Гори, Нотр-Дам-де-Пари!

      Что в машине Яэ Мико, что оказавшись наконец дома, и Кадзуха, и Скарамучча находились в легкой прострации. Что было в этом виновато: то ли вечерняя ссора, то ли их незапланированный побег, затем разговор с Эи… В любом случае из всех зол дизайнер смог определить в себе лишь одно: выпитое успокоительное. Их ему когда-то прописывал психиатр, и те еще сохранились в аптечке. Но после них рубило на повал, в особенности того, кто всю жизнь раз за разом продолжал впитывать самые разнообразные медикаменты.       Оба парня, не сговариваясь, просто легли в кровать. Запах дома, смешанный с легкими нотками благовоний, зажигавшихся в последний раз в вечер прихода Кадзухи впервые, едва ощутимый запах запылившегося резерва для батика, вчерашней еды, духов и еще чего-то, что было присуще лишь этому месту. Скарамучча должен был быть рад и счастлив, что все это наконец-то подошло к концу, но если поначалу так и было, то сейчас сил в нем совершенно ни на что не оставалось. Хотя нет, все же на то, чтобы накрыть себя и Каэдэхару одеялом, сил в нем все еще было в достатке.       Тот лишь улыбнулся, приоткрывая красные глаза и притягивая возлюбленного в свои объятия. Дома было действительно хорошо, но мысли все еще витали где-то далеко. Его отец уже знал, где именно они жили. Как бы ни хотелось об этом думать, опасность все еще не миновала и висела где-то на подкорке понимания. О ней не получилось бы забыть, как бы ни хотелось. Внутри Кадзухи зародилось упорное стремление противостоять всему, что он услышит от своих родителей. Это были не они. Раньше об этом не приходилось задумываться, но мог ли Каэдэхара действительно назвать мать и отца своими родителями? Он готов был поверить даже в то, что его усыновили. И весь этот балаган в мыслях создавался лишь одним-единственным примером искренней заботы и любви, которую удалось увидеть. — А ведь нас вчера прервали на самом интересном… — внезапно раздались со стороны смешки, и Кадзуха чуть привстал, рассматривая Скарамуччу, который все же прикрыл глаза и удобнее устроился на его руке. — Если захочешь, мы сможем вечером продолжить, — проговорил в ответ парень, касаясь легким поцелуем лба дизайнера.       Но вечером запланированному не суждено было исполниться. Через чертыханья и явное нежелание подниматься с кровати, в которой Скара почти без чувств провалялся до самого вечера, дизайнер все же сел за шитье и, забыв про все на свете, «покинул» этот мир, уходя глубоко в себя.       Утро вторника. Универ. Первая пара. Ужаснее и быть не могло. В то время, как все жаловались на невыносимые понедельники, Скарамучча готов был жаловаться на вторники, да и все последующие грядущие дни. Он все еще не пришел в норму после эмоционального истощения, а его уже снова планомерно выводили из себя. — Скарамучча, тебя не было целую неделю! И ты все это время шил сам? Столько ошибок… Как можно это справить? Для чего мы, преподаватели, вам все объясняем, чтобы затем видеть вот это? К твоему счастью, показ перенесли на неделю, ради специального гостя. Будешь оставаться до закрытия университета и работать, пока я не скажу, что это можно показывать. Ты идешь на него от имени университета, но все равно продолжаешь все делать по-своему! — практически задыхаясь от возмущения, проговаривала преподавательница, держа в руках ткань.       «Но как… Я… Как я мог это допустить?» — спросил сам себя дизайнер, стоя перед раскройным столом. Позади его спины собрались одногруппники, не решающиеся что-либо сказать в создавшейся атмосфере напряжения, смешивающейся с плотным потоком желания что-нибудь разбить от попавшего под разбор полетов студента.       Он знал, что так будет, но все равно не мог не злиться, и в большей степени на самого себя. Скара все это время настолько сильно старался не допустить и малейшей ошибки, высчитывал все вплоть до сотых, но теперь все равно оказалось, что строчки недостаточно ровные, лишнего снова много, а на то, чтобы убрать все это «много», нужно было распарывать и переделывать большую часть вещей. Но дизайнер уже видел, как все это сидело на его модели, и это было идеально. Ему не нужно было ничего убирать. Почему он снова должен был следовать вкусам большинства и понятию «продаваемости»? Да если бы ему сказали, что перед ним стоит цель открыть собственный бренд и магазин, он бы ради этого специально расстарался и сшил множество простых вещей с «изюминкой», но он делал эту коллекцию для того, чтобы в первую очередь передать образ, плотно засевший в голове, передать историю о том, как покинутый всеми человек не хотел покидать свой последний, уже разрушенный до основания дом. О том, как он, сидя на черном, едва сохранившемся рояле наблюдал за солнечными лучами, проникающими сквозь проплешины кирпичного витиеватого дома. И вместо этого «убери отсюда цепь», но она прекрасно отражает скованность души человека; «убери дополнительный слой шифона», но он идеально подходит под описание утреннего тумана; «зачем тебе нужны красные мазки?», но это заалевшая от страданий прядь того человека. Почему Скарамучча позволял выкорчевывать из себя свою же душу, свое творчество? Он просто стоял и молча слушал. — Мы, преподаватели, здесь, чтобы учить вас. Так почему вы не хотите учиться? — со вздохом закончила свою тираду женщина и только хотела опуститься на свой стул, как ее кто-то позвал, и она, к счастью, скрылась с глаз того, кто вот-вот, еще немного, и не удержал бы в себе желание разорвать все, что сделал «в угоду» кому-то.       Закрыв глаза ладонью, парень опустился на пол. Как же он устал. Невыносимо сильно устал и просто хотел домой. Он не хотел ничего из этого делать. Почему он не был таким, каким его видели другие, почему не мог следовать их указаниям? — Скара, все в порядке? — первой подошла к нему Аяка.       Если бы были силы удивляться, то Скарамучча точно бы удивился. — Да ладно, все хорошо будет, видел бы ты, как недавно Моне устраивали промывку мозгов, — поддакнул Тарталья, так же присаживаясь рядом с другом. — А вам легко говорить, — с короткой усмешкой заметил Скара, выпуская хотя бы часть яда из себя, но тут же осекся.       Он работал меньше, чем они. Иначе бы у него уже были сделаны все модели. Даже несмотря всю сложность того, что он хотел сшить, он обязан был закончить в числе первых, чтобы хотя бы остаться наравне с «самородками» их группы. Отчаяние в один момент застлало глаза. — Точно, почему бы тебе не зайти к нам в гости? — предложила Аяка, теперь уже заставляя отвлечься от нескончаемых размышлений о том, что было правильнее: сдохнуть прямо сейчас, выпрыгнув из окна аудитории, находящейся на шестом этаже достаточно высокого здания, или же все же выбраться домой раньше обозначенного времени и упасть в объятья Кадзухи, чтобы получить хоть какой-то стимул жить дальше.       Скарамучча откровенно не понимал интереса к своей персоне со стороны Камисато. Она избегала его всю фотосессию, а теперь так просто предлагает посетить их с Аято дом? В этом точно что-то было не так. — Ты сможешь немного развеяться и посмотреть, как работает брат, — с легкой улыбкой произнесла девушка, вот только улыбка ее была натужной.       «Да что, мать вашу, происходит?» — спросил сам себя студент, потирая пальцами переносицу. Ему нужно было расслабиться, перестроиться, обдумать все немного лучше, чем он мог сейчас. Вопреки уговорам Кадзухи пойти спать раньше, он шил до момента, пока не мог больше стоять на ногах, и спал всего два часа, прежде чем выйти с возлюбленным из дома. Голова не работала. Что в этом могло помочь? Ох, зря он проигнорировал предложение закончить вечером то, что они не закончили в воскресенье. — Аяка, ты ведь даже меня в гости не звала, — заметила Мона со стороны, подходя ближе к образовавшейся компании. — Неужели… — она округлила глаза, явно намекая на что-то совершенно не вяжущееся к моменту. — Нет. Н-нет, да ни за что! Просто брат ска… — Аяка закрыла рот руками, ее сначала раскрасневшиеся щеки обдало морозным холодом.       На это Скарамучча мог лишь сухо посмеяться. С кем же он на самом деле связался и что от него хотел Аято? Кто он, а кто в его глазах студент. Это раздражало больше, чем нужно было, и он цыкнул, зарываясь ладонью в собственные волосы. — Хорошо, я зайду к вам в гости. Когда мне нужно прийти? — выпрямившись, спросил парень, очерчивая взглядом все еще сидящую на корточках светловолосую девушку.       Она опустила глаза к полу, кажется, теряясь в своих мыслях, но после поднялась и снова улыбнулась: — Давай завтра, думаю, учитель не будет против, если мы с тобой позанимаемся у меня, — ответила она, в то время как Скару чуть не вырвало от этой слишком явной фальши.       Домой парень едва смог дойти. На часах было уже за девять вечера, голова разрывалась от мыслей, что его ждало в среду, не ждал ли под дверью его отец Кадзухи с ножом. О, это было бы даже забавно, если бы его убили по пути домой, может быть, хотя бы так он смог бы спокойно все отпустить? Или же стал бы мстительным духом, преследующим всех и всюду. Преподавательница заставила оставить все ткани и всю коллекцию в университете, буквально приковывая парня кандалами к стационарным швейным машинкам, которые он ненавидел всей душой и которые под вечер на глазах женщины материл за излишнюю «чувствительность», хотя единственным, кто сейчас был чувствителен сверхмеры, был сам студент. Ему нужно было — до безумия хотелось — коснуться Каэдэхары, который точно уже ждал дома и готовил ужин. Ему было все равно на еду, на свою усталость, просто нужен был только он и никто больше.       Резко открыв дверь квартиры и скинув на входе с себя сумку и обувь, Скарамучча наконец заметил свою жертву, который с легкой улыбкой выглянул из кухни, кажется, собираясь сказать, что-то вроде «Проходи, ужин уже готов. Сильно устал?» Вот только вместо того Кадзуха замер на месте с приоткрытым ртом, стоило только дизайнеру на опережение бросить: — Кадзуха, раздевайся, — вышло, кажется, немного более грубо, чем хотелось, но стало все равно. — Если ты не трахнешь меня прямо тут, я сойду с ума, — в пояснении добавил Скара, понимая, что его легко было не так понять.       От подобной просьбы Каэдэхара и правда встал в ступор. Он думал, что и сегодня возлюбленный будет слишком вымотанным для подобного, или нет, он надеялся, что не будет, но… Разве все это могло происходить вот так без предупреждений и какой-то эмоциональной подготовки? То есть и против подобного парень ничего не имел, но мысли в одночасье спутались, не позволяя думать хоть о чем-то. И насколько же глупо сейчас он выглядел, держа в одной руке лопатку, а в другой палочки?       Заметив, что Кадзуха крайне несвоевременно потерял связь с этим миром, Скарамучча лишь раздраженно вздохнул. Его смогли выбесить и сегодня тоже. И если бы не крайняя степень усталости и внутреннего отказа хоть пальцем пошевелить, то уже ничего не понимающий Каэдэхара лежал бы, прикованный руками к кровати, позволяя выпускать возлюбленному его демонов в полном объеме. — Тебе это не нужно, — скорым шагом подойдя ближе к парню, дизайнер отобрал у него лопатку с палочками, укладывая их на небольшую барную стойку, отделяющую кухню от зала, и завлек его в поцелуй, достаточно глубокий, чтобы полностью прочувствовать то, что с ним рядом кто-то находился. Если бы только Кадзухи не было, если бы не случилось той роковой встречи на крыше, Скарамучча уже топил бы себя в алкоголе и никотине, поджег бы пару палочек с благовониями и упал в омут собственной боли и непринятия того, что с ним делали, того, что он сам с собой делал.       Единственное, что мог в этот момент сделать Каэдэхара, это уложить руки на чужую талию, прикрывая глаза. Кажется, настолько глубоко и безумно они еще ни разу не целовались. Он практически чувствовал, будто его пожирают и затягивают в какую-то неизведанную ранее бездну. Тело пропускало волны возбуждения, но резко хлопнувшее масло на сковороде заставило немного прийти в себя и через огромное нежелание прервать сумасшедшей страсти поцелуй. — Постой, там… — парень не успел закончить свою фразу, как вновь ощутил губы Скарамуччи на своих, но тот явно принял во внимание замечание и шипение готовящейся на плите рыбы.       Подтягивая к себе Кадзуху за домашнюю футболку, он повел его дальше на кухню, не разрывая поцелуя, и наощупь выключил газ. Теперь им точно никто и ничто не могло помешать. Ничто не сможет прервать безумного желания почувствовать в себе того, кого дизайнер любил до судорог и нескончаемых ударов сердца, просящегося наружу каждый раз, когда тот к нему прикасался. Нужно было больше, намного больше, чтобы вернуть под контроль собственные эмоции.       Почувствовав, что еще немного, и он упадет в обморок от недостатка кислорода, Скара отстранился с громким чмоком. Он стянул с себя сначала черную жилетку, затем водолазку и пробрался пальцами под футболку Кадзухи, сжимая его бока. Но тот внезапно прошипел. — Скара, там синяк, — заметил Каэдэхара, пуская по телу сначала невольное смущение от своей же забывчивости, а затем что-то иное.       Кроме как «О, Боже» студент не мог думать больше ни о чем. Шипение от его прикосновений, прикрытые глаза, в которых проходился туман. Да, именно этого человека он хотел больше всего на свете, хотел поставить его в стеклянную клетку, как лучшее произведение искусства, и показывать, хвастаться тем, что он был только его и ничей больше. Запрещать дотрагиваться даже до ограждающего барьера. Скарамучча практически задохнулся в своих фантазиях, впадая в небытие, где перед глазами пестрило все больше картинок, наплыв которых разум не мог выдержать. Но сможет ли Кадзуха принять его таким? Сумасшедшим, полностью поехавшим, тем, кем он был на самом деле, не прикрываясь всеми этими манерами и страхом того, что его вновь покинут. — Ты в порядке? — заметив странный ступор со стороны Скары, Каэдэхара коснулся ладонью его щеки, мягко проводя.       Вряд ли и сегодня был самый подходящий день для подобных страстей. Они только пережили целую нервную встряску, Скарамучча снова работал до глубокой ночи, спал всего пару часов и, более того, было предельно ясно, что с ним что-то случилось. Подобного ярого желания Кадзуха не ожидал. — Кадзуха, если ты сейчас меня не возьмешь, возьму я тебя, — проговорил тот с легкой усмешкой, после чего потащил за руку того в сторону кровати, ложась на нее первым.       Терпеть. Нужно выдержать этот наплыв ярого желания вжать возлюбленного в кровать и сильнее надавить на расплывшийся фиолетовый рисунок после его встречи с отцом. Нужно было дать себе еще немного времени, для того, чтобы определить границы дозволенного и убедиться в том, что Каэдэхара никуда не убежит, и не рисовать на его теле витиеватые следы укусов, царапин и засосов. — Если ты этого хочешь… — нависнув над возлюбленным, Кадзуха почувствовал, как его щек касается неудержимое смущение. — Я не против.       «Нет, да что ты делаешь?!» — воскликнул про себя Скара, глубоко вздыхая. Как он может так без опасений идти к ядовитому пауку прямо в его логово? Неужели даже малейшие опасения не закрадываются в голову этой бабочке, мелькнувшей своей прекрасной расцветкой перед глазами? — Да чтоб тебя… Возьми меня наконец, пока я… — дизайнер не закончил фразу, промычав окончание в поцелуй, которым его заткнули.       Каэдэхара больше не мог выдержать этих нескончаемых просьб. В нем уже достаточно накопилось, чтобы больше не медлить и провести ладонью по шее, подавшейся навстречу прикосновениям, по груди, животу, все ниже, а затем огладить возбуждение, вырывая из Скарамуччи тяжелый вздох, прервавший их новый поцелуй. — Что-то случилось в университете? — продолжал спрашивать Кадзуха, но теперь больше получал удовольствие от того, что сбивает мысли внутри возлюбленного, продолжая, едва касаясь, поглаживать его член.       Скара так яростно желал его, а он продолжал тяжело и медленно мучать. Каэдэхара точно был не в себе, раз ему настолько сильно нравился этот раздраженный взгляд, который в него запустили, и вместе с тем понимать, что сейчас дизайнер точно не сможет ничего с ним сделать. — А мы не можем обсудить это после? — попытался как можно ровнее и злее ответить студент, но выгнулся с легким стоном, как только почувствовал, что рука на нем сильнее сжалась. — Нет, расскажи, что случилось, — настоял на своем Кадзуха, опускаясь ниже и начиная покрывать кожу шеи возлюбленного мимолетными поцелуями, заходя на уши, от чего тот вздохнул, обхватывая руками плечи парня, прижимая ближе к себе. — Ты… Не даешь мне рассказывать, — посмеялся в ответ Скарамучча, толкаясь вперед в мучавшую его руку. — Кадзуха, будь сегодня грубее.       Отстранившись, Каэдэхара похлопал глазами, рассматривая своего парня. Тот лежал, тяжело дыша, кажется, и так возбужденный до предела, но почему-то его предложение оказалось крайне заманчивым, хотя и вызвало достаточно вопросов. Но что ему нужно было делать? Кадзуха не был уверен в том, что действительно смог бы быть груб со Скарой. — Боже… Как же ты сейчас меня бесишь, — выдохнул тот в ответ на задумчивый взгляд и приподнялся на руках, укладывая одну ладонь на шею парня и притягивая ближе к себе. — Кусай, оставляй засосы, сжимай, все что угодно, — прошептал он практически в губы, заставляя чувствовать горячее и сбитое дыхание.       Такой томный взгляд, жаркий шепот, манящие черты лица и безудержное желание увидеть Скарамуччу, всего покрытого его метками, позволили Кадзухе растерять весь свой самоконтроль. Тот отправился в полет далеко и надолго, выбитый из головы своеобразным благословением на это.       Схватив дизайнера за запястья, Каэдэхара прижал его к кровати, еще раз очерчивая взглядом, но замер на довольной и хитрой улыбке, расплывшейся по его лицу. Стало слишком жарко. С такой горячей любовью, с удовольствием, расплывшимся по телу лишь от этого выражения на лице студента, со всем, что кружило голову, Кадзуха не был в силах справиться и резко стянул с себя майку, оголяя не только прекрасное тело, но и потемневшее пятно у ребер.       Скарамучча практически возликовал, находя в себе странный отклик этому виду, вот только… это было безвкусно, как кто-то мог посметь оставлять такие ужасные следы на теле возлюбленного? Это было лишь его право, только он мог знать, что лучше будет смотреться на Кадзухе. Он бы оставил следы от веревок на запястьях, груди, ногах, покрывал бы своими метками, словно плывущими по водной глади листьями роз, оставил бы длинную полосу от собственных ногтей у ягодиц, и шея…       Поток мыслей прервал резкий разряд тока, бьющий до самых кончиков пальцев, как только он почувствовал укус на предплечье, затем поцелуй, язык, и все это точно было за гранью разумного. Как он мог думать о том, чтобы подчинить всего Каэдэхару только себе, в то время как жаждал, чтобы подчинили его? Он не понимал, и думать об этом не хотелось. Скара чувствовал, что так и должно было быть, что так было правильнее всего.       Обхватив талию парня руками, Кадзуха прижал его ближе к себе, завел руку за его спину, обвел ребра, с нажимом провел пальцами по линии хребта. Единственное, что оставалось четким в его голове, это лишь ощущение мягкой светлой кожи, которая совсем скоро покроется следами их бурной ночи. Каэдэхара даже не был уверен в том, сможет ли сегодня остановиться, если его попросят. Их первый раз был настолько нежным и трепетным, но сейчас трепет сменился лишь пониманием, что он держался всю неделю, отказываясь прерывать возлюбленного. Но, быть может, это был именно тот способ, который позволит контролировать его переработки?       Проводя губами вдоль груди, Кадзуха просто не мог остановиться оставлять на нем свои укусы и метки. На него никто не должен был смотреть, никто не должен был видеть, насколько он был прекрасен, настолько, что, даже когда Скарамучча выходил из душа, потирая полотенцем свои волосы, хотелось его прижать и поцеловать и не останавливаться, прижать ближе.       Каэдэхара гулко выдохнул, чувствуя, как возлюбленный не остался в стороне от ласк и согнул ногу, упираясь ей меж бедер, с легкой ухмылкой потирая легкими движениями и так возбужденный член. Он словно продолжал играть, и это лишь больше заводило. Кадзуха взял на заметку переставить куда-нибудь ту коробку со всем нужным, лежащую под кроватью. Нагибаться и доставать оттуда что-либо, прерываясь от ощущений, совершенно не хотелось. — Кадзуха, быстрее, прошу, — едва смог выдохнуть через обилие поцелуев Скара, но сжал губы, как только почувствовал, как чужие губы накрывают горошину соска.       Он практически выгнулся от легкого укуса, зажмурил глаза и пропустил легкий стон. Каждое прикосновение Кадзухи сейчас ощущалось, будто шаровая молния, которая могла разорвать его на мелкие кусочки в любой момент, но растягивала, будто дразнясь. Да, Каэдэхара любил дразнить, а в постели особенно, но почему от этого было еще более приятно, почему так нравилось издеваться над самим собой и позволять ему делать все, что хочется? Главное грубее, быстрее, пока не пройдет внутренний, обжигающий всполох желания либо убить кого-то, либо заняться сексом. Последнее явно было приятнее, хотя едва ли дизайнер мог быть в том уверен.       Через плотную пелену, окутавшую разум, Скарамучча почувствовал, что с него стянули брюки и белье, затем легкая заминка, и вот он уже в полной мере мог наблюдать за тем, как возлюбленный второпях избавляется от оставшейся на нем одежды и капает на пальцы смазку. Хотелось закричать лишь: «Нет, входи просто так!» Больше боли, больше того, что могло притупить разум. Дизайнер чувствовал, что ему не хватает, но не мог оторваться от того, как Кадзуха растер меж пальцев вязкую жидкость и приставил те ко входу, проникая в него сразу двумя пальцами.       Каэдэхара больше не мог терпеть. Ему смертельно нужно было находиться в более близком контакте, прикасаться больше, чувствовать, как пальцы возлюбленного проходятся по спине и снова сжимают синяк. Случайно ли это было, или же в Скарамучче вновь сидел какой-то демон, он не мог понять, но резко толкнул пальцы вперед от внезапной боли и тут же пожалел об этом. Его синяк обхватили более грубо, заставили издать болевое шипение, но теперь стало понятно, что парень делал это специально. На его лице показалась настолько едкая усмешка, что захотелось — непременно захотелось — наказать его за такое поведение. — Скара, перестань, — попробовал попросить Кадзуха, но Скара улыбнулся шире, проводя по краю потемневшей кожи, с нажимом пробираясь от начала до середины.       Не чувствуя практически никаких ограничений в своих действиях, парень с истинным наслаждением наблюдал за тем, как меняется Каэдэхара в лице. Кажется, еще немного, и он сможет увидеть тот парализующий взгляд, почувствовать на себе его злость, довести до того же состояния, в котором находился он сам. И он смог, практически не замечая резкой смены положения.       Устав терпеть эти изощренные издевки над ним, Кадзуха перевернул парня на живот, зажимая его руки над головой и одновременно с этим подхватывая его бедра, заставляя встать на колени. Практически очнувшись от легкого раздражения, Каэдэхара ощутил, как падает в еще более глубокий омут, замирая взглядом на изящно, по-кошачьи изогнутой спине, на темных мазках татуировок, касающихся лопаток Скарамуччи, на его глазах, в которых горела огнем полная и безоговорочная победа над здравым смыслом.       Пропустив тяжелый вздох, Кадзуха больше не стал тратить времени на растяжку, едва смог открыть презерватив, натянул его на себя и толкнулся навстречу отключающему любой разум удовольствию.       Было тесно, практически до боли, но настолько приятно, что стон слетел с губ на пару с болевым стоном, который издал Скара. Это немного отрезвило, и Каэдэхара замер, понимая, что, должно быть, поступил действительно опрометчиво, но… — Продолжай, давай же, — проговорил дизайнер, прикрывая глаза.       Это действительно оказалось более болезненным, чем он предполагал, но это именно то, что было нужно. Медленные толчки, растягивающие его, жжение, легкий дискомфорт, но наряду с невозможностью пошевелить даже руками в крепкой хватке — все это всецело уносило в совершенно новую и неизведанную область, в которой оставалось только стонать и принимать накатывающее на голову удовольствие. Скарамучча лишь изредка пропускал шипение, сбивающееся новым стоном. Кадзуха действительно был находкой для него, не останавливался, входил все глубже и чаще, избавлял от всего того, что скопилось внутри, словно священник, изгоняющий демона. От этого сравнения захотелось посмеяться. Да, когда-нибудь нужно будет сыграть в ролевую игру, посмотреть на то, как возлюбленный будет старательно выкорчевывать из него семя зла и полностью очищаться во всех плоскостях.       Не выдерживая больше этого вида, Каэдехара наклонился ниже, кусая кожу под лопатками, оставляя и там свой засос, затем выше, у начала шеи и в конце концов позволил себе отпустить руки Скарамуччи, откидывая его волосы в сторону, цепляясь зубами за оголенную кожу, слегка оттягивая, постанывая в нее от собственных более глубоких толчков. За заплывшими пеленой глазами он мог видеть, как парень вытягивает руки, хватаясь то за подушки, то за одеяло, продолжал стонать, моля его быть внутри еще больше, еще глубже, еще грубее, даже не подозревая, до какого практически животного экстаза доводит Кадзуху своими обрывочными фразами.       Единственное, о чем жалел в этот момент Скара, так это о том, что подобное наслаждение не могло продолжаться дальше. Ком внизу живота стал еще более болезненным, хотелось скорее кончить, но он не мог прикоснуться к себе и закончить эту пытку, продолжающуюся уже около двадцати минут. Его планомерно доводили и выводили абсолютно все, что сидело в голове. Он больше не мог думать, получая лишь раз за разом уколы болезненных разрядов удовольствия. Подобное не могло продолжаться вечно, и наряду со сбившимися глубокими толчками внутри парень простонал имя возлюбленного, выгибаясь лишь сильнее, кончая на простыню. Скарамучча чувствовал, как последние глубокие толчки сделали это наслаждение самым сильным, которые он ощущал, а затем его наконец-то выпустили из рук, позволяя распластаться на кровати.       Кадзуха не мог перевести дыхание от мелькавших перед глазами искр. У него все еще было желание продолжать начатое, но, посмотрев на возлюбленного, который, кажется, не ощущал себя в себе, отпустил эту мысль, переворачиваясь к нему набок.       Спустя короткую передышку Каэдэхара привстал на руке и слегка нахмурился. Безусловно, то, что они только что сделали было потрясающим чувством, но он все еще задавался вопросом, почему Скара так резко, еще не переодевшись, сразу же налетел на него, так еще и позволил оставить на себе множество следов, которые теперь же пятнами краснели на теле. — Так все же… — почему-то парень не был уверен в том, услышат ли его сейчас, но продолжил: — Так все же, что случилось? И… Тебе не больно? — только сейчас эта мысль впилась сверлом в сердце и голову. — Мне не больно, — выдохнул в ответ дизайнер, переворачиваясь с живота на бок.       Ему стало от части стыдно за то, что он так повел себя с Кадзухой, и за то, что продолжал трогать его явно болезненный синяк. Разум действительно вернулся в норму, но вместе с ним и понимание произошедшего. — Прости… Тебе самому не было больно? — спросил он, опуская глаза ниже на простыни. — Больно? — переспросил Каэдэхара. Он и сам точно не знал, чего больше чувствовал: жгучую страсть или же неприятные ощущения. — Нет, все в порядке, — чуть улыбнулся он, укладывая руку на ладонь Скарамуччи, переплетая с ним пальцы. — Просто… Мне сказали, что все нужно переделать, и заставили оставить коллекцию в университете, — вздохнул парень, почувствовав легкое облегчение после ответа, хотя совесть это все равно не облегчило. — Я просто взбесился. — И поэтому захотел, чтобы я тебя взял быстрее, чем ты меня? — с такой же непринужденной улыбкой спросил Кадзуха, отчего дизайнер чуть не подавился, и добавил: — Я бы был не против.       Удивление и одновременно возмущение смешалось внутри Скарамуччи с неожиданной скоростью, он бы и хотел сказать что-то в роде «Я тут сдерживаюсь, а ты просто так соглашаешься на это?! Как можно подписываться на то, чего не знаешь?!», но в итоге лишь выдохнул, прикрывая глаза. — Нет, ты был бы против, — достаточно уверенно сказал студент, но тут же получил сопротивление своим словам. — Почему? Ты собрался делать со мной что-то странное? — спросил Кадзуха, точно не будучи уверенным, почему Скара так сильно противится этому, если так же сильно хочет.       Пусть это и казалось чем-то непривычно необычным, но Каэдэхара уже смог отринуть ради него все, чем жил раньше. Неужели его можно было бы чем-то напугать или разозлить? Идей на этот счет в голове парня не оказалось. — Кадзуха… — только и смог выдохнуть в ответ дизайнер, не желая принимать подобный «подарок» из рук возлюбленного, хотя бы ради того, чтобы сохранить трезвость собственного ума.