталкивая его в легкие. Лишь Сука и профессор Сирлис оставались такими же радостными, сверкали улыбкой в тридцать два, чем изрядно подбешивали Аллена, заставляя само его нутро содрогаться от этих карикатурных рож. Детская тяга к исследованию, угнетаемая всеобщей напряженностью и витавшей в воздухе опасностью, непонятно откуда взявшейся, поумерила свой пыл и змеиным клубком свернулась где-то внутри. Бродить по коридорам резко расхотелось, да и что там, большую часть здания Аллен уже давно успел изучить, так что путь его следования давно был изведан, а в случае непредвиденного нападения «бесноватых» — планы отступления продуманны до мелочей. Что же касается «бесноватых» — это было второй странностью, что не давала покоя мальчишке и волей не волей заставляла думать о причинах. Скоп мыслей, роящихся в голове, больше походил на клейкий репейник, цепляющийся за штанины и колющий жопу, и хоть ходи ты, стой, сиди или бегай, дискомфорт был непередаваемый. С этим надо было что-то делать. Хотя так не хотелось! Концентрация Алмы в пространстве перестала превышать все допустимые нормы, а миазмы жизнерадостности и общительности прекратили отравлять жизнь «бедных», спокойно дрейфующих по коридорам Ордена мальчиков. Аллен был благодарен, сам не зная кому, этой неделе спокойствия, но такие радикальные изменения настораживали. С одной стороны, какое ему дело беспокоиться о надоедливом майонезофиле, но с другой — резкие перемены вокруг не сулят ничего хорошего. Это он знает не понаслышке. Слишком «хорошую» школу жизни он прошел в свои девять, и опыт прожитого предоставлял знаний предостаточно, чтоб делать такие выводы. Теперь помимо «мутной воды» Аллен принялся упоминать и некое «хуево», что, по его скромному мнению, могло внести точность практически в любое описание. Сегодня день начался… тихо. Слишком тихо для места, где все время снуют ученые, то сверяя отчеты, то проверяя его любимых «слушателей» на признак активности, то стараясь развести их с Алмой драки. Завтрак прошел практически в одиночестве, если бы не спешащие куда-то конвоем Вороны, промелькнувшие перед входом в столовую. План «развлечений» на сегодня уже был прописан Эдгаром, так что от скуки страдать не пришлось. После завтрака Аллен быстро направился в библиотеку, выискивая нужную ему книгу и принимаясь за детальный разбор написанного в ней бреда. Детские сказки практически постоянно навевали на него легкое чувство зависти от того, как складно у героев все получалось. «Конечно, всегда найдется какой-то хуев помощник, который и воды тебе подаст, и еды добудет». Но хуже сказок были нравоучения Эдгара о важности образования и причитания Фоу, которая повелась аргументировать любую пользу наук возможностью раздобыть себе в будущем еды. Такая формулировка действовала уничтожительно. Уничтожительно для врожденного алленского бунтарства. Так что приходилось молча грызть «гранит науки». Чтение было не хуже математики, и упирался Аллен больше для виду. Тратить весь день на кропление над книгами ни сил, ни желания так и не возникло, а вот сообщить о своих успехах Эдгару желание было. Не то что бы он был пай мальчиком, эту должность он всецело передает в изнеженные ручки маменькиных сынков, но он же не придурок Алма, который только и может что жрать да ржать, Аллен много способнее этого идиота, и Эдгар это должен четко понимать. Проворные ноги резво повели хозяина прочь из библиотеки, а прыткий мозг накидал план, где и когда надо свернуть, чтоб быстрее добраться до кабинета заботливого ментора. Ручки плотно прижимали увесистую книгу сказок к груди, конечно, можно было оставить ее на полке, потеряв невзначай, но талмуд прекрасно подходил для самообороны личного пространства, нервов и чести. Не кинуть так по рукам вдарить сил у Аллена хватило бы. Пробежать вдоль мрачных стен, у развилки свернуть направо, осмотреть едва подсвечиваемый потолок, протопать прямо, бросить взгляд на стремный угол, вроде там скрывается паук, снова направо и вот он — длинный коридор, упирающийся в следующий переход. Осталось только дойти до конца, вильнуть налево и сразу увидишь высокие створы темного дерева. Аллен прибавил шагу, но тут до его слуха донеслось прерывистое дыхание и смазанный гул надвигающихся шагов. Он замер, прислушался, пока не заметил Эдгара, пулей пронесшегося мимо и яростно хлопнувшего дверьми. Аллена сковал холод, а дрожь прошибла тело. Его ноги словно приросли к полу. Его больше не пугал резкий кипиш в здании — ученые всегда куда-то спешат — но не с таким выражением лица. Они не задыхаются в ярости, не кусают губы, не распахивают широко глаза, не плачут. Особенно Эдгар. Он же светлый, теплый и такой яркий! Аллен еле-еле набрался сил сделать шаг — первый, второй, третий — и неуверенно побрел к кабинету. Книгу он тихо положил на пол, а сам прислонился ухом к двери, вслушался и тут же отпрянул от нечеловеческого воя, хриплого спертого дыхания и плача. За завесой рыдали, шептали, словно в бреду, кого-то проклинали. Мальчик весь сжался, сглотнул вязкий ком в горле и отчаянно вцепился пальцами в штанину. Страшно. Он уже не раз был свидетелем, как всем борделем успокаивали бедняжек, которым попадался на редкость извращенный клиент, содомит, не гнушавшийся испачкать руки в крови, лишь бы член поднялся. Он помнил, как отчаянно они сжимались в углу, прикрывая голову руками, как жалобно выли, не способные подпустить к себе подруг по несчастью. Эдгар выл также. Но они не в борделе, и пыток здесь нет. Ведь так? Мальчишка дышал как можно глубже, стараясь не создавать шума. Он расцепил пальцы на ткани штанишек и аккуратно прислонил руку к двери, ведя ей вниз, где, как ему казалось, слышно было лучше всего. Сердце неприятно кольнуло, и он тут же приложил ладонь к груди, чувствуя, как загнанной птицей мечется сердце. Вдруг о двери что-то забилось. Еще и еще. Аллен замер ледяным изваянием, боясь даже вздохнуть, но стуки скоро прекратились и все стихло. Он судорожно вздохнул, так и не убирая руку от створ. Он не знал, сколько стоял так, никем не слышимый и не видимый, не знал, как долго длилась тишина в кабинете. Он никому не скажет, но за Эдгара он волновался, оттого и захотел заглянуть внутрь, убедиться, что его учитель в порядке. Аллен навалился на дверь, медленно, спокойно. «Щелочка… Мне нужно лишь глазком посмотреть…», — думал он. А дверь сука скрипнула. Скрипнула так, что эхом разнеслось по всему коридору. — Прочь! — проревели внутри, и что-то массивное и явно смертоносное впечаталось в дерево. Аллен грохнулся на пятую точку, запутавшись в ногах, отполз подальше, тяжело дыша. А затем подорвался на ноги, схватил покоящуюся на полу книгу и сбежал.***
Световые провалы в полу отбрасывали причудливые тени на стены лаборатории. Там, у входа, сомнительным напутствием архитектора разместился ряд цилиндрических колонн, и если нагнуть голову чуть вправо, то можно будет разглядеть в них блеклые лучи солнца, смыкающиеся где-то в углу. А если захватить в обзор полупрозрачную дымку, тянущуюся из резервуаров — покажется креманка взбитых сливок с длинной-длинной чайной ложечкой. Алма устало повернулся на бок, стараясь сильно не елозить по полу, чтоб не беспокоить ноющее после экспериментов тело и не содрать опоясывающие его бинты. Кожу неприятно жгло, будто ее содрали заживо и тут же нарастили новую, совсем тоненькую, не способную нормально защищать. Он тоскливо посмотрел на дверь, надеясь, что та вот-вот откроется, впуская… Да хоть кого-то. Вчера Эдгар так и не пришел навестить его в лазарете, да и сегодня утром Алма не смог его нигде отыскать. Алма поспрашивал у других ученых, но те лишь тяжело вздыхали и все как один сообщали о большом количестве отчетов, которые Мартин должен написать. Мальчик снова повернулся, укладываясь на живот и опуская руку в люминесцентный раствор. Бинты тут же намокли, но это ничего, Лин Фау сказала, что совсем скоро их можно будет снять, да и левая не болела, а вот правую до сих пор простреливало судорогами. Алма мерно покачивал рукой, то поднимая сноп брызг, то просто пропуская жидкость сквозь пальцы. Он не боялся разбудить спящего в недрах «воды» человека, там пусто, это был его сосуд, а раз так, то и играться с ним он может сколько его душе угодно. — Где же Эдгар? — пробурчал мальчик. — Может, он тогда плакал, потому что я не смог синхронизироваться с Чистой Силой, и теперь просто не хочет со мной разговаривать? — уже громче спросил он, обращаясь к телу в соседней дыре. Ожидаемо, ему никто не ответил, но это не остановило Алму от продолжения разговора. — И Аллена нигде нет. Не то что бы я его сильно искал… — вздохнул он, — Эдгар посоветовал сильно к нему не приставать. Вот я и не трогал его… Аж целую неделю! — Гордо произнес Алма. — А знаешь, Аллен мой самый-самый лучший друг, правда характер у него дерьмовый, сам он всегда злой и больно бьет, но он хороший. Честно! Просто у него тяжелые времена, — глубокомысленно изрек Алма, вытаскивая мокрую руку и вытирая ее о штанину. — Только я тебе этого не говорил! — Спохватился мальчишка. Лежать овощем надоело, и он аккуратно поднялся, скрестил ноги по-турецки и уже полностью повернулся к своему «собеседнику». — Как думаешь, он теперь будет со мной играть? Можно в догонялки, прятки, в шахматы или даже карты… — Алма тепло улыбнулся, представляя, как они вместе несутся по коридорам, гогоча от восторга, огибают ученых, сдергивают лабораторный халат с Рени, а потом их ловит Эдгар, отчитывает, но крепко-крепко обнимает. — Может и ты скоро проснешься, и нас уже будет трое… Не успел договорить мальчик, как послышался скрежет. Он уставился на вход, наблюдая за рыжей макушкой, просовывающейся через двери. Только Аллен вошел в святая святых своей гармонии с бесконечно вечным, как по ушам вдарил достойный ночных кошмаров визг. — Аллен! Так ты меня нашел! Аллен поджал к ушам плечи и скривился, всем своим видом демонстрируя, что такое и за деньги искать не взялся бы. — Отъебись, — удрученно, скрипя зубами, осадил его Аллен. Он удобнее перехватил стопку норовящих выскользнуть листов и принялся озираться. Скрупулезно выведенная на потолке магическая пентаграмма вызывала больше интереса чем дурашливая улыбка Кармы. Этот придурок всегда улыбался. — Что ты здесь делаешь? Следишь за мной? — злобно скосил взгляд в сторону Алмы Аллен, но не задерживаясь, принялся теперь изучать руны на полу. — Пошел вон отсюда, это мой схрон. — Чего-о-о?! — завопил Карма, приподнимаясь, готовый броситься бить морды. — Ты не офигел? Где это написано, что он твой? И вообще, я первый сюда пришел, — бойко ответил Алма но под конец как-то жалобно пискнул. Запал быстро сошел на нет, а на его место пришла удушающая тоска. Он так давно, в своем понимании, не видел Аллена, не лез, намеренно не провоцировал, даже драк не было, на радость всему Азиатскому подразделению, а все для него всратым остается. Аллен особо и не отреагировал, только прошуршал ногой по линии самой простенькой Совило и двинулся вглубь лаборатории, по большой дуге огибая Алму. Дойдя почти до противоположной стены, куда еще падал тусклый свет, он плюхнулся на пол, разложил перед собой листки, достал карандаш и принялся тщательно выводить буквы. Алма был вне поля его концентрации — все внимание занимали прописи. Тишина вновь обрушилась на зал, лишь легкий шорох бумаги и скрип карандаша нарушали идиллию. Аллен хмурился, покусывал губу, ближе пригибаясь к листам, отставлял дрожащую от напряжения кисть, мял пальцы и снова принимался за работу. Его так увлекло это занятие, что он едва виском не впечатался в стену, когда напуганный нависающим за спиной Алмой отскочил в сторону. — А чем это ты занимаешься? — прощебетал мальчуган, вытягивая руки в сторону исписанных бумаг. Кривенькие, где-то едва читаемые А, В и С отдаленно напоминали начинающие каждую линию каллиграфические буквы. Сначала попытка повторить вензеля была, но все потом скатилось до примитивного палка, палка и что-то закругленное. — Не трогай! — взвился Аллен, скакнул к Алме, сгреб себе за спину листы и что есть силы хлопнул по бессовестно лезущей не в свое дело руке. Но тут Алма осел на пол, чуть в дребезги не разбивая коленные чашечки, так звучно они хрустнули, схватился за плечо и что есть мочи заорал. На пол брызнула кровь, послышался звук разрываемой плоти, и слабая рука, толком не сросшаяся после вчерашнего, оторвалась. Он свернулся калачиком, не отпуская хватки на плече, и принялся покачиваться, лишь бы на толику секунды унять прожженное болью тело. Аллен с леденящим душу ужасом смотрел, как подкосились ноги Алмы, как оторвалась конечность, заливая все вокруг кровью, как ходуном ходила спина, выдавая тяжелое прерывистое дыхание. Желудок свело спазмом, и Аллен не выдержал — отвернулся, извергая желчь и остатки завтрака. Руки тряслись, сердце ходило ходуном а глаза залила мутная пелена. Он поднял руку, коснулся щек, понимая, что плачет. «Что я наделал… Что я, блядь, наделал…», — Аллен повернулся к Алме, замечая блестящие от слез синие глаза, следящие за ним с… улыбкой. — В-все хорошо, — на грани слышимости прошептал Алма, заикаясь. — Ты н-не виноват, так б-бывает… — он снова замолчал, переводя дыхание. — Не бойся… Все в порядке. В голове звенело колоколом, и Аллен даже не осознавал, не понимал, что неприятно покалывающие от кислоты губы бесконтрольно шептали извинения. А Алма все смотрел, так добро, так понимающе, прощающе. Аллен тихонечко взвыл прикрывая руками рот. «Прости, прости, прости…», — молил он, но Алма его слышал. Не известно, сколько бы они сидели так, один в скорби, другой во всепрощении, но тело Аллена само дрогнуло и потянулось к свернутому в калачик мальчику. Он подполз к Алме, извозив колени и ладони в крови, и коснулся плеча. Рука дрогнула, не решаясь трогать чужого, но потом нежно и решительно прошлась по спине, успокаивая. — П-п-пойдем, — голос дрожал. — П-пойдем в лазарет, т-там помогут… — он обнял Алму вокруг талии и потянул наверх, помогая встать. Ноги не слушались, а в голове было до омерзения пусто, но это не важно. Сейчас надо довести Алму до лечебного крыла. Они с трудом встали, чуть не навернувшись на скользком камне, подхватили руку, и поплелись на выход. Аллен не тянул, останавливался, когда чувствовал, как сдают силы ноги Кармы, а дав ему жалкие минуты передышки, снова вел вперед. Алма весь путь пребывал на седьмом небе от счастья. Да, боль была адская, но не такая, чтоб вечно терзать его тело. Словами не передать его шока, когда он почувствовал теплое касание к спине, да не просто легкий толчок, что обычно ожидаем от Аллена, а целое поглаживание. А уж как тот его приобнял, поднимая, как бережно вел, не отпуская. Такой праздник щедрости на тактильность — событие только при парадах планет происходящее, и Алма не собирался в пустую растрачивать подброшенный, хоть и не в самое удобное время, шанс. Аллен еще и плакал из-за него, боялся за его жизнь, горестно извинялся. На душе потеплело. — Испугался? — решил нарушить молчание Алма, когда настало время для очередного привала. — Это ничего, порой случается. Тау не раз предупреждал, что надо быть аккуратнее, тело еще слабое. Так что все хорошо! Не надо из-за этого плакать! — На веселой ноте закончил Алма, стремясь утешить своего самого любимого друга. — Да заткнись ты! — шмыгнул носом Аллен, прожигая свою ношу красными от слез глазами. — Будешь пиздеть, я тебя здесь брошу, добирайся потом как хочешь. — Вопреки своим словам он лишь сильнее прижал Алму к себе. — И я не плакал… — Ну я же ви… — не успел договорить Алма, как здание оглушило знакомое Аллену объявление из громкоговорителя. — Научному отделу. Замечен всплеск активности объекта А-5 проекта «Второй». Ответственным срочно явиться в пятую лабораторию! Алма заозирался по сторонам, не понимая, что происходит, Аллен лишь тяжело вздохнул, предвидя новый виток ахуительных приключений в его итак не спокойной жизни. — Аллен, а что это? О чем он? Кто такой этот А-5? — заголосило неугомонное даже после такого ранения создание. — Твой брат по разуму…