Forget-me-nots

       Третье ноября, 18:41. Над каменной площадью замер свет от апельсиновых фонарей, колёса поезда лязгунли по рельсам, заскрежетали и замерли, окутанные свежим, колким морозом. Дверцы распахнулись гладко, почти беззвучно разойдясь в стороны - внутри вагона уже толпились люди, суетливо перекладывающие багаж, и пропускали новых пассажиров на свободные места. "Мы будем Вас ждать, Какёин-сан!" с детской досадой и грустью кричал Джоске, пытаясь поспеть за окном ускоряющегося поезда; за его спиной размахивал руками Окуясу - глаза у него стали шире обычного, рот изогнулся в печальной улыбке. Юкако же, обвив Коичи руками, осталась на месте и спокойно помахала рукой, расстроенно поджав губы - коротышка вроде тоже что-то кричал в след уходящему поезду, но его голоса уже было на разобрать. Четверо школьников внезапно исчезли, в груди появилась лёгкая тоска - непривычно было чувствовать такую детскую, безоговорочную привязанность, покалывающую сердце изнутри. В вагоне скоро стало тихо: многие спали, сложив руки на груди, кто-то, причмокивая от недовольства, читал газетки или бульварные романы. Только напротив Норияки сидела понурая девушка, громко и неприятно чавкающая жвачкой первые несколько часов - губы, измазанные жирным блеском розоватого оттенка то и дело ловили на себе прямые волосы, что оставались прилипшими до первой остановки.       Итак, поезд мчался, вид сменял вид - глубоко-изумрудные ели, покачивающие острыми верхушками, сменились сначала на желтоватого цвета реку, та внезапно превратилась в поле, затем появился станционный городишко - скрюченный, бедный, разваливающийся - и так эти картинки, словно прожекторные фотографии, менялись одна за другой, даже не оставаясь в памяти - Норияки ослеплённо думал о невесомом, почти невообразимом образе Наоко, об этом препятствии на прямом и ясном пути скоростного поезда, который скоро врежется в неотвратимое слово "жена". Он совершенно не замечал как разрушительно всего за один час мысли о ней повлияли на его состояние, как внутри зародилась черная точка, разрастающаяся и разбухающая по мере движения в сторону Токио. Но вскоре эти мысли, сверкающие темным светом, оборвал громкий голос рупоров - поезд остановился на вокзале Тёме Маруноути.       Столица. "В самом названии этой столицы - в увесистом грохоте первого слога и в лёгком звоне второго - было для него что-то волнующее" - так писал о Берлине Набоков, и так бы написала о Токио и я сама, если бы додумалась до этого раньше. Всё видимое пространство было заполнено шумом, который переливался за стены здания, как вода переливается за края стакана; встречающие толпились за оградами, размахивая руками, выкрикивая слившиеся воедино слова. Одна только мысль о том, что Джотаро стоит, спрятав руки в карманы пальто, среди этой толпы, заставила Норияки испытать то приятное, мучительное волнение, что успело ускользнуть от него в поезде. Недовольно выдохнув от лёгкой, покалывающей боли в районе спины, он вытащил свой чемодан из закутка и поспешно спрыгнул на серую станцию. Оглядев толпу глазами он не встретил ничего знакомого - только безликие, одинаковые лица, нервно высматривающие кого-то в окнах вагонов, лишь подогревшие его трепетное желание такой близкой встречи.       Джотаро ожидал его у выхода с вокзала. Оперевшись спиной на новенький Chevrolet пепельно-синего цвета, он даже не заметил приближения Какёина и тщетно пытался зажечь сигарету. Ещё стоя на лестнице, Норияки невольно отвернулся, чтобы вобрать в себя воздух, который, казалось, покинул лёгкие, обесточив всё тело - ещё немного и у него началась бы сладостная судорога; сердце защемило, перехватило внутренности; всё внутри сжалось и воспарило, готовое разорвать тело на двое. Люди огибали его, не обращая внимания на это возбуждённое, взбудораженное состояние, в котором находились его тело и сознание, наконец, нашедшие нечто общее. Когда он вновь повернулся, сигарета наконец поймала дрожащий огонёк. - Как ты доехал? - Спросил Джотаро, когда тот наконец подошёл. Поспешно отведя руку с сиграетой в сторону, он крепко прижал к себе Норияки второй. Соприкоснулись щёки, затем губы; люди продолжали проходить мимо, одурманенные собственными встречами настолько, что мужчины оказались незамеченными. Из-за долгой разлуки, этот простой, ничем не отличающийся поцелуй стал почти невыносимым и каким-то тягостным; губы обрели новую мягкость, новую желанность. - Я так скучал. - Сказал он, отстранившись, и тут в его глазах что-то изменилось и потеплело. - Я тоже... тоже так скучал. Не боишься, что нас засекут? - С улыбкой спросил Норияки, вжимая голову, чтобы разглядеть получше голубые глаза, внезапно засиявшие особенно ярко. - Мне как-то всё равно сейчас. - Пожал плечами тот и, перехватив чемодан, открыл дверцу машины, несколько раз промахнувшись мимо ручки. - Новая? - Мужчина огладил руками салон, когда биолог сел за руль. - Неплохая. Я думаю снять какую-нибудь пока сижу в Токио. - Взгляд его искрился, воспарившие слова потеряли како-либо вес и тем более смысл, существовали будто бы только для того, чтоб заполнить радостную тишину. - Зачем? - Взревел мотор, кресла незаметно затряслись. Джотаро пытался сдержать нарастающую улыбку, крепко обхватив руль. - Тут пробок не оберёшься. Парковаться негде. - Ну не тебе же одному меня по городу катать. - Норияки довольно откинул голову назад и его макушка утонула в мягкости изголовника. - Я думал над Мицубиши... Может, Мерседес. - Высоко берёшь. - Не думая ответил мужчина, глядя в зеркальце заднего вида и выруливая с неудобной парковки. - Ты где остановился? - Недалеко от тебя. Отель "Cubāre", точно знаешь.       Шевроле мчался по городу, огибая машины, пролетая на красный свет, торопливо пересекая так называемый центр города. Мир будто бы перевернулся с ног на голову - законы и правила были всего лишь каким-то словами, совершенно не имеющими значения. Значение имело лишь высокое здание с изящной вывеской "Cubāre" на стеклянном навесе. Отделившись от шумного, тесного Токио, этот отель обрел фантазийный, инородный облик, стал тем отелем, в котором Мисима или Мураками, даже Абэ могли бы развернуть своё действие; ещё загадочное место, чьи стены рисовали только догадки, становилось всё необходимей по мере приближения. Несмотря на всё это, широкий, пафосный холл "Cubāre" с бардовыми коврами был забыт по мере того, как поднимался позолоченный, состаренный лифт, лифт же исчез из памяти, как только рука нажала на ручку двери из темного дерева.       Номер был небольшой, впрочем, от него королевского размаха и не требовалось. Темно-бежевые стены были завешены двумя картинами с достающими сети моряками с одной стороны и высоким зеркалом на комоде с другой. У завешенных окон, упирающихся в потолок стояло по низкой кушетке винного цвета, того же цвета были ковёр и атласное покрывало. С обеих сторон кровати стояло по тумбочке, на обеих - вазы со свежими незабудками; шкаф стоял в узком проёме ведущим от двери в номер, напротив него темнела дверь в ванную. В двух углах комнаты, напротив кровати высились тканевые торшеры с абажуром, отливающие по комнате приглушенным, теплым цветом.       Мой дорогой читатель, я не имею права описать все проворные, лёгкие движения, расстёгивающие рубашки, снимающие водолазку; не имею права описать то трепещущее волнение и ту тяжесть внизу живота, когда рука спускается чуть ниже груди, к ремню на брюках или резинке на трусах; не могу написать о языке, проходящимся по коже особенно нежно и долго, словно стрелки на часах ещё не протикали до одиннадцати; у меня нет власти написать о громком вздохе, о протяжном, умоляющем мычании, о звонком гласном, рассекающим воздух до самого потолка. Нет, постель - место интимное, настолько личное, что чужой взор должен лишь улавливать намёки и разворачивать догадки, заинтересовано краснея от собственного любопытства. И всё же в слове "секс" есть что-то притягательное, нечто разжигающее и подначивающее - пожалуй, одно это слово опишет весь процесс куда лучшего моего несуществующего пера.       Норияки лежал на постели, заломив руки за голову; кровать казалась особенно мягкой, тело приятно ныло от физической нагрузки. Полулёжа, Джотаро всматривался в его лицо, стараясь подобрать нужные слова, но в голове образовывались лишь слоёные сталактиты, гулко капающие о череп пустым звуком. - Уходишь? - Прервал молчание Норияки, привставая на одном локте. - Это хочешь сказать? - И оставил на губах мужчины незначительный поцелуй. - Да... Я и так уже сильно задержался. Завтра работаешь?       Глубоко вздохнув, тот сел, задумчиво обняв колени. Взгляд его потускнел, брови опустились в причудливом изгибе: - Я теперь, скорее всего, каждый день кроме воскресения... И то не факт. - Глаза пусто уставились в окно с мерцающими вывесками. - В два будет перерыв где-то на час, не больше. Может, даже меньше, но постараюсь выбить время. У тебя как? - Я могу уйти когда захочу, в общем-то... Скажу, что ездил в другой корпус или ещё чего. - Ах, ты же теперь в университете... - После этих слов Джотаро вложил свою голову на его плечо, и Норияки бездумно приобнял разгоряченные плечи. - Будет удобно встретиться на Тиода? - Тот кивнул. - Тогда там в два.       В небольшой комнате повисло удручающее, мрачное молчание. Норияки вдруг усмехнулся и, немного отстранившись, вглянул на мужчина шутливым взглядом: - Это что получается, всё как я говорил? Переспали-разошлись? - Не смешно. - Цокнул Джотаро, нащупывая водолазку. - Просто первый день такой. Завтра пообедаем, вечером куда-нибудь сходим.