Оправдание зла

Третье сентября, 8:07 утра. Температура плюс 16, пасмурно. Накидываю чёрный плащ на чёрную водолазку. И опаздываю в университет. Вообще-то, мы учимся в гуманитарной академии. Но все этот факт игнорируют, называя её «универом». Пары напали как тати, укравшие ощущение времени. Несколько узкопрофильных предметов. Остальные тошнотно общие. Отечественная история, ОБЖ, физра и прочее в таком духе. Тяжело отсиживать полтора часа вместо привычных сорока пяти минут. Обилие новых имён и лиц обескураживает. Термины и определения подавляют. Повороты коридоров и двери без номеров путают. Для пущего декаданса начинает накрапывать дождь. Кабинеты узкие как гробы, серые и коричневые. Душные. Саша — единственный парень и, по совместительству, тот самый избранный, которому есть дело до материала лекции. «Введение в филологию и филологическое источниковедение». Мда, не об этом я мечтала в детстве, листая под одеялом «Занимательную арифметику». 12:05. Большая перемена и время для обеда. Столовая — крытая веранда с высокими окнами из толстого стекла. До революции здесь располагался зимний сад с фонтаном. В советские времена эти излишества ликвидировали. Но лимонные стены и мозаичная плитка на полу остались. На круглых деревянных столиках лак облез. Кира проспал даже больше, чем я. Мы смогли встретиться только в столовой. Наши факультеты хоть и в одном корпусе, но между ними три этажа. Нехотя жую яблоко — только это и остаётся после вчерашних бургеров. Саша взял бутерброд и кофе из автомата. Кира навалил на свой поднос буквально всё, что попалось ему под руку. Поесть он любит, а фастфуды, доставки и грошовые столовые подогревают в нём это чувство. Резкий контраст между количеством поедаемого и изящной худобой — то, что делает Киру таким невыносимым. Логично, что у бывших спортсменов быстрый метаболизм. А он занимался фигурным катанием восемь лет. Не завидуй, злобная Даша. Пока он крутил тулупы и аксели, ты крутила на пальцах баранки. Удалось похудеть — радуйся. И балансируй между кефиром в четверг и пиццей с салями в пятницу. — Еда — это лучшее, что здесь есть, — заключает Кира, откусывая котлету. — Новые предметы не впечатлили? — спрашиваю я. — Вообще-то, есть несколько любопытных, — говорит Кира, проглатывая очередной кусочек. — Но с едой им не тягаться. — А однокурсники как? — интересуется Саша. Наверняка, хотел добавить «нашёл новых друзей?», но поостерегся. Не хочется слышать утвердительный ответ на этот вопрос. — Не спрашивай, — Кира машет рукой и отпивает кофе из Сашиного стакана. — Половина ноет, что пролетели с МГЛУ. Остальные стенают, что не прошли здесь на бюджет. А у вас что? — У нас изобретательная староста, — перед глазами встаёт Юля Красилова с её медовыми хвостиками и двумя родинками на щеке. — Со своей атмосферой. Хочет отучить нас ругаться. Предложила вместо мата употреблять названия терминов языкознания. — Это как? — Кира переходит к дегустации булочки с маком. — Ну, например, ударился ты мизинцем об стол и вместо родных и знакомых слов произносишь: ууу, инфекта, перфекта, супина! — поясняет Саша воодушевлённо. Ему идея слащавой Юли приглянулась. Наверно, потому что он и сам не сквернословит. Грех же. А по мне — лицемерие. — И правда, звучит как ругательства, особенно последнее. Или заклинание, — Кира окончательно завладел напитком Саши. — А мне что делать в таком случае? — Ну, можешь перечислять имена известных лингвистов… — предлагает Саша, мысленно прощаясь со своим кофе. — Их имена, и всуе? Да разразят меня Мюллер с Голицынским, если я когда-нибудь пойду на это. — Тогда просто используй ругательства на других языках. — Damn, как банально. Покончив с едой, мы относим подносы и собираемся разойтись по своим аудиториям. Но сделать это оказывается непросто. Мы всё стоим, кинув вещи на широкий подоконник между первым и вторым этажом. Моя чёрная сумка, Кирин рюкзак со значками и кожаный портфель Саши, подаренный родителями в честь поступления, жмутся друг к другу, будто готовые сплестись ремешками, лишь бы их не разлучали. Вздыхая, мы говорим о чём-то незначительном. Чтобы не расставаться раньше времени. Саше понравились прошедшие пары и на предстоящие он возлагает надежды. Я же просто терплю. Мне не хватает постоянных смешков Киры за спиной. Его забавных комментариев к словам лекторов. Я впервые почувствовала лёгкую досаду от того, что Кира не пошёл по стопам деда. Стал бы антиковедом Волохонским. Не уронил бы честь рода. Таскался бы с нами по пыльным и душным кабинетам, а не отсиживался в своей группе. Она кажется угрожающей, эта его группа. Даром, что я их знать не знаю и видеть не видела. — Сань, а открой тайну, — произносит Кира, когда тот нагибается, чтобы завязать шнурок на оксфордах. — У вас там какой-то свой дресскод или один ты так одеваешься? К тебе-то вопросов нет, Дашуль, — он оборачивается ко мне, чтобы предупредить мой вопрос. — Ты абсолютно чёрное тело, это понятно, — я передёргиваю плечами и хмыкаю. Разобравшись со шнуровкой, Саша поднимается и, прежде чем ответить, оценивающе оглядывает себя. Он весь в коричневую клеточку. От брюк до рубашки с жилеткой. Очевидно, тщательно подбирал наряд и, в итоге, остался удовлетворён им, сочтя законченным и уместным. Слова Киры его покоробили. — Не знаю, — Саша пожимает плечами. Старается сделать вид, что замечание его не задело. — Просто надел первое приличное, что под руку попалось. — Вообще, это называется стиль преппи, — пытаюсь внести ясность. — Так студенты всяких элитных учебных заведений за границей одеваются. — Так кто спорит, смотрится-то классно, — оправдывает Кира. Сам он уже второй день подряд носит тёмно-синюю толстовку с подмигивающим человечком из Fallout. — А в чём тогда дело? — уточняет Саша. Вопрос стиля встал ребром недавно. В лицее существовала форма: серый верх, синий низ и нашивки с гербом на пиджаках и жилетках. Я относилась к ней нейтрально. Саша носил её с гордостью, как знак отличия. Кира презирал любой намёк на формальность. Но как к ней не относись, форма решала проблему выбора. Позволяла не заморачиваться каждый день, чтобы выглядеть приемлемо. Здесь же не Лига плюща, поэтому приходится изощряться самому. Саше хочется выглядеть достаточно презентабельно. Соответствовать новому статусу. Но при этом не казаться окружающим законченным педантом. Поэтому он в плену ежеутренних мук выбора. Я ношу тёмные оттенки из-за глупой привычки думать, что это стройнит. Спецодежда Киры — толстовки и футболки с символикой игр и рок-групп. У него их целая коллекция. Он носит у сердца Ramones или Guns N' Roses, но чаще слушает песни, за которые стыдно. Вроде тех, где "бегают зебры, наверно, я зоофил". [1] Саша со своими ретро-исполнителями более предсказуем. Хотя бы мелодично. — …вот, в чём всё дело, — заканчивает Кира, но я пропустила начало фразы, пока вспоминала остальной текст песни про зебр. — Ещё раз, — говорю я. — Повтори, пожалуйста. — С какого места? — Кира расплывается в улыбке. Он это хорошо понимает, потому что сам часто уходит в полную отключку во время разговоров. — Приём, Земля вызывает Дашу, — Саша щёлкает пальцами перед моим носом. — Говорю, какая-то девчонка из моей группы, кажись, втюхалась в Саню, — Кира произносит это почти с отвращением. — О, — только и выговариваю я. — Из-за его отменного стиля? — Без понятия, но в столовке она пялилась на него так, будто хотела съесть вместо салата. — Не завидуйте, дамы и господа, — Саше льстит женское внимание. Да, это понятно. Такое, можно сказать, впервые происходит. — Пара уже началась, — я перевожу тему. Некогда выяснять детали. Энтузиазма для изучения латыни у меня как не было, так и нет, но уж лучше латынь, чем разговоры о посягательствах на очередного моего друга. Второго из двух. — Расходимся, — тяну Сашу за рукав. Саша послушно следует за мной вниз по лестнице. Я оборачиваюсь на Киру только раз. Он так и остаётся растерянно стоять у окна, словно размышляя: последовать за нами или всё же отправиться на свои занятия. Мне хочется забрать его с собой. Ему легко заводить новые знакомства, но на них всё и заканчивается. Парочка взглядов, улыбок — и у собеседника впечатление, будто они закадычные друзья. Только вот Кира на следующий день и имя его забудет. И так было всегда, сколько я его помню. В школе Кира стал регулярно появляться на уроках только в девятом классе. До этого он часто пропускал занятия из-за тренировок и сборов. В тринадцать лет, получив серьёзную травму, он почти год провёл на домашнем обучении. В спорт Кира так и не вернулся, а вот в класс — да. И оказался в нём чужаком, как я. С детства я любила цифры, буквы и то, как они упорядочиваются в примеры или предложения. Мне нравилась типографская точность разметки страниц, абзацы, отступы, содержания. Всё, что разбито по чётким и правильным главам. Я любила читать намного больше, чем смотреть кино и мультфильмы. На экране всё было уже определено. Домыслено кем-то за меня. Уложено в стандарты, которым я сама не соответствовала. Меня это раздражало. Я предпочитала видеть сама, а не чтобы мне показывали. Одно время мама даже подозревала у меня расстройство аутистического спектра. Она носилась со своей идеей несколько месяцев и наблюдала за мной. А потом отвела к детскому психологу. Диагностика показала, что я укладываюсь в пределы нормы. Родителям сообщили, что у меня, всего-навсего, больше развито левое полушарие мозга. Папа говорил, что аналитический ум у меня от него. Мама хотела пристроить на физико-математический профиль. До шестого класса я училась в обычной школе. Там у меня и подружки имелись. А свободное время я проводила со своей двоюродной сестрой Алиной. Несмотря на то, что она старше на пять лет, мы были очень близки. Она талантливо рисовала и была кумиром моего детства. А потом она познакомила меня с Валей. Нас стало трое — число полноты. Их обоих я просто боготворила. С подачи Вали они стали ласково называть меня «Оладашек». Потому что я была круглой. Валины рассказы про родной гуманитарный лицей абсолютно завладели мной. Я потребовала у родителей перевести меня туда. Они согласились с неохотой. И в новом учебном году я попала в кислотную среду. Не знаю, о чём я тогда думала. В лицее, этом логове мнимой элитарности, со своим гимном и гербом, нашивающимся на форму, я представляла собой инородное тело. Меня напрягали тамошние нравы. Сборище снобов, почитающих себя интеллигентами. Недружный класс, где все разбиты на маленькие группки. Девочки-припевочки, обо всем докладывающие классной. А я — пухлое инородное тело. Даша Перевалова, с которой не общаются без необходимости. Вроде бы средние значения приличий и дружелюбия соблюдены, но, когда приходит время разбиваться на пары, остаёшься в одиночестве. Они в социальном круге, потому что вписываются в стандарт, я за его пределами. Но даже уподобившись им, я не вошла в круг. Да и невелика потеря. Меня это мало волновало. Одноклассники меня не интересовали, потому что я привыкла общаться со старшими. Пока у меня были Алина и Валя всё остальное казалось неважным. Но когда я заканчивала восьмой класс, Алина выиграла грант на обучение в бельгийской арт-академии. Они уехали вместе с Валей. И с тех пор так и не вернулись. Вот тогда я почувствовала одиночество. Родители переживали, что я грущу из-за этого, поэтому тем летом повезли меня в Калининград. Чтобы развеяться. Там я отравилась какой-то уличной едой. Довольно сильно — лежала в больнице. А потом два месяца мама жёстко следила за моим диетическим питанием. В итоге я отощала так, что когда в сентябре вернулась в класс, на меня пялились. Пялились и молчали. Всего-то. Наивно полагать, будто похудев, сразу станешь душой компании. На самом деле, единственным следствием исчезновения килограммов становится ревизия гардероба. Старая одежда оказывается велика. Из полной одиночки я превратилась в одиночку худую. Кира же в тот год привлёк всеобщее пристальное внимание, когда явился в класс после долгого отсутствия. Он казался интригующим незнакомцем. Вечно растрёпанные в художественном беспорядке льняные волосы. Глаза цвета майской зелени. Детски трогательные ямочки на щеках. И черты тонкие, чересчур нежные для парня. Практически от всего, что он делал, особи женского пола приходили в восторг. Даже ногти на длинных тонких пальцах, по их мнению, он грыз очаровательно. Я сразу отметила про себя, что он придурок. Невероятно смазливый придурок, из тех, что очаровывают без усилий. Пусть и не мой типаж. Я предпочитаю серьёзных темноволосых джентльменов. Тогда я подумала: сейчас начнётся — он станет объектом поклонения и мерилом крутости. Но почему-то это не осуществилось полностью. Девчонки, конечно, клеились к нему как мухи к липкой ленте. Но он всегда отшучивался, отшивая их. Парни смотрели на него заискивающе. А он забывал, что они знакомы, как только переступал порог лицея. В итоге очень скоро все стали относиться к Кире с затаённым подозрением. В связи с его непонятным поведением. И тем, что его мать — завуч. Что поделать — семью не выбирают. Но он и сам не пытался ни с кем сблизиться — страдал ерундой за последней партой и первым убегал из класса. Своим талантом синхронизироваться с расписанием звонков он оспаривал моё первенство в этом деле. Я тоже ненавидела школу и каждый день бежала оттуда как из горящего дома. Он заметил, что я наравне с ним накидываю куртку и переобуваю кеды за несколько секунд. И лечу прочь. Сначала он пытался отпускать про это шутки. На мгновение в первый раз мне показалось, что он пытается ко мне подкатить. Но я не поверила этому обманчивому чувству. Это неправдоподобно, раз я не стала нравиться худой обычным мальчикам — ему точно понравиться не могу. Кира же видя, что я не таю от проявленного им внимания, счёл, что я обладаю суперспособностью. В октябре наши одноклассники решили устроить какой-то идиотский флэшмоб на День учителя. Участвовать в этом я не собиралась. Пока они извивались в вакхическом рассинхроне перед лицейским крыльцом, я отправилась скрываться в уборную. Там я встретила Киру. Он курил и тоже прятался от участия в массовых мероприятиях. — В женском туалете нельзя курить, — сказала я первое, что пришло на ум. — В мужском, вообще-то, тоже, — он пожал плечами. Что ж, справедливо. В нашем образцово-показательном учебном заведении насчитывалось не так много курящих. В основном это были ребята из выпускного класса и дымили они за изгородью. Заниматься этим прямо в здании — верх неуважения. Просто анархия и бунт. Кто бы ещё на такое отважился, кроме сынка завучихи? Кира предложил мне сигарету. Я, не раздумывая, её приняла. Пусть исполняет роль плевка на могилу моего уважения к системе образования. — Отстой, — сказала я, кивнув в сторону закрашенного белым окна, из-за которого доносились исступлённые аплодисменты нашим талантливым одноклассникам. И сделала первую затяжку. Поперхнулась, закашлялась. В лучших традициях надоедливых клише. — Плюсую, — ответил Кира и похлопал меня по спине. — Раскроешь одну тайну? — Смотря какую, — его вопрос озадачил меня. Тайны — не моя специальность. — Почему не ешь котлеты из столовки? — он спросил это с очень серьёзным видом. — Только ответ «они невкусные» — не прокатит. Ведь ты зачем-то забираешь их с собой. Кстати, не только со своей тарелки, но и недоеденные другими. И не только котлеты. — Ты следишь за мной, что ли? — просто маньяк какой-то. — Не исключено, — прозвучало зловеще. — Есть варианты? — решила подыграть я. — Ну, я заметил, как на уроке химии ты читала «Молчание ягнят», пряча книгу за учебником. Можно предположить, что мёртвая плоть нужна тебе для каких-то ритуалов, — выдал Кира и не повёл бровью. — Не верю в действенность ритуалов. Пойдём, — я затушила сигарету и закинула рюкзак на плечо. Кира с готовностью последовал за мной. Он всегда идёт за мной без вопросов, куда бы я ни позвала. С первого дня. Обходными путями мы миновали толпу празднующих школьников и подошли к неофициальному выходу — раздвинутым прутьям в заборе. Пролезли, углубились во дворы. Наконец, остановились у теплотрассы. Там, в овраге под ржавой трубой, спала молодая мать. И пятеро её пушистых деток. — Чтобы хватало молока, ей нужно хорошо есть, — я зашелестела пакетом, где припрятала несколько сосисок с сегодняшнего завтрака. — Щеночки… — прошептал Кира. Голос его потеплел, на щеках появились ямочки. — Как ты нашла их? — Покупала сок, — я указала на ларёк неподалёку. — И вдруг эта собака разродилась прямо на моих глазах. Не смогла оторваться от этого странного зрелища. Вместо одного урока прогуляла все. И почувствовала некую ответственность что ли. Как свидетель. Будто я кто-то вроде крёстной матери, понимаешь? — Ага, — он сосредоточенно выслушал мой рассказ. — А можно я буду крёстным отцом тогда? — Валяй. Он к своей роли отнёсся очень серьёзно. Вскоре после того, как у щенков открылись глаза, он распихал их по знакомым. А одного взял себе и назвал Мотаро. Мать же мы подкармливали до конца школы. Вот так — с того самого дня я курю и дружу с Кирой. Мы многое узнали друг о друге во время наших никотиновых разговоров. Он тоже был одинок. Не так, как я, иначе. Отец бросил, мать вечно на нервной работе. Раньше лёд, теперь — пустая квартира и видеоигры. Всё это мне было знакомо, за исключением развода и спорта. И в своём тихом доме я читала, а не играла. Но разве чтение не сродни игре? Я поглощала буквально все подряд книжки. Не худшее занятие для того, кто не ищет даже виртуальных друзей. Я пересказывала Кире прочитанное. Он строил теории о сюжетных поворотах и выдумывал концовки. Сам он не читал. Но это неважно. Кира хорош такой, какой он есть. И сотня прочитанных томов не смогут сделать его лучше, чем он родился. Центральный выход, 15:50. У нас с Сашей закончилась четвёртая пара, у Киры их было три. Но он ждал нас эти полтора часа. — Я побил свой рекорд в Subway Surfers, — хвастается Кира. — А вы что крутого сделали? — Настолько — ничего, — улыбаюсь я. — А как же крылатые фразы, которые мы почти выучили? — спрашивает Саша. — Est avis in dextra. [2] — Ну хватит, а. Do you speak Russian? — На официальном языке этой страны сообщаю: завтра у нас общая пара, — говорю я. — Во, это уже звучит неплохо. Какая? — приободряется Кира. — История России — потоковая лекция для первокурсников, — Саша протирает запотевшие от дождевых капель очки. — Блин, опять эта история, — кривится Кира. — Я-то думал, уже всё. А тут опять эти Рюрики, Мстиславы и Святополки Окаянные… — Вроде, она даже на технических специальностях преподаётся на первом курсе, — пожимает плечами Саша. — Но я бы тоже голосовал за всеобщую. — Вас спросить забыли, — поддразниваю я. Мы прошли вместе всего лишь до метро. Этого хватило, чтобы считать день не окончательно потерянным. Среда, 10:20. Дождь разыгрался не на шутку. Огромная аудитория напоминает своими восходящими рядами Колизей. Стены цвета слоновой кости в трещинах. Кое-где краска отвалилась кусками. Скоро сюда набьётся несколько групп первокурсников. В общей сложности, более восьмидесяти человек. А пока можно услышать стук капель по стеклу. Мы с Сашей пришли первыми. Я заняла место поближе к окну, чтобы поглядывать в него от скуки. Но за серой пеленой и посмотреть не на что. Только аптечный крест напротив горит неоном. — Чувствуешь, как пахнет? — Саша делает глубокий вдох. — Стариной. — Затхлостью, — предлагаю более подходящее слово, на мой взгляд. Лучше бы открыли окно. Озон вне конкуренции. Постепенно ряды из тёмного дерева начинают заполняться студентами. Они приносят свои запахи. Табачный дым. Сладкие духи. Пирожки и кофе из буфета. Мятные жвачки. Спиртовые антисептики для рук. Кто-то пытается занять место рядом с Сашей, но он придерживает его для Киры. Который, по обыкновению, опаздывает. На нашем курсе двадцать пять человек. Из череды лиц выхватываю знакомые. Медовую старосту Юлю. Парня с выбритыми висками и в аирподсах. Его зовут Макс. Других имён я не запоминала. За исключением двух моих тёзок. Остальные условны. Девочки в очках. С каре и винной помадой. С чокерами. С белыми воротничками. Литературоведы — второе отделение филологического. На фоне наших они выглядят расслабленно. А обе группы лингвистов — претенциозно. Все замкнутые сообщества похожи между собой. На протяжении жизни я привыкла перетекать из одного в другое. Школа, лицей, университет. Нуклеарная семья маячит на заднем плане. Везде есть участники с предписанными ролями, правила и срок годности. Секрет успеха прост — держись верного курса. Соответствуй своему месту. Заучи свои реплики и пережди. Иногда кажется, что большой мир раскручивается центробежной силой вокруг маленького мирка сообщества. Но это обманчивое чувство. Сообщество сменится, ты останешься. Твоя жизнь раскручивается вокруг тебя одного, куда бы ты ни попал. Наконец, входит преподаватель. Из расписания известно, что его имя — Сергей Геннадьевич Орлов. Ожидая увидеть дышащего на ладан старика, обманываюсь. На вид ему лет тридцать пять. Я в этом плохо разбираюсь, могу ошибаться. Не лысеет, не седеет. Не особо высокий, не тощий. Очки почти прозрачные. Только острая козлиная бородка делает его похожим на сатира. Так и кажется, что вместо лакированных ботинок увидишь копытца. Кандидат исторических наук, доцент. Холост, судя по отсутствию кольца на безымянном пальце. Орлов не спешит к доске или кафедре. Он бросает меланхоличный взгляд на узорчатые занавески и включает свет. Жёлто, тускло. Шелестят тетради. Саша уже достал свою. Я нетерпеливо смотрю на полуоткрытую дверь, ожидая Киры. Будто назло мне Орлов делает шаг и берётся за ручку, чтобы закрыть её. В его движении видно усилие — кто-то тянет дверь на себя в противоположную сторону. Конечно… Преподаватель отходит назад, и в аудиторию вваливается Кира. По его губам я читаю «извините», но отрешённый вид выдаёт отсутствие сожалений. Эх, Кира. Вспомни, что это не лицей твоей матери. Орлов разглядывает Киру. Его примеру следуют остальные. Девчачьи взгляды надолго задерживаются. Перешёптывание. — Как ваше имя, молодой человек? — голос Орлова звучит надтреснуто, словно ему надо прокашляться. — Кирилл, — голос Киры, как его определила однажды своим профессиональным музыкальным слухом мама Саши — лирический тенор. Такой приятный и обволакивающий, что даже мат из его уст звучит как мёд поэзии. Фамилию он не добавляет. Не любит. — Кирилл, — он будто пробует имя на вкус. Мерзко. Если бы он так произнёс «Дарья», я испытала бы чувство, что меня облизали. — Обозначьте, пожалуйста, временные рамки такого явления как Великое переселение народов. Я затаила дыхание. У нас же история России, разве нет? Саша еле удерживает себя, чтобы не вскинуть руку и не дать правильный ответ. — Эм, ну, где-то век четвёртый… — Кира ищет нас глазами. — Да, четвёртый, — нашёл. — И по… седьмой, скорее всего. — Допустим, — Орлов перекатывается с мыска на пятку. — И каковы же его основные причины? Запрещённый приём. Противный Орлов — ещё ничего не рассказал, а уже требует. Саша не выдерживает и тянет руку. Неизвестно, помощь ли это. — Да? — Орлов замечает его. — Хотите ответить? Прошу. — Основной причиной считается похолодание климата в Европе, но настоящим поводом послужило нашествие гуннов, — Саша в своём репертуаре. — Правда, оно случилось больше чем за полтора века до этого. Но также Великое переселение народов можно отнести к числу глобальных миграционных процессов, — студенты украдкой поглядывают на него. — Путано, но, в целом, верно, — кивает Орлов. — Ваше имя? — Александр. Селифонтьев. — Что ж, — препод снова оборачивается к Кире. — Садитесь, Кирилл. Есть, куда стремиться. Его облегчённый выдох я слышу и на предпоследнем ряду. Внизу осталось много свободных мест, но Кира, стоически выдерживая цепкие взгляды, продирается к нам. — Наконец-то, — плюхается между нами, блаженно улыбаясь. Всю лекцию Саша что-то старательно конспектирует. Кира лениво рисует на полях глаз Гора. Он обожает всякие магические знаки. Теряясь в потоке исторических топонимов, я перестаю слушать. Сосредотачиваюсь на оттирании следов чернил с ладони Киры. Бесконечная пара обрывается на полуслове Орлова. Он сверлит взглядом часы, которые его предали. Фырчит на студентов, которые посмели начать собираться. — А он не из тех, кто любит вступать в диалог со слушателями, — шепчу я мальчикам. — Самозабвенно заливался. — Это что: я в курилке слышал от старшаков, что половину работы за него делает ручная лаборантка, — делится Кира. — Мда, он явно не перетрудится, — хихикаю. Саша качает головой в ответ на наши замечания. Мол, мы недостаточно серьёзны — все шутки остались в школе. Пока мы спускаемся, к нам пристраивается какая-то девушка с двумя тяжёлыми чёрными косами. — Привет, — говорит она Саше и мило улыбается. — Ты такой умный, Александр. Схватываю её образ. Хрупкая, смугловатая. С примесью то ли южной, то ли восточной крови. Чёрные блестящие косы. Ресницы наращены умеренно, будто природа наградила её, а не рука мастера. Кошачья стрелка. Нюдовая помада. Блеск от хайлайтера аля натюрель. Словно она сама такая. Без всякой косметики. На ней винтажная бежевая блузка с воланами. Обтягивающая юбка и туфли на каблуке. Выглядит ухоженно и холёно, но не вычурно. Терпеть таких отглаженных фиф не могу. — Привет… С-спасибо, — теряется Саша, но она уже опережает нас. — Видите? Это она! — шипит Кира. — Кто? — спрашиваю я ради приличия, но сама уже догадываюсь. — Та девчонка из моей группы, которая сталкерит Саню. Она перешла в наступление! — выходим в коридор. — Она сталкерит меня? — не может поверить Саша. — Что-то слишком шикарна. Шикарна? Да ладно. Глаза закатываются сами собой, вопреки моей воле. — Она точно не хочет познакомиться с тобой? — Сашу посещает прозрение. — Или она уже пыталась? — Нет, в том всё и дело, она сразу запала на тебя, — Кира говорит так, будто сам ещё не оправился от шока. — А на меня вообще ноль эмоций. — Как её зовут? — уши Саши предательски розовеют. — По-моему, Диана. У неё ещё фамилия такая… С какими-то супами связана… Супнова? Юсупова, во! — Боже, Кирюша, как ты смог так напрячься, что запомнил это? — глубоко внутри крошечные нейроны начинают бить тревогу. Кира — не мастер запоминания имён. Тем более фамилий. Почему он помнит про неё? — Да она наша староста, — говорит равнодушно. Отлегло. — А ты что-нибудь ещё про неё знаешь? — не унимается Саша. — Не, зачем оно мне? — резонно, Кира. Разделяю твой путь отрешённости. — Ну, просто любопытно… Если она и правда заинтересовалась мной, впервые такое, — Саша разглядывает носки своих ботинок. — Если хочешь, узнаю о ней у кого-нибудь, — как-то несмело произносит Кира. — Да, я был бы признателен. — Забились. Сердце сжимается. Плохой знак.