***
Дворец шахмат, куда Бет и ее сопровождающий прибыли вечером, был мрачен и прекрасен, словно зачарованный замок в какой-нибудь средневековой европейской сказке. Гранитные монументальные колонны, высочайшие потолки, роскошная мебель из массива, иранские ковры и стилизованные под факелы светильники, чей мягкий полусвет создавал камерную атмосферу загадочности. Перед началом турнира все игроки пили чай в просторном зале, в центре которого стоял огромный декоративный самовар, утопавший в темно-красных гвоздиках. Боргов сидел в кресле недалеко от Бет, но ни разу за всю чайную церемонию не взглянул на нее, внимательно слушая вступительное слово распорядителя турнира, моложавого энергичного мужчины в очках и с небольшими аккуратными усами, и неспешно кивая в такт его пафосной речи. Когда они этим утром, едва начав по-настоящему узнавать один другого, расстались в парке, он был совсем не похож на себя теперешнего. Утром это был словно другой человек — живой, любящий, близкий. А теперь перед Бет предстала знаменитая бездушная советская машина, сносившая всех и вся на своем пути к очередной победе. Сама Бет тоже, по старой привычке, боялась лишний раз смотреть на чемпиона мира. Она чувствовала себя скованно, единственная женщина в окружении знакомых и незнакомых мужчин, среди которых наверняка были следившие за ней люди из КГБ. Конечно, Бет понимала, почему Боргов старательно избегает даже мимолетного взгляда — никто не должен догадаться об их общении и взаимной симпатии. И все же ей становилось не по себе от мысли, что он тоже переживает и, как и Бет, тяготится вынужденным отчуждением. Зал для игр напомнил Бет скрещенный с Колизеем древнеегипетский храм — весь из казавшегося золотистым под светом светильников белого известняка, отделанного под старину, с высокими квадратными колоннами, многими ярусами зрительских трибун и изолированными звуконепроницаемым стеклом комментаторскими кабинками-ложами под самым потолком. Здесь было полутемно. Свет специально сфокусировали на расставленных в центре игровых столах. Ее соперниками были: Лаев, Шапкин, швед Хельстрём, француз Дюамэль, Лученко, по слухам, обучавший в молодости Боргова, итальянец Фленто, которого она видела впервые, и наконец он, «товарищ Боргов», чье присутствие Бет чувствовала кожей, не имея возможности даже пересечься с ним взглядом. Она мысленно видела его напряженное, каменное лицо. «Ему сейчас тяжело…» — размышляла Бет о Боргове, садясь играть против Лаева. Во время первого поединка она не думала ни о себе самой, ни о сопернике, ни даже об игре. Все шло как бы само по себе. И уже через двадцать семь ходов Бет одержала свою первую московскую победу. Обыграв на второй день турнира Дюамэля, Бет попросила водителя снова отвезти ее в тот сквер, где утром предыдущего дня встречалась с Борговым. На этот раз компанию в прогулке по скверу ей составил «таксист», как она называла про себя этого человека, в реальности работавшего на КГБ. Он шел в нескольких шагах позади Бет, которая рассматривала завсегдатаев парка — старичков, игравших друг с другом в шахматы прямо на свежем воздухе. Казалось, Москва живет этим турниром. И Бет ощущала себя главной героиней остросюжетного фильма, оказавшейся волею судеб в самом центре важнейших мировых событий. Ей было важно победить. Бет чувствовала, что поймала волну. А когда, после ее победы над Хельстрёмом, Боргов подошел к столу, за которым она только что побила шведа, и стал внимательно изучать эндшпиль, Бет поняла, что у нее есть все шансы на триумфальный успех. Непобедимый чемпион остерегался ее как соперницы — осознание этого факта вызывало эйфорию почище любых таблеток, даже в смеси с хорошей порцией джина. Безупречность в дебюте и уверенная игра в миттельшпиле — вот то, на что Бет делала ставку. А свои эндшпили она почти полностью позаимствовала у Боргова. Комментаторы, освещавшие турнир для радио, стали называть ее «решительной и беспощадной». Эти эпитеты очень льстили Бет, пока она играла с Шапкиным и рассыпавшимся в комплиментах ее игре Лученко. Боясь задать себе вопрос, сможет ли она играть так же бескомпромиссно, не допуская эмоций, и против Боргова, Бет чувствовала, что хотела бы снова увидеть его. Ей не хватало его, а их с Борговым принудительная отчужденность во время турнира лишь усиливала эту странную тоску. Партия с Лученко была отложена до следующего вечера. Забиравший Бет из дворца спорта цэрэушник требовательно спросил: — Когда закончишь партию? Он обращался к ней, как к девчонке. А Бет, элегантная и, как и всегда, стильно одетая, ощущала себя кем-то вроде богини по сравнению с этим, выкатывавшим на нее глаза, ничтожным недоразумением. — Завтра, — отчеканила она. — А сейчас мне надо хорошенько выспаться. На самом деле у Бет был немного другой план. Она знала, что прибывшие из Ленинграда Лаев, Лученко и Боргов остановились в той же гостинице, что и она сама. Намекая незадачливому представителю Госдепа оставить ее в покое, Бет задумала разузнать о планах на вечер обожаемого ею чемпиона и его друзей. Наверняка они, как это было принято у русских, вместе разрабатывали тактику дальнейших действий Лученко. Бет не ошиблась, однако не рассчитывала, что они соберутся в зале, находившейся в конце коридора того же этажа гостиницы «Москва», на котором располагался ее номер. Она, крадучись, подошла ближе к полуоткрытой двери и прислушалась. — Ему нужно будет защищаться… — послышался из залы голос Лаева. — Ну и что? Тогда он пойдет пешкой на h5… — это леденяще-спокойный, c характерной хрипотцой, голос Боргова. — Блестящая срезка, — комментировал Лученко. Послышался плеск — должно быть, кто-то наливал в бокал жидкость. — И ей конец! — снова заговорил Лаев. Испугавшись, что ее могут заметить, Бет отступила и спешно направилась к двери своего номера. Но едва она успела зайти в комнату, как раздался стук, точнее, — два стука и еще один. Это был их с цэрэушником условленный сигнал, чтобы Бет могла распознавать, кто за дверью. Ожидая увидеть на пороге прилипчивого представителя Госдепа, Бет, открыв дверь, отшатнулась и ахнула — перед ней стоял Боргов. Он был без пиджака. Рукава белой сорочки закатаны до локтей, узел галстука ослаблен, руки в карманах брюк, глаза блестят и пристально вглядываются в нее из-под темных бровей. — Ты все слышала, — сказал он своим хрипловатым грудным голосом. — Кое-что... — Теперь сможешь выиграть? — Возможно, — потупилась Бет. — Не зайдешь?.. Да, он хотел зайти к ней в номер. Это было понятно без объяснений, без слов. С Борговым всегда было так — все происходило словно само собой, без недопонимания, без ненужных неловкостей и драмы. На его правой руке больше не было кольца, которое, как хорошо помнила Бет, всегда украшало безымянный палец. Задержав взгляд на этой обнимавшей ее руке, Бет решилась спросить, но Боргов, будто прочитав ее мысли, ответил ей первым: — Да, нам пришлось расстаться, — вздохнул он. — Я не хотел подвергать ее и нашего сына риску… К тому же, наши отношения давно стали дружескими… — Сожалею, — почему-то вырвалось у Бет. — А я — нет, — чуть улыбнулся Боргов, привлекая ее ближе и склоняясь, чтобы поцеловать. Целуя и обнимая его, Бет не запомнила, как они заперли дверь изнутри, погасили свет и добрались до широкой кровати. Эти детали стерлись из ее памяти, зато в ней навсегда осталась каждая минута, проведенная с Борговым. Уверенный, спокойный и, как всегда, очень внимательный, он вдруг сделался необычайно сильным. Разумеется, он всегда был сильным, просто Бет никогда не думала, что он может быть таким с ней. Ее фантазии не простирались дальше их обмена взглядами, объятий и поцелуев. Оказалось, в его манере любить присутствовало нечто бесхитростное, первобытное, животное, но очень искреннее и глубокое. Боргов заражал своей силой, решимостью, влечением. Хотелось сорвать с него этот дурацкий душащий галстук, взлохматить волосы, расстегнуть рубашку, почувствовать его — живого, настоящего, без защитной брони и напускного официоза. Он был полностью поглощен их любовью, как бывал поглощен партией, игрой. Но если в шахматах в его комбинациях всегда содержался некий элемент обмана, бывший частью его игры, создававший у соперника иллюзии и мысли о ложных перспективах, то в любви Боргов был открыт и искренен как дорвавшийся до нее подросток, чем поражал и восхищал Бет. И каждое движение, каждый дрожащий вдох нагретого и наэлектризованного воздуха комнаты выдавал его волнение. Это было именно страстное волнение, а не возбуждение. Боргов, как теперь поняла Бет, обладал такой же тонко чувствующей душой, что и она сама, просто научился искусно прятать чувствительную душу под бесчувственной маской с каменным выражением. Самым забавным было то, что он всегда знал — они с Бет, несмотря ни на что, очень схожи, а она долгое время не понимала этого. И теперь понимание обрушилось на нее вместе с его прикосновениями, с его поцелуями, с его диковатой лаской, такой правильной, такой непохожей на все, что у нее было раньше. Это и была та желанная любовь, которую она так долго ждала и отчаянно искала, надеясь обрести с другими. Раньше Бет только смутно подозревала это, но теперь наконец поняла — Боргов был ее «слабым местом», и она была для него тем же, — его тайной слабостью.***
Поцеловав ее в лоб, Боргов вышел из номера Бет под утро. Она же оставалась во власти сладкой полудремы, нежась в нагретых его теплом покрывалах, но, едва рассвело, встала и расставила фигуры на небольшой шахматной доске. Бет обдумывала окончание партии с Лученко и даже пропустила завтрак. От недосыпа, ближе к вечеру, она начала зевать, деликатно прикрывая рот ладонью, как учили на занятиях по этикету в школе «Метуэн». Недостаток сна, однако, не помешал Бет одержать убедительную победу над Лученко, который не отказал себе в удовольствии назвать ее «лучшим игроком в его жизни». Для Бет, с детства следившей за его партиями, это был особенно лестный комплимент. Следующим был итальянец. Он сопротивлялся целых четыре часа, захватив преимущество в дебюте, но Бет, которой эта игра казалась откровенно скучной, смогла выровнять ситуацию в миттельшпиле и заставить Фленто сдаться. Теперь она чувствовала себя уставшей, вымотанной, а потому действительно захотела отправиться спать пораньше, не обращая внимания на встречавших ее на выходе из дворца спорта многочисленных поклонников, которые, если верить радиокомментаторам, называли ее «посланницей». Какое послание, по их мнению, несла Бет, так и осталось для нее тайной. Перед тем, как лечь спать, она выкинула в унитаз зеленые таблетки, остававшиеся еще в цилиндрической таблетнице на ее прикроватной тумбочке. Завтра вечером ей представится возможность осуществить давнюю мечту — стать абсолютной чемпионкой мира по шахматам, побив в финале действующего чемпиона, Василия Боргова. Бет лежала на кровати и думала о том, сколько всего изменилось в ее жизни со дня приезда в Москву. «Как он будет играть? — спрашивала себя Бет. — А как буду играть я?». Ответов у нее не было. Уже менее чем через сутки фанаты, поджидавшие у входа во дворец спорта, толпой окружили выходивших из машины Бет и ее провожатого из ЦРУ. Как и ожидалось, обстановка в похожей на древнее святилище игровой зале была особенно торжественной. Бет шла мимо зрителей в загадочной полутьме свободной, легкой и уверенной походкой. Она надела туфли на высоком устойчивом каблуке и маленькое черное платье-футляр с квадратным вырезом на груди. Боргов ждал ее, сидя на своем стуле к ней спиной. И Бет, неспешно подходя к игровому столу, горделиво улыбалась вспышкам фотокамер. Она шла к нему. Шла как равная, такая же сильная, спокойная и уверенная в себе, как и он сам. При ее приближении Боргов поднялся на ноги, дежурно подал руку… И Бет с удивлением и замешательством увидела на его лице бесстрастное, леденящее душу холодностью выражение. Все тот же прозрачный лед, что и в предыдущие их встречи в Мехико и Париже. Все та же броня из мешковатого пиджака в стиле Брежнева. Ни намека на произошедшее между ними всего двумя днями ранее, ни тени сомнения, никаких эмоций. Только шахматы. Но Бет была готова, она мысленно сказала себе — «Окей! Играем!» и передвинула свою белую пешку на d4. Их игра — дуэль, борьба двух интеллектов, смертельная схватка противостоящих друг другу гладиаторов на арене Колизея? Возможно, так могло показаться со стороны. Возможно, кто-то хотел, чтобы так оно и было. Но глядя на Боргова, глядя ему в глаза, ловя его спокойный, уверенный взгляд, Бет, хотя и не сразу, но все же поняла, на что похожа эта их игра — танго. Два партнера объединены в единое целое. Они исполняют танец, где один ведет, а другой следует за ним. Открытая позиция позволяет обоим танцевать шаги, фигуры, повороты и позы. Они импровизируют элегантно и легко. Кажется, что они сосредоточены и невозмутимы, но это лишь маска, — внутри каждого ураган чувств, который они стараются обуздать, выразив лишь отточенными, резкими движениями. Лидером в их танго был Боргов. Выдержка, какой обладал этот русский, не могла сравниться ни с чем иным, виденным Бет прежде. Впервые в жизни ей хотелось быть ведомой. Впервые ей нравилось это ощущение — нетерпеливое, напряженное волнение, подстегиваемое любопытством. На мгновение прикрыв глаза, она представила, с какой неколебимой уверенностью и спокойствием Боргов кладет правую ладонь на ее спину, а левой берет ее за руку, завладевая ее небольшой ладонью. Он делает па, увлекая Бет, заставляя ее трепетать каждой клеточкой тела в пылу их холодного танго. На доске начался танец фигур. То, что они делали, нельзя было назвать иначе. Боргов играл вразрез со своей излюбленной стратегией, чем вновь сумел поразить свою соперницу, а также всех, кто хоть немного понимал в шахматах. «Я не должна позволить ему вести игру, — думала Бет. — Если я хочу победить, я обязана перехватить инициативу… Но что даст мне эта победа? Титул? Славу? Шумиху в прессе?..». Она вдруг осознала, что уже все доказала и самой себе, и Боргову, а остальные, вроде Бенни Уоттса, Белтика и других совершенно чужих ей людей, не заслуживали усилий. Теперь Бет хотела не победы над непобедимым Борговым, а совсем другого — возможности остаться с ним в этом советском шахматном раю. «Если я отдам победу ему, он выполнит задание КГБ, вновь подтвердит титул и мы, возможно, сможем иногда перезваниваться после того, как я вернусь в Лексингтон…» — подумала Бет, делая ход пешкой на h3. На что Боргов, с поражавшей ее чуткостью улавливавший малейшее изменение ее состояния, немедленно отреагировал, подозвав распорядителя турнира. — Аджорн! — громко произнес он, нетерпеливо записал ход и спешно покинул игровую залу, даже не взглянув на сбитую с толку Бет.