Non colpevole

Дыхание сбивалось. Била по горлу гремучая смесь запахов: дешёвый коньяк и прямо-таки плотоядно въедающаяся в слизистую вонь табака убийственной крепкости. Раздавались звуки борьбы. Белоснежные пряди волос, разметавшиеся по плечам, так неуместно навевали мысли о чём-то непорочно прекрасном, словно лёгкая улыбка божества, брошенная откуда-то с небесных высей на грешную бездну. Иронично. Он являл собой целый мир, с блек-джеком и шлюхами, с адом и с собственным пантеоном богов. В потемневшем омуте глаз плясали пресловутые черти, подмахивая тощими задницами в такт сомнительной музыке, что складывалась из мученических стонов и криков боли, глухих размашистых ударов и выплёвываемых сквозь слегка пожелтевшие зубы ругательств. Буччеллати давно заметил, что его правая рука, как всякий сломленный человек, имел все задатки самого настоящего садиста. С тем же остервенением, с которым Аббаккио медленно изничтожал самого себя, он дробил кости самого невезучего из банды выродков, на которых они вели охоту. Буччеллати уже выполнил свою часть работы, главарь, эпицентр, из которого разрасталась, словно плесень, эта группировка, был обездвижен, и остальное юноша оставил на подчинённого. Серьёзных заданий Польпо им не доверял, лишь в своей шутливой манере отмахивался от Бруно, как от назойливой мошки, каждый раз, когда тот пытался выхлопотать для своей команды дело позначительней. Леоне всегда предпочитал замарать руки тому, чтобы без необходимости выставлять на всеобщее обозрение свой станд, потому с мелкими поручениями вполне справлялся с помощью кулаков. Впрочем, тогда, глядя на гримасу то ли непередаваемого бешенства, то ли экстаза, с которой он наносил удары, Буччеллати практически не сомневался в том, что его подчинённый совершенно не против дать волю своему гневу, копившемуся в его душе годами. «Наверняка это ощущение сродни долгожданной возможности выпустить весь дрянной гной из старой, воспалившейся раны», — так думал Бруно. Самому ему это чувство было незнакомо. Может быть, он и хотел бы точно так же забыться, но излишняя эмоциональность всегда была ему чужда. Даже тогда, пять лет назад, будучи неразумным ребёнком, он не позволил эмоциям взять над собой верх. Возможно, отчасти благодаря этому он помнил всё так отчётливо, даже слишком. Бруно отдал бы всё, лишь бы забыть пыльный пол, который ленивый уборщик даже не пробовал протереть, запах стирального порошка, исходящий от постельного белья его отца, тревожный пикающий звук, значения которого мальчик ещё не понимал, но уже чувствовал, что он не предвещает ничего хорошего. Так же явно, словно сейчас, он ощущал холод металлической рукояти кухонного ножа, тошнотворный, вызывающий головокружение железный запах и обжигающее касание кожи со струйкой выразительно алого оттенка. Наконец противник Аббаккио осел на землю и болезненно закашлялся, когда его живот встретился с сапогом Леоне. Кровавые брызги, попавшие на обувь Буччеллати, вызвали у хозяина ботинок приступ тошноты. Он отвернулся. Не то чтобы Бруно был брезглив, хотя любой дурак и заметил бы, насколько юноше претит такая работа, хоть увольняйся. А уволиться можно было только в случае, если верные собратья вынесли тебя вперёд ногами с рабочего места. Живым Пассионе не покидал никто. Мальчик был неопытен, желторотый юнец, предводитель грозной банды, которую за глаза именовали дословно «детский сад, штаны на лямках», и по молодости он предпочитал просто закрывать во всех смыслах глаза на жестокость его организации. Делал он это настолько хорошо, что впору было являться на миссии, крепко зажмурившись и заткнув уши. Его ухоженная ладонь мягко легла на сильное, мелко подрагивающее от переизбытка эмоций плечо. — Достаточно. Не убивай его. Голос Буччеллати абсолютно точно не был создан для того, чтобы командовать войсками или рявкать на подчинённых. Негромкой просьбы им было достаточно. Его слова приобрели стальные нотки, что, происходя крайне редко, давало понять, что Буччеллати отдал именно приказ. Приказывать Бруно не любил, но нервная система командира явно расшаталась в этот вечер больше обычного. Хотя, казалось бы, куда ещё больше — с их извечным стрессом, недосыпом и физическими увечьями — словом, обычными издержками столь необычной работы. Намеренно или нет, но юноша поймал взгляд обрамлённых белыми ресницами глаз. В них всё ещё докипала уже не ярость, но лёгкое раздражение, внезапно сменившееся чем-то странным и неуютным. В следующую секунду раздался выстрел, как своевременное напоминание о том, что врагов лучше обезоружить, прежде чем трепетно заглядывать в глаза подчинённому. Картина окружающего мира поплыла, земля предательски ушла из-под ног, и только после этого, сопровождаемая противным звоном в ушах, понемногу начала накатывать боль. Ладонь Бруно соскользнула с чужого плеча и легла на рану, судорожно её сжимая. Взор заволокло кровавой пеленой. Перед отключкой юноша успел почувствовать, как чьи-то руки бережно его подхватили, а затем все пять чувств постепенно покинули его, уступая место небытию. Буччеллати проснулся. В спальню сквозь небольшую щель плотно задвинутых ненавистных чёрных штор пробивался свет. Ненавистных потому, что каждое утро создаваемый ими полумрак неизменно создавал ощущение нереальности происходящего, чем служил толчком для самой ему привычной, но от этого не менее неприятной дереализации. Пока Буччеллати, не подавая признаков жизни, лежал без движения в попытках унять мелкую дрожь, к нему пришло осознание, что пора что-то менять, причём менять незамедлительно и кардинально. Прежде чем приступить, Бруно решил для разминки начать с малого. Он поменял своё положение в пространстве, сев на кровати. Но даже на этом его попытки не закончились, хотя, казалось бы, куда ещё больше. Мужчина, сонно потягиваясь, чертыхаясь и почёсываясь, отправился на кухню — варить кофе, дабы получить положенный заряд бодрости и отправиться в нелёгкое путешествие до ближайшей кофейни. Кто-то ест, чтобы жить, кто-то живёт, чтобы есть, Бруно же пьёт домашний, средненький кофе, чтобы потом выпить Кофе. Разница между этими двумя напитками была для него, как для коренного итальянца, бесспорна, и подобный ежедневный ритуал ничуть не казался мужчине странным. Тем не менее, глоток за глотком, вместо ожидаемого смысла жизни к Буччеллати понемногу стали возвращаться воспоминания. Сколько он себя помнил, содержание снов ускользало, стоило ему открыть глаза, но только не сегодня. Перед внутренним взором мужчины вновь был неясный взгляд этих удивительных глаз. Их оттенок напоминал небо над неаполитанским заливом, когда солнце лениво опускается за горизонт и, поравнявшись с невозмутимой водной гладью, заливает золотистым сиянием порты города. «Закат — это лишь ещё одно доказательство того, что конец тоже бывает красивым», — одними губами произнёс мужчина и сам же удивился своим словам. Где он мог слышать эту фразу? Слог не был похож ни на одного знакомого ему поэта, и в то же время необъяснимое чувство дежавю на долю секунды заставило его сердце сжаться. «Бруно, Бруно. Тебе стоит больше отдыхать», — Буччеллати шумно втянул носом воздух и наскоро умылся холодной водой — отличный способ не сойти с ума, по крайней мере, в ближайшие два-три часа, он проверял. Как мужчина добрался до кофейни, помнилось смутно, но что-то ему подсказывало, что добрую половину пути он всматривался в лица прохожих, сам толком не понимая, на что надеется. Человек, которого он увидел в одном из своих многочисленных снов, почему-то не спешил объявляться. Этот факт вызывал румянец, еле ощутимый стыд за свою наивность и пульсирующую боль в месте фантомного ранения, но не там, где предположительно вошла пуля из сновидения, а чуть выше и левее, в районе сердца. Дыру в груди мог заполнить лишь тёплый рассеянный свет, запах свежей выпечки, витающий в немного затхлом воздухе, и мягчайшая обивка диванчиков, коими было заставлено всё пространство любимой кофейни Бруно. Суетливая бариста узнала его и понимающе кивнула. Буччеллати уже очень давно не приходилось ничего специально заказывать — тут абсолютно все, начиная с обслуживающего персонала и заканчивая постояльцами, знали его в лицо. В конце концов на столике перед мужчиной материализовалась крошечная фарфоровая чашка, до краёв наполненная самым лучшим кофе в Неаполе, и не особо вкусное, но мило выглядящее печеньице. Привычно растягивая удовольствие, в перерывах между глотками Бруно принялся осторожно рассматривать посетителей, развлекаясь игрой, которую он сам же и придумал: пытаться выцепить как можно больше информации, основываясь лишь на внешности человека. В следующее мгновение его тело прошило током. Сердце сжалось, пальцы вцепились в столешницу. Судьба в очередной раз решила посмеяться над ним и подсунула этот до боли знакомый оттенок радужки тогда, когда Буччеллати меньше всего этого ожидал. В уголках губ, вытянутых в отрепетированной светской улыбке, притаилась горечь, а во взгляде читался немой вопрос: «Кто ты?»