***
Около восьми утра Бет разбудил звонок телефона. Решив, что это звонит, чтобы проверить, все ли с ней в порядке, прикрепленный к ней представитель Госдепа, Бет не спешила брать трубку. — Алло… Голос у нее был сонный, а мысли еще не прояснились. — Если он пойдет конем, бей его ладейной пешкой! — раздалось в трубке. — Бенни?.. — А если слоном — ответь тем же, но открой ферзевый фланг! — продолжал гнуть свою линию Уоттс. — Как ты узнал?.. — Ваша партия транслировалась по BBC… У нас тут уже за полночь перевалило… Но мы продолжаем скрести мозгами… — Мы? Спросонья Бет подумала, что ослышалась, но в следующую секунду услышала голос Гарри Белтика: — Привет, Бет! — Привет, Гарри! Рада тебя слышать… — Бет! Слушай меня! Открывай вертикаль, ясно? — снова перехватил трубку Бенни. — И как это сделать? — спросила она, начиная понимать, что была дурой, решив сдаться. — Четыре способа! В зависимости от его хода! Мы их тут все изучили… И они с Белтиком принялись подробно объяснять, как ей нужно действовать. Бет, схватив лист бумаги и карандаш, записывала последовательность ходов. — После его ферзя на g3 ты идешь конем на е6, а если ладья на h5, ты идешь пешкой на е3… — снова затараторил Белтик. — Второй вариант, если он берет пешку конем на е4, ты берешь ладью… А если ладья на h2, шах, затем ладья на f7… — Разгроми его! — завершая беседу, напутствовал ее Бенни. — Спасибо вам, — сказала Бет, поджав губы… Они не понимали. Но в этом не было их вины. Эти отличные, в сущности, ребята и способные шахматисты не понимали и не могли понимать того, что происходило с Бет. Они, как и сама она когда-то, хотели лишь одного — ее победы над Борговым. Этого хотел бы и мистер Шейбл, и Альма, и даже, наверное, Таунс. Того же желала и сама Бет, когда была подростком. А сейчас она выросла, стала взрослой. Ей почти двадцать, и она хочет просто быть счастливой, беззаботно жить свою жизнь, наслаждаться молодостью, играть в шахматы в удовольствие, а не потому, что от этого зависит ее судьба. «Я пойду туда сегодня и буду просто играть в шахматы…» — решила Бет, собираясь к завтраку. Она ощутила невероятную легкость и желание жить. И ей было абсолютно наплевать, победит она в поединке с Борговым или проиграет.***
— Ферзь на g6! — объявил судья-распорядитель ход Боргова. Бет уже знала, что пойдет конем на е6. Боргов склонил голову вправо. Она заметила этот необычный для него жест. Его взгляд был сконцентрирован на фигурах, казалось, он задумался, перебирая варианты хода. Сосредоточившись на игре, Бет обменивалась с противником ходами, совершенно забыв, кто перед ней. Она словно отрешилась от окружения, от обстановки и даже от самой себя, позволив шахматам полностью завладеть ее сознанием. «Сдвоенные пешки… Как в партии с Уоттсом в Вегасе…» — размышляла Бет. Этого ни Уоттс, ни Белтик не предусмотрели. Еще бы — ее нынешний противник превосходил их на голову. Боргов мыслил нестандартно, как и сама Бет, находя такие комбинации, которые просто не могли прийти в голову игрокам более низкого уровня. В этом крылось одно из их общих качеств — нелинейное мышление, игра на опережение, быстрота и точность мыслительных процессов. Она прикрыла глаза, сконцентрировалась и вдруг смогла увидеть… Взглянув под находившийся на огромной высоте полукруглый потолок, Бет увидела их с Борговым игру точно так же, как она могла видеть на потолке своей приютской спальни их партии с мистером Шейблом. Фигуры сами двигались, подсказывая ей единственно верный ход. Заметив, куда направлен ее взгляд, Боргов, а за ним и многие зрители, и комментаторы, также посмотрели вверх. Тем временем Бет поставила фигурку белого слона на с5. Боргов ответил ферзем на с6 и тут же неожиданно спросил: — Ничья? Взгляд его снова ничего не выражал. Но Бет не боялась этой пустоты, как не боялась теперь и возможного поражения. Она хорошо изучила его эндшпили, но дело было не только в этом. «Даже если я проиграю, это ничего не изменит!» — подумала Бет и отрицательно покачала головой. Конечно, она знала — Боргов никогда никому не предлагал ничью, но предложил ей, Элизабет Хармон. Если бы она согласилась, то покинула бы зал об руку с чемпионом мира. Возможно, такой исход устроил бы всех, включая совавших нос куда только можно КГБ и Госдеп. «Я буду бороться до конца, и будь что будет… Как ты и просил…» — говорила она взглядом, глядя на соперника. Но он, казалось, не замечал этого, внимательно вглядываясь в позицию фигур. Бет не знала, разгадал ли Боргов ее замысел — ограничить ладью, заставив ее сдать позиции, отступить. Таким образом, у него не оставалось больше безопасных шахов. Это значило, что отступать некуда. Поставив свою пешку на h8, превращая ее таким образом в ферзя, Бет следила за тем, как Боргов буквально впился взглядом в доску. Он попытался атаковать ее короля ферзем, но Бет защитила его ладьей, а затем поставила своего короля на d2. Сделав это, она потрясенно взглянула на Боргова. У Бет перехватило дыхание от нахлынувшего на нее восторга, когда тот на глазах стал превращаться в человека, который спас ее от позора в Мехико, признался в любви в Париже и обнимал ее в Москве. Сначала потеплели, засветились его светло-зеленые глаза, а затем приподнялись уголки секунду назад твердо сжатых губ. Лицо Боргова преобразилось, сделавшись красивее от появившейся на нем улыбки. — Это твоя победа, — сказал он, с нежностью взглянув на Бет. — Возьми ее… И он протянул ей на открытой ладони фигурку черного короля. Не в силах поверить, не понимая толком, что произошло, Бет рефлекторно потянулась рукой к его протянутой руке и была схвачена. Боргов с чувством сжал в своей ее ладонь вместе с шахматной фигурой и поднялся с места, помогая Бет подняться вслед за собой, выводя из-за стола, словно приглашая на танец. Едва они оказались друг напротив друга, он тут же, неповторимо-естественным жестом, крепко прижал ее к груди. Бет ошеломленно улыбалась и не сразу смогла ответить на это объятие. Вокруг, словно фоновый шум, послышались аплодисменты. Слезы от небывалого потрясения навернулись на глаза. Под вспышки фотокамер Боргов отстранился, взял Бет за плечи, посмотрел на нее, словно рассматривая, любуясь, и тоже начал аплодировать. Глядя на его открытую улыбку, на то, как довольно Боргов качает головой, как блестят смотрящие только на нее его глаза, Бет почувствовала себя на седьмом небе от восторга. Все вокруг, казалось, были очарованы ею, все выражали свое восхищение ее игрой. Должно быть, и Бенни Уоттс с Белтиком, и Джолин, и Таунс вскоре узнают эту новость и тоже будут искренне рады за Бет. Но она сама уже не узнает об этом, пробираясь к черной представительской машине сквозь толпу осадивших выход из дворца спорта фанатов, оглядываясь, ища взглядом светло-зеленые глаза в черных ресницах. Элизабет Хармон едет в гостиницу «Москва», чтобы уже следующим утром лайнер «Аэрофлота» мог унести ее на другой край планеты.***
— Президент Джонсон пригласил тебя в Белый Дом! — разглагольствовал ее сопровождающий из ЦРУ, пока они ехали в сторону аэропорта. — Они поставят в Овальном Кабинете шахматную доску, и ты при журналистах, на камеру, надерешь ему зад! У него в Техасе больше уважают шашки! Лиза молчала. Она даже не слушала его болтовню, мыслями будучи далеко. — Еще у тебя запланирован ужин в Русском Шахматном Клубе в Джорджтауне… Там будет куча известных диссидентов, так что вот тебе список тем для разговора… Он протянул Лизе измятый сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный неровным прыгающим почерком. Взяв в руки листок, она продолжала молчать, глядя перед собой. — Большое дело — победить Советы на их поле! — не унимался цэрэушник, притопывая длинными худыми ногами и похлопывая себя по коленкам. Как только подъехали к скверу, Лиза обратилась к водителю: — Остановите машину… Вручив представителю Госдепартамента обратно его листок, она, со словами: «Хочу пройтись…», покинула салон. — В аэропорт?! Эй, ты опоздаешь на рейс! — крикнул он, дернувшись на сиденье. Но «таксист» среагировал быстро: как только дверца захлопнулась за Лизой, он резко стартанул с места, унося прочь надоедливого спецслужбиста. А Лиза легкой, чуть кокетливой походкой углубилась в центральную аллею небольшого парка. Утро было пасмурным, как оно обычно и бывает в Москве в середине ноября. Солнечный свет едва пробивался сквозь плотный слой низко нависавших над столицей облаков. Прохладный ноябрьский ветер заставил ее запахнуть белоснежное пальто, но Лиза радовалась холоду. Она шла и улыбалась самой себе и всему, что встречалось ей на пути, — голым деревьям, клумбам с увядшими пожухлыми цветами, пустующим скамейкам, спешившим по делам прохожим. И особенно игравшим в шахматы старичкам, сидевшим за симметрично расставленными столиками. Старички тоже вскоре заметили Лизу. Кто-то из них окликнул ее: «Хармон?! Ты — Лиза Хармон?!». «Да! Это я!» — немного опешив, ответила Лиза. Для нее все еще было необычно, когда ее узнавали на улицах. Кажется, в Москве ее знали многие… Пожилые любители шахмат окружили ее плотным кольцом, пожимали ей руки, радуясь, как дети, ее появлению. И сама Лиза оживилась. Она улыбалась им, веселясь от их неожиданной приветливости и радушия. Вдруг чья-то рука в черной кожаной перчатке тронула ее за плечо: — Мои поздравления, — сказал из-за ее спины грудной хрипловатый голос. Лиза обернулась и просияла — рядом с ней стоял Василий и тоже улыбался открытой улыбкой, и глаза его светились особым теплым светом. Ветер слегка растрепал его всегда безупречно лежавшие волосы, делая непохожим на того человека, которого она знала прежде. Василий раскрыл ей объятия, и Лиза тут же бросилась в них, утыкаясь лицом в каракулевый воротник серого пальто, а затем, подняв голову, потянулась к нему. Они соприкоснулись лбами, прикрыв глаза и задержав дыхание. И обоим было плевать на то, что творилось вокруг. А Лиза чувствовала, что теперь наконец-то дома и абсолютно, окончательно счастлива.