Легенды предзимней ночи

Изор с кружкой горячего взвара вышел во дворик позади крепостной кухни и уселся на поленницу. Луны не было, оттого темень ночи казалась особенно тяжелой и глубокой. Молодому командиру гарнизона крепости Дальней Изору Раг-Манари было скучно, и от скуки все чаще мечталось о врагах, подвигах и прочих глупостях, как сказал бы отец. Агдай Раг-Манари, воевода князя Лур-Куаза, побывал на многих войнах, в сражениях лишился глаза и трех пальцев, нажил славу героя, уважение и достаток. А все же не уставал повторять, что самое большое счастье – обнимать жену, любоваться дочками, а сына-первенца видеть не на поле брани в грязи да в крови, а на параде, в блестящей броне, бархате и шелке. Но на парадах в бархате и шелке Изору не нравилось, вот и напросился на настоящую службу, на самую опасную и неизведанную границу. Кто ж знал, что тут тоже ничего не происходит? И только ночи торжествующей тьмы на время разгоняли скуку молодого командира: дар, унаследованный от матери, запретный для воинов-Раг, а оттого неразвитый и непонятный, просыпался в глубине его естества, поднимался, наполнял тело холодом смутной тревоги, а мысли – странными, неуловимыми образами. Горячий взвар не мог прогнать ни холод, ни тревогу, и тогда Изор молился. Молча, в тайне от всех взывал к богу зимы и ночи, и чувствовал, что Шиддару ему отвечает. Так было и в ту ночь. Тихоня-Гойта еще не показался из-за угла, а Изор уже знал: у дозорного дурные вести. Рука Утара не вернулась из рейда, что-то случилось с его разведчиками. -… еще засветло ждали, — объяснял Гойта, — а их все нет и нет. Но поначалу-то мы и не шибко волновались. Утар – большак опытный… Ну а уж когда не явились до ночной стражи, тут встревожились. Я как сменился с дозора – сразу к тебе, командир. — Ясно, — кивнул Изор. – Свободен. Но Тихоня уходить не спешил: зевнул, потер кулаком глаз, и тут же спохватился, вытянулся, словно опять собрался докладывать. — Что еще? Гойта был старше Изора, и ростом не ниже, но казался каким-то щуплым, заморенным. А сейчас еще и полусонным. Но заговорил бодро, даже взволнованно: — Делать-то что, командир? Еще ждать? А то ежели прикажете искать, пошлите меня. Утар мне друг. — Спать прикажу, — нахмурился Изор. Потом поднялся и протянул дозорному опустевшую кружку. – Только вот, унеси на кухню. И скажи большаку Касмету, пусть явится. На стене буду. На поиски пропавших Изор отправил руку Касмета, а потом сам лично проверил все караулы и остался дожидаться вестей на крепостной стене у Западной башни. Все равно предзимними ночами ему никогда уснуть не удавалось. Осенью, когда восставший из праха божественный Шиддару заколет и похоронит Луртару, своего светлого брата, приходят особенно тихие безлунные ночи: ночи победившей тьмы. Важное время для Шид, самое важное время в году: в эти ночи сила особенно щедро изливается в мир. Изор, как и его отец, был Раг, воином, и в таинствах Шид не участвовал. Но первые пять лет, прожитые в клане матери, научили его чтить победившего Шиддару, чувствовать его силу. Оттого предзимние ночи всегда были для него особенными: тихим временем раздумий о несбывшихся мечтах и неразгаданных тайнах. Хотя и чем уж таким отличались на этой заставе ночи от дней? Разве что звездами на небе вместо солнца. А так – что днем, что ночью – тоска и бесконечная тишь. Получив назначение на западную границу, Изор зря надеялся на какие-то особые приключения: войны нет, так откуда же им взяться? А войны не было и быть не могло. Княжество Аол росло и крепло: строились города, прокладывались новые дороги, на востоке, как сказочные чудеса из пены прибоя, поднимались верфи и порты. Даже внутренние дрязги Лур и Шид в последнее время стихли. Каждая каста занималась своим делом: черные колдуны изучали природу вещей и копили тайные знания, белые властители писали законы, правили страной, судили и рядили подданных, а бурые простолюдины пахали землю, строили, работали в мастерских и торговали. И каждый был сыт, одет и по-своему счастлив. Одним только алым воинам было совсем нечего делать – так рассуждал Изор, но вот, видимо, выпросил-таки на свою голову приключений – потерял лучшую руку разведчиков. Оттого и тревожился еще сильнее – словно был в чем-то виновен. Разведчики появились на рассвете, все, и рука Касмета, и пропавшая рука Утара. А вслед за ними по дороге тянулся целый обоз беженцев: мужики, бабы и писклявые ребятишки всех возрастов, кривобокие крестьянские телеги, запряженные мулами и рабочими лошадьми. На телегах — узлы и короба, сваленные кучами, а к задникам привязаны коровы и овцы… Беженцы. Из дикого лесного края, гористого, изрезанного глубокими ущельями, столь далекого от больших дорог и крупных городов, что лур им почти не интересовались. Но, как видно, люди жили и здесь, да немалыми поселениями... Во всяком случае, раньше жили. Изор знал старосту ближайшей к крепости деревни, и жену его, и двоих взрослых сыновей, те были частые гости в крепости. Но там всей деревни-то семь домов! А тут – семь раз по семь. Что за беда согнала такую ораву с обжитых мест, заставила покинуть родные стены, добротно выложенные очаги? Изор поспешил к воротам. Большак Утар хмурился, поглядывая на крестьян, и даже когда въехал в крепость и спрыгнул с лошади, вполоборота к тем беднягам встал. Рукой махнул – его разведчики сгрудились в открытых воротах, не пропуская беженцев в крепость. Сразу заголосили бабы, запричитали вразнобой. — Командир, — с поклоном начал доклад Утар, — мы встретили этих людей вчера после полудня, на старой дороге. Они рассказали про черный мор, что налетел на их деревню, погубил посевы и повалил Извечный камень, из-под которого многие века бил родник. Черный мор выпил родник досуха, и тогда они решили, что больше неугодны родной земле. Командир, они просят убежища. Черный мор? Так вот почему хмурится большак… Изор родился и вырос не в какой-нибудь глухомани, и не даром получил самое лучшее образование. Он сразу понял, что черным мором невежественные крестьяне могли назвать и небывалый по силе ураган, и лесной пожар. Или болото могло подступить к деревне, подтопить дворы, а испарения отравили землю. Черный мор – не всегда мучительная смерть. Да и откуда взяться страшной хвори в затерянном селении? Но если это какое-нибудь заразное поветрие – нельзя впустить его в крепость. Утар тоже понимал, какую угрозу привел за собой. — Люди не могут объяснить эту напасть, командир. — Кто-нибудь умер в пути? – спросил Изор. — Отчего? — Нет, командир. Но среди них есть раненые, — Утар поклонился еще раз, и, подчиняясь знаку, отступил в сторону. Раненые. Раненые! Значит – кто-то напал на дремучих крестьян, да так ловко, что те и не поняли. Враги. Заплутавшие лесные разбойники или, может, через горные перевалы и снежники пробился какой-то неведомый народ. Изор, а за ним оба большака по правую и по левую руку вышли из ворот. Командир разглядывал лица беженцев, их руки и волосы, вслушивался в дыхание – искал признаки хвори. Мужики смотрели угрюмо, задвигали баб с ребятишками за спину от греха подальше. Здоровьем беженцы похвалиться не могли – низкорослые, сгорбленные, измученные тяжелым каждодневным трудом. Но и явной болезненности в людях не было, глаза не горели лихорадкой, животы не раздуло от яда. Да и дети, хоть хныкали, но больше от усталости да капризов, от боли не кричали. Небось, сбежали деревенские когда-то от власти князя, от податей, что показались неподъемными. Спрятались в леса, выкорчевали сколько-то пней, построили сколько-то изб и зажили. Да только беда обратно вернула – к податям в княжескую казну, к общинному труду, и – к вооруженному гарнизону, который защитит, если вдруг что. — Пропустить, — приказал Изор. Но не ушел в крепость – остался наблюдать, как снова потянулись телеги, как мужики погоняли лошадей… беженцы его тревожили. Конечно, оставить их надолго в крепости нельзя – потом не выгонишь, напуганных невесть чем. За крепкими стенами и надежнее, и спокойнее. Да только стены эти возведены не ради горстки крестьян, и скотный двор тут устраивать нечего. Передохнут день-другой – и хватит. Изор даст беженцам провожатых – хоть руку того же Касмета – и отправит вглубь страны, искать себе новое место и свободную землю. А Изору с Утаром – тоже, может, назавтра же – нужно их селение отыскать и осмотреть там все. Они-то с божьей помощью должны сообразить, что это за черный мор такой загадочный. Телеги скрипели, колеса брызгали грязью, продавливали колеи в раскисшей земле, блеяли овцы и хлопали крыльями куры, замызганные, измученные, устало шли люди… а пахло, как ни странно, хорошо — свежим хлебом и чистым сеном… и немного горным медом даже. И только подумал Изор об этой странности, как на одной из последних телег, Изор увидел распростертое тело. Среди крестьян он уже заметил раненых – у кого-то рука висела в перевязке, у кого-то голова замотана. Но тут было другое. Лица у человека не было совсем – сплошная черная рана. Руки тоже обгорели. Человек лежал без сознания – или уже умер? Тело безвольно раскачивалось в такт движению. Рядом с телегой никто не шел, да это была и не телега вовсе – узкая двухколесная повозка, выстланная сеном. Мул, запряженный в повозку, был привязан к задку другой телеги – и только. Изор подумал, что раненому повезет, если он так и умрет беспамятным. В телеге, тащившей за собой этот скорбный груз, сидели четверо чумазых ребятишек лет от семи и младше, и еще один, вовсе младенец, дремал на соломенной подстилке. А рядом с телегой топтался пожилой сивобородый мужик огромного роста, но худой и сгорбленный. Он заискивающе поглядывал на Изора, и большими, как лопаты, ладонями пытался пригладить торчащие вихры ребятишек или отряхнуть рубашонки. — Кто это? – спросил у мужика Изор, и указал на обожжённое тело. – Что с ним приключилось? Вместо ответа мужик только бородой затряс, указывая то на себя, то на детей и раненого. — Что трясешься? – прикрикнул Изор и строго нахмурился. – Ничего не будет твоему сопливому выводку, только расскажи, как положено: что с этим черным? Может, его и в крепость пускать нельзя. Натащите мне заразы. Мужик так и не ответил, но за него вступился сосед: — Не серчай на Миклу, господин, не говорит он, родился такой. А потом и бабы наперебой поддержали: — Он умом-то наш Микла не скуден и работу всякую умеет. Только вот немой, да жалостливый уж очень: детишек, что без отца-мамки остались, насобирал – своих-то нет у него. А после еще этого… — …у обочины нашли. Видно было, полз, да сил не хватило – в беспамятство впал. Мы-то не хотели подбирать. На что? Все одно, ничем бедняге не поможем. — А Микла вот взял, нипочем не согласился мальчишку там же на дороге оставить. Думали, умрет к ночи, а нет, цепкий оказался – чуть дышит, а все живет. Мужик, которого назвали Миклой, довольный, что за него заступились и все рассказали, успевал только кивать да на обгоревшего показывать: вот, мол, смотри, господин, разве ж можно такого бедолагу бросить? Изор присмотрелся к раненому: и правда, мальчишка совсем. Хоть и ростом уже не мал, а вон какие кости еще тонкие. И на левой руке, единственной не покрытой коростами ожога, кожа чистая, нежная, совсем как у ребенка. Или какого холеного Лура из столицы. Сам-то Изор с детства и к мечу, и к луку приучен, а еще за лошадьми и собаками ходить, точить клинки, править и латать доспехи: на мальчишку глянул чуть ли не с презрением. А все же жалко его стало, да и любопытно: что случилось? Откуда он, такой изнеженный, в их глуши взялся, и что его так обожгло. Изор еще раз посмотрел на Миклу, на его чумазых подкидышей, и смилостивился: — Ладно, пущу в крепость. Кто-нибудь… а вот! Хоть Тихоня же и поможет устроиться. За заботами о размещении беженцев, рассылкой гонцов по окрестным землям с просьбами принять пришлый люд, Изор не заметил, как пролетел день. Только когда солнце совсем скрылось, и пришла еще одна предзимняя колдовская ночь, он вспомнил, что голоден и отправился на кухню. И жена, и дочки кухаря любили Изора, потому для него даже ночью нашелся кусок мяса с миской горячей овощной похлебки, свежий хлеб и пиво. Впрочем, любили и привечали тут не только молодого командира: на кухне Изор вновь встретил немого Миклу и его семейство. Сам Микла чистил котлы на крыльце, его маленькие подкидыши, отмытые, переодетые и накормленные, вповалку спали в дальнем углу на лавке, только обожженного паренька нигде не было. Изор спросил, и узнал, что раненый все еще жив, а уложили его на верхнем этаже башни, в каморке над очагом, чтобы теплая труба не дала замерзнуть. Сам не понимая почему, Изор вдруг почувствовал, что смерть мальчишки его бы огорчила. С чего бы это? Он ведь и не знал совсем, кто он, за что пострадал. Не знал даже того, друг он или враг… но, покончив с ужином, твердо решил навестить бедолагу и сделать для него все возможное. За Изором увязался Касмет – соображениями какими-то своими поделиться. Он бодро топал следом по лестнице; выспался уже после рейда и, видно, не знал, чем себя занять. Касмет был из местных, в отличие от пришлого Утара, да постарше лет на восемь, успел погрузнеть, жениться на бортниковой дочке и завести с ней троих ребятишек. Выбившись в большаки, все время старался показать свою нужность гарнизону. Поэтому Изору больше нравился Утар – тот не лез с советами, пока не спрашивали, да и вообще был немногословен. — Я вот что думаю, командир, – бубнил Касмет, — зря Утар ту деревеньку не разведал. Уж я-то знаю. Всю жизнь тут живу – ни разу ни про какой черный мор не слыхал. У нас ведь кто в той стороне живет? Бортник Гарух да петельщик Ильмех, у озера. А мужики из ближних деревень, сколько ни ходили в лес зверя бить – про мор или беду какую не сказывали, уж я-то знаю. Утар, значит, у него виноват. Ладно. — А ты чего со своими ребятами ту деревеньку не разведал? – Изор остановился посреди лестницы и развернулся к большаку. Тот стоял на две ступеньки ниже и смотрел на командира снизу вверх. — Так ведь… приказа такого не было. — То-то же, — кивнул Изор и продолжил путь. Касмет отставать не желал – особенно после того, как командир поставил его на место. Так и пришли в каморку к раненому вдвоем. Касмет, как ввалился следом, скривился тут же. О раненом так никто и не позаботился. Видно, не нашлось в крепости женщины, что не побоялась бы страшных ожогов. Может, не знали, как подступиться, может, ждали, чтоб быстрее умер да меньше мучился. Так он и лежал на лавке в остатках тряпья, что и одеждой-то не назовешь. Изору стало досадно – все же могли и осмотреть. А если кроме ожогов он еще куда ранен? Ну да что ж, бабе какой простительно, а командиру военного гарнизона не пристало ран пугаться. Изор достал кинжал и наклонился над парнем. И вдруг тот вздрогнул. Изор сам дернулся от неожиданности. — Допросить бы, — невпопад брякнул Касмет, — чуть бы очухался – и допросить. Говорят – чужак, у дороги подобрали. Уу, разбойничья рожа… Много ты понимаешь, подумал Изор. У разбойника – да чтоб такие нежные ручки? Положил ладонь на грудь раненого, послушал сердце. Парень больше не вздрагивал, лежал тихо. Сердце билось слабо, и, показалось, все медленнее. Рубаха и штаны на нем казались слишком тонкими для предзимних ночей, к тому же парень был босым – но сапоги, если они были, могли и спасители-крестьяне снять. Как и ремень с оружием. Тут снова влез Касмет, схватил раненого за плечо, гаркнул прямо в ухо: — Эй! Разбойник! – и грубо встряхнул Изору захотелось вытолкать большака прочь, так жаль стало парнишку. — Не мешай, — буркнул он и отодвинул Касмета. Снова взялся за нож и осторожно вспорол тонкую рубаху и выдохнул с облегчением: грудь и живот парнишки оказались не обожжены и не изранены. В синяках, конечно, в грязи и в глубоких царапинах, как и руки, а локти вовсе разбиты – наверняка, парень долго полз. Колени, наверно, вовсе черные и в коростах. Изору подумалось, каково это – вслепую ползти по лесу, может быть, много часов. А то и всю ночь. Ползти, не зная, куда. Подумалось – и еще сильнее захотелось, чтоб найденыш выжил. Хотя как ему теперь, с таким-то лицом? И слепым наверняка останется. Мучение одно. — Страшен больно, командир, как тебе не… — Ступай уже, — приказал Изор. – Да пришли сюда, наконец, лекаря, скажи – я приказал. И пусть кто из ребят поможет ему. Воды бы нагреть, да хоть раны промыть. Касмет ушел. Под ладонью Изора – теперь он чувствовал – чуть дрожал обожженный парнишка. Тогда командир наклонился еще ниже и шепнул: — Не бойся. Здесь тебе не причинят вреда. Помолчал и добавил совсем тихо: — Если ты меня, конечно, слышишь. И если ты, конечно, не враг, подумал тут же. Во сне Изору привиделось, как обожженный парнишка бредет по коридорам крепости, опустив голову и слепо выставив руки. Как натыкается раз за разом на углы и упирается в глухой камень. Левой, здоровой рукой держится за стену и идет вдоль нее. Спутанные грязные космы закрывают страшное лицо. Парнишка бредет, шатаясь от слабости, оступается, сползает по стене на пол. И снова поднимается. В другое время караульные давно заметили бы его, но сегодня крепость полна беженцев, спящих там и сям по лавкам – и в трапезной, и в переходах, и в нишах. В эту ночь хнычут во сне дети, ворочаются с боку на бок их потревоженные матери, и никому нет дела до чужого раненого мальчишки. Во сне Изор снова позвал его: — Тебе нечего бояться здесь. Если ты не враг. И мальчишка услышал. Остановился. Постоял – в полутьме коридора только спину различишь да опущенные плечи. И вдруг – вскинул голову и обернулся! На лице его лежала тень, но глаза! Ясные и светлые. Зрячие. И глянул – как проклял. Отступил к стене и пропал. Наутро Изор не сразу вспомнил странный сон. Крепость шумела, как ярмарка в удачный день: коров и коз требовалось доить и пасти; петухи, выпущенные из клеток, передрались; детям понадобилось играть в охотников, и поэтому они бегали всюду, пугая резкими криками бывалых вояк. Какой-то несмышленыш умудрился стянуть из оружейной наточенный боевой нож, тут же порезался и орал громче всех. Коровы мычали, козы блеяли, мужики переругивались – и только бабы деловито и привычно растаскивали ребятишек, прибирали свое тряпье и суетились с завтраком. Изор, не дожидаясь ответов на отправленные вчера письма, дал беженцам провожатых и приказал немедленно собираться в дорогу. К полудню двор крепости опустел. Только одна двухколесная повозка, выстланная сеном, сиротливо ютилась у самых ворот. Тут же вспомнился и обгоревший парнишка, и тревожный сон. Повозка стояла пустая – видно, парнишка умер ночью. Изор кликнул караульного Гойту – сегодня ему выпало стоять у ворот с самого утра. — Что, похоронили уже… черного? Может, в спешке, без обрядов. Да и кто ж его знает, какие обряды надобны неизвестному чужаку? Гойта удивился: — Не было ничего такого, командир. — Лекаря ко мне! Тот явился почти сразу, помятый и хмурый со сна. — Как раненый в башне? Жив? – спросил Изор. — Жив, мой господин, — с готовностью закивал лекарь, — с утра был жив. Водички вот попил немного. Водички с утра! Значит, полдня никому опять нужен не был – никто не побеспокоился, не глянул даже, жив ли, нужно ли чего. Он круто развернулся и направился в башню. Лекарь, чуя вину, едва поспевал следом. У самых дверей Изор остановился, увидел во дворе Утара – и позвал за собой. Изор поднимался по лестнице быстро. И молча. Хотя очень хотелось развернуться и спустить лекаря с этих самых ступенек. Чтоб все их пересчитал хорошенько. Ну да что теперь? Какой прок шуметь, как пустому кипятку? Вот она, каморка на верхнем этаже, под самой крышей. Изор толкнул дверь – и сразу увидел пустую лавку и сброшенное на пол одеяло. Раненого парнишки не было. И только боги знают, сколько уже времени его здесь не было. — Найти! – приказал Изор. – Живо!