Холиварочная Муза

      Тишина давила на уши.       Глухо.       Плотно.       Как под землёй.       Главная зала Королевского Совета давно опустела, когда Гвиндор заставил себя поднять голову. Отнял руку от лица. Проморгался от яркого света, льющегося сквозь световые колодца.       Стояла весна, цвела сирень во дворах и двориках Нарготронда, Потаенного города, хвалы и славы эльдар. Запах у сирени был сладким и ласковым, ничего похожего на затхлую мерзость ангбандских копей.       Так почему ему кажется, что он снова — там?       Гвиндор с силой потёр лицо. Под пальцами привычной болью отозвались шрамы. У многих бывших пленных — рабов! кого уж тут обманывать?! — рубцы и струпья сходили, стоило эльда вернуться домой, к семье и друзьям, к любимому делу: перу ли ламбенголмо, кузнечному молоту или мечу война — неважно!       А вот ему, Гвиндору, не повезло. Будто вернулся не весь.       Или не туда.       — Вставай, — приказал он себе вслух.       Поднялся. Медленно и неловко — как ещё может однорукий? — переплел косу. И когда успел растрепать? Задушил желание проверить, уж не поседел ли сильнее за ту пару часов, что длился Совет.       Совет, приговоривший строить Мост.       Горло захлестнуло горечью, стоило вспомнить...       Недвижные руки короля Ородрета на ясеневых подлокотниках трона.       Сжатые в нить губы Финдуилас.       Молчащая поначалу толпа — эльдар Нарготронда. Потом они кричали здравицу. Да не королю.       Горящие глаза Турина.       И почему, почему они у него всегда горят?! Откуда тот огонь? Когда-то Гвиндор согрелся от того пламени — дожил, дошел. Другом назвал сына Хурина. А вот теперь все больше кажется, что пламя это — лесной пожар.       — Иди, — приказал себе Гвиндор.       Пошел. Что теперь рассуждать. Он убеждал, упрашивал, кричал. Его не услышали. Трус? Он, Гвиндор, сын Гуилина и брат злосчастного Гельмира, трус?! Возможно. Пускай. Он согласен и слыть трусом, и быть им, если б только помогло, но нет.       Мосту через Нарог быть.       Нарготронду же...       Под ногой зашуршало.       Бумага была желтоватой и тонкой, такую делали из камыша, растущего в заводях Эйтель Иврин. Вода там — как зеркало, залитое солнцем. Ясным днём омуты Иврин сияют, как косы Финдуилас...       Не делают больше тонкую желтую бумагу на берегах Иврин, никакой не делают, а Финдуилас-Фаэливрин давно смотрит на Гвиндора как на друга. С жалостью.       Серебряное помолвочное кольцо Гвиндор так и не выбросил.       Найденный листок был исписан тенгвами вдоль и поперек. Снизу и сверху. И даже по кругу.       Только один эльда, известный Гвиндору, так писал. Только один эльда стал бы заполнять бумагу счетными тенгвами в зале Совета, когда решается судьба королевства.       — Вот же м-м-м... мастер, — хмыкнул Гвиндор и отправился относить потерянное Келебримбору, сыну Куруфина-Искусника и внуку Феанора.       

***

      — Спасибо, — ответил Келебримбор и схватил листок. Впился глазами в тенгвы, завертел бумагу так и сяк и по кругу, схватился за карандаш. Вспомнив о приличиях и долге хозяина перед гостем, махнул рукой в сторону невысокого заставленного дребеденью столика: — Там вино, налей себе. Я сейчас!       Вино было вкусным, подоконник был широким. Гвиндор сидел, пил вино, смотрел, как хозяин работает.       А работал Келебримбор красиво. Бормотал под нос, черкал, переписывал, хватался то за одну бумагу, то за другую, считал в уме, хмуря брови, считал столбиком, вслух и — внезапно! — даже по-детских, на костяшках пальцев, хмурился, щипал себя за подбородок, ругался — пару раз так завихристо, что Гвиндор вином поперхнулся, — временами застывал, а потом бросался к столу и писал, покрывая мелкими тенгвами бумагу с таким тщанием, что высовывал кончик языка... Овеществлял мысль.       Они не были друзьями. Знакомствовали, конечно, ну да в Нарготронде все друг другу знакомы. После, от ухода Финрода и до Нирнаэт, Гвиндор лишь холодно кивал на приветствия. Келебримбор дёргал губой и в приятели не напрашивался. Охолодел, замкнулся. На зов Верховного короля первым побежал. Говорили, даже не спрашивал позволения у Ородрета, а на Анфауглит вышел под синим знаменем Фингона. Потому и жив остался и в плен не попал.       Живому Гвиндору Келебримбор обрадовался.       — Всё не допивай.       Келебримбор переложил горку свитков на пол, сел рядом.       — Спасибо, что поддержал, — Гвиндор протянул ополовиненный кувшинчик. — Там, на Совете.       Келебримбор поискал взглядом бокал, не нашел, пожал плечами и стал пить так, через край, ловя струю губами. Ответил:       — Все равно не помогло. Никого я не переубедил, не отговорил... Я не умею зажигать сердца и вести умы. Я — не мой отец.       Прозвучало это... Слоями. Гвиндор даже разбираться не захотел, чего было больше в той многослойности.       — Но?       Это «но» напрашивалось. Шуршало в воздухе жёлтой тростниковой бумагой, пахло сиренью, горчило винной сладостью на губах.       — Но я — его сын.       Келебримбор спрыгнул с подоконника, одним движением дотянулся до стола и сунул Гвиндору в руку очередной лист бумаги. Точно так же заполненный сверху до низу и вкруговую счётными тенгвами. Сосредоточившись, Гвиндор выхватил из круговерти слова:       ...нормативная нагрузка... физический износ... предельная масса... несущая способность... ... грузоподъёмность... запас прочности... допускаемое напряжение... предельное состояние...       Гвиндор поднял глаза, посмотрел на Келебримбора, сказал:       — Предельное состояние? Сколько... — голос скрежетнул, пришлось откашляться. — Сколько будем в Глаурунгах мерять?       В Нарготронде пахло весной и сиренью.