Господи, помоги мне выжить среди
этой смертной любви!
Судно находилось в плавании уже 21 день. Холодные, тяжелые волны, мрачнеющие даже под сизым, блеклым солнцем бились о ржавые, облупленные борта и, сопротивляясь, расходились у носа корабля. Кранцы и подвесы удрученно скрипели под порывами колкого ветра, слишком старые и изношенные, чтобы отливать под дневным светом. "Справа!" крикнул седой человек, внезапно вскочивший с шатающегося стула - муссон тут же сорвал с его головы рваную, джинсовую кепку. За борт был выброшен кусок сырого мяса, кажущийся особо красным на фоне голубоватой синевы океана; багровая кровь тут же растеклась по белым барашкам пены. У борта скопилось три-четыре мужчины; все были одеты бедно, руки у них были смуглые, мазолистые, волосы редкие, выгоревшие, глаза же казались тусклыми, подстать солнцу. Из темной солёной воды появился серый, израненный плавник. Покружив вокруг куска мяса, плавник вдруг исчез, и из-под волн внезапно вынырнула акулья пасть. Несколько рядов зубов вцепились в телятину, в белёсом свете сверкнул полу-слепой акулий глаз, верёвка натянулась и громко затрещала. Пока акула барахталась в воде, один из мужчин выкинул в воду зелёную, толстую сеть, которую ту же поймал второй старик. Проворные, быстрые руки начали вытягивать животное из воды - оно извивалось, билось о борт, жабры трепетали, пасть, в которой ещё было стиснуто мясо, прогрызла его насквозь. Скользкое тело упало на палубу, продолжив изгибаться в какой-то конвульсии, глаза в панике кружились в орбитах, готовые вылететь из них от страха и напряжения. Акула, превышавшая в размерах каждого моряка на этом треклятом судне была паразитирована животным, злобным ужасом, скрежеча зубами и щелкая пастью. В свете тусклого солнца блекло сверкнул нож, затем второй. В толстую, упругую кожу акулы с трудом и натиском вошло заострённое лезвие, по дереву растеклась кровь, сочащаяся из белого мяса. Плавники медленно отделялись от туловища, пока на носу и хвосте животного сидело по человеку. "Погодка не жалует" - сказал один из них, окидывая океан пристальным взглядом. "Зато акул тут море, денег срубим прилично." - Лениво ответил второй, зажимая бьющуюся акулу ногами. Через пол часа все три плавника были брошены в пластиковую коробку, мокро плюхнувшись на дюжину им подобных. Акула замерла, дрожали только остаток хвост и жабры, конвульсирующие от боли. Тело без конечностей было сброшено обратно в воду и длинным буйком ушло ко дну. "Знала, что человек убивает до 100 миллиона акул в год?" - как-то раз спросил Джотаро, невидящим взглядом упираясь в креветки, жарящиеся на сковороде. "Я не научный журнал, откуда мне знать" - ответила тогда Наоко, переворачивая членистоногих лопаткой. Теперь же, каждый раз жаря креветки, она думала о ещё живых акулах, которых ловцы сбрасывают в море без возможности плавать.***
С того момента как приехал Норияки прошло около двух недель. Часовые, короткие встречи, случались каждый день. Сдержанные, почти деловые, полные искренних, округлых взглядов, они проходили недалеко от офиса Нинтендо, в дешёвых кафе и забегаловках, куда не додумались бы зайти коллеги мужчины. В хорошую погоду они не спеша прогуливались по паркам, опасливо и одновременно самозабвенно прильнув друг к другу всем телом - единственными свидетелями были безразличные старики, редкие туристы и утки, осуждающе крякающие им вслед. Токио в это время будто бы обрёл смысл - шумный мегаполис, вызывающий разве что массовые психозы, смягчился, в нём появилось какое-то светлое биение, присущее миловидным провинциям: даже его имперский размер напоминал о себе приятной фразой "она работает в другой части города". Вечерами же, проходя по особенно пафосным и модным улицам, заглянув в одно из окон дорого ресторана, вы бы заметили уже знакомую Вам, мой дорогой читатель, пару за самым дальним столом. Тогда переплетённые пальцы, уверенные кивки головой и частое поглядывание на часы заставило бы вас смущенно отвернуться. Иногда Джотаро оставался в отеле на ночь под предлогом того, что сильно напился у друга и не хочет появляться дома в подобном состоянии. Чувствуя, как скрежечет сердце, как трещат и натягиваются голосые связки от очевидной, наглой и холодной лжи, он встречался глазами с Норияки, волнительно скрестившим руки на груди и тут же клал трубку, не в силах больше слышать расстроенного и раздраженного голоса Наоко. Его совесть или, может, то, что иные люди называют душой, разломилось будто бы на двое, как ломается кусочек пастилы от небольшого натиска пальцев. Объятия Наоко стали невыносимой пыткой - всё её тело вдруг стало отталкивающим, голос раздражающим, постоянные вопросы же походили на камни, которые она кидала в него каждый день с атлетической силой. Всё это происходило скорее оттого, что стыд и страх пытались себя компенсировать, оттого что своё преступление нужно было оправдать подсознательно - уважения и той платонической нежности он не растерял: они, казалось, наоборот лишь укреплялись в нём по мере встреч с Норияки. За всё это время в Наоко же проснулась, как писал Набоков «проницательная подозрительность» - от её глаз не могли скрыться мучительные поглядывания мужа на телефон и призрачная радость в голосе, когда тот говорил, что вновь останется у этого загадочного друга на ночь. Не могла от неё скрыться и особая холодность, которая внезапно вклинилась их отношения как гарпун после того как Джотаро приехал из Морио. Такими гарпунами моряки забивают акул - видно, оттого, что она замужем за морским биологом это орудие по случайности всадилось и в её кровоточащий бок. Все же женщины обладают особо чутким эмоциональным интеллектом - не только чувствуют и сознают глубже, но и улавливают и понимают намного тоньше мужчин. Наоко была просто истерзана мыслью о любовнице, любовнице реальной, настоящей, такой как она, слепленной из плоти и крови. Нет, она больше не была выдумкой, она была ожившим в её голове человеком, который, в улыбке поджав губы, проводит указательным пальцем по груди её супруга. Это была пятница. Джотаро сказал, что уедет в Киото на выходные, вроде как по работе - в четверг вечером раздался телефонный звонок, и низкий, мужской голос сообщил, что ему нужно посетить какое-то мероприятие, что отель оплачивает сам университет, что присутствие его необходимо, как ведущего деятеля института. Что ж, нужно так нужно, она не в праве что-то запретить. Итак, вечер пятницы. Спальня была погружена в приглушенный полумрак, углы теряли свои очертания, отовсюду на неё смотрела тихая, стоячая темнота. Расправленная кровать без очертаний отражалась где-то сзади, там же стояло и кресло с небрежно накинутой на него одеждой. По обнаженному телу Наоко проходила полоса света от фонарей на улице - тонкая оранжевая ниточка проходила между стянутыми черным лифчиком грудями, и, запинаясь о пупок, скользила по гладкому животу, заканчиваясь на полупрозрачных трусах, чуть ниже черных, кудрявых волос. Джолин давно спала, Джотаро был в своём кабинете. Поправляя волосы, Наоко вспоминала его приезд. Она была хороша - новая косметика особенно подчеркнула щёки-яблочки и раскосые, блестящие глаза. Розовое платье струилось до колен, туго стягивая и без того крошечную талию, грудь же чуть выпирала вперёд из-за пуш-апа. Джотаро, казалось, даже не заметил её - быть может, виной этому была Джолин, которая вскочила на его шею, провизжав нечто неразборчивое. Тогда Наоко подумала, что правда счастлива - Джотаро широко улыбнулся, прижав дочь к груди так сильно, что та даже захохотала от неожиданности. "А ты теперь блондика?" - спросил он, сняв пальто и обняв её на плечи. "Не нравится?" "Нравится, просто не привык". Разглядывая себя в зеркале теперь, женщина вдруг почувствовала себя невидимкой - и правда, за несколько лет в браке она будто бы растворилась в нём, как сахар растворяется в кипятке. Джолин, Джотаро, её родители, его родители, сначала декрет, затем садик, школа - собрать портфель, проверить уроки, напомнить мужу о запланированных делах, разобраться с домашними делами, справиться со своей работой в конце концов. Быть может, она бы чувствовала себя более осязаемо, более видимо если бы её муж обращал на неё хоть сколько-то внимания - он теперь казался не больше чем предметом мебели или настольной лампой, которой никто не пользуется без особой надобности. Его приезд должен, просто обязан был ознаменовать какое-то счастье, но приходил он поздно и, если не работал, то сразу ложился спать; утром они успевали перекинуться лишь парой редких слов, в выходные дни он почти не бывал дома, ссылаясь на работу, которая навалилась на его плечи из-за долгого отсутствия. Наоко бы, безусловно, стерпела это, не зияй перед ней один неоспоримый, громкий, как революционный лозунг факт - она правда его любила. Ей вдруг показалось, что её собственное тело и правда начало растворяться в отражении. Похлопав себя по щекам, женщина ещё раз одернула лифчик и, накинув шелковый халат, тихо вышла из комнаты. Дверь в кабинет глухо скрипнула под напором руки, в гостиную проскользнула полоса темно-оранжевого цвета, разделив её на двое, как только что разделяла тело Наоко. Джотаро сидел за компьютером, черные строки текста на мониторе отражались в линзах очков. Взгляд его был сосредоточен, пальцы иногда вздрагивали над клавиатурой, чтобы исправить неугодное предложение. По бокам лежали какие-то книги с закладками и листы бумаги с небрежно подчеркнутыми фразами, распечатанные статьи беспорядочно валялись по столу. - Собрал всё на завтра? - Улыбнулась она, опираясь на дверной косяк. - Собрал. - Отрезал мужчина, что-то внимательно печатая. Наоко поджала губы в каком-то фантазийном искушении и подошла поближе, оперевшись бёдрами на стол. Медленно развязав пояс на халате, она повела плечами и тот упал на книжки, обнажив голое, молочное тело, прикрытое лишь полупрозрачным бельём. - Может, займёмся этим перед тем как уедешь? - Её щеки покрылись выжидающим румянцем, на губах растеклась приятная, какая-то домашняя улыбка, словно закрепившаяся на лице двумя миловидными ямочками. Повернувшись на неё с каким-то глуповатым выражением, Джотаро оглядел обнаженную жену и сняв очки, неуверенно отсёк: - Прости, мне нужно много доделать до завтра. - Потерев глаза двумя пальцами, он сожалеюще отложил очки и, положив кисть руки на её колено, заглянул в глаза. - Как-нибудь в другой раз, обязательно. - Сказав это, он неловко отвернулся к компьютеру и облизнул губы. Ревностно запахнувшись, Наоко скривила злостную гримасу и, яростно цокнув, вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью. Пройдясь по широкой гостиной взад вперёд, она вновь направилась к кабинету; лицо её покрылось багровыми пятнами, на лбу вздулась голубоватая венка. Шелковый пояс на халате развязался и от сквозняка открываемой двери тот взлетел вверх: - Чтобы в понедельник этот твой друг был здесь, понял меня? - Отчеканила она и уже хотела было вновь хлопнуть дверью. - Никаких но! В понедельник он ужинает здесь и, я тебе клянусь, если его не будет я оторву твою идиотскую голову.